Лабиринты памяти

    Не так давно  я познакомила вас со стихами моей подруги Аллы Андриасовой, которая никак не соберется открыть свою страничку на Прозе, хотя пишет много и интересно.
    А несколько дней назад она дала мне прочитать свои воспоминания о детских впечатлениях о Москве середины прошлого века, о событиях и людях, которых она помнит.
    Мне показалось интересным пройтись с ней по старой Москве и посмотреть на все ее глазами. Предлагаю вам  попутешествовать вместе с Аллой.

               
                Предисловие к "Лабиринтам памяти".

   Мне было 26 лет, когда родился сын. Видимо, в понимании окружающих что-то во мне не соответствовало возрасту. Очень смешной эпизод первого лета в жизни моего ребенка: везу коляску, ещё не успела отвернуть ее от солнца. Навстречу дедуля с мгновенной реакцией: "Рожают всякие сопливки, а ребеночку солнышко в глазки!" И так мне повезло в жизни, что и сегодня, когда я  бабушка очаровательной Полины Максимовны, меня никто не воспринимает как пожилую даму, да и внучка нас с мужем называет по именам и на ты.
 
   Тем не менее, именно сейчас захотелось записать воспоминания, которые все чаще и чаще не дают мне покоя. Опыта никакого, даже дневники никогда не вела. Не хочу анализировать, чем вызвано это желание, но чувствую, что это будет очень важный разговор не только с людьми моего поколения, но и с сыном, с внучкой... А мужу это будет просто подарок! Важно понять, что все  наше осталось с нами, и ничего нельзя вычеркнуть. Надо благодарить судьбу за все хорошее, что было и еще, надеюсь, будет в нашей жизни.


  Ну что ж, в путь! Прошу извинить за эпизодичность и непоследовательность изложения: просто иду вслед за своей капризной и изощренной памятью.

               
 
          Л А Б И Р И Н Т Ы   П А М Я Т И.
 

     Март 1953 года. Окраинная деревянная Москва. Я,  пятилетняя, сижу на тахте и испуганно смотрю на черную «тарелку» еще довоенного репродуктора, из которого доносится голос Левитана. По тону величайшего из дикторов, по крикам бабушки и бледному, застывшему лицу папы понимаю, что произошло что-то  страшное. Умер Сталин.
 
    Провал в памяти и снова «тарелка», но теперь в доме уже кто-то из родственников с другой московской окраины. Идет бурное обсуждение. Расстрелян Берия.

    Год 1957. В Москве фестиваль молодежи и студентов. Меня  с  маленькой сестренкой увозят к родственникам в Винницу на Украину  (теперь дважды за ночь - пограничный и таможенный контроль в поезде на Украину, родину всех моих предков по материнской линии).  Там нам делают  прививки, т.к. боятся, что по возвращении в Москву мы подхватим какую-нибудь «бяку»  от черненьких или желтеньких гостей столицы.
 
   Парк в Виннице… Снимают портреты членов правительства при Сталине. Потом поняла, что это было через год после двадцатого съезда  КПСС.  А  двумя годами раньше в первом классе в день смерти вождя в школе была траурная минута молчания, и во всех учебниках были портреты и тексты, которые не менялись десятилетиями. Зато потом  учебники не успевали переиздавать, и нам  под руководством учительницы приходилось заштриховывать или закрашивать портреты бывших первых людей государства и все, что о них написано.

    Моя семья была в шоке, когда после объявления решений пленума ЦК КПСС (осень 1964 года), выбившего власть из рук Н.С. Хрущева, я, слушая радио перед уходом в школу, вздохнув, сказала:  «Опять новый учебник истории придется  покупать!».
    ***

   Ранней весной 2001 года решили собраться одноклассники мужа. Поводом было 35-летие со дня окончания школы. Класс был и оставался очень дружным (огромная заслуга в этом классного руководителя Людмилы Фоминичны). Все годы она возилась с ребятами, ходила с ними в походы. Встречались они почти каждый год,  в этот раз туда впервые попала и я. На стенах офиса компании, которой руководит одна из самых боевых и активных  «девчонок», висели самодеятельные газеты со старыми фотографиями из школьной жизни, а рядом  - фотографии наших детей и внуков. За столами сидели мамы и папы, они же бабушки и дедушки. Я не хочу быть нудной и тривиальной, но надо обладать большим запасом оптимизма и, главное, самоиронии, чтобы не впасть в транс от сравнения себя с собою же по прошествии  35-ти лет. Однако ничего подобного не произошло. Начались воспоминания, завертелись кассеты со старыми  видеофильмами, переписанными с катушек,  и оказалось, что ничего никуда не ушло, а просто было глубоко запрятано. Помолодели лица, заблестели глаза, зазвучали песни под гитару и стало понятно, что все мы родом из детства, что мы верны своей юности и тому доброму и чистому, что в ней было.  Меня могут спросить: «А чего хорошего-то у вас было? Ну, просто были молодыми, вот и все». Ох, дорогие мои, как же это все объяснить?
    
       ***

     И опять я  ухожу в лабиринты памяти.
 .
   Апрель 1957 года. День солнечный, но весьма прохладный. Рискуя заболеть, я иду в распахнутом пальто и нет в мире человека счастливее меня, потому что на белой блузке развевается алый шелковый галстук. Его мне повязали утром в музее Ленина, да еще пионерский значок прикрепили на грудь. По дороге я захожу к моему родному дяде Леве, который уже приготовил мне гостинчик по случаю торжественного события. А дома вечером меня поздравила семья.
 
  Теперь мы узнали, что пионерская организация была проводником тоталитаризма, что дети были заорганизованы и т.д. и т.п.. Я не сомневаюсь в том, что было и это, но ведь было и другое. Мы просто жили этой жизнью. Моя, нашпигованная книжными премудростями головка (читала я просто взахлеб), усваивала самые лучшие, самые добрые  и человечные принципы бытия.

   Кстати, немного о патриотизме. Слово умудрились затаскать до тошноты, а суть понятия  для ныне живущих  так и осталась невыясненной. При этом чем циничнее власть и заметнее имущественное расслоение, тем чаще «завывают» о «демократизме» и «патриотизме». В начале нового тысячелетия  стало абсолютно очевидно, что основой патриотического воспитания должен быть массовый  спорт (спасибо, что не большой теннис и не горные лыжи). Следом за этим началась длинная череда выступлений чиновников всех мастей, присягающих на верность замечательной идее и разбивающих себе грудную клетку в клятвах  завтра же  окунуть все вверенное  ему население в этот чистейший источник патриотизма.

    Память – странная штука. Бесконечные «завывания»»  о патриотизме высветили ярким пятном 12 апреля 1961 года. Я училась в шестом классе. Не помню, какой был урок, когда к нам буквально ворвался учитель физкультуры и закричал: «Сидите!? Да!? Советский человек в космосе!»  Пишу эти строчки, а у самой по спине бегут мурашки, как тогда. Из класса нас уже не выпустили, боялись, что мы просто затопчем  друг друга. Не буду рассказывать об этих удивительных днях и о тех эмоциях, которые испытывали люди. Одно знаю точно: никто не произносил это вслух, но главным чувством было чувство гордости за свою Родину.
 
   Когда еще я  переживала подобные чувства?  Скорее всего, в  1991 году в дни победы  над путчем. Был прекрасный день уходящего лета. Мы с мужем поехали на Тверскую, которая в этот день стала пешеходной зоной. Были настоящие народные гуляния. Все чего-то ждали. Вдруг на  балконе Моссовета появились М.С. Горбачев, Б.Н.Ельцин, Г.Х. Попов, С.Б.Станкевич и др.. Люди с добрыми, открытыми лицами (с тех пор я больше никогда не видела таких лиц и в таком количестве)  кричали: «Ура!»  и «Да здравствует…!»
 
   Они еще не знали, что этот фантастический шанс вывести страну на рельсы истинной цивилизации, когда большинство граждан живут нормально, и только некоторое количество – «супер», некому будет использовать.

   Почему же соединились в моем сознании эти два столь различных и разнесенных во времени эпизода? Думаю, ответ в том, что это моменты необычайного воодушевления и единения разных людей, когда довлеющими являются чувства гордости, собственного достоинства, они же – основа патриотизма.
     ***
    У меня, как у любого нормального человека, есть «малая родина».

     Теперь она находится в Восточном округе Москвы и называется  Управа «Богородское», а в середине прошлого века это, теперь уже почти виртуальное, место находилось в Сокольническом (а затем – в Куйбышевском ) районе на Глебовской улице в доме 17.

    Говорят, что очень четкие воспоминания о давнем – первый признак надвигающейся старости, тем не менее, я не могу отказать себе в удовольствии увидеть на бумаге номер своего первого в жизни телефона: Е-3-30-42.

     Несколько лет назад после случайной прогулки в парке Сокольники я вдруг почувствовала непреодолимое желание  пройтись по улицам своего детства и попытаться найти место, где стоял деревянный дом, в который меня, а потом и мою сестру принесли из роддома. И вот мы с мужем  доезжаем  на метро до  Преображенской площади, садимся на трамвай и едем до остановки «Кожкомбинат», а дальше – длинный путь пешком. Именно эта остановка, находившаяся довольно далеко от моего дома, на протяжении многих лет была единственным окном в цивилизацию. Трамваи довозили нас до метро «Сокольники» или «Сталинская» (ныне  «Семеновская»), на трамвае я ездила и в музыкальную школу  до остановки «Гавриков переулок».

     Но пока мы находимся на остановке «Кожкомбинат»  надо добрым словом вспомнить и это «заповедное» место.

      Я ничего не знаю о сегодняшней судьбе клуба этого предприятия, но тогда, в моем детстве, это было, пожалуй, самое вожделенное место. Там «крутили» кино! Мое самое раннее впечатление – семейный плюс соседи –поход на фильм «Тарзан». Вечная и добрая вам память, жесткие, прямые, отполированные нашими телами, кресла клубного кинотеатра, и тебе, экран из какого-то грубого полотна!

      Особое место занимали концерты художественной самодеятельности. Жизнь в
заводских и фабричных клубах тогда бурлила с утра до вечера. Там проходили пионерские и комсомольские слеты, которые неизменно заканчивались концертами школьной самодеятельности, а поскольку я была девочкой активной, да еще и в «музы-
калке» училась, то мое участие во всех мероприятиях было просто обязательным.
 
      После «Тарзана» самым сильным впечатлением был фильм «Возраст любви» с Лолитой Торрес в главной роли ( некоторые мелодии из него помню до сих пор).

       Последний фильм, который мы всей семьей смотрели в клубе перед переездом на новую квартиру, был «Полосатый рейс». Боже, как же мы хохотали! Моя  сестренка даже свалилась с кресла, отчего смеха было еще больше.
 
     Было бы несправедливо не вспомнить еще один кинотеатр нашего детства, в который мы ездили все на тех же трамваях. Это – «Орион» на Преображенке. Помню очень холодный зимний день, мы с одноклассницами стоим в огромных очерядях в нескольких кассах кинотеатра с записями и перекличками. Идет новый фильм «Человек – амфибия» и этим все сказано.
 
    ***

     Ну а теперь двинемся по реальным, сохранившим свои названия, улицам, попутно вспоминая уже давно исчезнувшие, дорогие мне места. Идем по  1-ой Прогонной к Игральной,  слева и справа расположены Гражданские улицы, на одной из которых (кажется на 2-ой) находилась районная детская библиотека. Она размещалась в одноэтажном деревянном домике. Надо сказать, что практически весь этот район был деревянным и одноэтажным, за исключением двухэтажных бараков. Зимой над крышами клубился дым из печных труб. Именно с той поры я страстно люблю деревянные дома с печным отоплением. Весной и летом вокруг домиков цвели и плодоносили сады и садики, огороды и огородики.  Помню, что летом 1955 года у нас в садике что-то не заладилось с цветами, и мы с бабушкой пошли к соседке, чтобы подобрать мне цветы для букета к первому в моей жизни школьному дню. Букет состоял из осенних цветов: астр, флоксов и гладиолусов, которые стали любимыми на всю жизнь.

   ***
 
   Но вернемся к библиотеке, т.к. о ней стоит рассказать особо. Дело в том, что в те годы библиотеки, особенно детские, были своеобразными центрами культурного воспитания.

    Среди нас, послевоенных детей, было очень много неблагополучных, плохо кормленных, плохо одетых, живущих в подвалах, полуподвалах, бараках. Я была девочкой весьма благополучной (по тем меркам). Мой дедушка по маминой линии приехал с семьей в Москву в начале 30-х годов. Он был «лишенцем», так называли людей, лишенных права голоса за то, что они чем-то не угодили Советской власти. Дедушка с бабушкой и тремя детьми жили в еврейском местечке Немиров на Украине и владели лавчонкой, которая давала им весьма скромные средства к существованию. Бежали они, видимо, когда уже добивали НЭП. Многие тогда осели на московских окраинах. Дедушка купил часть одноэтажного дома, в котором впоследствии родились мы с сестрой и наши двоюродные братья и сестра. Это был частный сектор. Дедушку я никогда не видела, он умер за два года до моего рождения, обеспечив своих детей и внуков весьма сносным, по тем временам, жильем. Нас с сестрой хорошо кормили и более или менее прилично одевали.
 
   Будучи абсолютно не жадной и весьма бесхитростной девчонкой, я постоянно возвращалась домой с улицы без какой-нибудь игрушки. На законный вопрос взрослых -  «Где?» - я неизменно отвечала, что отдала игрушку, потому что у него (или у нее) нет такой. Кроме того, я постоянно с бабушкиной помощью угощала  кого-нибудь из ребят французской булкой с маслом и сахарным песком. В моем поведении не было ничего удивительного, если учесть, что мы постоянно были с бабушкой, которая подкармливала, отдавала какую-то одежонку и лечила простенькими таблетками от головной боли цыганок и цыганят, стоявших табором в конце нашей улицы. Бабушка прожила 86 трудных лет, сохранила до конца дней ясность ума и абсолютное неумение жить для себя.

    Но вернемся к библиотеке. Там были два помещения, что соответствовало двум абонементам: старшему и младшему. На младший абонемент записывали учеников начальной школы (классы с первого по четвертый), а на старший – переводили с пятого класса, но были и исключения. В число исключений попала и я, что до сих пор является предметом моей гордости. Дело в том, что в библиотеке кипела работа, заключавшаяся в привлечении ребят к активному и осознанному чтению. Проходили  занятия, на которых предлагалось выступить с докладом на выбранную тему, естественно, готовились по библиотечным книгам. Не углубляясь в подробности, похвастаюсь, что за успехи на этом поприще я уже в конце третьего класса была переведена на старший абонемент, хотя это было не очень легко, т.к. одновременно приходилось  учиться еще и в музыкальной школе.

    ***

    Еще о книгах. Огромное спасибо моим близким, которые, несмотря на очень большие сложности, собирали некое подобие домашней библиотеки. Книги покупались и доставались постоянно. На Игральной улице бал магазин со странным именем  МОГИЗ.
Там продавались книги и канцелярские принадлежности. Собираясь на прогулку зимой, мама клала мне в варежку  немного денег (книги стоили очень недорого). Мы шли в МОГИЗ, и я , обмирая от восторга, подходила к стопке книжек на прилавке, чтобы выбрать себе что-нибудь новенькое.
 
   Помню «Книжкины недели», которые проходили, кажется, весной. Устраивался праздник. В школу привозили книги, и мы, толкаясь, пробирались к столам в актовом зале, чтобы насладиться возможностью совершенно самостоятельно принять решение о покупке самой интересной книжки. Вот названия нескольких книг той поры, которые до сих пор живы и напоминают мне о детстве, может быть больше, чем что-либо еще: «Приключения Травки», «Серебряные коньки», «Саджо и ее бобры». Книжка была действительно «лучшим подарком». До сих пор у меня хранятся книги, полученные в качестве премии за отличную учебу: «Васек Трубачев и его товарищи», «Улица младшего сына», «Саша Чекалин» и др.
 
   ***
 
   Спасибо вам, скромные женщины-библиотекари! Спасибо вам, наши учительницы, у которых на весь учебный год были два костюмчика и две блузочки! Спасибо за то, что мы считали абсолютно нормальной вашу жизнь, практически полностью отданную нам и никогда не слышали от вас жалоб на маленькую зарплату и тяжелейшие жилищные условия. 

     Моя первая учительница Нина Семеновна Тургенева ушла на пенсию, не доучив нас один год до конца начальной школы. Я родилась первого июня, помню свой день рождения, когда мы перешли в четвертый класс. Стояла прекрасная погода, стол для моих одноклассников и друзей из окрестных домов был накрыт в доме, а собирались мы в садике, что цвел за окном нашей с бабушкой комнаты. Мы уже знали, что расстаемся с Ниной Семеновной, и очень ждали ее прихода. Она пришла, подарила мне книгу из своей  библиотеки, сказала очень добрые и теплые слова, немного посидела
и тихо ушла.
***

     Прошло много лет. Той деревянной Москвы моего детства уже не было. В разные годы все разъехались по новым домам (теперь это доживающие свой век «хрущевки».
     Я знала, что  Нина Семеновна с дочерью и взрослой внучкой получила квартиру где-то не далеко от моих родителей. Летом 1974 года у меня родился  Максимка. Жили мы с мужем в коммуналке у Петровских Ворот, естественно, что на некоторое время после родов,  переехали к моим родителям.  Погожим деньком я уложила сына в коляску и пошла в ближайший лесок. На полянке было много мам и бабушек с колясками и уже бегающими ребятишками. Вдруг я поймала на себе взгляд очень пожилой женщины, яркая вспышка памяти, и вот уже я с коляской возле нее и выдыхаю: «Здравствуйте, Нина Семеновна, дорогая!» Она проводит рукой по моей щеке и говорит: «Аллочка!? Аллочка Качанова! Ну, показывай кто там у тебя!?»  Нина Семеновна вспомнила меня через 17 лет.
 
   Некоторые утверждают, что это профессиональная память. Я же считаю, что это память души. Именно поэтому и я помню Вас по сей день, учительница первая моя.
 
   ***

    Но продолжим путь от трамвайной остановки к моему дому по Игральной улице. Подходим к моей первой школе №362, вернее к тому, что от нее осталось. Не хочу ни думать, ни говорить о настоящей судьбе этого здания, дабы не преумножать печали. Вспоминать так вспоминать!
 
    Школа располагалась в великолепном четырехэтажном здании. Фойе с колоннами, просторные рекреации, огромный (или это мне так казалось) актовый зал, столовая, в которой довольно хорошо пахло. Но особенно хорош был сад, примыкающий к школе.
     Кстати, в те годы у многих окраинных московских школ были довольно большие земельные участки с садами, цветниками, спортивными площадками. Зимой спортивная площадка превращалась в лыжную тренировочную базу, а весной и осенью под сенью деревьев проходили уроки ботаники. Мы довольно много работали в саду.
 
    В этой школе училась моя мама с 1933 по 1937 год. Там же учились родители многих моих одноклассников, наши братья и сестры. Учителя менялись крайне редко. Если позволяло здоровье, работали до старости. Жили все как в большой деревне, хорошо знали друг друга, и поэтому почти ничего нельзя было утаить. Педагоги обходили дома своих учеников с проверкой условий жизни. Часто эти условия были таковы, что ребенку негде было делать уроки. Таких ребят старались подкормить в школьной столовой, их оставляли в школе после уроков и помогали делать домашние задания. Впоследствии это переродилось в «продленку».
 
    Очень распространена была практика «прикрепления» двоечников к отличникам (или наоборот). Я всегда занималась с одним или двумя «трудными» мальчишками и переживала за них гораздо больше, чем за себя. Самым большим праздником был переход с устойчивой  двойки на твердую тройку.
     К сожалению, здесь я проучилась всего 4 года. В конце 50-х началась организация школ-интернатов для детей из семей с тяжелыми условиями жизни. Под эти цели забирались хорошие здания. Часто к ним делались пристройки, и ребята там учились и жили с понедельника по субботу, а на единственный выходной день уезжали домой.
    Это еще не были  учреждения для брошенных детей, но уже было некое признание существующей проблемы.
 
    ***

     Наш  4-ый «А» рассортировывался по разным школам. 10 или 11 отличников и хорошистов переводились в школу №381, путь в которую был, как минимум, в два раза длиннее. Но за право учиться там, можно было пойти на жертву. Эта школа была сильнейшей в районе и славилась  прекрасным преподавательским составом (сам директор Яков Михайлович был очень хорошим математиком), а также, весьма жесткой дисциплиной. Все мы были проверены лично Яковом Михайловичем, который по причине  прописки не в том микрорайоне имел полное право не взять слабого ученика. Да, не отрицаю, дискриминация была.
 
     Тот учебный год был началом нового этапа в нашей жизни. Начались занятия с учителями-предметниками и путешествие по классам, которые теперь назывались кабинетами. Во главе всего появилась «классная руководительница». Во время родительских собраний родители нерадивых учеников, а так же вполне благополучных с точки зрения успеваемости, но «излишне» самостоятельно мыслящих, получали «по полной программе» сначала от «классной», а затем и от «предметников».

     Особое место в школьной жизни (лично для меня) занимала подготовка к началу занятий. Удовольствие от покупки учебников, тетрадок, ручек и прочих замечательных вещей, их обертывания в бумажные обложки или просто бумагу, подписывания и т.д. и т.п. сравнимо было только с удовольствием от получения дневника с итоговыми оценками перед летними каникулами.
 
   Для меня продолжением этих радостей была подготовка к новому учебному году в музыкальной школе. Правда, сам процесс обучения не доставлял мне такого же удовольствия. Но об этом уже достаточно было сказано и в отношении блестящих музыкантов, так чего же говорить о девочке с весьма скромными природными данными.
 
    Покупка нотных тетрадок, альбомов и нот было действом особым и, в значительной мере, этому способствовал нотный магазин на Неглинке. Это был старинный магазин Юргенсона,  хранящий фантастическую ауру, от которой у меня замирало сердце. Там было несколько отделов, в том числе, букинистический с особенным запахом и, как мне тогда казалось, даже светом. Совершенно замечательными были сборники фортепианной классики, издаваемые отдельной серией в Лейпциге. Это было дешевое массовое издание в одинаковых бумажных переплетах, но с какими-то очень красивыми надписями на бледно-зеленых обложках. Преподаватели в музыкальной  школе называли их  просто «лейпцигские ноты». По ним училась я, моя сестра, и племянница.
 
    В центре зала стоял большой старинный рояль, на котором можно было поиграть и принять решение о покупке. Особенно часто этой возможностью пользовались покупатели букинистического отдела.
 
    Со временем я стала понимать, что особое впечатление от магазина Юргенсона  связано было с людьми в нем работавшими и его посещавшими.
 
    Прошло почти полвека, очень многое изменилось, но смею утверждать, что и сегодня можно встретить похожих людей на концертах в консерватории и филармонии,  в театрах, на выставках, в музеях.  Когда-то их называли прослойкой общества, и была  всегда очень тонкой эта прослойка. В наше время  она не «похудела» и не «поправилась», потому что эти  люди были, есть и будут. Они не достигли высот в бизнесе, не стремятся во власть, но именно они являются хранителями духовного здоровья нации.
 
    Еще немного о музыкальной школе. Моя учеба там была данью представлениям моих родителей о правильном воспитании. Довольно долго я  выражала свое недовольство по этому поводу.  А вот теперь, когда их нет, говорю «спасибо»! Это был замечательный фундамент моего интеллектуального развития. Учили очень хорошо. Были прекрасные занятия по истории и теории музыки. Были обязательные посещения консерватории по специальным абонементам для музыкальных школ. Самое раннее впечатление – это музыкальная сказка Сергея Прокофьева «Петя и Волк», о которой рассказывала потрясающая Наталия Сац. Ее рассказы о том, что изображают разные инструменты в оркестре, очень надолго осели в памяти. Мое первое знакомство с оперой состоялось на выпускном спектакле в консерватории, где студенты пели «Евгения Онегина», и это тоже входило в обязательную программу обучения в музыкальной школе. Настоящим праздником были выступления школьного хора в различных конкурсах. При  всей моей кажущейся нелюбви к учебе в этой школе окончила я ее лучшей ученицей по музлитературе и одной из лучших по хоровому пению. Мне казалось, что после окончания школы с музыкой будет покончено, но не тут-то было. Я заскучала, разленилась, стала хуже учиться в общеобразовательной школе. Как-то услышала по радио информацию о наборе в  хор Института художественного воспитания детей под управлением профессора Соколова, прошла три тура конкурса и еще годик попела. После замужества обстоятельства сложились так, что я оказалась без пианино. Теперь я не играю, а только напеваю, но остались знания и, самое главное, умение отличать плохую музыку и получать удовольствие
от хорошей.
                Продолжение следует…