Туман, книга седьмая. глава шестнадцатая

               





                ИЗМЕНЯЕТСЯ ЛИ ЧТО-ЛИБО ОТ ПЕРЕМЕНЫ МЕСТ

                СЛАГАЕМЫХ?


                «Если кто, не видав ничего,
                кроме своей деревни, желал бы,
                чтобы весь свет походил бы
                на неё.»
                И.Кант «Сны духовидца»



Давным-давно кем-то подмечено, а теперь мною лично подтверждено, что любой большой город, живущий по собственному укладу и со своими великогородскими нравами, мгновенно перестаёт быть таковым, и превращается в простую деревню, как только в нём заводятся слухи.

Они, слухи, мечутся по городу, не избегая глухих переулков и тупиков, влетают в высокие и богатые дома, получая новое, прилично-светское поименование – новости.

Они же толкаются на рынках, дабы в момент обмена денег на товар превратиться в сплетни и, забравшись в кошёлку с купленным провиантом, отправиться к домашним, к соседям, встречным знакомцам и остальному городскому люду.

Перепробовав множество языков и ушей слухи, едва ли не крадучись, протискиваются в государственные чиновничьи угодья, резво превращаясь в донесения. Самую малость погодя слухи-донесения порождают на свет аналитическую записку, сизым голубем улетающую в иной Большой город, пишущийся с заглавной литеры.

Там, согласно статусу чиновничьего регламента, записка перерождается в циркуляр, подлежащий немедленному возврату в место, породившее первозданный слух, дабы пресечь, не допустить и приложить всё, что сыщется, для искоренения последствий того, что стало первопричиной.

Ответные действия городских властей на недавний слух порождает новый слух, который откаблучивает уже описанные выкрутасы первого слуха, ставшего поводом для слухов, в ответ на недавний слух. Такой вот круговорот, я бы сказал – круговерть слухов в пределах скученного проживания людей.

А теперь становится интересно, а с какой целью в сей главе появилась таковая сага о слухах? Уж не оттого ли, что на другой день после разговора о времени и нежданного самоотречения Кириллы Антоновича от дела, примерно в четыре часа пополудни на подворье появился артельщик – извозчик Сафрон Сыромятников. Нет, Сырохлебов. Или Сыромясов? Или Сыроедов? Вот почему не пришёл просто извозчик Иванов, а? Уже давно поведал бы о причине прихода. Но поименовать этого пришлого надо, посему он станет Сафроном с фамилией на «С».

Этот на «С» жестами, подмигиваниями и кивками головою увлёк Вальдемара Стефановича в дальний угол подворья, аж за баню.

--Сафрон, ты собираешься признаться мне в любви? Зачем ты заманил меня в самую глушь двора?

--Не, вы это … вы шо? Та никогда! Я же не этот … ну, в смысле, нет, я вас конечно, это, уважаю, то, да сё, как говорится, но ….

--Стоять, Зорька! Хватит метаться! Говори, зачем звал?

--Ага, я и говорю, стоял нынче около «Европейской», такого знатного кошеля, значит, привёз, что у коня хвост дыбки встал! Ну, туды-сюды, думаю, погожу чуток, може той кошель снова куда навострится, а тут, значит, здрасьте, а я вас поджидаю!

--Сафрон, вот чего ты от меня хочешь? Заработал денег – радуйся! Я тут ….

--Та погодите вы! Шо вам всё деньги? Кошель же не вышел, а вы – де-е-еньги, ра-а-адуйся ….

--А давай я тресну тебя разок меж зубов, а? – Прапорщик с любовью поглядел на свой сжатый кулак.

--Ко мне, значит, мужик, - затараторил Сафрон, шустро отойдя в сторону от зоны обстрела кулака, - и не затягивая окольные беседы лупит, что есть сил! Я, говорит мужик, приезжий, имею лошадку и справные колёса. Хочу, говорит, покатать народец, да и подзаработать, мол … и в таком духе. Я отвечаю, что тута артель, и самопальным скакунам кое-чего укорачивают пожизненно. Ага, говорит, слыхал про такое. Что ж, говорит, согласен на всё по правилам. А кто, спрошает, у вас верховодит? А я без задней мысли и выпалил, что, мол, Вальдемар Стефанович. А этот мне и говорит, что слухи тут ходют про прапорщика Лозинца, шо он, мол, друзей из столицы выписал шоб, значит, за смерть друга поквитаться. А теперь, говорит, шо такое выходит? Люди судачат, что на попятную ваш главный подался, и подбил его на то приезжий. Я, мол, никого обвинять не стану, а говорю то, шо от людей прилетело.

Сафрон умолк. Поглядел по сторонам и медленно достал из-за пазухи коробку папирос «Витязь», и закурил, искоса наблюдая за произведённым впечатлением на Вальдемара Стефановича. Мол, в кои-то веки извозчик папиросками балуется!

--Да-а, знатный кошель тебе попался, знатный! А дальше что?

--Дальше он говорит, мол, есть ли вера, что ваш прапорщик за своих артельщиков встанет, а не позабудет их, как сваво друга?

Извозчик затянулся, выпустил дым и, не дождавшись подстёгивания, продолжил.

--Я говорю -  нет! Такого быть не будет! То, говорю, что господа офицера меж собою решают, то меж ними и делается. Может, говорю, опасно сейчас мстить-то, это тебе не кобылу, значит … нет, это вам знать не надо.

--Это весь разговор?

--Слово в слово весь!

--Ладно. А каков из себя этот мужик?

--Та, обычный. Вот только голос у него писклявый малость. Я его спрошал, не напугал ли его кто, что он с испугу орал до писку? Нет, говорит, намедни на спор три рюмки чистейшего спирта залпом, говорит, вот и скукожило ему чего-то в горле.

--Интересно, - задумчиво сказал Вальдемар Стефанович, - обычно после спирта хрипота одолевает, потому, что связки … ну, это не важно!

--Так, это, Стефанович, я всё правильно сказал? Я же не брехал ….

--Нет, всё верно! И сказал ты правильно, и ….

--А это, Стефанович, - перебил прапорщика разговорившийся извозчик, растирая сапогом окурок, - мужик, шо … правду … ну, сказал?

--Да, Сафрон, правду. Может со временем, когда-то и изменится положение, а сейчас всё так и есть, как ты услышал.

--Так шо это за друг такой, а?

--Идеальных людей не бывает, дорогой мой!

--Та, скажете, не бывает …. Вот вы, к примеру….

--Я не терплю лести, Сафрон!

--Та шо, то ж правда! Я всегда ….

--Моё предложение дать тебе по зубам в силе!

--Та … то я забыл рот закрыть, оно и вылетело! Не, пойду я, пойду! У меня же дел, аж не меряно! Так я это, по делам, значит ….

--Да, ступай уже! И … нет, погоди, Сафрон! Мой тебе совет – в разговоре с людьми всегда говори правду, понимаешь меня? С правдой жить легче. Всё, ступай!

Вот скажите мне, господа читатели, вы хоть что-то понимаете из того, что начало происходить в этом деле и в этом городе между нашими героями? Говорю вам откровенно -  я не понимаю ничего! Пока, во всяком случае, не понимаю!

И вот тут … даже при том, что считаю зазорным самохвальство, не могу не сказать про такое – некая своенравная особа дамского полу, поименованная при появлении в мифологическом мире, как Удача, а на иноземный лад Фортуна, таки взглянула на меня!

Только ради всего святого, не подумайте, что она взяла, да уставилась на меня обеими своими глазищами, прикидывая в уме размер и величину везения, должного обрушиться на меня тут же. Ничуть такового ни бывало! Она, дама, просто стрельнула в мою сторону одним глазком, что в реестре нежданных удач соответствовало примерно предпоследнему месту, прописанному, как «а, это ты…».

И не к лицу мне клясться и что-либо доказывать, могу только просто сказать, как есть – того скользящего взгляда вполне хватило на то, чтобы ямы и ухабы на дороге ежедневностей нашей Судьбы, именуемые «пока» и «не понимаю», начали превращаться в пыльное воспоминание на пути к просветлению.

Эта пара вреднейших словечек стала отдаляться от меня, уступая место иным словам «сейчас» и «так вот в чём дело!».

Сейчас мне претит от лица наших героев виноватить тех, кто распускал слухи и доверял им, не силясь отыскать отправную точку, породившую те слухи. Я озабочусь тем, что начну искать истинные причины поведения славной четвёрки, полностью исключая догадки и предположения. Как однажды сказал надворный советник Александр Игнатьевич Толмачёв: «Необходимо исполнение не только по духу и букве, но и в бесчисленных выводах, к которым могла привести буква, когда даже последний след смысла и значения терялся в массе всевозможных оправданий».

Пока же «смысл» и «значение» терялись в массе сплетен, резво снующих по городу и толпящихся прямо у калитки артельного подворья. Ими же, слухами, были переполнены недобро косящиеся извозчики, их по-детски неумело скрывали Зинка с Двушкой. Да и полный мальчик Матвей вряд ли думал иначе, нежели разносимая по Симферополю нелюбовь к приезжему помещику Ляцких, своей трусостью не дозволивший свершиться благородной мести в виде отмщения за смертоубийство доброго поручика Дороховского.

Всё это и в общей куче, и в отдельности имело чёткую причину, конкретное последствие и несомненное влияние, которые до того самого краткого взгляда Удачи не давали ясного представления о творящемся, и уж тем более не позволяли дать даже скоропалительный прогноз на вероятное грядущее. Одним словом, сплетни ловко создали топкое болото, в котором застыло если не всё, то многое, включая и наше повествование.

И тут … а, про взгляд я уже говорил? Что ж, перейдём к тому, на кого намекнул упомянутый взгляд. А именно на Кириллу Антоновича.

Наш славный помещик прекрасно осознавал, что, получив «дурную славу» в Симферополе на ниве слухов и пока только в образе разговорного персонажа, он оставался никому неизвестен внешне. Исключающиеся из этого уравнения извозчики и мальчишки в учёт не брались, поскольку гужевым транспортом Кирилла Антонович не пользовался, а для прогулок в попутчики приглашал одиночество. И заранее маршрут своих прогулок по городу не продумывал.

Поэтому сегодня дневной променад завёл помещика на Базарную площадь, где он купил у разносчика несколько свежих газет.

После он прошёл до Гоголевской, где посидел на скамейке, читая купленные издания полностью, время от времени проводя ногтем по газетному листу.

Осилив полторы газеты, помещик оставил это просветительское занятие, и надумал возобновить прогулку, благодаря чему и оказался в Театральном переулке.

А тут … тут было не просто мило, а даже красиво – Пушкинский сквер и Дворянский театр. Эти достопримечательности переулка никак не стремились к совершенству архитектуры и к пороку, присущему только людской породе, и именовавшемуся, как «страсть к первенству во всём, в чём только возможно».

И сквер, и театр были тихой и благолепной отдушиной, в которой успокаивались страсти, умиротворялась душа и совсем не желалось слов. Только мыслям тут дозволялось курсировать по сознанию и рассудку во всех направлениях, что они и делали с удовольствием, помаленьку соскабливая начинающие роговеть суетные и греховные наслоения.

Подобный пик внутреннего удовольствия посетил нашего героя, неторопливо выходящего из Театрального переулка на Дворянскую улицу.

Здесь, на этой улице, что-то поменялось, и весьма резко поменялось в плавных размышлениях Кириллы Антоновича. Это было нечто такое, что просто-таки вынудило его спешно искать любое людное место где он, как бы странно это не прозвучало, и желал, и мог остаться в одиночестве. Вы, господа читатели, ещё не поняли, откуда взялись такие длинные описания, не имеющие отношения ни к событиям, ни к помещику? И почему так усиленно он отвлекался на всякие дома и парки, а не думал о деле, пусть и оставленном? И почему для него единственным способом уединиться было попасть в гущу людей? А я вот начал понимать его манеру поведения, и благодарность за это отсылаю краткому взгляду своенравной вертихвостки Удачи.
Вот только на дворянской улице мест, годных для одиночества в толпе … постойте-постойте, так вот же оно! И как своевременно!

Буквально в сорока-пятидесяти шагах, в здании, выстроенном в виде перевёрнутой буковицы «П», было и требуемое и желаемое «спасение» для Кириллы Антоновича – иллюзион, или по-нынешнему «кинотеатр». Наш герой даже не стал размышлять о странном названии сего места для новомодного развлечения – «Баянъ».

От ощущения близкой цели невпопад застучало сердце, а мысли, порождённые до времени скрываемой догадкой, едва не сорвались с места, силясь сформировать зрелые полки под командованием ЕГО ВЕКОЛЕПИЯ господина ПОНИМАНИЯ.

 И опять пришлось насильно лишать подвижности свою собственную армию, навязывая оной первые попавшиеся цели, на кои, в любой иной ситуации, никогда бы не было обращено ни толики внимания!

--Ого! А билет-то, не дёшев! Ни много, ни мало, а аж пятнадцать копеек! На базарном торжище, как я слыхал, одно «око» царской рыбёшки барабульки стоит до тридцати копеек! А «око» - это не мало, это, почитай, три фунта! По-теперешнему – это кило двести! Тут либо синематограф посетить, либо сытно отужинать! Кстати, дорогой мой, что вы выбираете? Согласен, что вопросец совершенно никчёмный, тем более, что выбор более, чем очевиден – синематограф! А что нынче дают к просмотру? Так-так … «Гонки автомобилей Одесса – Николаев» … Господи, а это ещё что за «Галлюцинации Пьеро»? Нет, определённо стоит смотреть! В конце концов, что душе полезнее – вкусная и сытная барабулька, либо галлюцинирующий печальный клоун Пьеро?

Примерно так отвлекал себя помещик, беря в руки билет и ожидая выключения света в зале, заполненном охочими до экранного искусства людьми.

С первыми аккордами тапёра и звуками перешёптывающихся зрителей вся та мишура, обосновавшаяся в мыслях Кириллы
Антоновича, была безжалостною рукою смята и выброшена прочь! С нами был прежний и достойный восторженных похвал в каждой главе господин Ляцких!

А пока … пока Кирилла Антонович с деланной ленивостью оглянулся на задние ряды, также оглядел сидящих по правую руку, затем по левую, окинул взглядом тех, кто разместился впереди. Что ж, зрителей почти полон зал, у каждого эмоции, мысли и сопереживание действу на экране. Можно начать.

--Не может быть, чтобы чтец моих мыслей был далеко. То, о чём я помышляю, редко воплощается в действо в первозданном виде, точнее сказать вовсе не воплощается! И происходит это оттого, что мои желания и некие взгляды на происходящее попадают под грамотную цензуру Модеста Павловича, меняя первоначальный замысел до неузнаваемости. Вывод – некто не просто читает мои мысли, а наблюдает за их перевоплощением. И сделать это возможно лишь находясь рядом с нами. Пока без фактов, но на подозрении у меня Дыня, прапорщик, Модест Павлович и «никто из ниоткуда» Ду-Шан.

Уж очень резво размахался мыслями помещик, уж слишком храбро. Ещё минута таких размышлений, и его выводы и допущения просто понесутся во весь опор! Надо соблюдать осторожность, разбавляя важное отвлечениями!

Как оказалось, на деле, Кирилла Антонович додумался до этого и без моей подсказки, обошёлся, так сказать, без соп … одним словом управился.

--Модест Павлович не подлежит подозрению потому, что он Модест Павлович, и на этом покончим! Председатель гоночной комиссии князь Пётр Алексеевич Абамелик, - еле шевеля губами прочёл помещик титры на экране, - хронометрист господин Гекман. Есть ли смысл оценивать Дыню? Формами дамского соблазна она увешена изрядно, но при нападении на подворье её толком никто не видел. Кто-то сказал, будто она чем-то, наподобие лопаты, обездвижила одного из нападавших. Ещё она стряпает, лечит на уровне санитарки, вероятно знает травы, что не красит её характеристику. Остальные её качества – слабая лексика, вспыльчивость, нравственное бдение за сохранностью женского реноме позволяют изъять оную из моего чёрного списка. Вот и представления начались! Автомобиль «Дион-Бутон», за рулём которого барон А. А. Рено. Ну, конечно! Раз он барон, то именовать полностью его не стоит, обойдётся заглавными литерами, барон вам не князь!

Кирилла Антонович совсем по-стариковски заворчал, снимая канотье и обмахиваясь им.

Тут кого угодно бросит в жар от понимания тонкостей игры, которая затевалась своими же руками. Канотье заходило ещё быстрее, остужая возбуждённый лоб.

И тут, с заднего ряда дама, вяло обмахивавшаяся веером, сложила оный, и постучала помещика по плечу, мол, прекратите этот «Мулен Руж», а то я уж озябла.

Канотье взлетело обратно на голову.

--Дыня и гонки суть занимательные проявления мироздания, - сменил тему размышлений помещик, - но как ни относись к деталям события, как ни уклоняйся от правды, надо признать очевидное – всё вертится вокруг меня. Это никак не зазнайство и пунцовощёкая скромность, это правда. Стартовали автомобили поодиночке с интервалом в пять минут при следующем порядке – «Мерседес», «Дион-Бутон», «Фиат», «Пежо», «Олдсмобиль» и «Вандерер». Вот понять бы, зачем я так нужен кому-то до такой степени, что старуху Смерть спустили с привязи, позволив ей всласть помахать косой?

Да-а, в пору начать хвалить себя за воспитанный в себе новый дар -  задавать вопросы, прекрасно уживающиеся без ответов! А хоть и был востребованный ответ, но было уже не до него. Стоящий по правую руку стул оккупировала некая дама, при первых кадрах на натянутом полотнище доставшая кулёк с сахарными конфетками «Дунькина радость».

И Бог бы и с нею, и с её конфетками, но производимый ею шум в трёх плоскостях стал не просто отвлекать Кириллу Антоновича, а нервировать до невозможности!

Чтобы насладиться новой конфеткой, которую соседка грызла с особым остервенением и эхом, порождённым треском ломаемой конфетной плоти (это первая, так сказать, верхняя плоскость шума), она, шелестя, разворачивала кулёк из вощёной бумаги, перед тем, с таким же тщанием, заворачиваемый (это станем считать другой плоскостью, нижнею). Вся описанная процедура происходила уже не один десяток раз, поражая своей монотонностью деяний и нежеланием войти в положение соседей, не решающихся сделать даме замечание из-за громадных размеров её спутника, не обращавшего внимание на её пристрастие к сладкому, поскольку в это самое время он, громадный сосед, старательно обнимал свою пассию понимая, что поедание, простите, разгрызание конфеток и объятия тесно меж собою переплетены. Доступность дамы достигалась сладеньким, а предел, до коего намеревался в своих ласках дойти громила, напрямую зависел от размера кулька.

Третья плоскость шума, в пределах логики поименованная срединной, так же проистекала изо рта дамы – при каждом кадре фильма, в коем гонщики демонстрировали быстроту своих автомобилей, проносясь совсем рядом с кинооператором, из конфетно-поедательного отверстия вылетало громкое «Mamma mia!», более всего походившее, прошу прощения, господа читатели, на отрыжку.

В этой конфетно-гоночной шумовой чехарде Кирилле Антоновичу приходилось уже не искать на что отвлечься, а прилагать многие усилия, дабы не только сохранить последовательность размышления, а и не позабыть вовсе о чём он думал миг тому.

Добродетель помещика, о чём станет ясно малость позже, обладала своими граничными размерами, равными терпению. И вот случилось то, что и должно было неотвратимо случиться – помещик вышел из себя настолько скоро, и настолько далеко, что смог наблюдать собственное общение с соседями со стороны.

--Послушайте, мадам … или сеньора? Не могли бы вы перестать производить столько шума? Я оплатил билет не ради того, чтобы слушать издаваемый вами треск! Или потрудитесь более не ковыряться в кульке, или ступайте вон из зала!

Вот-те раз! Вот это не просто тихое «а не могли бы вы отправиться к чертям со своими конфетками?», а громогласный ультиматум с ударом кулаком по столу (последнее в переносном смысле), имеющий за продолжение объявление войны.

--Это кто тут, а?

Громила опустил голову на ровень дамского бюста, и уставился на помещика.

--Это моя невеста, понятно? И она … да нет, это же наглость, которую я … немедленно принеси извинения! Сейчас же, да громко!

Хорошего в этом было только одно – дама решила повременить с конфетками, чтобы с восхищением глядеть на своего рыцаря.

--Ваша невеста – вам её и воспитывать, - в том же дерзком тоне ответствовал Кирилла Антонович, оставляя пока в стороне грубое «ты» от громилы.

--Это сейчас я тебя воспитаю, да так, что твоя мамаша тебя не признает!

--Ступайте вон с невестой, и с воспитанием, - не сбавляя собственной скорости во время сторонних скоростных гонок Одесса –Николаев, ответствовал помещик, улавливая краем глаза поворачивающиеся в сторону ссорящихся головы зрителей.

 Происходившее в зрительном зале оказалось много увлекательнее, нежели езда автомобилей по натянутому полотнищу, да под исполняемую тапёром польку.

--А вот и нет, это я тебя сейчас вытащу вон! Извиняться он не хочет … а ну, встал! Давай, выйдем!

Громила встал во весь рост и крепко ухватил Кириллу Антоновича за ворот костюмного пиджака.

--Договорился ты, бедолага, до своей беды! Встал! Ну!

--Не буду я выходить, я просто здесь тебя застрелю!

Сказано было не так громко, как предыдущее объявление войны (и это в переносном смысле), но и достаточно для того, чтобы быть услышанным не только этим мужланом (а вот это определение суть чистейшая правда), но и поворотившими головы свидетелями гонки.

Далее, не делая попыток освободиться от удерживающей ворот лапы, помещик извлёк из внутреннего кармана браунинг, позаимствованный на время у Модеста Павловича, и пребольно вдавил ствольное отверстие в щёку дерзкого обладателя невесты.

--Беда не у меня, а у тебя!

Так же противно, как и был противен хруст разгрызаемых конфеток, щёлкнул пружиной взводимый курок ….

И тут же, не отвлекаясь на восклицания невесты-конфетницы: «Костик! Куда же ты? А я?», громила понёсся по ряду к выходу, наступая кому-то на ноги, и сбивая набекрень дамские шляпки.

Само собой, зрители принялись возмущаться, одаривая «жениха» не лестными прозвищами и чем-то, усреднённым между просьбой и требованием принести извинения.

Какой-то господин, сидевший на ряд ниже, решил развлечься, принимая самое активное участие в бранном шуме. Он поднялся на ноги и, жестикулируя, громко объявил зрителям своё приватное мнение абсолютно на всё, случившееся внутри «Баяна».

--Экий прохвост, а? Привёл сюда незнамо кого, взбудоражил приличное общество и ещё по ногам топчется! Надо было всё-таки его пристрелить – вытащили бы тело на улицу, да сели бы дальше смотреть фильм. Так нет, понимаете, «Костик, я как же я?». Догоняй своё счастье, или позабудь о нём. К примеру, сейчас я холост ….

Зрители не смело и не стройно стали вспыхивать смешками, раззадоривая тех, кто и не намеревался смеяться.

Оставаться в зале помещик более не собирался. Затея с погружением в размышления на фоне чужих мыслей, так заманчиво могущих стать помехой для таинственного чтеца замыслов Кириллы Антоновича, с блеском провалилась! Поэтому, едва ли не шаг в шаг с громилой, помещик заторопился к выходу со своего ряда, оставаясь человеком благородным и обходительным, а потому не скупящимся на извинения зрителям.

В зале смех звучал всё громче. Вирус веселья, словно пандемия, охватившая весь зрительный зал, несколько раз проникала и в нашего героя, скоро шествовавшего к выходу. Кирилла Антонович даже коротко смеялся, одёргивая себя всякий раз, когда упомянутый вирус раздвигал в улыбке его уста.

Не удержался от смеха и тапёр, мало что понявший в причине повального хохота. Ежесекундно переводя взгляд с экрана на смеющихся зрителей, а не на клавиши старого пианино, музыкант отвлёкся настолько, что вместо терции угостил зрителей противно звучащей малой секундой.

Вот в этот самый миг помещик пошёл прочь из зала.

Была ли оправданной поспешность в действиях помещика? Останься, либо просто задержись на малое число мгновений он непременно увидел бы странно изменившееся лицо одного человека, единственного, не поддавшегося общему смеху.

Этот человек едва не сомкнул веки, оставляя лишь узкие и злые щелочки, а сжатые губы, побелевшие от напряжения, опустили свои уголки вниз, придавая всему лицу вид голодного хищника.

Проводив глазами выходившего Кириллу Антоновича, не смеявшийся зритель выплюнул на пол конфету, и совсем уж по-мужицки, тыльной стороною ладони, одетой в дамскую перчатку без пальцев, отёр рот.

Уже дойдя до выходной двери помещик скосил глаза на полотно экрана и, по традиции, рождённой в этом зрительном зале, прочёл белые буквы в цветастой рамке на чёрном фоне: «И победителем гонки стал итальянец Луиджи Петрилло на автомобиле «Флоренция», преодолев 124 версты за 1 час 56 минут и 16 секунд.»

Зрительный зал имел пару выходов, сделанных так, что выходящие зрители из, скажем, правой двери, не видели тех, кто предпочёл левостороннее прощание с киноискусством. Виною тому, или архитектурной помехой, снова-таки тому, служил то ли выступ, то ли нарост на задней стене здания, имевший в длину не менее двух с четвертью саженей.

Для чего архитектурная муза настояла на этом выступе – не понятно, но именно её, музу-покровительницу крыш, фасадов и эркеров горячо благодарил Кирилла Антонович, используя этот кинотеатральный придел, как естественное укрытие, из-за угла которого вышедший громила просматривался так же хорошо, как и одинокий верблюд в Монгольской степи.

--Так ты не испугался, верно? Ты же побежал исправлять ошибку? – Шёпотом проговорил помещик, наблюдая, как самозваный жених взмахами рук призывал к себе пару жандармских стражников, плавно дрейфовавших по Дворянской улице.

Скоро случилась и швартовка унтеров к терпящему некое бедствие громиле.

Жесты последнего стали уже не призывными, а скорее пояснительными. В их набор входило прямое указание на зрительный зал, придавливание ладоней к груди, как символ истинности и правдивости, заключённый в проговорённых словах и имитация, снова-таки жестами, огнестрельного оружия, имевшегося у некоего обидчика. Правда, показанное жестами оружие походило на небольшую осадную мортиру, но разве это было так важно для оскорблённого жениха, чудом оставшегося в живых?

Вот что именно убедило стражников в правдивости услышанного – не ясно, а точнее следует сказать – не слышно, но решение вступить в схватку с неведомым злодеем тут же разогнало недавнюю вальяжность дрейфа – одинаково удерживая левою рукою болтающиеся ножны с грозной саблей, стражники бросились в самое лоно подвига - один к выходу их зала, через который удалился громила, иной же устремился к главному входу кинотеатра.

А бывший жених остался стоять, спокойно любуясь на мечущихся жандармов. Затем он со скучающим видом поглядел на небо, чихнул и закурил папироску.

В подтверждение подозрений Кириллы Антоновича громила снова стал махать руками. На этот призыв откликнулся проезжавший извозчик, тут же согласившийся доставить клиента куда угодно, хоть в даль светлую.

--Вась, вот ты скажи мне, а подглядать … оно как? Прилично?

Иногда случается так, что в момент напряжения всех органов чувств, или в ситуации особого состояния внимательности, нежданный звук или даже человеческий голос, прозвучавший вдруг, не производят испуга и вздрагивания, а быстро оцениваются мозгом, как ещё одна непонятность, достойная того, чтобы тут же быть опознанной и по возможности ликвидированной, как явная и прямая угроза.

Вот такое и пережил помещик, услыхав мужской голос за спиною.

Не меняя положения тела Кирилла Антонович неторопливо потянулся за револьвером.
--Не-не, Кирилла Антонович, давай полюбовно поговорим. Да и пистолет у тебя не заряжен. Стефанович забоялся, что ты палить станешь.

Медленнее, намного медленнее, чем полагается в приличном обществе помещик поворотился к говорящим и … упёрся взглядом в пуговицу на рубахе, пришитую на уровне солнечного сплетения. Не поверите, но стало страшно. Пусть и не дошло до обморока, но страшно было по-настоящему!

--Надо иттить, - раздался голос почти с небес.

Кирилла Антонович задрал голову и разглядел говорящего, возвышавшегося над притихшим помещиком на целый локоть, если не больше.

Попав в окружение целого клана громил нашему, почти отчаявшемуся герою, ничего не оставалось, как опустить глаза вниз, показывая покорность и повиновение. Вот такой был страх!

Зрачки устремились к земле и … страх испарился так скоро, как его место заняло улыбчивое упокоение – говоривший с помещиком мужик всего-то стоял на обычном ящике, пользуя оный для такого же подглядывания из-за угла, только поверх головы Кириллы Антоновича.

Широко улыбнувшись, помещик покачал головою, наскоро решая про себя пару задачек – эти мужики не самые простые работяги, раз умудрились подойти совершенно не слышно для внимательного и чуткого уха Кириллы Антоновича. Иная задачка была короче и проще – мужики без сомнения местные, иначе откуда бы взялся ящик, пользуемый, как подставка. Только местный народ знает, что и где лежит, и редко задумывается, где взять требуемое.

--Я могу узнать ваши имена и то место, куда нам надо уходить?

--Нет ничего проще! – Тоже улыбаясь сказал мужик, слезая с пьедестала. – Точилин Павел, в девичестве казачий сотник, а то, - коротко вспыхнул жест за спину помещика, - Рыков Василий, он с таким же прошлым, как у меня.

--В девичестве это … сейчас так шутят об отставке? – Заговорил Кирилла Антонович не для разъяснения шутки, а только ради того, чтобы оглянуться назад и увидеть того, кто смог вторично с начала встречи бесшумно переместиться … скажу по-военному, раз у нас появились казаки, в самый тыл помещику.

--Кирилла Антонович, - цепкой рукой казак Точилин остановил реверсное движение помещика, - ещё наглядитесь вволю, иттить надо, и скорее!

--Вот тебе и «Галлюцинации Пьеро»! – Думал помещик, вышагивая по каким-то закоулкам со своими весьма странными спутниками.

Как на взгляд автора, спутники были вполне понятными, а вот скорое согласие Кириллы Антоновича «иттить» с незнакомцами неведомо куда и не ясно зачем и было тем самым, что ни на есть, странным!

И ещё кое-какая мелочь ускользнула от нашего героя. Как только громила, который был из зрительного зала, а не тот, который казак на ящике, сел в пролётку, на иной стороне Дворянской улицы показался полный мальчик Матвей, подбрасывавший в ладони яблоко и лениво провожавший глазами удаляющуюся спину извозчика. Сейчас, как никогда, очень хочется, чтобы такая плотная опека нашего героя не дала ни малейшего сбоя!

Как хочется, так и сбывается – сбоя не случилось, и наш герой со своими провожатыми, позже в шутку прозванных «два по сто», дошли до двухэтажной домины гостиницы «Петербургской» на углу Пушкинской улицы и Гимназического переулка.
По чьей-то воле уже были сняты смежные нумера на втором этаже, тут же заполненные помещиком и его охраной.

На время отбросив старые привычки Кирилла Антонович не стал ни допытываться, ни домысливать про то, чья идея привела его в уютный нумер гостиницы и не пустила в артельный дом на подворье прапорщика Лозинца. «Пусть всё идёт так, как идёт», - примерно так решил помещик, удобно устраиваясь на двухместном диванчике, имея в качестве собственного мыслительного меню непоколебимую надежду встретиться со своими размышлениями, не прячась по всяким «Баянам» с галлюцинациями персонажа Коллоди.

Вот приготовления к размышлению завершены, диван по ощущениям оказался намного удобнее, нежели на первый взгляд, тишина в нумере соответствовала долгожданной расслабленности – ну, здравствуй, идиллия! Одним словом, Кирилла Антонович заснул.

За час с небольшим, пока помещик «думал», в нумер трижды наведывались сотники. Каждый раз они наблюдали своего подопечного, лежащего на маленьком диване со сложенными на груди руками, с откинутой назад головою и громко сопящего открытым ртом.

И вот случилось пробуждение, походившее на процесс отхода ко сну – стремительное и бесповоротное. Резво, как в прошлые свои года, Кирилла Антонович поднялся на ноги, провёл ладошками по лицу и поправил волосы, так и не коснувшиеся подушки.
Скорее ради того, чтобы не стоять столбом посреди нумера, помещик подошёл к окну и поглядел на улицу, дающую жизненный простор пешим и извозчикам, бытующим в этом дне и в своих делах, много приземлённее, нежели у скрывающегося неведомо от кого заезжего гостя.

--Невольно начнёшь сожалеть, что у меня сейчас нет ваших забот, - проговорил Кирилла Антонович, обращаясь к горожанам за окном, - вот мне бы ….

Конечно же, продолжение недоговорённой фразы имелось во всей её красе трогательной мечтательности, однако подготовленный для продолжения оной рот так и остался распахнутым, словно ещё не случилось пробуждения, и помещик всё ещё пребывал на удобном диванчике.

Случилось такое, какое в обычай происходит у простого просыпающегося обывателя – без малейших попыток приложить даже малость усилий сами собою в памяти проявляются все знания и все подробности, присущие проснувшемуся в бодрствующей жизни. И собственное имя, и возраст, и место службы, и число платьев в старом шкафу, и все дни Ангела детей и родственников, и размер обуви супруги и даже глупые шутки улыбчивого дворника. Все знания собственной жизни возвращаются в бодрствующую голову сами собою. И касается это всех.

Прерванная мечтательность и открытый рот стали следствием подобного «возвращения» в память событий, свидетелем коих Кирилла Антонович однозначно не был, и знать о них не мог даже понаслышке.