Три моих Родины
(гибель империи глазами обывателя)
2016 год
В поисках исчезнувшей империи
Я знаю петербургскую журналистку Светлану Задулину уже больше сорока лет, поскольку учился с ней вместе на филологическом факультете в Томском университете. Потому с большим интересом прочитал её автобиографическую повесть о времени и о себе. Книга, написанная лёгким, полным юмора и свежести языком, интересна своим сочетанием частного и общественного. С одной стороны, это личная женская история, где есть место и работе, и личной жизни, и любви, а с другой – через призму бытовых описаний просвечивает образ Родины, которую мы все по-разному любили и которой больше нет.
Когда я читал эту повесть, то почему-то вспоминал замечательный фильм Карена Шахназарова «Исчезнувшая империя». В нём речь идёт о судьбах трёх студентов-филологов, как и мы поступивших в университет в 1973 году. Один из героев, внук известного археолога, мечтает побывать в Хорезме, который раскапывал его дед, и в конце концов приезжает туда, чтобы посмотреть на исчезнувшую в толще веков империю.
Метафора понятна. От этой потери боль саднит грудь каждому, для кого была дорога наша страна. Хотя есть и такие, причём из нашего поколения, кто воспринимает случившееся с радостью или равнодушием. Светлана Задулина не из их числа.
Три Родины, в которых ей пришлось жить 0 это СССР, Казахстан и Российская Федерация – описаны по-разному. Видно, что самая любимая для автора повести – это первая её родина, Советский Союз, в котором самые тёплые краски, конечно же, отданы Томску.
Казахстан, где Светлана Задулина профессионально состоялась, с точки зрения гибели империи выписан наиболее точно. У автора цепкая память, и многие перестроечные события и конфликты, пронёсшиеся по нашей жизни как вихрь и уже подзабытые, воссозданы в книге с мужской профессиональной точностью. Может быть, последняя родина Эрэфия, как её с нелюбовью называют приверженцы советской империи, описана в более спокойных красках. Это вполне объяснимо: во-первых, сюжет ещё не окончен, а во-вторых, трудно с позитивом писать про наше бытие, когда мы из одного кризиса ныряем в другой..
Другое дело – золотые краски нашей чудесной томской юности, периода, воспринимаемого большинством людей несколько идеализированно. Когда я читал эту повесть, то с наслаждением погружался в атмосферу тех далёких лет, когда нам казалось, что страна, в которой мы живём, сохранится вечно. Но ничто не вечно под луной, тем более, что СССР распался не сам по себе, а потому что ему очень хорошо помогли это сделать. Те, кому интересно вспомнить, как и почему это происходило, найдут в книге немало фактов, деталей и подробностей, которые подводят к пониманию причин. А они были связаны в том числе и с тем, что мы не очень ценили то, что с таким трудом вырвали для нас у истории наши отцы и деды. То, что не ценишь, обычно всегда ускользает сквозь пальцы. Потому нам предстоит долгий и трудный путь обретения суверенитета и процветания. Автор честно и достаточно объективно показывает наши западнические иллюзии и внушаемость, которые позволили противникам России пробудить ненависть к своей стране, открыть путь наверх мародёрам и хищникам.
Интересной империей был Советский союз: державообразующий и преобладающий по численности русский народ всегда жил хуже, чем жители других республик, входящих в союзное государство. И тем парадоксальнее, что при распаде Союза буквально во всех республиках главными виновными за всё происходящее были названы русские.
Ценность книги в том, что частная жизнь советской женщины, показанная на фоне огромного имперского полотна страны, становится историческим свидетельством, по которому можно изучать эпоху. Не все согласятся с авторским взглядом на мир и нашу общую русскую судьбу. Но все исторические оценки, выносимые Светланой Задулиной на страницах книги, совпадают и с моим видением того, что произошло с нами.
Сильную, художественно выстроенную книгу Светланы Задулиной, своего рода, исповедь – очень интересно читать. За исповедь человека не судят, а, наоборот, отпускают грехи.
Сергей Ключников, член Союза писателей России, директор издательства «Беловодье»
О том, что с нами было
Я давно знаю автора этой книги, мою коллегу и друга Светлану Задулину, большую часть своей жизни прожившую в Казахстане. Она была тележурналистом, но иногда писала и в газеты.
Она неожиданно уехала и Казахстана в 2000 году. По какой причине? Об этом она говорит невнятно. Возможно, потому что в стране зазвучали националистические голоса, конечно, не такой крепости, как в других, вчера ещё «братских» республиках, но достаточной для того, чтобы встревожиться.
…Мы случайно нашли друг друга только в 2015 году. Однажды Светлана Сказала, что хочет написать о нашем времени, тающем на глазах. О том, как ей жилось на трёх родинах, о тех людях, которые её окружали, в их числе и о наших общих казахстанских знакомых. Мне стоило немалого труда убедить её, что её труд достоин увидеть свет. Так что в появлении этой книги есть и немалая моя «вина». Обоснование для написания книги у неё резонно: «не каждому поколению выпало жить при крушении империи, а потом и в эпоху перемен, которая сопровождалась девальвацией всех ценностей, придающих смысл любой человеческой жизни».
В результате появилась книга о становлении советского интеллигента, рождённого в хрущёвскую эпоху середины 50-х годов. Так как публикация не предполагалась, автор пишет свободно, раскованно, с немалой долей самоиронии и с нотой ностальгии, поэтому читается книга легко и приятно.
Вначале мы видим аскетическую жизнь той поры и в России, и в Казахстане, где самые простенькие радости воспринимались, как счастье. Книгу поэтому можно назвать «малой энциклопедией» детской жизни той поры. Светлана описывает все игры и забавы, в малейших подробностях и с большим интересом. И это неслучайно, так как она убеждена, что именно игры закладывают в нас код нашей судьбы.
С естественным любопытством я читал то, что она пишет об алма-атинской журналистской и интеллигентской среде 90-х годов, которую я хорошо знаю.
Её описания во многом совпадают с моими ощущениями, за исключением некоторой женской пристрастности к отдельным фигурантам, но так как больше всех она не щадит себя, это делает только ярче колорит её повествования. Какие-то штрихи этого повествования позволили мне глубже их понять.
У нас принято разделять автора и его творение, но я думаю, что злой человек не может искренне проповедовать добро. А Светлана – верный и добрый друг, в том числе и читателю, с которым хочет поделиться своим жизненным опытом. Её первая Родина – СССР – исчезла в одночасье, другую – Казахстан – она оставила, теперь жизнь продолжается на третьей, исторической родине – в России. Но в её сердце – все они три.
Думаю, что эта книга будет интересна и для поколения «отцов»: в них она разбудит забытые воспоминания об их сложной, но интересной жизни, а в «детях» - интерес к тому тёмному для них периоду, из которого вышли и стали именно такими их отцы.
Светлана – филолог, прекрасно знакомый с лучшими образцами мировой и русской литературы, и пишет она в лучших традициях русского письма, без всяких современных «измов». Она не старается задним числом подкорректировать свои советские ощущения и передаёт всё, как было: сложный быт, прекраснодушные иллюзии, навеянные идеологией, впрочем, без которых так оскудела наша действительность.
Эта книга русского интеллигента, долго жившего в Казахстане и впитавшего в себя местную культуру, её обычаи и нравы, который, вернувшись на свою историческую родину, вдруг стал ощущать в себе «казахскость». Теперь Светлана смотрит на своё окружение несколько иным взглядом, а свои воспоминания о Казахстане воспринимает через российскую действительность. Эта двойная маргинальность даёт Светлане особое видение и позволяет тоньше понимать события своей жизни.
Словом, получилась хорошая, искренняя, доверительная и интересная книга, которая, надеюсь, подвигнет автора продолжить своё писательское начинание.
Думаю, что её исповедь вызовет несомненный интерес как казахстанцев, так и россиян, и будет способствовать более глубокому осознанию нашей общей прошлой жизни и лучшему взаимопониманию.
Сейдахмет Куттыкадам, писатель, философ, публицист
Часть 1
Советский Союз
Вместо предисловия
Я смотрю на фотокарточку…
В нашем семейном архиве не много старых фотографий. Но есть одна, которой в этом году исполнилось 100 лет. На ней запечатлены двое молодых людей: бравый унтер-офицер сидит на стуле. Лицо, хоть и очень юное, но характер уже просматривается. А сзади, положив ему руку на плечо, стоит скромная темноволосая девушка. Унтер-офицер – это мой дед по материнской линии – Климентий Тарасович Пахольчук, а девушка - его любимая жена Надя. Я мало что знаю об этой Наде. Знаю только, что она из богатой семьи, что ее отец наотрез отказался выдавать свою дочь за моего деда. Исчерпав все «легальные» средства, тот в итоге применил испытанный веками способ: украл ее. По желанию, конечно. Надя выбралась через окно и прибежала в условленное место, где ее вместе с дружками дожидался мой дед. Они поженились. Ее отцу со временем пришлось не только смириться с этим мезальянсом, но и вообще подружиться с зятем.
Потом началась Первая мировая война, и деда призвали на фронт. Он воевал, а она, подобно другим русским женщинам, ждала мужа. Муж вернулся живым. У молодых родились дети. Казалось бы, живи и радуйся. Однако любимая жена заболела тифом и умерла. Так молодой парень оказался вдовцом с двумя детьми на руках. Моя мама мне как-то рассказывала, что, по словам ее отца, эта Надя с тех пор почти каждую ночь снилась ему. Стояла то за окном, то у кроватки малышей и просила отдать ему детей. Мистика какая-то, потому что она-таки «забрала» их. Один за другим дети умерли. Так от первой и сильной любви у Клима Пахольчука осталось одно пепелище.
Шло время, и он снова женился. В новом браке у него родились двое сыновей и две дочери. Младшую - мою маму – он назвал ее именем. Долго ли в памяти моего деда жили воспоминания о его первой семье, - о том никто не знает, но, сколько себя помню, мне о ней он никогда не рассказывал. Хотя жизнь у него была бурная: он был участником трех войн, много повидал на своем веку, и обо всем этом интересно рассказывал. Но, впрочем, речь сейчас не о нем. После смерти деда в одном из альбомов я нечаянно нашла эту фотографию и забрала ее себе. Теперь она стоит на моем стеллаже, и я часто смотрю на нее. И вот какие мысли приходят мне в голову: если бы не эта фотография, от симпатичной девушки, что стоит за плечом моего деда, не осталось бы вообще никакого следа и памяти. Словно и не жила никогда на свете. Ее дети умерли, и у нее поэтому не осталось никаких потомков. И ее самой поэтому словно не было. Но фотография утверждает, что она «ТОЖЕ БЫЛА», что рядом с ней был счастлив мой дед. Как страшно, -
думается мне, - исчезнуть безо всякой памяти о себе. Странно, но именно эта фотография подвигла меня к тому, чтобы начать писать воспоминания о своей жизни и о времени, в котором она протекала и будет продолжаться еще не мне решать сколько лет. Тем более, что большая часть жизни уже и у меня прожита; наступил момент, когда и мне есть о чем рассказать своим потомкам.
Согласитесь, не каждому поколению, к примеру, выпало жить при крушении империи, а потом и в эпоху перемен, которая сопровождалась девальвацией всех ценностей, придающих смысл любой человеческой жизни. Моему поколению выпало...
Глава 1
Детство, похожее на сон
Начало моей жизни – 8 января 1955 года. Но в моей памяти она началась позже. Может, года через три. И то – фрагментами, вспышками.
Станция Дорогино. Это в Новосибирской области. Отец работает директором единственного ПТУ. Мы живем в одном из двух двухэтажных домов с удобствами внутри, неподалеку от станции. У нас уютная двухкомнатная квартира, с кружевными покрывалами, накидушками на кроватях и абажуром. С нами бабушка: маленькая, очень добрая старушка. Баба Катя. Я помню не столько ее, сколько ощущение от нее: такая обволакивающая любовь и ласка. Увы, баба Катя быстро исчезла из моей жизни, потому что мама с отцом развелись, а она была матерью отца.
С тем временем связана такая картина. Мы с мамой едем на телеге по полю. Она в красивом ярком платье. Я откровенно любуюсь ею. А вокруг, до самого горизонта, - васильки. День солнечный. Красота невозможная! Лошадь останавливается… Откуда-то взялся отец…И мама бьет его. Сильно. Они даже упали, мнут васильки, и она яростно колотит его. А он только укрывается от ее ударов. Я плачу: мне страшно. Много лет спустя она мне рассказала, что кто-то сказал ей: отец в поле с какой-то студенткой. Она зачем-то посадила меня в телегу, и мы поехали искать его. Наверное, она его застукала. И мне запомнилась эта драка на васильковом поле.
А следующая картинка жизни – это уже г. Купино, - тоже Новосибирская область. Мы живем в центре городка, напротив, через площадь - два одинаковых красивых дома: райком и райисполком. Во втором – работал мой дед. После развода мама вместе со мной приехала к нему и его третьей жене Галине – своей мачехе – жить. Дом был большой, но комнат всего две. Тут я тоже еще мало что помню. Был огород, где рядом с грядками росло много паслена. С ним делали вареники, а я потихоньку ела его прямо с куста. Рядом с нашим домом стоял ларек, в котором продавали мороженое иногда в вафельных, а чаще - в бумажных стаканчиках. Ох, и вкусным же оно было тогда! Возле ларька сидели тетки и торговали семечками. Люди, прежде чем купить, останавливались, наклонялись к мешкам, брали попробовать. Мы, местная детвора, крутились рядом, иногда тетеньки угощали семечками и нас. Однажды я увидела, как рядом с одной из них присела на корточки какая-то женщина, наверное, знакомая, но я тогда этого не понимала. Зато обратила внимание, что периодически она брала из мешка торговки семечки и щелкала их. Я подумала: так делать можно всем. На следующий день я уселась рядом с этой торговкой. Сначала мы просто молча сидели. Потом она дала мне немного семечек. Я управилась с ними и потянулась в мешок за следующей порцией. Тетка покосилась на меня, но промолчала. Однако второго раза не выдержала, турнула меня, сказав, что я маленькая, но нахальная. Этот случай, наверное, запомнился потому, что было очень стыдно.
(фото 1)
За ларьком собирались дядьки, соображали на троих. Иногда они стучали к нам в ворота: «Хозяйка, дайте стаканчик!» Помню, что сначала бабушка давала, но они повадились к нам всерьез, вдобавок, использовав стакан, забывали возвращать его, часто за ненадобностью просто разбивали. Бабуле это порядком надоело, и она стала немилосердно гнать их от ворот. Помню, что я дивилась на этих дяденек: такие большие, одеты хорошо, не страшные; почему их гонят, ведь разговаривают они вежливо? И почему все время им нужен стаканчик? Мне их было очень жалко. И сейчас жалко, потому что теперь понимаю: никакие это не пьяницы, просто для мужских бесед в ту пору мест не было – вот и прятались по углам.
Как-то мама привезла мне настоящий капроновый бант. Их тогда и в помине не было! Девочкам в косы вплетали шелковые разноцветные ленточки, вроде тех, что украшают венки женских национальных украинских костюмов. А тут – настоящий белый бант. Мне завязали его сбоку, огромный, и я, страшно довольная, вместе с подружками отправилась в универмаг. Мы ходили с этажа на этаж. Я гордо вышагивала, ловя на себе восхищенные взгляды незнакомых девчонок. На лестнице одна из них подошла ко мне и предложила: «Девочка, давай я поправлю тебе бантик?!» Я согласилась: пусть поправит, мне ни капельки не жалко. Она же просто сняла его у меня с головы и убежала. Помню, как он развевался, когда она неслась по лестнице. Я не сразу сообразила, что произошло. А когда сообразила, было уже поздно. Девчонку мне было не догнать. Как же я ревела от обиды!
Мама была интересной женщиной. И главным ее украшением были волосы – длинные, густые, до самых бедер. Она заплетала косы и укладывала их вокруг головы. Иногда к нам домой приходили молодые мужчины. Приглашали ее погулять. Не помню, чтобы она куда-то с кем-то ходила. Но однажды появился тот, кто в будущем стал моим отчимом. Очень красивый мужчина. Кудрявый брюнет с синими глазами. Вдобавок, добрый. Он мне сразу понравился. Мороженое покупал всегда. А когда мама была занята по дому, брал меня за руку и уводил в горсад. Там была детская площадка, и я каталась на карусели. Однажды, когда карусель остановилась, и я вслед за другими детьми собралась покидать свое место, дядечка, который заведовал ею, громко сказал мне: «А ты, девочка, оставайся, тебе можно кататься еще!» Счастью моему не было предела. Вот, видите, запомнила на всю жизнь.
Позже красивый парень увез нас с мамой к себе – на улицу Пушкина - в маленькую избушку, где он жил со своей матерью – бабой Ирой. Эта баба Ира не очень-то обрадовалась тому, что ее сын привел к ней женщину с ребенком (с хвостом), отношения у них с мамой не сложились.
Ну и жизнь была в этой избушке! В кухне электричества не было, по вечерам за столом мы сидели при свете керосиновой лампы. Да и пол был земляной. Его не мыли – подметали веником, собранным из полыни. Во второй комнате пол был; была и какая-то убогая мебель: три кровати, одна из которых – детская – моя. Стол, на котором стояли шкатулки, сшитые из открыток. И протертый до дыр деревянный диван, наподобие венского. На нем я часто рассматривала журнал «Веселые картинки». В 1960 –м году мама забеременела и еще до рождения моей сестры ушла от отца и бабы Иры. Дедушка к этому времени переехал в Михайловский совхоз Павлодарской области, что в Казахстане. Поэтому мы стали жить на квартире, то есть, в другой маленькой избушке, которая стояла во дворе у наших хозяев. Те жили в большом доме. Но и в нашей избушке мне было
хорошо и уютно. Мама купила мебель, что-то дали нам хозяева, с которыми она дружила. Дядя Ваня возил нас на своем мотоцикле с люлькой. Еще у нас была радиола и пластинки. Их было много, некоторые мне нравились, и я без конца могла слушать их. Среди них были всё какие-то песенки на немецком языке. Или русские, типа «Ой ты, рожь!» да «На побывку едет молодой моряк», и, конечно, «Амурские волны». Мама работала на мясокомбинате бухгалтером.
Каждое утро я ходила в садик молочно-консервного завода. Там у меня появились первые подружки, там я влюбилась в мальчика по имени Вова. Еще мне нравился Павлик Ковельман. Фамилию эту я запомнила потому, что мать у него была врачом детской больницы, куда я в шесть лет попала с воспалением легких. Там я, кстати, встретила исторический день – 12 апреля 1961 года. В нашей палате лежал Юрка. Был он какой-то неказистый, некрасивый, у него была золотуха, за ушами он был весь измазан зеленкой. Но то утро в больнице было для него необычным. Пришедшие на работу врачи на всю громкость включили радио. Играла музыка, и диктор каждый час торжественно объявлял о том, что в космос полетел Юрий Гагарин – советский человек, наш человек. Что это значит, - я не понимала, видела только, что все радуются. Мало того: периодически кто-то из медперсонала забегал к нам в палату, хватал на руки Юрку и высоко подбрасывал его к потолку. «Ребята, - обращались к нам взрослые, - советский человек в космосе. Его зовут Юрий!!!» Юрка был счастлив, а мы на всякий случай тоже улыбались.
…Итак, я ходила в садик. В Купино был военный городок, в котором жили военные летчики с семьями. У двух моих подружек – Оли и Наташи – отцы были офицерами. Как же я хотела, чтобы и мой отец был военным! Я вдохновенно врала всем в садике, что у меня папа - летчик, просто живем мы не в военном городке. Мне как-то не очень верили, поэтому однажды утром по дороге в сад (почему-то меня отпускали одну, хотя идти было далеко) я пристроилась к идущему солдатику. Он шел быстро, на меня не обращал внимания, но я не отставала от него, мне во что бы то ни стало надо было рядом с ним дойти до садика, чтобы там меня кто-нибудь из детей увидел. Тогда я скажу, что шла рядом с отцом. Обман удался! С тех пор дети поверили: мой отец – тоже летчик. До поры до времени. Пока не объявился мой настоящий отец.
В мае 1961 года у меня родилась сестра Люба. Отец (отчим) к тому времени уже перешел к нам. Однажды мы шли с мамой из садика, и она сказала мне: «Приехал твой отец. Сегодня ты его увидишь. Но не смей уговаривать меня, чтобы мы жили вместе». Боже, а я так этого хотела! Но, увы, к тому времени мама любила моего отчима, у них был ребенок, и возвращаться к старой жизни она не хотела. Мой отец через некоторое время появился в садике вместе с фотографом. Он устроился работать в районную газету корреспондентом и пришел писать статью о нашем детском саде. Специально, конечно. Ожидая его, в садике суетились, нянечки и воспитатели всё натирали до блеска. Особенно были ласковы со мной. Когда появился отец, нас, детей, много фотографировали, он беседовал со взрослыми и всех их очаровал. А, когда уехал, воспитатели стали приставать ко мне с вопросами, почему моя мама не хочет жить с моим папой, ведь он такой хороший?! Что я им отвечала – не помню.
В садике перед обедом нам всегда давали рыбий жир, «чтобы в детском организме не развивался рахит». Кого поили, тот знает: на вкус дрянь редкостная. Когда мы сидели за столами, нянечка из бутылки наливала нам его в ложки, не очень наблюдая, что мы с ним делаем дальше. Кто-то послушно пил, а кто-то – нет. Я бы тоже не пила, но за нашим
столом сидел драчливый мальчик, который показывал нам кулак и шептал: «Попробуйте только вылить! Выйдете из-за стола, получите!» Такой вот мальчик-активист, который с детства знал, как поступать правильно не только самому, но и другим. От страха я пила. Но в какой-то из дней мне почему-то надоело бояться, и я демонстративно вылила рыбий жир под стол, несмотря на то, что он делал мне страшные глаза. И потом ничего не случилось. Этот случай запомнился мне именно потому, что я победила свой страх.
Во что мы играли тогда? В садике – понятно были игрушки и игры, притом, неплохие. На участке стояли качели, игрушечный домик, песочницы, большой пароход. Были у нас музыкальные занятия, на которых мы разучивали песни, танцы и готовили концерты для родителей. Помню, как мы ходили пешком на экскурсию за город. Была осень, на деревьях висели красные ягоды, которые нам не разрешали есть; зато мы рассматривали листья, собирали их для гербария. Спали в группе на раскладушках. К тихому часу эти раскладушки (детские) нам выносили из кладовой и застилали. На брезенте раскладушек были переводные картинки, по которым дети узнавали свою. Помню, как мы ходили вдоль разложенных раскладушек, приподнимали матрасы, ища свою картинку. Потом раздевались, складывая одежду на стульчики.
Больше всего на свете я любила Новый год. Предпраздничная суета взрослых проникала во все мое детское существо, и оно наполнялось ожиданием чуда. А помните, в какой торжественный ритуал превращалось простое дело – нарядить елку. Отец приносил ее заранее, и она до поры до времени стояла на балконе перевязанная, чтобы не занимать много места. Но наступал вечер, когда ее заносили в квартиру, в тепле она расправляла свои лапы и наполняла комнату неповторимой свежестью и запахом хвои. Доставалась коробка с елочными игрушками. Мы, дети, за год успевали забыть, какими сокровищами она была наполнена, поэтому, разворачивая очередную игрушку и тихо вскрикивая, восхищались ими. Мне особенно нравились елочные игрушки-человечки: разные «украиночки», кизимочки (куколки в азиатских комсюмах), смешные толстячки, снежные королевы, емели, сидящие на лошадках задом наперед…Все они постепенно занимали свои места на елке, превращая ее из просто дерева в сказочную страну. У подножия этой «страны» торжественно устанавливался на карауле Дед Мороз и Снегурочка. Всё, семья готова была встречать Новый год.
На новогодние утренники можно было ходить по многу раз: их устраивали не только в саду, но и в «красном уголке» на маминой работе, и в театре вместе со спектаклем. Меня почему-то не смущал тот факт, что хоть и считалось, что Дед Мороз один, в разных местах он выглядел всегда по-разному. И не смущало то даже, что все Деды Морозы, как правило, говорили голосами, очень похожими на женские. Порой возникало смутное сомнение в их «всамделишности», но оно недодумывалось, гасилось в самом начале, ведь кругом было столько интересного. Мальчики превращались в зайчиков и медвежат, а девочки - в снежинок, белочек и ночных фей. Почему-то каждый Новый год я была снежинкой. И мой костюм всегда состоял из короткого, пышного накрахмаленного марлевого платья и короны, украшенной стеклянными бусами, еще - тапочек, обшитых ватой и блестками из битых ёлочных игрушек. Эти тапочки почти всегда к концу праздника из-за суматошных хороводов вокруг елки превращались в жалкую обувку с
зияющими дырками вместо ваты. И было их немного жалко. Если бы меня попросили описать детское счастье, я бы так и сказала: встреча Нового года в те далекие времена. В память о нем остались несколько фотографий, где я, снежинка, прижимаю к груди подарок с конфетами, непременным яблоком и мандарином.
После Нового года зима продолжалась, и мы катались на горке и играли в снежки. Горку для нас делал кто-нибудь из родителей, наша задача заключалась в том, чтобы сохранить ее в течение зимы. Одна такая горка особенно удалась: высокая, с удобными вырубленными из снега ступенями, скользкая, без колдобин. Вся улица приходила покататься на ней. Почему-то мальчишки не пускали на нее только сына соседей-пьяниц. Одет он был всегда неряшливо, родители были опустившимися людьми, и играть с ним никто не хотел. Однажды утром, выйдя на улицу, мы не узнали свою горку. Ночью ее кто-то изрубил топором. Так сильно, что восстановить было нельзя. Позже оказалось, что это сделали тот мальчик и его родители.
Летом тоже играли на улице. Игрушек у меня было мало. Надо сказать, что с того момента, как мама завела вторую семью, материальное благополучие наше как-то незаметно сдулось. Но так жили многие, и комплексов неполноценности я не испытывала. Мы собирали лоскутки материи («тряпочки»). Их крепили себе у воротника и, играя «в дом», хвастались друг перед другом новым платьем. А еще собирали фантики от конфет, этикетки от спичечных коробков, вырезали из почтовых конвертов картинки. Делали мы и «секреты». Красивую картинку или фантик клали в выкопанную ямку, накрывали осколком стекла и закапывали. Потом кому-то из подруг предлагалось: хочешь посмотреть на мой секрет? Иногда конкурентки подсматривали место секрета и выкапывали его. Смысла этой игры я сейчас не понимаю, наверное, это тоже как-то будило нашу фантазию. Мы шили платья на пупсиков, купали их в маленьких ванночках, создавали для них домики из спичечных коробков. Когда приехал мой отец, он привез мне в подарок несколько альбомов с марками. Я очень дорожила ими, но через несколько лет они куда-то бесследно исчезли.
И еще одно очень яркое событие, которое буквально потрясло меня, случилось в Купино. В кинотеатре я посмотрела цветной фильм «Человек-амфибия». Помню, как с большого экрана на зал накатывались сине-зеленые волны, помню восторг от молодого и красивого Коренева, влюбленного в Вертинскую, и свои слезы от того, что зло победило эту любовь. Фильм был непохожим на все другие - с их свинарками и пастухами, веселыми ребятами и трактористами. Он возбуждал и волновал, убеждал в том, что есть другая жизнь за пределами нашего маленького городка, звал куда-то…
Глава 2
Мынкуль
…И мы поехали. В 1961 году мы переехали в Казахстан, в Павлодарскую область, на станцию Мынкуль (соленое озеро – так переводится). Там начинал строиться огромный элеватор, и требовались рабочие руки. Родителям пообещали трехкомнатную квартиру. Отчим устроился работать крановщиком башенного крана, мама – в контору СМУ, и квартиру на самом деле нам дали практически сразу. И у меня появилась своя комната.
Меня устроили в садик, в старшую группу. Он располагался практически на опушке леса, поэтому детей чаще выводили туда, чем на свою территорию. Помню, что мы сачками
ловили бабочек, водили хороводы, иногда собирали землянику и костянику (мы говорили: костянка).
Запомнился случай. Однажды наша воспитательница привела с собой дочку – совсем маленькую девочку. На опушке она где-то сняла сандалики и потеряла их. Не так мы тогда жили, чтобы плюнуть на эту потерю и идти в сад. И воспитательница попросила детей помочь поискать их. Попробуй, найди пару сандалет на большой поляне среди высокой травы! Дети разбрелись в разные стороны, глядя себе под ноги. Эта воспитательница очень мне нравилась; она хоть и со всеми была добра, но меня как-то особенно выделяла, часто хвалила. Помню, как вдруг мне очень захотелось обязательно найти эти сандалики, чтобы ей было приятно. А потом сразу появилась уверенность, что я их обязательно найду. Через несколько шагов я и правда увидела эти сандалики. Позже у меня в жизни такое случалось несколько раз. Вслед за желанием что-то сделать, за неуверенностью в успехе задуманного дела, тут же появлялось чувство: не бойся, все будет хорошо. Тогда я очень полагалась на это чувство. И делала. И получалось. Тот случай был первым, потому и запомнился.
К вечеру нас всех отпускали домой. Надо было видеть, как из садика в разные стороны самостоятельно расходились дети. Как фабричные рабочие по гудку из проходной. Ни за кем из нас родители не приходили. Почему-то помню, как вздыхала воспитательница: смотреть не могу на это. Чего она боялась? Что могло случиться с детьми в ту пору? Машин в этой стороне поселка и тех практически не было видно.
Я была маленькая, но теперь я понимала, кто такие космонавты. Потому что то время было временем всеобщего оптимизма от того, что в космос улетали, а главное - всегда возвращались наши советские космонавты. Мы знали их поименно. Вслед за Юрием Гагариным полетели Герман Титов, Андриан Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский и, наконец, Валентина Терешкова – наша Чайка (ее позывной) – первая женщина-космонавт. Многие мальчишки мечтали тогда стать не банковскими служащими, как сегодня, а космонавтами. Портреты космонавтов и газетные вырезки с изображением их кораблей висели на видных местах в квартирах многих людей. Мы следили за тем, как проходил их полет и очень горевали, когда позже они стали погибать. Нам говорили, что при посадке произошла трагическая случайность: разгерметизация кабины - или указывали другую причину. Имена погибших - Владимира Комарова, Георгия Добровольского, Владислава Волкова, Виктора Пацаева – я запомнила с той поры, потому что их гибель была горем не только взрослых, но и нас, детей. Последние космонавты не вернулись на землю в 1971 году. До этой поры еще нужно было дожить. Пока же космос оставался одним большим праздником, одной общей мечтой о том, что совсем скоро «…на Марсе будут яблони цвести».
Приближалась осень моей школьной поры. 1 сентября меня и Свету (дочь заведующей) в школу провожали всем садиком. Помню, мы с ней в белых фартуках и букетами цветов встали впереди. Держась за руки, по двое мы шли в школу. Никто и понятия не имел, где она находится. Дело в том, что поселок наш на две части разделял большой пустырь, куда я в ту пору даже и не забредала. И вот мы долго шли по этому пустырю, потом подошли к железнодорожному переезду, пересекли пути и оказались среди симпатичных домиков, в которых жили с семьями железнодорожники. Там же находилась и школа – длинный одноэтажный барак. О том дне на память у меня осталась фотография. Наш 1-й класс – дети одеты бедненько. А самая большая достопримечательность этой фотографии - две
цыганки, старше нас лет на пять. Все мы едва достаем им до плеч. Такие две живописные лохудры среди нас, маленьких мальчишек и девчонок. Их, наверное, силой заставили прийти в школу. Но на том всеобуч по отношению к ним спасовал, потому что в дни учебы я их вспомнить не могу.
Я училась хорошо. Именно в 1 классе пристрастилась читать. Книжки брала в библиотеке – тоненькие – со стихами и сказками, и пока шла домой, часто по дороге прочитывала их. А путь и правда был длинный! Кроме пустыря, была на одном из его этапов еще одна достопримечательность: жилые вагончики. В них постоянно жили люди. Наверное, приглашенные строить элеватор. Их поселение напоминало цыганский табор, там пели и лупили детей, сушили белье и играли в волейбол. Там была такая пестрота, что я с подружками порой останавливалась, чтобы понаблюдать за их жизнью. Сейчас думаю, как они со своими детьми мерзли суровыми зимами в этих вагончиках. Мынкуль - это север Казахстана, климат здесь резко континентальный.
В школе учиться было интересно. К нам приходил вожатый из 5 класса – Витя Д. Очень симпатичный мальчик. Я, конечно, в него влюбилась без памяти. И не только я – другие девочки тоже. Мы буквально ходили за ним по пятам. Потом, много лет спустя, когда на телепередаче «Что? Где? Когда?» появился знаток с такой же фамилией, я мучительно вглядывалась в него: не мой ли это бывший вожатый.
Помню, как однажды учительница поставила меня в угол за жадность. Моя соседка по парте – Нинка Козловская – безалаберная, неряшливая и слабо учившаяся девчонка все время что-то забывала. И поэтому на уроках постоянно просила у меня карандаши, ластик, линейку. Как она мне не нравилась! И однажды я что-то не дала ей. Она пожаловалась на меня, и меня – не ее – поставили в угол. Потому что некрасиво быть жадиной. Недавно в одноклассниках – больше чем через 50 лет – мне написала Валя Ж., с которой я училась в том 1-м классе. Мы потом с ней даже встретились в Павлодаре. Так, вот она мне рассказала, что эта Нинка жила в страшной бедности, ее воспитывала больная мать. Обо всем этом, конечно, знала учительница и жалела ее. И еще она рассказала, что Нина Алексеевна всю жизнь прожила в Алма-Ате, видела меня по телевизору и помнила, что я была ее ученицей. Что касается Вали Ж., которая теперь живет в Новосибирске, то именно в их доме я впервые увидела телевизор. Их семья приехала в Мынкуль из большого города, а здесь место ему было только под стулом. (Хотя – нет. Работающий телевизор я увидела впервые в раннем детстве. Это было где-то в официальном месте. Мой отец взял меня на руки и сказал: «Пойдем, покажу тебе телевизор». Мы прошли в другую комнату; там на маленьком экране мелькали черно-белые картинки, и какой-то лысый дядька ходил в зарослях кукурузы. Мне не понравилось).
В школе я подружилась с мальчиком Игорем С. Жил он неподалеку от школы, но иногда уходил со мной на мой конец поселка. Мы забирались с ним на железнодорожные пути, бродили по шпалам, собирали разноцветные стеклышки. Он был воспитанным мальчиком из хорошей семьи. Так мне казалось. За ним очень следила мама, был он весь такой чистенький и ухоженный. В школе. Но превращался в нормального уличного пацана, когда мы с ним покоряли мынкульские достопримечательности.
А еще мы с детьми ходили на соленое озеро, расположенное в нескольких километрах от поселка. Наскребали там грязной соли, и, как добытчики, несли ее домой.
Глава 3
Павлодар
После окончания первого класса наша семья переехала в Павлодар.
Маму пригласили работать в трест «Казстальмонтаж». Помню, когда мы подъезжали к городу, я, росшая в маленьких городках, была поражена его размерами и красотой. Столько высоких домов (пятиэтажек, не только хрущоб, но и сталинок), столько автобусов, столько машин, такие широкие улицы! Однако грузовик с нашим скарбом проехал мимо всей этой красоты и привез нас в частный сектор. Там снова целый год, как когда-то в Купино, пришлось жить в избушке во дворе у хозяев.
Во второй класс я пошла в школу №26, а учительницу звали Галина Александровна. Она была не особенно красива – вот сын ее Вовка – совсем другое дело. Но он учился в третьем классе и шансов у нас с Таней – моей новой подружкой – совсем не было. Мы на пару были в него влюблены и на переменах как маятник ходили по коридору мимо класса, где он учился, в надежде увидеть его.
В городской школе меня поразила столовая с обедами за 15 копеек, мягкими коржиками и сочными горячими чебуреками. А нас, малышей, по-моему, кормили еще и бесплатно. И бесплатно молоком поили тоже. Еще запомнилось, как однажды наша учительница все уроки напролет читала нам книгу «Мальчик из Ленинграда». Она сказала, что книга эта ей очень понравилась, и она хочет, чтобы мы тоже познакомились с ней. Книга была и правда интересной. Она рассказывала о приключениях, в которые попадал эвакуированный из блокадного Ленинграда мальчик. Почему-то его мотали из города в город, так он знакомился со страной, ее плохими и хорошими людьми.
Страной правил тогда дяденька Хрущев, и в нашем целинном городе со временем большой проблемой стало купить молоко и белый хлеб. Как сейчас помню истошный крик женщины, бегущей по нашей улице: «Са-ай-ки привезли!» Из домов тут же выскочили люди и понеслись к магазину. Сайками назывались маленькие продолговатые несдобные белые булки. Мы пили с ними чай. Намазывали не масло – маргарин. Привозили их крайне редко, у магазина тут же собиралась огромная очередь, вкусно поесть хотелось всем, поэтому на руки давали по две или три штуки. Люди хитрили, занимали очередь целыми семьями, чтобы купить побольше. До сих пор не пойму: были ли они на самом деле так вкусны, или сегодня показались бы мне вполне будничным продуктом? Большую очередь, да еще ранним утром, надо было отстоять и чтобы купить молоко. Его привозили в цистерне и продавали на улице. Зимой выстаивать в очереди было просто мучением. Обычно молоко покупала баба Ира, которая тогда жила с нами, но порой будили и меня – видимо, того, что давали «в одни руки», на семью из пяти человек не хватало.
Именно в той избушке, помню, я взялась учить бабу Иру грамотности. О себе она говорила, что неграмотная, хотя деньги считать умела, прибавляла и отнимала шустро. И я взялась за ее образование. Доской служила дверь, на которой я писала буквы, она повторяла их. До сих пор не знаю, комедию она ломала передо мной, или и правда была неграмотной? Еще помню наши с ней споры на «политические» темы. Она смела мне, советскому октябрёнку, доказывать, что «при царе» было лучше. Что жила семья ее отца богато, и все, кто трудился до седьмого пота, в их деревне жили тоже богато. Только
лодыри были бедными. Например, были в одной семье два сына-здоровенных лба. Когда другие работали, они шатались по улице и «пинали по дороге сухие коровьи лепешки». Зато, когда пришли красные, именно эти лентяи стали вместе с комиссарами ходить по дворам и отбирать у крестьян зерно. Как я с ней спорила! Я кричала, что она темная и необразованная, потому что мы живем в самой лучшей на свете стране. «Да-да», - ехидно отвечала она, потягивая носом табачок (она нюхала табак).
Глава 4
И снова переезд
…Третий класс я начала опять в новой школе - №3. Наша семья получила трехкомнатную квартиру в пятиэтажном доме.
Двор наш составлялся тремя пятиэтажными домами-хрущобами. Сейчас мне кажется, что заселены они были только молодыми людьми. Город строился, росли промышленные предприятия: тракторный, алюминиевый, а позже и нефтеперерабатывающий заводы. Поэтому местных среди нас было мало, все откуда-то приехали и пустили здесь корни. Во дворе всегда было многолюдно. Соседи запросто общались между собой. Помню, как я носила на блюдечке соседкам горячие блины, которые пекла мама. Они в свою очередь чем-то угощали нас.
Телевидение в Павлодаре появилось примерно в 1966 году, поэтому футбольные матчи мужчины слушали по радио. Запомнилась картинка. На подоконнике 1-го этажа стоит приемник. Вокруг стоят и сидят на корточках мужчины - они слушают репортаж с футбольного поля. Рядом - начатая трехлитровая банка с пивом. Из приемника голос Льва Озерова – тогдашнего комментатора футбольных матчей: «Го-ол!Го-ол!». Мужики подпрыгивают и яростно вторят ему: «Ура! Го-ол!»
А когда построили вышку и у некоторых соседей появились телевизоры, к ним стали ходить чуть ли не целыми подъездами. Так и говорили: «Я пойду на телевизор к…», брали табуретку, стульчик, иногда – семечки. Не помню, чтобы счастливые обладатели телевизоров выказывали по этому поводу недовольство, а ведь в квартиры к ним под завязку набивались не только взрослые, но и дети.
В 3-м подъезде жила тетя Мотя Агапитова, которая запомнилась мне тем, что не скрывала своей нелюбви к немцам. За глаза она говорила «фашист» про нашего одноклассника Кольку Эйхмана. В годы войны она, девчонкой, была угнана в Германию на работы, хлебнула горюшка. Она запомнилась и тем, что почти каждый день выходила во двор, неся подмышкой лото. Садилась за железный столик, вкопанный в землю, и вокруг нее сразу собирались любители поиграть. Одна карта стоила 2 копейки, обычно брали по три. Такое счастье было, когда тетя Мотя принимала в свой круг кого-нибудь из нас. Некоторые цифры имели у нее свое название. Например, 11 – барабанные палочки; цифру 90 она называла «дед», все игроки громко спрашивали у нее: «Сколько лет?» Тетя Мотя вытаскивала из мешка очередной бочонок лото и торжественно провозглашала: 14. Ну и хохоту было!
Наши отцы до поздней ночи играли в домино. Мы, дети, - в волейбол без сетки, в «ножички», в казаки-разбойники. Лично мне больше всего нравилось играть в «круг-
вышибалы», потому что выбить из круга меня было трудно, настолько ловкой я тогда была. А еще прыгали через скакалку. «Я знаю пять имен девочек», - затягивали мы, и под каждый прыжок нужно было произнести одно имя. Если справились с заданием, прыгали дальше, называя пять имен мальчиков, потом – пять городов, пять морей и так далее. Ну, а если запнулся, отдавай скакалку подружке. Начинается ее игра. В младших классах играли в классики, которые рисовали цветными мелками на асфальте. Еще показывали друг другу концерты. Во втором подъезде жила семья Дегтяревых. Дядя Саша, отец, ходил на костылях, и у него была малюсенькая машинка, похожая на божью коровку – «инвалидка» - так называли ее в народе. Видимо, потому что он был инвалидом, ему разрешили иметь под нее гараж прямо во дворе. Однажды мы открыли настежь двери этого гаража – получилась сцена. Зрители стояли или сидели на маленьких табуретках прямо на улице. Артисты - мы сами - и пели, и танцевали, и стихи рассказывали. Помню, что у зрителей неизменным успехом пользовались две песни: «Васильки» и «Джанель» - обе из блатного репертуара. Жалобные такие песни, в них крошка Джанель и несчастная Оля становились жертвами безумных ревнивцев и погибали. Помню, как мы славно выводили: «Коля тут вынул кинжал, Низко над Олей склонился, Оля закрыла глаза, Васильковый венок покатился». Жалко было Олю - ва-а-щще!
В 1964 году возле нашего дома стояла всего одна школа - №3; детей во дворах – хоть пруд пруди, и она была переполнена. Подумать только: я училась в 3 «К» классе в третью смену! Рядом со школой был (и сейчас есть) большой стадион. Зимой он становился катком, по вечерам там было светло и многолюдно, играла музыка, стояла высокая горка, были оборудованы раздевалки. Под Новый год здесь появлялась огромная елка. И детей, и родителей было видимо-невидимо. Кататься на коньках тогда было любимым занятием у павлодарцев. Позже каток стали заливать и во дворе, делали это сами жители.
В 3-м классе всех детей принимали в пионеры. Помню, как пионеркой стала я; это событие состоялось в клубе «Строитель» - одноэтажном бараке, где в обычные дни мы смотрели кино. В тот день на торжественную линейку в клуб ученики пришли в парадной форме, вытянулись в линейку. В клубе было празднично, играла музыка, с поздравлениями выступали шефы (тогда промышленные предприятия шефствовали над школами), учителя, старшая пионервожатая. Потом мы хором произносили клятву «Юного пионера». Текст ее я помню до сих пор: «Я, юный пионер Советского Союза перед лицом своих товарищей торжественно обещаю жить, учиться и бороться, как завещал Великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!» А потом старшеклассники повязали нам на шею красные галстуки. Церемония заканчивалась призывом: «К борьбе за дело Ленина будьте готовы!» И мы, новоявленные пионеры, хором отвечали: «Всегда готовы!»
Вскоре рядом с 3-ей школой была построена школа №2, куда перевели наш класс. Теперь я стала учиться в 4 «Д» классе. Меня избрали председателем совета отряда, и жизнь моя с тех пор изменилась. После уроков я обязательно задерживалась в школе минимум на два-три часа. Занималась общественной работой. Дел было много. Мы выпускали стенгазеты к праздникам, сатирические листки «Колючки», в которых высмеивали двоечников. Каждый класс считался пионерским отрядом обязательно имени какого-нибудь героя. За это имя сначала надо было бороться, и только потом его присваивали отряду. Задачей пионеров было разыскивать новый материал о своем герое, оформлять альбомы, вести переписку с родными, если они были. Нашему классу пришлось особенно трудно: о нашем белорусском пионере-герое Марате Казее материала в библиотеках было совсем мало.
Вместе с другими девочками мы обходили квартиры, разыскивая ветеранов, старушек, которые нуждались в помощи, занимались тимуровской работой. Посмотрите фильм «Звонят – откройте дверь» - примерно так поисковая работа проходила и у нас. Помню, однажды я привела девчонок своего класса и к нам во двор (хотя это был участок не наш), чтобы помочь тете Вале С. Она жила вдвоем с сыном, была инвалидом. Мы помыли у нее пол, сходили в магазин. Кажется, на том наша тимуровская работа и кончилась.
На следующий год в нашем микрорайоне построили еще одну школу - №6. В нее перевели наш класс. Школа №6 стала моей судьбой. Здесь я проучилась до самого конца. Здесь происходило формирование моей личности. Здесь я встретилась с учителями, которых помню всю жизнь. Я многое бы отдала сегодня, чтобы просто посидеть с ними рядом и поговорить.
Глава 5
Родная школа
Итак, 5-й «А» класс. Меня снова выбрали председателем. Я была из разряда тех девочек-дурочек, которым очень нравилось заниматься общественной работой. И в школе, и в Доме пионеров для таких, как я, были созданы все условия.
С 5-го по 7-й классным руководителем у нас была Татьяна Давыдовна. Каюсь, но ничего хорошего мне о ней не вспоминается. Она добросовестно относилась к делу: и к своим предметам (русский и литература), и к классному руководству, только с ней все равно было не интересно. Своей строгостью, желанием «распутать клубочек» и «вывести всех на чистую воду» она отталкивала нас. Мы ее боялись. Помню, как однажды после уроков (а учились мы во вторую смену) она оставила всех девочек и сообщила, что не отпустит нас до тех пор, пока мы не выявим всех сплетниц, не покроем их позором. По ее словам, надо было оздоровить атмосферу в классе. Это собрание она назвала так: «Скажи честно мне обо мне». Боже, что там было! Она по очереди поднимала каждую из девочек, а все другие должны были давать ей характеристику. Начиналось все так: «Света, конечно, хорошая девочка, но…» Потом собиралось всё: кто, что, про кого сказал, наврал, заматерился, принес офицерские карты, сказал про учителя гадость. Татьяне Давыдовне это все, по-моему, нравилось. Она задавала наводящие вопросы, угрожала, выпытывала подробности. Девчонки сначала держались, но потом вошли в раж и активно начали сдавать друг друга. И я – тоже. К концу этого собрания мы все люто ненавидели друг друга. Так она оздоровила обстановку. Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, но в класс стали заглядывать наши родители, обеспокоенные тем, что дети до сих пор не вернулись из школы. Это собрание очень не понравилось многим из них, но недовольство в открытую не выражали, с учительницей предпочитали не связываться.
В другой раз она велела всему классу прийти на родительское собрание. И снова – каждого ученика ставили у доски, она выбирала какую-то гадость, наезжала, ей вторили некоторые активные родители, а ученики оправдывались. Помню, что у меня не было даже текущих троек, но когда очередь дошла до меня, она сказала: «Давай, рассказывай, почему ты так безобразно относишься к учебе!» Мне было стыдно перед родителями. Я пыталась доказывать, что я нормально учусь…В общем, не нравилась она мне.
Периодически у нас в школе проходил конкурс строевой песни. В один из них наш класс разучил песню «А для тебя, родная», и потом были тренировки в спортзале. Мы ходили туда и обратно, распевая ее и чеканя шаг. Впереди был командир – весь чистенький, прилизанный и красивенький мальчик – Витя П. По-моему, учителям и особенно нашей классной он очень нравился. Наши мамы работали, а его – была домохозяйкой, офицерской женой, она часто приходила в школу, интересовалась «Витюшиными» делами, жаловалась на то, что его очень донимают звонки девочек из класса. В общем, несмотря на то, что он не выговаривал какие-то буквы, именно его назначили нашим командиром. Надо сказать, он неплохо справлялся с отведенной ролью. Мы, наверное, - тоже, потому что громко орали речёвку, дружно пели про то, что «труба зовет» и прошли строем лучше других классов. В итоге заняли 1 место. Этого Витю я органически не выносила в пятом классе. Мы сидели с ним за одной партой, и я, ненавидя его, упросила Татьяну Давыдовну, чтобы она разрешила мне пересесть. Увы, в 10-м классе я безответно и мучительно влюбилась именно в него. Любовь, как известно, зла…
Еще помню, как мы часами собирали металлолом. У каждого класса была своя куча его. Мы отовсюду тащили разные железки и проволоку к школе. Помню, как-то забрели на железнодорожное депо и насобирали там каких-то обломков рельсов. Они были тяжелыми, грязными, но это нас не остановило. В итоге наш класс больше всех сдал металлолома. Да и вообще до самого выпуска мы во всех делах были лидерами в школе.
В 7 классе меня избрали председателем совета дружины. На моей форме было пришито уже не две, а три красные полоски. Это значит, что я отвечала за всю пионерскую дружину школы – третьих – седьмых классов. Чем я особенным занималась – не помню, зато помню, как лучших активистов школы (так было объявлено) повезли в Москву на Кремлевскую ёлку. У меня до сих пор сохранились фотографии. На одной наша группа стоит возле Дворца съездов, на другой – у Царь-пушки.
Директор школы Лидия Арсентьевна О. договорилась с Якубовским – депутатом Верховного Совета СССР, за которого голосовал Павлодар, и он пробил нам проживание на площади Маяковского в какой-то ведомственной гостинице и организовал интересный культурный досуг. Только став взрослой, глядя на фотографии, я поняла, что пионерами-активистами в той группе как-то и не пахло. Разве что мы с Наташей Данчук (мой заместитель); остальные, увы, – блатные: дочь начальника ГОРОНО; дети обкомовских работников, учителей и высокопоставленных начальников. Просто начальнички решили организовать своим чадам Кремлевскую елку, придумали такой финт, засунув в группу старшую пионервожатую и нас двоих. Поездку эту я запомнила на всю жизнь.
Мы ехали на поезде через огромную страну, прилипнув к окнам. Вдалеке светились огни больших городов, где-то горели газовые факелы; очень медленно пробирались через Урал, зато быстро проскочили по мосту через Волгу. На третьи сутки объявили, что подъезжаем к Москве. Помню, когда поезд стал притормаживать у Казанского вокзала, зазвучала песня «Дорогая моя столица, золотая моя Москва». Все мы как-то даже притихли. Позже в библиотеке я нашла слова этой песни и выучила наизусть. Помню до сих пор.
Москва обрушилась впечатлениями от широких проспектов, нескончаемых потоков машин, красиво одетых людей и, конечно, дворцов и высотных зданий. Наше знакомство со столицей началось через несколько часов после приезда и ежедневно завершалось
поздним вечером. На скоростном лифте мы поднимались на смотровую площадку недавно построенной Останкинской телебашни – самой высокой в то время на земле. Были в музее траурного поезда, везшего тело Ленина из Горок в Москву (странный такой музей). Посещали музей-квартиру Ленина в Кремле, куда в ту пору попасть могли разве что космонавты перед полетом. Но чего не сделаешь ради пионеров-активистов из глубинки!
Что касается Кремлевской елки, то она осталась в памяти, словно самый красивый детский сон. Осознать это зрелище, как явь, не было никакой возможности. Все время хотелось ущипнуть себя, правда ли я все это вижу, во всем этом участвую? Новогоднее представление во Дворце съездов поразило своим эпическим размахом, невероятно красивыми костюмами, в том числе и национальными, потому что в спектакле Дед Мороз и Снегурочка прославляли дружбу народов СССР. Но должна признаться, что не меньшее впечатление, чем новогоднее представление, на меня произвели туалеты Дворца съездов. Я таких раньше и не видела. То есть, тогда, в 1968 году, они были выложены дорогущим светлым кафелем и зеркалами. Кругом - чистота, блеск и …туалетная бумага.
Получив подарок, я была разочарована. Красный пластмассовый мяч? И это все, что дают на главной елке страны? Однако потом сообразила, что в нем что-то есть. Вынув одно звено, я обнаружила конфеты. Таких мы и не видывали в своем Павлодаре: ириски, упакованные столбиком, шоколадные фигурки, вкуснейший мармелад, немыслимых видов печенье…Есть все это я не могла: дома меня ждали две маленькие сестренки. Попробовав по чуть-чуть, мы повезли эти подарки домой. Помню, когда поезд подъехал к вокзалу, на перроне мы с Володей Р. (моим одноклассником) увидели весь свой класс. Мальчишки и девчонки, высмотрев нас в окне, бежали за вагоном, пока поезд не остановился. Мои и его родители пригласили одноклассников к себе домой. К нам мы явились большой и шумной ватагой. И пришлось делиться с одноклассниками привезенными сладостями. Жалко было, но иначе было никак: они тоже никогда в жизни не пробовали таких конфет.
В то время в Павлодаре открылся новый широкоформатный кинотеатр «Аврора». Именно там я впервые посмотрела фильм «Неуловимые мстители», буквально потрясший меня. Его, а потом и продолжение приключений неуловимой четверки я знала наизусть. Перечитала все, что о них было написано. К тому времени я сочиняла «стихи». Они не выдерживают никакой критики. Героям этого фильма было посвящено немало строк. Вот таких:
Слышать можно везде порою,
Как о Вите Косых говорят –
Об одном из главных героев
Фильма красных дьяволят:
«Вот так парень, сильная натура!
Так умело роль свою сыграл.
Дух захватывало прямо,
Когда на коне скакал!
Как стрелял из пулемета!
Бурнашей бил наповал.
Как однажды он с друзьями
Карту боя добывал.
Заканчивался этот «стих» прямо-таки истерично:
Данька Шусь (так его звали по фильму), тебя, наверно,
Буду помнить я всегда.
Ты со мной, со мной ты, Данька.
В мыслях мой ты навсегда.
Пусть меня ты не узнаешь,
Не увидишь никогда,
Ничего, пускай так будет –
Зато я люблю тебя.
Мои жестокосердные подружки, видя мои нешуточные страдания, подсунули мне адресок Вити Косых. И что вы думаете: я написала ему. В Москву. Ответа долго не было. Дело начало забываться. Но однажды, когда я болела ангиной и лежала в постели, пришла с работы мама. С порога она сообщила мне, что пришло письмо из Москвы. Я все поняла и пулей выскочила в коридор. Разочарование ждало меня - это вернулось мое письмо с пометкой: адресат не проживает. Девчонки подсунули мне придуманный адрес. Я вообще потом узнала, что артист Виктор Косых всю жизнь жил в Киеве.
Кстати, о Киеве и о письмах. В эти годы, о которых я пишу, стало модным писать письма своим одногодкам, живущим в других городах. Чтобы познакомиться и подружиться. Написала такое письмо и я. Буквально так: Киев, средняя школа №6, 7 А класс, 11-му по списку в журнале. И ведь письмо дошло. Вскоре мне пришел ответ от Люды Исатаевой, чей отец когда-то жил в Казахстане. И мы с ней долгие годы переписывались. После третьего курса университета я даже побывала у нее в гостях. Лучше бы этого не делала, может, до сих пор бы переписывались.
Глава 6
Летние каникулы
На летних каникулах у меня было две точки отдыха: Баян-аульский пионерский лагерь «Чайка» и совхоз Михайловский Железинского района, в котором жил дедушка, - рассказом о нем я начала эти записки. Когда-то он уехал из Купино и купил себе хороший дом с большим приусадебным участком, фруктовым садом и хозяйственными постройками. Из-за масштабности построек и обширного приусадебного участка он называл свой дом «шолоховским особняком». Помню, одна из комнат в нем была сплошь увешана портретами Ворошилова, Жукова, Буденного, коллективными портретами военачальников. Он объяснял мне потом, что уехал потому, что ему всегда припоминали его прошлое колчаковского офицера, угрожали. Например, когда началась в Купинском районе коллективизация его назначили ответственным, но он стал отказываться. Тогда его
вызвали на «беседу» и ласково спросили: может, вместо этого задания он хочет поехать в Нарым (Томская обл., в прошлом – город-острог)? В Нарым он не хотел, а потому, как появилась первая возможность, уехал в целинный совхоз.
За плетнем его усадьбы сразу начинался лес - околок. А по эту сторону плетня была оборудована площадка. Здесь, когда приезжали гости, проходили все застолья. Чудное было место. Столы стояли рядом с тремя высокими березами, росшими из одного корня. Пели под гармошку песни, плясали. Потом, разойдясь по двое – по трое тихо разговаривали по душам, жаловались на кого-то, иногда - плакали. Дедушка хорошо играл на гармошке. Особенно мне нравилась в его исполнении песня «Раскинулось море широко». Бывало, по вечерам, когда пригонят коров с пастбища, и над совхозом еще висит пыль от прошедшего стада, он надевал соломенную шляпу, брал гармонь, садился на завалинку и начинал негромко петь какие-то грустные песни. Например, «По Муромской дороге», или вот эту: «В воскресенье мать-старушка К воротам тюрьмы пришла. Своему родному сыну Передачу принесла». Мне говорил, что пели ее на войне. Первой мировой.
Случалось мне слышать и то, как он среди «темных» совхозных старушек, что заходили к бабе Гале, вел атеистическую пропаганду. До сих пор, вплоть до интонаций, слышу его громкий наставительный голос:
- Что, Ивановна, в Бога-то веришь?
- Как не верить, Клим Тарасович…
- А ты хоть думала, что в Библии одна ерунда написана?
- И что ты такое говоришь?!- пугалась бабуля.
- Ну-ка, вспомни. За то, что Ева ослушалась и вкусила с Древа Познания, Господь наказал ее, да?
- Ну, да!
- Как наказал?
- Сказал, что рожать отныне будешь в муках…
- А корова у тебя, Ивановна, как рожает? В муках?
-Будто сам не знаешь!
- А почему корова мучается? Она что – тоже без спроса вместе с Евой съела яблоко в райском саду?
И он, довольный собой, громко хохотал, а бабка, пораженная святотатством, испуганно крестилась.
Зато каким он был рассказчиком! Я, затаив дыхание, слушала о его детстве под Винницей, о приметах и поверьях, о цыганах, что бродили по селам Украины с медведями на цепях и те, якобы, гадали людям. Он подробно рассказывал о Столыпинской реформе, о том, как их семья решила перебраться в Сибирь, как толково власти организовали этот переезд. Как оказалась богата земля сибирская, и как обустраивались на новом месте все его родственники. Он рассказывал о том, как воевал на Первой мировой и потом – у Колчака.
Как, поверив агитации красных пропагандистов, перешел на сторону большевиков, а потом - сидел в подвале Томского ГУБЧК. Говорил о своем участии в создании первых колхозов. И о войне Великой Отечественной – тоже говорил. Обо всем этом он затем по моей просьбе написал в своих воспоминаниях, которые, увы, сохранились не полностью.
…На летние каникулы к дедушке съезжались внуки – в основном из окрестных деревень. Меня эти внуки не очень-то жаловали, говорили, что я – «городская», хитрая, лентяйка и воображала. Насчет воображалы и прочего - не знаю, а вот хитрить пыталась. На березах для детей дедушка сделал качели. Здорово было, когда тебя сильно раскачают, и ты взлетаешь к самым ветвям, а березовые сережки прямо щекочут тебя по лицу. Я всегда успевала сказать: «Чур, я первая!», садилась на качели, и меня раскачивали. Но когда наступала моя очередь, настроение у меня менялось. То живот заболевал, то срочное дело вспоминалось. И однажды я хорошенько получила за это. Со слезами побежала жаловаться к дедушке, но он, разобравшись, в чем дело, заступаться за меня не стал.
В совхоз я ездила практически каждое лето. И сейчас понимаю, что всю последующую жизнь, прожив в городах, я легко сходилась с простыми людьми потому, что научилась общению с ними именно тогда, когда дружила с деревенскими девчонками и мальчишками, наблюдала, чем живут их родители, и как они воспитывают своих детей. Написала это и вспомнила картинку. Я пришла к своей деревенской подружке в гости. Двери на веранду в ее доме были открыты настежь, я вошла и обомлела. На газовой плите стояла фляга, от нее спускались вниз какие-то трубочки, а еще чуть подальше из одной такой трубочки в трехлитровую банку капал самогон. Гнали его все и не стеснялись. Даже двери не закрывали от посторонних глаз.
Позже, когда я работала на телевидении, наверное, это мое знание деревни очень помогало мне делать неплохие передачи. Мне удавалось разговорить и комбайнеров, и директоров совхозов. А пока самой лучшей подружкой у меня была Люба Д., с которой мы гуляли по лесу, играли в дом с тряпочными куклами, собирали щавель и землянику. Потом, став старше, делились секретами об амурных делах с деревенскими мальчишками. После школы пути наши надолго разошлись. Она поступила в институт в Ташкенте, вышла замуж, работала в министерстве сельского хозяйства. У меня была своя жизнь – в Алма-Ате. Сейчас мы снова живем по-соседству. И теперь, наверное, никогда не разлучимся.
Совхоз был целинным. Съехался народ туда отовсюду. Люди были колоритными, праздники веселыми – со спортивными состязаниями, конкурсами. Здесь жил и мой двоюродный брат Коля Гаврилов - бесспорно, талантливый парень. Помню, однажды из старых железяк он сделал агрегат, похожий на трактор и машину сразу. Разрешил мне даже посидеть на нем. Если мне не изменяет память, та его машина даже несколько метров проехала, потом ее приходилось только подталкивать. Еще он был радиолюбителем. Включив свою аппаратуру, общался со всем миром. И, по-моему, делает это до сих пор. Под самой крышей дедушкиного дома он установил громкоговоритель. Жена моего дяди выписывала по почте современные о ту пору пластинки. Мы включали их, и на весь совхоз часами звучал голос Эмиля Горовца, певшего о том, что «Из Европы, путь проделав длинный, к нам в Нью-Йорк приехала кузина» или Аиды Ведищевой с ее шлягером «Ах, Наташа, ну зачем ты за него выходишь замуж?»…
Телевизоров не было, и когда мы укладывались спать, дедушка включал радиоприемник. Поздним вечером шла передача «Театр у микрофона». О, это был кайф! Именно тогда я познакомилась со спектаклями многих московских театров. Мы лежали в темноте и слушали их постановки.
Еще помню, что в совхозе я посмотрела фильм «Вий». Клуб, куда привозили фильмы, находился неподалеку от нашего дома. Последний сеанс закончился к полуночи. Деревня уже спала. Фонарь был только на центральной площади, но тут и он почему-то не горел. Выйдя из клуба, все люди направились в противоположную от нашего дома сторону. А я, замирая от ужаса, прислушиваясь к тишине и рискуя на каждом шагу встретиться с мертвой панночкой, в кромешной тьме пробиралась к своему дому…
И, конечно, каждое лето я с радостью уезжала в пионерский лагерь. За 200 км от степного Павлодара находилась казахская Швейцария – край живописный – с озерами среди поросших соснами гор. На берегу одного из них – голубого Джасыбая – находился лагерь «Чайка». Первый раз я поехала туда после второго класса, и потом редкий год обходился без отдыха там.
Мы жили в теплых коттеджах среди гор. В лагере было уютно и весело. Каждое утро по сигналу горна выходили сначала на зарядку, потом на утреннюю линейку. На линейке поднимали флаг, и каждый отряд получал задания на день, если они были, и знакомился с маршрутами походов, если они намечались. Это была хорошо организованная жизнь на природе, где дети жили весело, прибавляли в весе, купались и загорали. Пляж был за территорией - всего в нескольких шагах. Берег песчаный, чистый. Уколоться можно было только длинными сосновыми иголками или шишками, которые валялись на песке. Лагерь особо не охранялся, со стороны гор вообще не было ограды, но ЧП никогда никаких не было. По вечерам привозили детские фильмы, их показывали прямо на улице. И мы, спасаясь от комаров, несмотря на запрет воспитателей, смотрели фильмы, укутавшись в одеяла. После отбоя в темноте мы негромко рассказывали друг другу страшные истории о желтой женщине, черном чемодане и летающих гробах. Раскрытые окна комнаты выходили к горам, там в кустах в это время обязательно что-то начинало происходить и шевелиться – это добавляло ужаса, но истории рассказывать не прекращали.
Мне в лагере всегда нравилось, там я знакомилась с новыми подружками. Но однажды весь сезон пошел насмарку. В то лето, именно в лагере я осознала, что когда-нибудь умру. И я поняла тогда, что такое небытие, и что этого никак невозможно избежать. Об этом я думала, когда ела, когда купалась в озере, даже, когда разговаривала с девчонками. И не было рядом никого, кому бы я могла рассказать об этом своем открытии, и кто мог бы успокоить меня…
Глава 7
Старшие классы
…Когда построили телевышку, и Павлодар запустил свое собственное вещание – это стало ярким событием в жизни города. Потом, когда я сама уже работала на этом ТВ, то все время, заходя в черно-белую студию, поражалась ее размерами и тому, как на такой маленькой площади можно было выпускать в эфир сложные спектакли драматического театра. Не в записи, которой и в помине не было, - живьем! Кроме новостей и литературно-драматических передач, было еще и детское вещание. Помню, одна передача учила детей говорить с Катей по-английски. А однажды мы узнали, что объявлен конкурс на пионерского диктора. В указанный срок надо было прийти на студию и рассказать стихотворение. Вместе с другими девчонками пошла и я. Конкурс проходил в кабинете главного режиссера, где сидели какие-то дядечки. Когда подошла моя очередь, я очень бойко и «с выражением» рассказала стихотворение Некрасова «Женская доля». Наверное, неплохо, потому что потом только мне одной назначили снова прийти в студию. По школе пополз слух, что я буду пионерским диктором. Я фальшиво разуверяла всех, что это не так, а сама в душе страстно надеялась стать им. Но когда снова пришла на студию, мне и нескольким другим пионерам сообщили, что на телевидении открывается кружок (не помню, какой), и нам предлагают посещать его. А также, что при необходимости нас будут привлекать к участию в передачах. Чуть позже меня вызвали с этих занятий и снова привели в кабинет главного режиссера. И снова предложили рассказать стихотворение. А через пару дней в эфире мы увидели девочку, ее представили как нового пионерского диктора. Видимо, у меня тоже был шанс им стать, но я понравилась меньше. К слову сказать, она и правда была лучше. Такая красивая кудрявая девочка с хорошо поставленным голосом. А я стала ходить на занятия, на которых мы маршировали и учили скороговорки. Было не интересно, и я вскоре это дело бросила.
С таким же результатом я посещала и другие кружки. Вместе с Тамарой Т. мы записались в кружок спортивной гимнастики. И нам там очень нравилось. За какую-то провинность дома в очередной раз меня туда не пустили. На этом все кончилось. Потом я несколько месяцев ходила в музыкальную школу, но у родителей не было возможности купить пианино. Как учиться музыке, не имея инструмента? Некоторое время я ходила заниматься к дворовой подружке – Тане Ф. Но потом и им, и мне такие занятия надоели. Я бросила и это дело.
Директором нашей школы была Лидия Арсентьевна Отрыжко. В старших классах она преподавала нам историю. А до этого мы просто боялись ее. По-настоящему. Бывало, по утрам она при входе в школу вылавливала мальчишек, у которых была недопустимая длина волос, или девчонок, внешний вид которых нарушал единую школьную форму. Она запросто заворачивала нарушителей домой переодеваться или отправляла в парикмахерскую стричься. Была она некрасива, с бородавками на лице и сильно хромала, как-то даже волочила свою ногу. Семьи у нее не было. Занималась она только школой и партийными делами в районе. Школа при ней переживала свой ренессанс. Потом, когда стали старше, мы смогли убедиться в том, каким порядочным, мужественным человеком она была, какое доброе сердце у нее было!
Я как председатель совета дружины должна была подавать пионерам пример во всем. Легко сказать! В это время мама съездила по турпутевке в ГДР (Восточную Германию) и привезла нам, детям, оттуда симпатичных обновок. Мне, например, достались шерстяные черные чулки с рисунком: огромными красными маками и зелеными листьями. Сейчас я, конечно, ни за что такие не надела бы! Потому что по современным понятиям – это верх безвкусия. Но тогда мне казалось, что красивее и придумать нельзя. А еще она мне купила белые резиновые полусапожки на каблучке. Где я могла показать все это богатство? Конечно, только в школе. Я надела черную плиссированную юбку, голубой с разводами свитер, поверх завязала красный галстук. Натянула новые чулки и сапоги. Это была пятница, а по пятницам у нас были общешкольные линейки, которые проходили в спортзале. И начинались эти линейки с того, что я, стоя в центре зала, своим громким
голосом командовала: «Дружина, равняйсь, смирно!» Школьники затихали. Ну, а потом передавалось дежурство по школе от одного класса - другому и говорили какие-то слова учителя. И вот в этом своем прикиде я вышла на середину зала, чтобы начать линейку… Со следующего урока меня вызвали к директору. Досталось мне по первое число!
- Как ты посмела, - кричала она, - в таком виде заявиться в школу?! Как ты теперь с других будешь требовать?! Весь коллектив учителей возмущен твоим внешним видом!
И погнала она меня домой переодеваться. С тех пор в школу я надевала только коричневые чулки «в резиночку» (колготки появились позже).
В 14 лет истек мой пионерский возраст, и я вступила в комсомол. Естественно, сначала меня избрали комсоргом класса, а потом и секретарем комсомольской организации школы. Надо сказать, что училась я довольно скромно, до десятого класса была хорошисткой, а в выпускном классе умудрилась получить аттестат зрелости с двумя тройками: по алгебре и геометрии. К нам пришла новая учительница математики, которой я не нравилась. Я это чувствовала, да, мне кажется, она и не скрывала этого. Не хочу изображать из себя здесь незаслуженно обиженную овечку. Кажется, я сама немало способствовала этому, и тоже подчеркивала, что раньше учителя у нас были гораздо сильнее ее, что объясняет она плохо. В общем, я допрыгалась, а когда опомнилась, было уже поздно. Я просто перестала понимать алгебру, а по геометрии она принципиально не ставила мне ничего, кроме троек. Однажды случилось так, что по алгебре у меня вообще выходила двойка в четверти и, если бы не вмешательство Лидии Арсентьевны – математичка сделала бы меня неуспевающей. Правда, до этого я после долгих размышлений пришла к утешительному выводу: не посмеет она поставить двойку в четверти секретарю комитета комсомола. Не дадут. Я просто стала ждать, куда кривая вывезет.
…Шел урок истории. Была самостоятельная работа, мы анализировали кризисные отношения с Китаем. Я, сидящая на последней парте, благополучно списывала с какого-то источника ответ на поставленный вопрос, рассчитывая на пятерку. И вдруг в абсолютной тишине на весь класс раздался громкий голос директора: «Задулина!» «Увидела, что списываю», - уныло подумала я, подскакивая с места. Оказалось другое. Пока мы писали, Лидия Арсентьевна от нечего делать решила полистать журнал и посмотреть, как мы учимся по другим предметам. И тут она увидела, что по алгебре у меня выходит двойка за четверть. По-моему, ей стало даже физически плохо. Я ей была симпатична, да и по ее предмету у меня были только пятерки.
- У тебя двойка выходит за четверть! Это что такое?
Я низко опустила голову, испытывая почти счастье от того, что она не увидела моего списывания. И тут кто-то из мальчишек крикнул:
- Да ее просто математичка не любит!
Лидия Арсентьевна уцепилась за эту фразу: «Ты знаешь алгебру на четверку?»
- На тройку знаю, - аккуратно поправила ее я.
В общем, она долго еще бушевала, и как-то читалось, что не столько в мой адрес, сколько – в математичкин. Следующий урок математики начался с того, что меня вызвали к доске. Я решала неравенство, а учительница, которой, видимо, было приказано исправить
положение во что бы то ни стало, всячески изгалялась надо мной: мало того, что ничего не соображаю, так еще директору жалуюсь; она заставила меня рассказывать правило умножения дробей – его учат в пятом классе. Мне было стыдно за то, что меня так унижают, тем более, что в классе сидит Витя П., которого я люблю. В общем, поставила она мне тройку в четверти, и позже держала ситуацию под контролем: выше тройки не ставила, но и ниже – тоже.
Что касается вышеупомянутого Вити, то после 7-го класса он уехал от нас: отца, который был военным, перевели в другой город. И появился снова он только в 10-м классе. Теперь это был не просто аккуратный мальчик – это был великолепно сложенный красавец. Учился хорошо, замечательно играл в волейбол и баскетбол. Ни с кем в классе особо не сходился. Но главное теперь он был абсолютно равнодушен ко мне. А я, наоборот, влюбилась в него. И ничего поделать с этим не могла. И поступать в университет я уехала с разбитым сердцем, абсолютно не веря в то, что могу вообще вызывать какой-то интерес к себе со стороны сильного пола.
По другим предметам училась я хорошо, особенно – по гуманитарным. Я могла бы утверждать, что литературу знала лучше всех в школе, но не буду делать этого, потому что учился в школе на год старше меня другой человек. И мне в моих познаниях было не угнаться за ним. В течение всей жизни. Звали его Володя Д. Господи, он был тоже красив и очень обаятелен. Из тех мальчиков, которые разговаривают и всегда улыбаются. В школе мы поговорили с ним один только раз, и именно мне он совсем даже не улыбнулся, а, наоборот, нахамил. Дело было так. Он почему-то поздно вступал в комсомол. В 10 классе. И мы в комитете комсомола пытали его, задавая вопросы из устава ВЛКСМ. Я как-то прокомментировала один из его не совсем удачных ответов, а он вдруг рассвирепел и заорал: «Почему она так со мной разговаривает?!» Вмешалась завуч по воспитательной работе Генриетта Петровна, она пристыдила его, но он еще долго не мог успокоиться. В комсомол мы его приняли. Удивительно, но он напомнил мне об этом случае много лет спустя, когда у нас с ним случился головокружительный роман. Я тогда сказала ему: «Почему ты не обратил на меня внимания в школе, когда все мы были свободны?» Ответ его обескуражил меня: «Тогда, Свет, это было невозможно – полюбить комсомольского секретаря я не мог!» И как же я рада была, когда их класс выпустился, отныне равных по литературе мне в школе не было.
Как-то наша учительница Клавдия Васильевна Солтан – выпускница Томского университета - предложила мне сходить на городскую олимпиаду по русскому языку и литературе, которую проводил пединститут. Я ответила на все вопросы, в том числе и по занимательной грамматике, которой тогда увлекалась. А мини-сочинение на тему «Мое счастье» написала в стихах:
Счастье в жизни я вижу в себе:
В своих способностях, в сильной воле,
В неподражании глупом, в труде –
Жить для других – чего ж хочется боле?!
Жизнь по-островски прожить хочу,
Чтоб не было тяжко и больно.
Чтоб, вспомнив прошедшие годы свои,
Мне не вздыхалось невольно.
Хочу оставить в жизни этой
Какой-то след от дел моих.
Чтоб вспомнил обо мне потомок,
Найдя хоть небольшую пользу в них.
В общем, прав был Володя Д.: я была идеологически очень выдержанной девочкой! И я заняла 1 место в городе. Мне вручили какие-то дурацкие книжки (одна из них называлась «Крупская о Ленине»), которые я так никогда в жизни и не открыла. Но там была дарственная надпись членов жюри, которые в числе прочего написали, что хотели бы видеть меня в числе студентов их института. Это стало решающим фактором в выборе профессии. После выпускных экзаменов я поехала поступать в Новосибирский университет на филологический факультет.
А пока я училась в сильном и дружном классе. Мы, конечно, ссорились, но все равно класс был сплоченным. Помню, что иногда ходили за Иртыш в походы. Располагались на островах. У берегов там было мелко, и вода была теплой. Мы строили шалаши, в которых прятались от дождя, если он нас накрывал, жарили на костре картошку, играли в волейбол, загорали. В 10-м классе в поход уходили, кажется, даже без учителей. В старших классах нашим классным руководителем стала Валентина Григорьевна. Мне она нравилась тем, что в меру лезла в наши дела, обладала хорошим чувством юмора, интересно преподавала свою физику (и астрономию) и, наконец, - что ко мне относилась с уважением.
Кто-то из мальчишек сказал мне, что я нравлюсь Володе Р. – парню, очень хорошо воспитанному, доброму, но, по моим критериям, некрасивому. Отец его работал где-то в обкоме партии и, как сказал мне недавно Коля П. (мой одноклассник) – у них была своя тусовка. Он и правда никогда не собирался вместе с нами на квартирах, когда мы уже стали устраивать себе вечеринки. На выпускном вечере пригласил меня танцевать и, кажется мне, что я отказала. Он в своих чувствах был ненавязчив. Впрочем, один раз напомнил о себе. Было это уже в 1987 году, я жила в Алма-Ате и работала на телевидении. Он позвонил в редакцию, сказал, что в городе проездом и предлагал встретиться. Я не хотела идти одна, взяла подружку, он пришел с другом, и мы провели вечер в ресторане. Он был военным летчиком, летал на «черном тюльпане» - так называли самолеты, перевозившие гробы из Афганистана, или по-другому – «груз-200». Рассказывая об этом и службе вообще, он своими хорошими, добрыми глазами внимательно смотрел на меня. И все равно он мне не нравился. Позже он женился на дочери Демесинова – какого-то партийного босса в Павлодаре. Через несколько лет я узнала о его смерти. Остановилось сердце. Его хоронили с воинскими почестями. А несколько лет назад, находясь в Павлодаре, я узнала, что наша классная – Валентина Григорьевна – еще жива. Мне захотелось увидеть ее. И я позвонила. Встречаться со мной она отказалась. Сказала, что ей 90 лет, и она не хочет предстать передо мной дряхлой старухой, хочет, чтобы я помнила
ее молодой. Мы немножко поговорили, и вдруг она сказала: «Света, а ты знаешь, тебя ведь так сильно любил Володя Рязанцев! До самой смерти. Мне об этом сказал его отец». Она еще что-то говорила о его чувствах ко мне, а на меня уже навалилась такая тяжелая грусть…Именно тяжелая, с которой справиться было очень трудно. Я о нем после школы никогда не вспоминала, жила себе и жила, словно его никогда и не было. И при этом всю жизнь оставалась для него главным человеком. Женщиной, которую он любил, никогда даже не посмев в открытую сказать об этом. Взобравшись на вершину прожитых лет, начинаешь ценить настоящие чувства и печалиться о том, что порой была несправедлива к людям, заслуживающим совсем иное к себе отношение.
Глава 8
Ещё об учителях
Мы очень любили физкультуру. Главным образом потому, что нам нравился преподаватель: Николай Никифорович Усачёв. Человек очень обаятельный, он был по-настоящему увлечен своим предметом. И уроки придумывал разнообразные. То мы занимались гимнастикой на брусьях, на бревне, на кольцах, канате и прыгали через козла; то играли в баскетбол, волейбол и гандбол. Он все показывал нам сам, и умел делать все упражнения мастерски. Зиму мы проводили на катке, что был залит на школьном дворе, а теплой весной на школьном стадионе сдавали нормы БГТО и ГТО (будь готов к труду и обороне и готов к труду и обороне). Мы бегали стометровки, прыгали в длину и высоту, метали гранату, а чтобы получить значок ГТО, необходимо было уложиться в нормативы. С Николаем Никифоровичем и его женой, учителем математики Александрой Никитичной, бывшей детдомовкой, позже мне немного пришлось поработать в школе №5, когда после окончания университета я пару лет трудилась на ниве просвещения. Редкой душевности, порядочности и доброты были и остаются эти люди. До сих пор (а живут они где-то в Краснодарском крае) их дом гостеприимно открыт для бывших их учеников.
В старших классах в школе организовали хор. Это была обязаловка – ходить на его репетиции. Мы всячески старались увильнуть, но у выхода из школы неизменно стояла директор школы или ее заместители, они без лишних разговоров отправляли нас в актовый зал. Руководитель хора и баянист таки сделали из нас артистов. Когда на городском смотре на сцену вышел наш хор, все ахнули: казалось, на сцене музыкального училища уместилась вся школа. Мы исполняли многоголосьем сложные музыкальные композиции. По-моему, хорошо исполняли. Школа в том конкурсе заняла 1 место. А еще в нашем классе был организован вокальный ансамбль, в котором пели многие девочки из класса, в их числе я. И мы тоже часто выступали на школьных вечерах и конкурсах. Помню, что мне приходилось и солировать. Песню в моем исполнении «Нарьян-Мар» принимали хорошо - смех да и только.
Из учителей еще запомнилась Роза Васильевна, которая вела уроки обществоведения. Проработала она с нами немного, но покорила своей интеллигентностью, умением элегантно одеваться и тем, что впервые из ее уст я услышала слово АЛЖИР. Нет, не о стране шла речь, а об Акмолинском лагере жен изменников Родины. Об этом тогда ничего писать не полагалось, но она нам рассказала. И я была потрясена услышанным.
Любили мы и уроки домоводства, здесь нас встречала Татьяна Карповна Гудошникова. Мальчишки работали в столярке, а мы осваивали ножные швейные машины. Многие из нас именно на этих уроках научились по-настоящему шить. Как, например, моя подруга по старшим классам Таня Кораблёва, которая потом сделала это умение своей профессией. Да и я, несмотря на свою неспособность к усидчивому труду, вынесла оттуда много полезных навыков, и некоторое время по выкройке шила брюки и блузки, в которых ходила на танцы. Помню, эту почти домашнюю обстановку сдвоенных уроков. Мы шьем и разговариваем с учительницей «за жизнь», мечтаем, кем станем, когда закончим школу. А она слушает и никогда не спорит с нами. Татьяна Карповна, помните, как Вы поставили мне тройку за узелок на нитке?
Глава 9
Развлечения
В центре Павлодара, как и во всех других городах Советского Союза, располагался горсад. Даже не зная дороги, добраться до него можно было запросто: надо было просто идти на колесо обозрения, которое торчало над деревьями и малоэтажными старыми домами. По выходным здесь было особенно многолюдно. Кроме детских аттракционов с качелями и каруселями, работала комната смеха. Пожалуй, и все. Но как-то уютно было в этом горсаде. Играла музыка, на тенистых аллеях отдыхали пенсионеры, на летней веранде мужчины играли в шахматы или бильярд, ходили дружинники с красными повязками, следя за порядком. Мороженое продавалось не только в стаканчиках, но и на палочке. Вдоль дорожек стояли скульптуры – как и везде в СССР это были спортсменки с гипертрофированными мускулами, непременный Ленин и какие-то животные. Одно из них точно было быком, его следовало ухватить за рога. За пять копеек, кажется. Правда, возле этого быка тешились в основном взрослые дяди. На газонах высаживались разные цветы. Помню таблички устрашающего содержания: по газонам не ходить; на них никто не обращал внимания! Ходили. Протаптывали дорожки где кому удобно. Но в один из выходных в горсаде мы познакомились с новым – творческим – подходом в решении этого вопроса. Нет, таблички возле стихийно протоптанных тропинок по-прежнему стояли на своих местах – только надписи были другими: «Не рвите нас – мы украшаем вас!» и «Проход для ослов». Я даже не сразу и поняла, что вторая обозначает. Но когда у меня на глазах двое молодых мужчин привычно завернули на одну из таких тропинок, вокруг раздался громкий общий смех. Стало понятно. Мужчинам – тоже. Они остановились, уставились на табличку. Засмущались! И вернулись на тротуар.
По вечерам детвору в горсаде сменяла молодежь, потому что для нее в это время организовывались танцы.
Еще в 9 классе вместе со своей соседкой Людой С., которая была на год старше меня, мы стали ходить на них. Начинались танцы часов в восемь вечера и завершались к полуночи. Танцплощадка была огорожена сеткой, так что попасть туда можно было только купив билет. Сюда приходили со всего города, на эстраде для танцующих играл какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль. В отличие от меня, Люду часто приглашали танцевать ее знакомые парни, а я, как та героиня из фильма «Начало» в исполнении И.Чуриковой, стояла в гордом одиночестве, изображая из себя госпожу Независимость и Равнодушие в одном лице. Ее же я изображала и когда какой-нибудь знакомый парень Люды провожал нас после танцев домой.
Глава 10
Прощай школа
В год нашего выпуска школа приняла решение создать Книгу почетных выпускников. От каждого выпуска в нее заносили только одного человека. В 1972 году этим человеком стала я.
А сам выпускной вечер для меня прошел плохо. Днем я пошла в парикмахерскую, отсидела жуткую очередь, чтобы в итоге мне сделали умопомрачительную прическу с начесом и локонами. Но когда я вышла на улицу, начался проливной дождь, и от прически моей ничего не осталось. Я страшно расстроилась. Кое-как расчесав волосы, надела белое шелковое платье, которое мне сшили для выпускного бала, белые туфли на каблуке и отправилась в школу. Мои одноклассницы, в отличие от меня, выглядели прекрасно, их прически были в порядке. Да и платья у большинства были красивее. Конечно же, Витя даже не взглянул в мою сторону. Весь вечер в школе я просидела в уголке на стуле. Потом пошли гулять на набережную. Нам обещали сюрприз. Им оказалось судно, украшенное алыми парусами. Оно медленно шло по Иртышу вдоль берега, и с его палубы доносилась песня «Бригантина поднимает паруса». Мне стало совсем жалко себя, и я довольно рано вернулась домой.
Глава 11
Alma mater
Средний балл аттестата у меня был 4,5, несмотря на две тройки – по алгебре и геометрии. На выпускном экзамене по физике мне помогла классная – натянула четверку. Пятерки по другим предметам были вполне заслуженными. И я полетела в Новосибирск, очень рассчитывая на то, что отныне у меня начинается новая жизнь.
Взрослая жизнь в самом ее начале преподнесла мне два неприятных сюрприза: при посадке в Новосибирском аэропорту самолету не удалось выпустить шасси. Была аварийная посадка. Самолет, освобождаясь от горючего, долго кружил над городом, потом всех попросили перейти в хвостовую часть салона. При заходе на посадку я увидела на взлетном поле выстроившиеся в ряд машины скорой помощи и пожарной охраны. Стало страшно. Но все обошлось. По-моему, пострадавших не было, просто выходили мы не по трапу, а по веревочной лестнице - снизу нас подхватывали на руки военные. Лично я переживала только от того, что юбка у меня короткая, и снизу должны были быть видны мои трусы. Выпендривалась, не желая спускаться, пока на меня не прикрикнули.
Вторым сюрпризом оказалось то, что меня завалили на приемном экзамене по русскому языку. Именно завалили, потому что позже, уже в Томске, «в абитуре» довелось жить в одной комнате с Ольгой В., она была из академгородка, и тоже, хотя и имела папу - доктора наук, не поступила на филфак. Но не потому, что там все были принципиальными, а просто, как она мне призналась, списки, в которых была и ее фамилия, лежали в другом кабинете. До него она не дошла. Экзамен состоял из двух частей. Выйдя из одного кабинета, где сдавали русский, надо было перейти в другой – там сдавали литературу. Оля начала не с того кабинета. По иронии судьбы у нас с ней оказался один и тот же билет. Она сказала мне, что я, наверное, неправильно сделала синтаксический разбор предложения. Огромное предложение было сложноподчиненным, всего с двумя придаточными. Но когда я нарисовала ей схему, она, сравнив ее с
правильным ответом, который имелся у нее при себе, искренне удивилась: «Верно. Странно тогда». Так что это не моя фантазия – меня просто завалили. Принимали всего 19 человек (шесть человек взяли с рабфака), поэтому для своих мест не хватало – не то чтобы возиться с казахстанцами.
Я бы, наверное, вернулась в Павлодар, как того требовала и мама, чтобы успеть поступить в пединститут (в НГУ экзамены были с 1 июля, тогда, как в других вузах – с 1 августа), но моя давняя подружка Тамара Т., которая тоже не сдала экзамен в НГУ, уговорила меня поехать в Томск. Она убеждала меня в том, что это хороший студенческий город. Что есть в нем славный старинный университет – это для меня, и политехнический институт – для нее. И мы поехали.
Глава 12
Здравствуй, Томск
Главный корпус университета и правда произвел на меня впечатление. Именно в таком мне и хотелось учиться. Широкая мраморная лестница, гулкие коридоры, паркет и швейцар в фуражке с кокардой. Вдобавок здание утопало в роскошной университетской роще. Я поселилась в «легендарном» общежитии на Ленина, 49. Экзамены сдала с неожиданным для себя результатом: четверки получила за сочинение и русский, а пятерки – за историю и немецкий. 22 был в тот год проходным баллом, поэтому со своим средним баллом аттестата я поступила. Помню отупение, которое ощутила, когда увидела себя в списках зачисленных. Главное было даже не в том, что поступила, а в том, что не надо было возвращаться домой «на щите».
После зачисления мы поехали на сельхозработы в Томскую область.
Теплые вещи мне привезла мама, а повидавшую виды фуфайку подарил кто-то из старшекурсников. Сзади на ней огромными буквами было написано: Стрежевой-67 (город нефтяников на Севере), а спереди, у верхней пуговицы, была прожженная дыра солидных размеров. В один из дней нас погрузили на автобусы и развезли по деревням Томской области. Название той, в которую попала наша группа, я не помню. Помню, что выгрузили в большом доме с двумя комнатами. В одной была печка, чтобы не мерзнуть, мы топили ее дважды в день. Девчонки работали где-то на току, а я вместе с Таней П., а потом Натальей М. бессменно протрубила на кухне по причине слабого горла. По мне так работа была адовой. Приходить в столовую нужно было ни свет, ни заря. Мы должны были мыть полы, несколько раз в день чистить картошку в огромные, похожие на чаны, кастрюли, вовремя выносить мусор; после завтрака, обеда и ужина перемывать посуду. Естественно, горячей воды и вообще водопровода не было. Воду надо было брать в колодце, потом кипятить на плите. Повариха, в чье распоряжение мы поступили, была теткой ушлой. Не было у нее никакого женского обаяния, но ей этого и не требовалось, ибо ухажеров все равно у нее было море, потому что на быстро соглашающихся женщин в деревне был дефицит. Некоторые устраивали ей жесткие разборки, по этой причине на работу она приходила на следующее утро с фингалом под глазом. Что делать – у любви тоже свои издержки. Порой эти ее ухажеры, находясь в игривом настроении, пытались приставать с разговорами и к нам. Но сильно не наглели. Даже старались не материться в нашем присутствии. Чтобы на нас меньше обращалось внимание, мы придумали для
маскировки платки себе повязывать так, чтобы открытыми оставались только глаза и нос. Кроме трактористов, комбайнеров и прочих работников сельского хозяйства, питавшихся в нашей столовой, приходили сюда и студенты из ТИАСУРа (Томский институт автоматизированных систем управления и радиоэлектроники), тоже пахавшие на сельхозработах; сюда же привозили и наших девчонок. Однажды, отобедав, один из ТИАСУРовцев, облокотившись на раздачу стал донимать меня какими-то глупыми разговорами. Я не отвечала ему, молча чистила картошку.
- Как тебя зовут? Что трудно ответить? – не сдавался он.
Наталья – моя напарница – не выдержала:
- Бригиттой ее зовут, - ответила она.
Он засмеялся:
- Передай своей Бригитте, что скоро она будет пользоваться большим успехом у мужчин, - сказал он. Еще немного потоптался у раздачи и, поскольку общаться с ним никто не хотел, ушел восвояси.
То ли сибирским колдуном он был, то ли при этих его словах звезды как-то счастливо для меня сошлись, только после этого случая и правда как-то все резко изменилось. Я привыкла считать себя если не явной дурнушкой, то уж во всяком случае девушкой, у которой никогда не случится взаимной любви. Но тут вскоре после этих слов в гости к нам пришли первокурсники из политехнического института, которые работали в соседней деревне. И самый красивый парень весь вечер не отходил от меня. Без ложной скромности добавлю: это было только начало. На меня и правда обрушился успех и внимание со стороны сильного пола, к которому я и готова-то не была.
…Все плохое рано или поздно тоже кончается. Закончились и наши сельхозработы. Мы вернулись в Томск.
Глава 13
Начало студенческой жизни
Наше общежитие находилось в центре города – на проспекте Ленина. Напротив – научная библиотека – любимое пристанище в течение так быстро пролетевших пяти лет. Рядом, через дорогу были и университетская роща, и главный корпус, и все остальные учебные корпуса. В комнате мы жили вчетвером. Надо сказать, что студенческая жизнь мне сразу очень понравилась. Во-первых, свобода. Никто не контролирует: выучила ли домашнее задание, все ли лекции отсидела, почему получила тройку, а не пятерку, во сколько улеглась спать. Во-вторых, я испытывала почти блаженство от того, что теперь никогда уже не будет химий, физик и математик. Одни только гуманитарные предметы. Однако и они тут же обрушились на меня своим объемом и множеством незнакомых знаний. Античная литература, устное народное творчество, логика, латинский язык, введение в литературоведение. Тут выяснилось, как много хлама я читала в школе: бесконечные романы о разведчиках и шпионах, милиционерах и комитетчиках. Я ведь долгое время колебалась между тем, кем стать: юристом или филологом. Дома была хорошая библиотека приключений и научной фантастики – были прочитаны и эти книги. Но на первом курсе я стала знакомиться с другой литературой. Впрочем, я быстро освоилась и перестала комплексовать даже перед Левкой Эренбургом. Этот Левка был года на два
старше нас, приехал из новосибирского академгородка, был бойким парнишей, который плевал на многие условности, например, аккуратность и даже гигиену. Зато он хорошо играл на гитаре, имел хороший голос, которым проникновенно пел Галича и Окуджаву. Со своей гитарой он первым из парней стал наведываться в комнаты девчонок, в том числе и в нашу. Я с ним была знакома с абитуры, ведь жила с девчонками из академгородка. Часто, напившись чаю, он начинал «взрослые» разговоры с нами - например, о взаимоотношениях полов, чем смущал девчонок, только вставших со школьной скамьи. Любил он щегольнуть цитатой из какого-нибудь писателя, не входившего в школьную программу. И если кто-то из моих соседок выказывал свою неосведомленность, он пренебрежительно советовал ей не тратить время на учебу, а выходить замуж. Это звучало как приговор. Меня он не третировал, потому что однажды по счастливой случайности я дала ему «достойный отпор». Он стал рассуждать о Бабеле, а потом вдруг повернулся ко мне:
- Светка, ты, конечно, Исаака Бабеля не читала?
И получил неожиданный для себя ответ:
- Не будем, Лева, размазывать белую кашу по чистому столу! (фраза Бени Крика из «Одесских рассказов» Бабеля). Этого оказалось достаточно, чтобы больше он не проверял мои интеллектуальные способности.
Античную литературу у нас вела Галина Александровна Чупина – женщина, над которой мы за глаза потешались. Она была большой актрисой; рассказывая об античных героях, модулировала голосом, закатывала вверх глаза:
- Антигона, - произносила она. Замолкала. Потом добавляла:
- Девственница, чистая, чистая девственница.
Иногда нам казалось, что она и вовсе теряет чувство реальности:
- С этой скульптурой я познакомилась на Акрополе…Вот когда вы будете на Акрополе, обратите внимание на…
Мы переглядывались и хихикали. О чем она? На каком Акрополе? Это казалось так же нереально, как сегодня кто-нибудь бы посоветовал нам:
- Вот когда вы будете на Марсе, обратите внимание на…
Мы жили за железным занавесом и прекрасно понимали, что до Греции нам никогда не добраться.
До сих пор ходит о ней и такая байка. Не удивлюсь, если это не удачная выдумка кого-то из студентов, а чистая правда.
На одной из лекций Галина Александровна якобы расчувствовалась:
- Мой сын. Второкурсник. Дружил с одной девочкой. Но когда я узнала, что эта девочка. Не читала! «Антигоны» Софокла! Я запретила ему встречаться с этой девочкой.
При этом говорилось все голосом Эдварда Радзинского. Мне лично она подарила память об экзамене по своему предмету. Один из вопросов требовал рассказа о дионисийских праздниках. Я начала говорить, что этот праздник знаменовал собой окончание сбора
винограда. На нем в пирушках и процессиях веселились мужчины, женщины и даже рабы. Ряженые, представлявшие спутников Диониса, одевались в шкуры, а лица мазали винными дрожжами. Участники шествий держали сосуды с вином, виноградные лозы, вели жертвенных козлов. Еще пели фаллические песни.
Последнее предложение я произнесла, практически не понимая его смысла. Так было написано в лекции. Что такое фаллическая песня и чем она сопровождалась, я понятия не имела. Все-таки было мне тогда 18 лет, и я была чиста почти как Антигона Софокла. Но Чупину уже понесло:
- Да, фаллические песни – это интересно. Расскажи о них поподробнее. Для начала – что такое фаллос?
Я сделала мучительное выражение лица. Видя, что от меня ничего не добьешься, она стала говорить сама:
-Мы люди взрослые и должны понимать, насколько интересным был этот обряд, во время которого непременно несли большой фаллос - изображение напряженного мужского члена. Он символизировал производящие силы природы. Шествие сопровождалось пением фаллических песен. А завершалось все жертвоприношением на алтаре Диониса…
И так далее. Мне кажется, что слушая ее и понимая, на что ее спровоцировала, я все больше и больше вжималась в стул. Сидевший рядом с ней наш куратор Николай Тихонович Хаустов вышел. Сказал, что покурить. Чупина еще что-то говорила, потом затихла и поставила мне «хорошо». Я вышла из аудитории, накинула пальто и через минуту была уже в общежитии. Здесь, сидя на зеркале, меня дожидался Эренбург (на этаже, где мы жили, висело большое зеркало, возле которого стоял противопожарный закрытый крашеный ящик с песком. Здесь мы собирались по вечерам поболтать, послушать Левкино пение). В этот раз, увидев меня, он стал блажить на весь коридор голосом Чупиной:
- Задулина, вы человек взрослый и должны знать, что такое фаллос! И тем более - фаллические песни!
Оказывается, Хаустов, выйдя в коридор и увидев только что сдавшего экзамен Левку, сказал ему:
- Пошли, покурим. Не будем мешать. Там Задулина с Чупиной задушевно выясняют, что такое фаллос.
Так молва о моем экзамене долетела в общежитие раньше, чем туда вернулась я.
Древнерусская литература меня не пробирала, я знакомилась с этим предметом формально. По-моему, нравилось она только Люське З., которая прищелкивала языком и закатывала глаза, правда, изображала восхищение не столько предметом, сколько преподавателем Морозовым. Латынь вел Шатров. Запомнился он мне человеком неровным, который при случае мог и накричать на студентку. Был инвалидом, ходил на костылях. Латынь для меня – это одна только тягостная зубрежка, никакого интереса к ней я не испытывала. Единственное, что нравилось – периодическая сдача «выражений» - пословиц и поговорок, вошедших в историю. Помню, однажды я где-то наткнулась на
выражение: est deus in nobis (бог внутри нас). И вписала его в те, что надо было сдавать. Шатров прицепился ко мне: что за религиозную пропаганду я тут развожу? Разнервничался. Я объяснила, что понимаю это выражение не как имеющее религиозный смысл, а как то, что внутри каждого из нас – изюминка, свой талант. Он посмотрел на меня внимательно и вдруг совершенно миролюбиво произнес: «Да, конечно. Именно так и надо понимать это выражение. Ты права».
Остальных преподавателей помню меньше – Колесникова (интеллигентная и выдержанная), Воробьева (жена Морозова, добрая по-домашнему, этим как-то отличалась от других), кто-то вел историю партии, кто-то – иностранный. Были другие предметы. Не запомнила ни имен, ни фамилий.
Глава 14
Научная библиотека
Помню, какое впечатление произвела на меня научная библиотека университета, которая была основана в 1880 году. Сегодня она хранит около 4-х миллионов изданий. В 70-х годах, по-моему, было два миллиона. Здесь находятся библиотеки Жуковского, графов Строгановых, князей Голицыных, профессора-цензора Никитенко, были отделы редких книг и рукописей, правда, в последние нас водили только на экскурсию. Тогда в ней было всего два зала: студенческий и преподавательский – оба на втором этаже. Первый – огромный. Сюда стекались студенты всех факультетов, и от обилия симпатичных парней (которых у нас было с гулькин нос) глаза разбегались. В научку поэтому мы собирались, тщательно наряжаясь, ведь там запросто можно было и познакомиться. Часто мы проводили здесь целый день, делая перерывы на перекур или на чашку кофе в буфете. Преподавательский зал был в несколько раз меньше. Уютный, на каждом столе - настольные лампы с зеленым абажуром. На первом этаже располагался абонемент. Тогда мне казалось, что на свете просто нет такой книги, которой не было бы в нашей библиотеке. Правда, основательно с ее богатствами я познакомилась ближе к старшим курсам. Я писала курсовые по литературно-эстетическим взглядам Валерия Брюсова. Позже они оформились в диплом. Как известно, Брюсов был мэтром символизма – литературного течения конца 19-начала 20 века. В читальном зале научной библиотеки я впервые открыла для себя главный печатный орган символистов – журнал «Весы» и прочитала, наверное, все его номера от корки до корки. Не меньше «Весов» нравились мне и другие толстые журналы того времени: «Аполлон» (считался журналом акмеистов) и «Сатирикон» (здесь печатались Тэффи, Саша Черный, Сергей Городецкий). Все три журнала были прекрасно иллюстрированы. Доступ к таким первоисточникам давал мне возможность переписывать стихи поэтов-символистов и акмеистов, а потом и распечатывать их в нескольких экземплярах (чтобы меняться на другие). Не забывайте, во времена моего студенчества в книжных магазинах просто не было книг Ахматовой, Гумилева, Бальмонта, Белого, Сологуба и еще многих других. А иметь их хотелось, поэтому мы и занимались «самиздатом» - перепечатывали целые сборники стихов полюбившихся поэтов, а порой даже повести и рассказы запрещенных прозаиков. К концу учебы у меня был уже чемодан таких шедевров.
Глава 15
Мы развлекаемся
Я уже писала о непривычном и реально пьянящем чувстве свободы, которые поселилось во мне именно в Томске. Я подружилась с Татьяной К. – красивой девушкой из академгородка. Мы жили в соседних комнатах, с ней вместе часто гуляли по проспекту Ленина, который в Томске играл роль Невского проспекта. Здесь можно было встретиться всем и со всеми. Однажды мы нарядились для очередной прогулки. На мне было пальто песочного цвета, красные трикотажные брюки, которые я заправила в сиреневые перламутровые сапоги. На голове – красный берет, а по пальто струился длинный красный шарф. Сегодня это кажется просто безвкусным, тогда показалось очень смелым. Примерно в таком же одеянии была и она. Мы вышли на улицу и увидели, что на дороге неподалеку от нашего общежития рабочие ремонтируют асфальт. И вот своим внешним видом мы, видимо, настолько ранили их пролетарские души, что они, матерясь, стали бросать в нас куски асфальта, который только что выдолбили. В нас полетели приличные камни. К счастью, ни один из них не нанес серьезного увечья. Танька была интересной девушкой – веселой, доброжелательной, неглупой и легкомысленной. По этой причине она вскоре вылетела из университета за академическую неуспеваемость. Не потому что «не тянула» программу, а потому что находила для себя более важные занятия, чем лекции и семинары. Как-то меня попросили позаниматься с ней. В один из дней, взяв учебники, мы вышли на «черную лестницу» (о ней речь впереди). Позаниматься. Но ей хотелось то поболтать, то покурить. Раскурив очередную сигарету, она стала приставать и ко мне: попробуй. Я взяла сигарету в руки, и она стала учить меня, как правильно курить. В какой-то момент я закашлялась. Тогда она громко рассмеялась: «Интересно, кто из нас с кем занимается?»
В каждом общежитии по субботам организовывали танцы – слова «дискотека» еще не знали. Поэтому у нас был выбор, куда пойти. На третьем курсе мы любили посещать клуб «Мечта», что располагался в подвале соседнего с нашим общежития политехнического института. Там звучала очень хорошая музыка и было много симпатичных парней. А мы, девочки-филологини из университета, всегда всем нравились.
Конечно, ходили в кино. Всей комнатой или со своими парнями. Еще были киноклубы, где показывали серьезные некассовые фильмы. Один такой был организован при политехническом институте. Перед показом фильма очень умный студент рассказывал нам об истории его создания и режиссере. Там я посмотрела «Ивана Грозного» - последний фильм С.Эйзенштейна, «Зеркало» А.Тарковского, «Раба любви» Н.Михалкова и др. После просмотра устраивалось обсуждение. Но мы с моей подругой Леной Г., которая училась на истфаке на год старше меня и была томичкой, помалкивали, а обсуждали фильм потом сами, где-нибудь в безлюдном месте. Мы курили, говорили об искусстве и о смысле жизни. Кстати, отдельно хочу вспомнить, каким событием стал для нас фильм, который показали в Новом 1976 году – «Ирония судьбы или с легким паром». Его мы посмотрели большой компанией у своего приятеля Славки Б. – томича. А его мама при этом кормила нас разными домашними блюдами. Таких фильмов мы раньше не видели – свободный, неханжеский, направленный против стандартизации жизни, с песнями на стихи Ахмадуллиной и Евтушенко, с обаятельными артистами – он завораживал.
Учась в университете, я стала совершенно аполитичным человеком. На 4 курсе даже хотела выйти из комсомола, но отговорил Володя Ворсин, парень из нашей группы,
который в то время был в университетском профкоме. Сказал, что у меня могут возникнуть серьезные проблемы с получением диплома.
Газеты я тоже не читала. В это время во всю заявляли о себе диссиденты, прошли процессы над Сахаровым и Солженицыным, а мы были далеки от этого и географически, и мировоззренчески. Впрочем, однажды мне довелось попасть на закрытое заседание, которое проходило в Доме политпросвета для партийной интеллигенции. С докладом выступал Георгий Марков – тогдашний председатель правления Союза писателей. Речь шла об исключении Солженицына из членов Союза и последовавших затем лишении гражданства и высылке из страны. Я писала диплом, и мне почему-то в тот день срочно понадобился мой научный руководитель. На кафедре сказали, что он в политпросвете на закрытом совещании. Я поехала туда и застала Маркова на трибуне, откуда он убеждал сидящих в зале, что Солженицын не наш человек. Дескать, на заседании Союза писателей (где его исключали) он держался вызывающе, хотя многие писатели пришли с добрым намерением выслушать и понять его позицию. Приехал со своей станицы Вешенской даже больной Шолохов. Солженицын ненавидит Советскую власть и не скрывает этого, в одном из своих романов он прямо утверждает, что СССР заражен раковой опухолью, вдобавок, он пропагандирует монархические взгляды. При этом Георгий Марков не удержался и съехидничал в том смысле, что монархист Солженицын оказался модернистом в быту. Уезжая из СССР, он взял с собой не ту жену, которая долгие годы делила с ним и радость, и страдания, а новую, молодую. И так далее, и тому подобное. Должна признаться, что Марков тогда убедил не одну меня. Время показало, что по сути он не очень-то и погрешил против истины.
Глава 16
Фольклорная практика
После первого курса нас отправили на фольклорную практику. Когда-то о ней я написала свои воспоминания. Сейчас же просто вставляю их в канву своего повествования.
…Когда-то давно мы «проходили» Кальдерона – «Жизнь есть сон». Тогда мне это название казалось пустой красивостью. Не думала, что наступит время, когда собственную жизнь придется вспоминать с трудом. Как просмотренный в одну из давних ночей сон. Запавший в душу основательно, но фрагментами. Пунктиром. И я пытаюсь из пунктира сделать линию сплошную. Линию жизни. Той, давней. Студенческой. Когда мы были красивы и, главное, все еще были живы.
И вот - фольклорная практика….
Это был первый и последний раз, когда я там была. В той местности, в той деревне. Потому не помню ни ее названия, ни даже района. В памяти всё начинается с какого-то заброшенного дома. В нем побиты стёкла, едва держатся двери, зато он на берегу какого-то прудика-лужи. И в центре деревни. В доме две большие комнаты. В первой – печка, во второй нары по обе её стороны. Здесь нас и сгрузили. Мы – это Левка Эренбург, Толик Барабаш, Санька Щитов, три Натальи – Пигур, Довгучец, Усольцева. А еще Лариса Осина, Валя Токарева да я.
Соседями нашими были сосланные откуда-то алкаши. Не просто – пьющие люди, а опустившиеся, грязные, в отрепьях (совсем как у Эренбурга в его спектакле «На дне») люди. Они тоже жили скопом. Коммуной. Мужчины и женщины. И маленький ребенок.
Лысый, золотушный, лет четырех. Безумная мать его периодически колотила. Кажется, жестоко. Его крики и их маты мы по вечерам слышали сквозь тонкую деревянную стенку.
Но самое неизгладимое впечатление на моём филологическом сознании оставили всё же не они, а…мухи. Их было тьма-тьмущая. Когда мы засыпали, они плотной пеленой усаживались на наши тела – с головы до ног - и тоже засыпали. Вместо одеял они как бы укрывали нас. К слову сказать, одеял, как и простыней, не было. Были черные тюфяки и что-то вроде подушек. Мух было столько потому, что неспокойные соседи наши, то ли ловили рыбу, то ли им её откуда-то привозили, только они её постоянно чистили. Рыбы было много и мух на неё слеталось – тоже.
Я не помню, что мы ели, что мы там вообще могли есть, когда местное сельпо было практически свободным от продуктов?! Столовой не было. Помню, что нас угощали рыбой пьянчужки, а еще некоторые из наших дам стали подруживать с местными. Мы их между собой за это осуждали, но когда они после очередного свидания приносили на круг молоко, сметану или еще какие-нибудь продукты, всё это нами поедалось с аппетитом.
Вот в таких романтических условиях мы, разбившись на три тройки и поделив деревню на три зоны, должны были записывать фольклор. Диктофонов, как вы сами понимаете, не было. Поэтому одна (в нашей тройке это была я) должна была заговорить с деревенской бабулькой, расположить её к себе, а потом поддерживать её интерес к общению. Двое других в это время записывали ее песню или частушку «через строчку». Буквально так: первую, третью, пятую строчку – один; вторую, четвертую, шестую – другой. Вернувшись в свою обитель, текст мы соединяли и восстанавливали. Тяжелее всего приходилось, конечно, мне. Порой, чтобы уломать старушку, приходилось пускаться во все тяжкие.
Помню, как однажды мы забрели в какой-то медвежий угол. Разговаривать с нами никто не хотел. Наконец, указали на отдаленную избушку, в которой, де, бабка знает много сказок. Не соврали. Она и правда охотно рассказала нам все, что знала, но… У неё был взрослый сын-пьяница. Однажды, осерчав на нее за то, что не даёт ему денег на водку, он взял топор да и рубанул ее по лицу. Насмерть не убил, просто лицо рассек пополам. Похоже, что оно заживало без вмешательства врачей. Срослось, как бог на душу положил – вкривь да вкось. При этом рубец, идущий по диагонали лица, был сине-багровый, а части лица вокруг него – серые. Смотреть на него было страшно. Мои подружки, уткнувшись в тетрадки, исправно записывали текст, боясь поднять глаза. А я в свои 18 лет должна была с неослабевающим интересом смотреть в лицо бабушки, реагировать на ее шутки, подбадривать ее. И ни в коем случае не отводить глаза на сторону. Это была пытка! Но чего не сделаешь ради науки!
Ради науки, помня о страшной каре в случае разоблачения, но понимая, что по-честному общую тетрадку народным фольклором не заполнить, мы придумывали его сами. Я, например, продиктовала какую-то сказку про кота, услышанную в детстве от соседки. Да, что я… Однажды, вернувшись домой, мы застали в первой комнате двух тёток-пьянчужек и Левку с гитарой. Он наливал им в стаканы какое-то пойло, потом бренчал, а они пели ему частушки. Он останавливал их, наклонялся, чтобы записать, они в это время осушали стаканы. Потом куражились, требовали снова налить, а то «петь не будем». Бедный Левка старался растянуть купленное на свои кровные спиртное, торговался с ними. Потом они мирились, он снова аккомпанировал им, а они пели очередную матерщинную частушку.
С Лёвкой на этой практике у меня связано еще одно воспоминание. Он был старше, и кичился тем, что уже мужчина. Сидя на нарах, он иногда картинно вздыхал, изображая, как тяжко ему приходится без женщины. Однажды я не выдержала: «Так нашёл бы что ли кого-нибудь себе в деревне?!» Он посмотрел на меня снисходительно: «Глупая ты, Светка. Как я могу спать с женщиной, которая даже «Евгения Онегина» не читала?!» Возразить мне было нечего.
Ещё помню, что у Толика Барабаша было кожаное полупальто, оно было нарасхват, особенно прохладными вечерами. Во внутреннем кармане был его паспорт. Давая очередной раз пальто, Барабаш предупреждал: осторожно, не потеряйте паспорт. Надо ли говорить о том, что тот был в конце концов потерян? И надо ли говорить, что найден он был в выгребной яме общей уборной? О том, как доставали его и как потом отмывали, пусть рассказывает другой очевидец. Я – пас. Скажу только, что потом мы подтрунивали над Толиком. Когда мух становилось особенно много, мы просили его вынести паспорт на улицу, чтобы они вылетели вслед за паспортом.
У Толикова пальто была незавидная участь. Я в то время пыталась хипповать. На свои дешевые джинсы фирмы «Рила» мне обязательно нужна была кожаная заплатка. Я-таки уломала его. Он отрезал мне кусок со внутренней части пальто, там, где кожа была загнута для пуговиц и застежек. И ходил потом с дырой. А я пришила эту заплатку на колено, а пониже ее написала шариковой ручкой: «Эго сум санкта симплицитас», а также «Май бебби, кисс ме плиз». Латинским шрифтом, конечно. Мне казалось, что это очень оригинально. С этой заплаткой, кстати, я приехала потом в родительский дом, где меня в очередной раз не поняли, заставив заплатку оторвать, а джинсы замочить и выстирать.
Что касается фольклорной практики, то не могу не вспомнить еще одну яркую ее страницу. Сейчас думаю, как мы после этого живыми-то остались?
Как я уже писала, некоторые из девушек дружили с деревенскими. Им казалось, что это просто человеческое общение. Так казалось и деревенским, но до той поры, пока у них не настал день получки. Тогда буквально все напились, и их потянуло на подвиги. В этот вечер была страшная гроза. Поэтому ли или по какой другой причине постоянно отключался свет. Мы, слыша, как гуляет пьяная деревня, сидели в своей комнате и носа не высовывали на улицу. И тогда Магомет пришёл к горе. Вокруг нашего дома собралась толпа пьяной молодежи, которая стала требовать, чтобы к ней вышли подруги. Ясно, что никто не выходил. И тогда они начали колотить в дверь. Первая дверь быстро сорвалась с петель. И тогда к ним на переговоры пошел Лёвка. Дальше – как в кино. Он выходит и гаснет свет. Через несколько минут зажигается, и мы видим, как он возвращается с суровым лицом. Следом вызывают Барабаша. Свет снова выключается и снова включается по его возвращении. Потом пошел Щитов. Сашка вернулся с разбитым носом. Там, в темном коридоре, они защищали нас от пьяной толпы. Их было всего трое. Какие слова они подбирали, вразумляя деревенских женихов, я не знаю. Но те как-то утихомирилась и ушли. Это было чудо.
Так и проходила практика. За нами никто не присматривал. Мы были сами по себе. Вернувшись в Томск, сдали заполненные «фольклором» тетради. Остается верить, что они очень помогли советской науке.
Глава 17
Увлечения
Второй курс у меня прошел под девизом: «Да здравствует любовь!» Конечно, хочется оставить впечатление о себе, как о вдумчивом и серьезном человеке, однако я еще доживу до такого возраста, когда это желание станет более уместным, а пока я была молода и хотела всеми силами сердца и души служить только любви. Учебе – тоже, но - меньше. Наверное, по этой причине я никогда не была среди лучших студенток – всегда где-то посередине. Ну, или повыше середины. Чтобы не потерять стипендию, нужно было учиться без троек.
На втором курсе точно помню, что разбила сердце одному начинающему поэту. Он писал неплохо, выглядел неплохо, был томичём, а также страшным занудой. Отношений у нас не было, просто он ходил за мной. Сначала мне это льстило, потом стало раздражать. Я его прогнала. Позже мне от него передали стихотворение, где он клеймил меня, изображая пустышкой и, как сейчас бы сказали, гламурной девицей. Заканчивалось оно примерно такой строчкой: «Ослепительная улыбка и дежурное слово: «Виват!» Помню также, что стихотворение скорее польстило моему самолюбию, чем оскорбило.
Второго звали Женька З. Он был историком, учился на год старше. Жил на другом берегу Томи с матерью учительницей и братом. Я даже была представлена его семье под Новый 1974 год. Сначала понравился мне тем, что во время какой-то общежитийской вечеринки свободно и много декламировал на латыни. Потом надоел и раздражал так, что это чувство я помню до сих пор.
А потом случилась у меня и взаимная любовь. Звали его Юра К. Он тоже учился на истфаке, но на курс ниже меня. По моим меркам был очень красивым парнем. Потом оказалось еще, что и не дурак. Вместе мы читали Хемингуэя, рассматривали иллюстрации Сальвадора Дали, бегали на киноклуб, на концерты Муслима Магомаева и популярного тогда ансамбля «Цветы», слушали иностранные группы: битлов, пинк флойд, тенси си, ди пепл и других. В самом начале наших отношений я попала в больницу с аппендицитом, и он был в больнице, пока мне делали операцию, переживал за меня, а потом пробирался ко мне через поликлинику (кажется, был какой-то карантин), приносил что-то из продуктов, мы с ним подолгу сидели на подоконниках, пока его не выдворяли. Это были трогательные отношения. Как-то он повез меня к себе домой в Куйбышев. Жил он вдвоем с матерью, которая в нем души не чаяла. Меня приняла сначала настороженно, потом, когда поняла, что отношения у нас платонические, стала относиться более сердечно. Странно, но с Ю.К. мы расстались все-таки из-за нее.
На следующий год она приехала навестить его в Томске. Я к тому времени уже мало была похожа на активистку из школы №6 города Павлодара. Моими приятельницами были девочки из интеллигентных семей, часто семей потомственной томской интеллигенции, у которых я потихоньку училась хорошим манерам. Перестала воспринимать официальную культуру, зато буквально «поедала» неформальную, как сейчас бы сказали, маргинальную. В общем, старалась наверстать упущенное, усвоить то, что не могли мне дать ни школа, ни семья. И даже то, от чего меня сознательно старались уберечь. Когда приехала Юркина мать, мы втроем пошли в Дом офицеров на фильм «Солярис». Она
работала главным бухгалтером то ли на винзаводе, то ли на пивзаводе, и порой шокировала меня своей простотой. Как только погасили свет и начался фильм, она стала доставать что-то из сумки, шуршала, разворачивая какие-то вкусности. На нас оборачивались, но ни ее, ни его это не смущало. Я вознегодовала: как можно вести себя так на фильме Тарковского? И не придумала ничего лучшего, чем встать и пересесть от них. Потом дело было только за тем, чтобы «уладить» формальности. Вот так быстро и без сожалений я рвала отношения в молодые свои лета.
Потом и юрок, и женек было еще очень много. Как-то я прочитала книгу А.Михалкова-Кончаловского «Низкие истины». Помню, что меня очень неприятно поразило в ней то, как он с беспощадной откровенностью описывает свои романы с женщинами. Причем, страдательную роль всегда играют они – знаменитые актрисы. Поэтому, несмотря на то, что жизнь в Томске без моих мужчин будет выглядеть в этих записках неполной, однобокой и менее интересной - я все-таки выбираю этот путь. Чужое самолюбие надо тоже беречь. Как и чужие тайны – тоже. Хотя, может, я и дорасту когда-нибудь до желания написать воспоминания под названием «Мужчины в ее жизни»...
Глава 18
Черная лестница
…В нашем общежитии была «черная лестница». Для многих поэтов родом с Ленина, 49 она была настоящей музой, потому что именно здесь им случалось переживать свои моменты истины и моменты счастья. Вообще по замыслу архитекторов на каждый этаж здания, ставшего нашим общежитием, можно было попасть с двух разных лестниц. Но по замыслу хитроумного коменданта одну лестницу с первого этажа закрыли наглухо, а на второй - в самом ее начале установили вахту, где мы оставляли ключи. На вахте сидел какой-нибудь цербер-вахтер, который мог остановить любого, показавшегося ему подозрительным. А мог и не останавливать – как повезет. В любом случае попасть в общежитие можно было только по этой лестнице. На втором этаже жили рабфаковцы и был актовый зал. Здесь стоял телевизор. Его за пять лет я смотрела только на 1 курсе. Когда в 1972 году здесь собирались толпы студентов, чтобы смотреть трансляции с хоккейных матчей чемпионата мира, на которых наши хоккеисты своей игрой являли чудеса. Это был первый и последний раз, когда я от души болела за наш советский хоккей и от души восторгалась защитником Рагулиным, нападающими Мальцевым, Якушевым, Харламовым, Викуловым, Михайловым и, конечно, нашим вратарем Третьяком.
На третьем этаже располагался профилакторий. Здесь дважды за студенческую жизнь мне повезло поправлять свое здоровье, отдыхать, принимать кислородные коктейли и великолепно питаться. Вообще, переступая порог, который делил обшарпанное общежитие от профилактория, трудно было избавиться от ощущения, что ты попала в рай – настолько красиво и уютно здесь было. На четвертом этаже жили мы, филологи, а на пятом – историки. В подвале общежития находились прачечная, душ, спелеологический клуб и еще какие-то подсобки. Спускаться в подвал можно было по второй, закрытой с первого этажа, лестнице. Она была как бы для внутреннего пользования. Какое поколение студентов придумало превратить ее в лестницу без электричества (черную), мне не известно. Свет на нее по вечерам и ночам попадал только через широкие двери этажей. Таким образом, там был создан приятный полумрак, который располагал к интимному общению влюбленных. Не подумайте чего, речь исключительно о поцелуях, курении и задушевных разговорах. Парочки располагались у окон. Иногда, спускаясь в душ, можно было встретить своих знакомых в чьих-то объятиях. В этот момент следовало деликатно пройти мимо, не мешать, не здороваться, не лезть с разговорами. Зато, войдя в свою комнату, соседкам первым делом сообщалось в качестве наисвежайшей новости: «А вы знаете, NN на черной лестнице с…». «Ничего себе!» - изумлялись они. Мне кажется, не было в общежитии студентов, которые за время учебы хотя бы раз не провели здесь время за поцелуями. Черная лестница была кузницей последующих советских браков, да и нешуточных драм со слезами – тоже. Теперь понятно, почему для поэтов – филологов – черная лестница – это такой же символ, как университетская роща или научка?
Глава 19
О поэзии подробнее
Вот циники говорят: счастливица Керн, вошла в историю потому только, что попалась на глаза Пушкину. А хоть бы и так. Настоящему поэту и повода-то серьезного не нужно. Так, толчок… намёк… ситуация, и творческий процесс у него пошёл. Я рада, что в свое время нечаянно создала ситуации для своих доморощенных поэтов...
Наверное, мне казалось, что я очень хитрая, потому что изобрела такой способ пропускать семинарские занятия. На втором часе лекции, предшествующей семинару, у меня внезапно заболевали голова или живот, поэтому на перемене я подходила к нашим, как сейчас сказали бы, «ботаникам» (людям, которые из-за своего усердия имели авторитет у преподавателя) и, морщась от боли, сообщала о своем недуге. Потом я просила их сообщить об этом преподавателю, а также то, что пропущенную тему я потом непременно отработаю. Затем я шла в общежитие и отдыхала, чтобы снова вернуться на следующую лекцию. Внаглую пропускать занятия было стыдно, ибо тогда я была то ли комсоргом, то ли профоргом. Наверное, я все-таки переоценила свою хитрость, потому что, вернувшись в очередной раз после пропущенного семинарского занятия на лекцию, я услышала нарочито радостный возглас Толи Барабаша: «Смотрите-ка, Света наша выздоровела!» Не прошло и 20 минут, как мне пришла от него записка с этим вот стихотворением:
Вы помните, вы всё, конечно, помните:
Светланка наша заболела вдруг.
Вот Эренбург мотается по комнате,
А на лице страданье и испуг.
А на кровати Костин распластался,
Он и не хочет даже слез скрывать,
Ведь он как будто сиротой остался,-
Ведь для него Светланка, словно мать.
Валерий Коробов в тоске глубокой
По коридору медленно бредет,-
Не вынесет он жизни одинокой –
Нет, он Светланки не переживет!
Но я скажу: к чему теперь рыданья?
К чему теперь ненужные слова?
Стенанья ваши, ваши оправданья-
Теперь, когда она нездорова?!
Не вы ль сперва Светланку не жалели
И жизнь ей отравляли, как могли?!
Вы, вы Светланку привели к постели!
Вы до болезни Свету довели!
Не Эренбург ли, словно маркитанке,
Хулы Светланке нашей изливал?!
Не ты ль, Валера, унижал Светланку,
Когда ей взносы членские сдавал?!
Не Щитов ли ей портил кровь и краски? (мы с ним вместе делали газету «Гуманитарий»)
Не Костин ли рублями донимал, (деньги брал взаймы)
А ей хотелось человечьей ласки…
Ты, Коробов, ей этой ласки дал?!
И коли уж случится (хоть не верю я),
Цветок погибнет в клевете дыму, -
Нет, вы не скроетесь под маской лицемерья!-
Светоубийцами вас люди назовут!
Я понимаю сложности молодого поэта, изводящего «единого слова ради» тысячи слов при подборе рифмы, поэтому прощаю автору и «маркитанку», и какой-то «дым клеветы» заодно «с хулой» Эренбурга. В остальном же считаю для себя этот стишок Барабаша вполне даже нетленкой.
На этой же лекции мне повезло дважды. Следом мне была послана еще одна записка. Эта - от Костина.
Письмо самоубийцы к NN – так было озаглавлено адресованное мне стихотворение.
Я Вас когда-то искренне любил!
Я Вас в мечтах ласкал, моя Светлана.
Но жить теперь моих превыше сил:
Перед глазами – подоконник, Митрофанов…
И Вы, коварная, в объятьях мальчишки этого –
Вы улыбались мило!
Летят мои хулы незримой ратью:
Прощай, неверная, мы встретимся в могиле!
Тут исключительно один только художественный вымысел. Правда только в том, что накануне на черной лестнице я курила и разговаривала с Юрочкой Митрофановым – сыном наших преподавателей Ачатовой и Митрофанова, - который часто приходил в общежитие. Мальчик был умненьким, смышленым, но еще учился в школе, и мы все относились к нему немножко покровительственно.
Ну, и чтобы закончить с поэзией, расскажу еще об одном стихотворении. Оно появилось накануне 7 ноября сначала в стенной газете на военной кафедре, а потом долго висело в комнатах наших мальчишек. Я говорю о стихотворении майора (или капитана) Мурзабекова. До сих пор считаю его (стихотворение) шедевром. И, как другие шедевры, этот прочно живет в моей памяти всю жизнь.
И вот долгожданная пора: праздник Великого Октября!
Народ по зову партии Ленина опять на подвиги идёт!
Идёт через годы и века, неся счастье и свободу.
Клялись отстоять это друзья на благо мира и народу.
И вот уже в преддверии большой облетело весь шар земной:
Выполним обязательства девятой пятилетки и делаем себе на будущее пометки.
И студенты кафедры военной говорят: «Что мы ведь не с Вселенной, (так в оригинале)
Будем учиться и шагать вперед, куда партия Ленина нас ведет!»
Ну, каково? Не знаю почему, но меня больше всего трогала «большая преддверия». Левка Эренбург, вдохновленный стихотворением своего преподавателя, написал ответ. Это стихотворение начиналось так:
«Нам ли, студентам кафедры военной,
Прыгать, как шлюхам, с двойки на тройку?»
Говорят, его потом вызвал к себе Зельвенский (то ли полковник, то ли подполковник) и сказал ему: «Эренбург, да Вы синеблузник!»
Несколько лет назад я прочитала Льву Эренбургу, который сейчас возглавляет Небольшой драматический театр в Санкт-Петербурге, и стихотворение Мурзабекова, и его ответ любимому преподавателю, желая услышать продолжение. К сожалению, даже общими усилиями вспомнить его мы не смогли.
Глава 20
Еще о преподавателях
Настала пора написать о некоторых из наших преподавателей. Сначала – общее впечатление обо всех. Мне они никогда не казались неприступными небожителями – очень уж были похожи на земных и обычных людей. Их недостатки как-то быстро становились известными студентам: тот любит выпить, этот пьет редко, но если срывается… Та – кажется, никогда не расчесывается, - эта выглядит как колхозница, вдобавок и имя у нее…, а у этой профессорши такая необычная история развода с мужем! Кстати, почти все житейские истории своих преподавателей я узнавала не от девчонок, а от наших немногочисленных парней, которые поговорить и посплетничать любили едва ли не больше нас. Но удивительное дело: ни одна из баек не мешала нам испытывать уважение к каждому из них. Во-первых, потому просто, что все они были порядочными людьми. За пять лет учебы у меня не было случая усомниться в этом. Ну, например, в своей взрослой жизни я не раз слышала истории о том, когда детей преподавателей нечестно зачисляют в вузы, натягивают оценки для повышенных стипендий и так далее. Особенно богат на такие истории был Казахстан, где я прожила большую часть жизни. В Томске рядом с нами тоже учились дети наших преподавателей, но никогда ни у кого не возникало мысли, что поступили они нечестно. К вступительным экзаменам они были подготовлены лучше большинства из нас, учились хорошо и тянули с нами лямки сельхозработ на равных. И, во-вторых, потому что обычные наши преподаватели на своих лекциях преображались, превращаясь в тех самых небожителей, богов. Даже сегодня я не рискнула бы сказать, что чьи-то лекции были неинтересными. Как я сейчас понимаю, к своей работе они относились, как к Служению. Кому-то из моих друзей повезло с одним Учителем, и он запомнился на всю жизнь. Мне в университете повезло со всеми. Со всеми. 40 лет прошло с тех пор, как я окончила университет, но до сих пор сохранены у меня тетради с некоторыми лекциями, и это, несмотря на мои многочисленные переезды с места на место в течение жизни и то, что практически не работала учителем. Довольно часто после университета я садилась и просто перечитывала тот или иной курс и страшно на себя злилась, когда обнаруживала пропущенную лекцию (значит, прогуляла).
Помню, что в студенчестве я любила лекции Фаины Зиновьевны Кануновой (профессор кафедры русской и зарубежной литературы) по русской литературе 19 века. Всегда было стыдно выглядеть дурой в ее глазах. Мне кажется, что наша глупость доставляла ей почти физические страдания. До сих пор в памяти остались некоторые ее выраженьица, вроде, «у вас легкость в мыслях необыкновенная», или «Ну-у, милая де-евушка!», или – вот ещё: «Когда студентка доказывает мне на экзамене, что роман Льва Толстого «Воскресенье» назван так потому, что суд над Катюшей Масловой проходил в воскресенье, - это производит сильное впечатление».
Николай Никитич Киселев – в мои времена зав. кафедрой советской литературы, а чуть позже – декан филологического факультета – это человек, которого безмерно уважали многие, особенно наши парни. Он был для них непререкаемым авторитетом. Читал литературоведение. Посреди суховатого монолога, спокойного и ровного своего рассказа на лекции он мог внезапно замолчать и улыбнуться, или пошутить в адрес кого-нибудь. В этот момент мы переставали видеть мрачноватого преподавателя, он становился очень обаятельным и человечным. Впрочем, для меня Киселев так и остался загадкой, terra incognita. Я очень робела перед ним и, мне казалось, что открытая, интеллигентная и доброжелательная Ольга Николаевна, которая читала нам какую-то дисциплину по русскому языку, очень не подходит ему.
Впрочем, то же самое мне казалось и глядя на другую супружескую пару наших преподавателей – Геннадия Федоровича Митрофанова (введение в языкознание) и Агнессу Андреевну Ачатову (читала нам литературу, 30-50- годы 20 века). Она – тоненькая, изящная, с прекрасным чувством вкуса, и он – не красив, странноват, с протезом вместо руки – в общем, самый настоящий Бодуэн де Куртенэ, только без бороды. По сути его лекций совсем не помню, в памяти остались только фамилии, звучавшие на них (вроде, де Соссюра, Щербы), да жалобная байка про то, как «глокая куздра штеко бодланула бокрёнка».
Когда смотрела на них, всегда вспоминалась пословица: «В одну телегу впрясть не можно коня и трепетную лань». Но, говорят, что они были вполне даже счастливы. Это с их сыном зафиксировал мой разговор Володя Костин в своем поэтическом послании (см выше). Они оба были фронтовиками, но познакомились позже, будучи студентами Томского университета. Ходить на их лекции мне нравилось. Одну из них, ачатовскую, посвященную последнему, трагическому, периоду жизни Владимира Маяковского я помню до сих пор. Как-то она заставила меня поменять свое отношение и к творчеству, и к личности поэта в лучшую сторону.
Дина Львовна Соркина читала нам спецкурс по Достоевскому. В мое время говорили, что она самый крупный специалист по этому писателю. Когда я писала, что наши преподаватели относились к работе как к служению, я имела в виду и ее. Она коренная ленинградка. В 40-е годы советская власть считала Достоевского нежелательным для себя писателем. И ей, выбравшей Достоевского в качестве дела жизни, предложили: или она изменяет этому делу, или уезжает куда подальше от официальных глаз. В Сибирь, например. Там ей никто не помешает. Дина Львовна так и поступила. И всю жизнь посвятила изучению творчества этого писателя. Когда учились мы, ее уже приглашали другие вузы страны поделиться своими знаниями. И она ездила с такими лекциями по стране. Когда я стала жить в Санкт-Петербурге, то вдруг узнала, что она вернулась в свой родной город. Что уже очень стара и живет одна. Сначала мы хотели посетить ее, но Левка отсоветовал. Он сказал, что звонил ей по телефону, она была очень тронута его звонком, узнав, что он из томских студентов, но его самого не вспомнила. Тогда мы подумали (может, это было неправильно): если уж не запомнила Эренбурга, который запоминался всем и всякому, кто с ним соприкасался, то нас – и тем более. Звонить не стали. А несколько лет назад узнали, что Д.Л.Соркина умерла.
Настоящий фурор произвели на меня и девушек, живущих со мной в одной комнате, лекции Веры Михайловны Яценко. Она читала нам современную зарубежную литературу и была тоже очень эффектной женщиной. Защитилась по Ромену Роллану, хорошо знала французскую литературу. Не раз бывала в Париже, в Сорбонне, рассказывала нам о том, как живут французские студенты; по-моему, даже приятельствовала с Мари Роллан. Литература, которую она преподавала, обрушилась на меня своей необычностью, новизной и свободой. Эта литература открывала горизонты, за которыми была иная жизнь. Персонажи, выведенные в ней, были совсем не похожи на положительных героев, но их хотелось цитировать, поступать, как они. Это, конечно, издержки возраста. Цитаты из Камю, Кафки, Фолкнера, Воннегута пестрели на тетрадках с моими лекциями. Ими я старалась щегольнуть при случае в разговорах.
Образ Яценко - суперсовременной, на других непохожей женщины - однажды покачнулся и упал с пьедестала. Впрочем, не надо туда водружать вообще живых людей. Вера
Михайловна была то ли секретарем партийной организации, то ли членом парткома, то ли просто выполняла общественные поручения.
Надо сказать, что в наше общежитие периодически организовывались рейды, чтобы выявить, как живут и чем занимаются студенты во внеурочное время. Например, однажды на третьем курсе один такой рейд возглавлял сам Киселев. Было часов 10 утра (почему-то у нас не было первых пар), когда в дверь раздался стук. А потом в комнату вошел он и несколько сопровождающих. Все кровати, кроме моей, к тому времени были тщательно заправлены, никого не было. И только одна я спала сном младенца. Он меня разбудил. Открыв глаза и увидев Киселева, я испытала такой стыд и ужас, что впору было провалиться. Он ехидно извинился, что потревожил меня, осведомился, почему я изволю почивать, когда приличные студенты давно заняты делом. Меня спасло только то, что на тумбочке возле моей кровати лежала внушительных размеров стопка книг (я сказала, что накануне допоздна читала), а также то, что в научной библиотеке был санитарный день. Потом на факультете вывесили итоги рейда с фамилиями прогульщиков, лентяев и прочих. Моей фамилии среди них не было. На следующий год такой внезапный рейд возглавляла В.М. Яценко. В то время мы в комнате жили впятером. Ольга В., с которой я училась в одной группе, вдобавок к другим своим талантам еще хорошо рисовала. Чтобы украсить комнату, она повесила над своей кроватью пару картин собственного изготовления, весьма далеких от социалистического реализма. На одной – графической – была изображена выжженная и потрескавшаяся земля, и на ней – редкие растения. На них уже раскрыты бутоны, но вместо цветов – невменяемые человеческие головы. Сюжет второй за давностью лет не помню, но что-то в этом же духе, только в цветном исполнении. Вера Михайловна вошла в комнату и обомлела.
- Что это? – наконец произнесла она, глядя на Ольгу. Та мило улыбнулась и пожала плечами. В самом деле, согласитесь, последнее дело автору объяснять невежественным зрителям, что он хотел изобразить. Не дождавшись ответа, Яценко грозно произнесла:
- Может, это Диего Ривера? Нет, это не Диего Ривера! Снять!
Ольга полезла на кровать и при ней сняла эти шедевры. Потом, рассказывали, что на собрании Яценко бушевала:
- Я много, чего видела в Сорбонне. Участвуя в рейде, я думала, что иду в общежитие своего университета. Но, оказалось, что попала в ту же Сорбонну. Такого насмотрелась!
Да, она нас очень разочаровала. Она оказалась до мозга костей НАШИМ человеком. И как при этом можно читать такие великолепные лекции по зарубежной литературе? На этот вопрос тогда не было ответа.
И еще об одном преподавателе я хочу вспомнить. Фамилия его была Ярошевский, звали Константин Петрович. На 4 курсе у нас появился предмет «история философии». Лекции проходили в главном корпусе в большой аудитории. Помню, что на первую студенты расселись кто-куда и как-то даже потерялись в аудитории. Прозвенел звонок, а потом мы увидели в дверях сухонького, как нам тогда показалось, старика. Он не встал за кафедру, а сел за преподавательский стол. Голос у него был негромкий. Он что-то стал говорить о своем предмете, потом о теме лекции. Было плохо слышно, стало скучно, и каждый занялся своим делом. В аудитории был сплошной гул, но он не обращал на это внимания, просто говорил, говорил… Так прошла одна лекция, вторая, третья. Я по-прежнему была
среди тех, кто не слушал «старика». Мы читали книги, играли в морской бой, вязали, болтали. И как-то я обратила внимание на то, что тех, кто бездельничает, становится все меньше и меньше, а кружок перед столом преподавателя все растет и растет. А однажды кто-то обернулся и крикнул нам: «Да потише вы там!» Одернул нас не профессор, а студент. Мне стало любопытно: может, и правда стоит послушать, что он там рассказывает. На этой же лекции я перешла вперед. В это время Ярошевский говорил об экзистенциализме, о содержании учения, о понимании человека. Называя представителей этого философского направления, он стал рассказывать о своем личном знакомстве с Сартром, Камю и Симоной де Бувуар. С той поры на его лекциях я всегда садилась поближе. Он оказался прекрасным рассказчиком, и при общении с нами всегда держался доброжелательно. Меня поражала универсальность и энциклопедичность его знаний, и еще - огромный жизненный опыт. Он почти не обращался к конспекту и черпал материал не только из философии, у него было то, что сегодня называют межпредметными связями. Благо, за свою богатую и полную драматических событий жизнь он преподавал многие из дисциплин и во многих институтах страны. Умер он через два года после нашего выпуска – в 1979 году, а я много лет хранила тетрадку с его лекциями, которые с того памятного дня старалась записывать почти дословно.
Глава 21
Встречи, впечатления
…В свое время, будучи старшеклассницей, незаметно для себя я пристрастилась ходить в театр. Вместе со своей подружкой Олей Б. мы пересмотрели весь его репертуар и не пропустили ни одной премьеры. Потому что именно в эти годы (1966 -1970) театр переживал свой Ренессанс. Главным режиссером Павлодарского областного театра драмы им. Чехова тогда был назначен Кузенков. Как в короткое время в нашем областном центре собралась такая яркая и талантливая труппа, по незначительности возраста я не знаю. Только мы всегда с нетерпением ждали премьер, а спектакли с участием Л. Монастырского, Д. Дралюка и особенно - Олега Афанасьева вообще смотрели по нескольку раз. Именно они в короткий срок превратили наш драмтеатр из театра, в который никто не ходит, в театр, куда билеты можно было достать с большим трудом. Я помню, что именно на сцене нашего театра впервые посмотрела спектакль «Стеклянный зверинец» (Теннесси Уильямс), который потряс меня, 15- летнюю девчонку. А два других необычных и ярких спектакля - «Клоп» и «Баня» (Владимир Маяковский, в обоих главную роль играл Олег Афанасьев) вообще знали почти наизусть.
Каждый новый спектакль сразу же становился главным событием в культурной жизни города. Наш театр в ту пору очень напоминал Московский «Современник», молва о нем распространилась по всему Казахстану. Но… не долго музыка играла. В один момент все кончилось. Как всегда, подковерная борьба идеологов, обычная песня бездарей-победителей: нужно ли нам такое искусство? Был найден повод: финансовые нарушения при ремонте театра. Директор театра Ермаков был уволен (или сам уволился), а вслед за ним ушли 27 актеров, режиссеров и других работников театра. В короткий срок труппа была заменена, на театр снова плотным легла паутина. Каково же было мое удивление, когда, приехав в Томск, я вдруг увидела, что режиссер Афанасьев обосновался именно
здесь, а вместе с ним и двое наших актеров - Ошева и Пискунов. По-моему, в Томске по-настоящему расцвел его талант. Здесь на сцене областного театра он снова ставил своего любимого Маяковского. И снова его спектакли заставляли говорить о себе город. Наверное, поэтому однажды в большой аудитории БИНа у студентов-филологов состоялась встреча с ним, ведь он был не только режиссером и актером, но и поэтом. Он вошел в аудиторию, слегка прихрамывая, - вообще по манере держать себя и даже внешности он мне чем-то напоминал актера Луспекаева. Кто-то на доске написал комплиментарный текст о том, что состоится встреча с Олегом Афанасьевым - талантливым …и так далее. Он засмущался:
- Не надо этого.
И стер ее. Потом рассказывал нам о своем творчестве. А на вопрос, почему, переехав в Томск, долго не писал стихи, ответил примерно так:
- Долго не мог привыкнуть к городу. Тосковал по Павлодару. Томск мне не нравился. Потому и не писал. Сразу вспомнилось одно из его стихотворений, посвященное Павлодару, где были и такие строчки:
Город солнца, город света,
Город с пылью, город с ветром.
Город светлый, очень светлый,
Будто ближе всех он к солнцу,
Город мой встающий рано,
Город не церквей и храмов -
Город строек, город кранов.
Город, высящийся стройно,
Словно весь мой город – стройка.
И хоть Томск мне понравился сразу и на всю жизнь, мне было приятно слышать из уст большого мастера добрые слова в адрес своего родного города. Вот так на томской земле состоялась моя встреча с земляком. Умер он, кстати, в 2002 году и похоронен в Томске. Здесь его помнят и чтят. Помнят и в Павлодаре. Старожилы. И тоже чтят.
Глава 22
Как мы жили
Мне хочется написать и том, как и чем жили студенты 70-х годов без компьютеров и телевизоров. Телевизоры, конечно, были, но не у нас в комнатах, поэтому все пять лет мы от них отдыхали. Чем вообще можно было заниматься по вечерам без телевизора? Конечно, читать. Читали мы много. Списки только обязательной литературы были огромными, а еще хотелось почитать что-то и из самиздата. К пятому курсу у меня был целый чемодан перепечаток Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Мандельштама, Белого, Бальмонта – всех и не перечислить. Трудно поверить, но всего этого в книжных магазинах тогда не было. Помню, что к последнему курсу я обзавелась новой подружкой Любой с
физико-математического факультета. Волею судьбы я жила уже в студгородке на Нахимова среди технарей. И вот однажды обнаружила пропажу: несколько стопок моих печатных изданий со стихами любимых поэтов исчезли. Это было настоящее горе. Мне старались помочь найти вора и больше других – Люба. Потом оказалось, что это именно она украла. Девчонки из ее комнаты нашли их в ее вещах. Стихи она мне вернула, помню, что я дала ей пощечину, и мы прекратили общение. Видите, раньше воровали стихи не издаваемых поэтов, потому что это, а не тряпки и золото, считалось настоящей ценностью.
К старшему курсу я уже хорошо одевалась. В умывальной комнате у нас постоянно висели объявления: продавали вещи, иногда -хорошие. Я покупала с рук. Покупала джинсы и джинсовые юбки у фарцовщиков втридорога. Экономила на еде из тех денег, что присылали родители, да и стипендия к пятому курсу стала повыше. Помню, что первые свои джинсы я купила у ансамбля «Пламя», который приехал в Томск на гастроли. Музыканты, разъезжая по городам СССР, часто параллельно занимались и фарцовкой. К ним в номер меня привел один мой знакомый. Я примеряла джинсы в туалете, а потом вышла к ним. Они расхвалили, сказали, что сидят они на мне «супер». И я купила их за 150 рублей. Помню, что джинсы «Ривайл» были голубые, расклешенные, и я долго их носила. А еще мы вязали вещи, придумывали разные фасоны, сами шили «под фирму».
Жили мы в комнатах по четыре-пять человек. Бытовые условия были не ахти какими. Но в молодости страдаешь не от отсутствия комфорта, а от скуки. Скучать же не приходилось, дни были наполнены до отказа разными событиями. В основном, знакомствами, встречами, поездками в соседний Новосибирск или даже в Москву (это было карману), походами в рестораны.
Готовить я не умела даже позже, когда уже была замужем. Но на 4 курсе у себя в комнате мы стали жить коммуной, сбрасывались на питание, записывали расходы и поочередно дежурили. Помню, что я обычно жарила картошку или капусту. Иногда к этому что-то докупали в студенческой столовой, располагавшейся на 1 этаже. Там было дешево, но готовили невкусно. Наверное, хорошие продукты разворовывались поварами - это было отличительной чертой студенческих столовых во всех общежитиях.
В томских магазинах в ту пору тоже трудно было найти хорошие продукты. Как-то вдруг стало дефицитом молочное, исчезли шоколадные конфеты. Зато мы любили ходить в кафе «Белочка», там продавалось вкусное мороженое с разными добавками: сиропами и шоколадной крошкой. Неподалеку от общежития было и кафе «Юность». Туда мы ходили есть пельмени. Они были машинного изготовления, часто из какой-то серой муки, слипшиеся. Порция состояла из 10 или15 штук и стоила 35 копеек. Сейчас я такие есть бы не стала.
Во время своих веселых собирушек мы пили вино. Это стало случаться ближе к старшим курсам. Пили всякую гадость – какие-то дешевые яблочные вина, от которых мне сразу же становилось плохо, и пиво. К 4 курсу со спиртным в Томске стало совсем худо. К единственному магазинчику, расположенному в подвале неподалеку от нашего общежития, собирались длиннющие толпы мужчин. Свободно нельзя было купить даже дорогой для нас коньяк «Плиска», который раньше мы покупали вскладчину ради самых торжественных случаев. А все потому, что первым секретарем Томского обкома партии
уже назначили Егора Кузьмича Лигачева, который и провернул здесь то, что позже позволил себе в масштабах всей страны – антиалкогольную кампанию.
Глава 23
Защита диплома. Конец студенческих лет
На пятом курсе я поехала в Москву в командировку. Мой диплом назывался «Эволюция литературно-эстетических взглядов Брюсова в послеоктябрьский период». Мне дали направление в ЦГАЛИ (Центральный Государственный архив литературы и искусства), ИМЛИ (институт мировой литературы и искусства) и рукописный отдел Госбиблиотеки им.Ленина. По сути мне пришлось поработать только в последнем. До ИМЛИ я так и не добралась. В ЦГАЛИ ничего интересного для себя не нашла, а в рукописный отдел ездила почти каждый день. Когда я дохожу до того места в фильме «Москва слезам не верит», где Муравьева сидит в читальном зале, а потом отдыхает в курилке, окруженная мужчинами, я все время вспоминаю себя. Именно так: посидеть полчасика, почитать и поскорее пойти в курилку – там так много интересных людей. Все они вежливо расспрашивают меня, над какой темой работаю, дают советы. А один -так вообще предложил встретиться, чтобы вместе посетить некий читальный зал, где собрано очень много материалов по Брюсову. Надо сказать, что в рукописном отделе я постоянно сталкивалась с Эренбургом, который был тоже в командировке, и портил мне настроение своим вмешательством в мои умные разговоры с москвичами. Помню, что он вошел в курилку, как раз, когда я договаривалась о встрече, чтобы пойти в вышеописанный читальный зал. Левка отозвал меня в сторонку:
- Кто это?
- Какое твое дело?! – огрызнулась я. Потом все-таки добавила:
-Ну, брюсовед.
Левка глубоко затянулся дымком от сигареты, потом ответил мне ехидно:
- Я тебе так скажу, Светка. Это бабавед, а не брюсовед.
В общем, на свидание я не пошла.
А нам с Галкой П., которая поехала со мной в Москву просто так, безо всякой командировки, за компанию, и без свиданий было хорошо. Мы ходили по магазинам и кафе ул. Горького (Тверская), особенно нам нравилось кафе «Марс» - возле театра Ермоловой. Там давали вкусные салаты и коктейли, и громко орали свои песни эмигранты. Жили мы с ней в общежитии МГУ на Вернадского; в соседней комнате проживал ее бывший одноклассник- студент МГУ. По вечерам устраивали вместе с ним чаепития с разными вкусностями, которых в Москве было достаточно. Конечно, этот одноклассник увлекся мной, и мы с ней пользовались его слабостью, по-бессовестному эксплуатируя его.
Что-то я в рукописном отделе для себя навыписывала, потом понавставляла этих цитат в свою дипломную работу – для солидности. Но диплом защитила все равно на четверку. Виноват Киселев. Я увидела его среди членов комиссии, и у меня натурально язык прилип к нёбу, он на меня всегда действовал, сам того не ведая, как удав на кролика. Ни на один
вопрос толком я не ответила. Пришедшие поболеть за меня друзья были нимало удивлены моим косноязычием. Ах, Николай Никитич, а все Вы!
Потом помню, как нам вручали дипломы. В аудитории БИНа на 1 этаже. Нас поздравляли преподаватели, а я запомнила пожелание только Галины Ивановны Климовской (преподавала старославянский). Она желала нам не растерять университетского братства и через 10, и 20 лет петь песни, которые пели в студенчестве. Сразу вспомнился Пушкин: «Я гимны прежние пою»…Галина Ивановна недавно возникла в моей жизни снова. Своими добрыми и честными книгами, которые сейчас пишет. Я прочла некоторые из них с большим удовольствием. Спасибо социальным сетям и Марии Стальбовской, которая организовала интернет-конференцию с ней ее бывших студентов. По-моему, ей было приятно читать наши отзывы о своих книгах.
….К началу пятого курса мы уже озаботились тем, чтобы достать себе вызовы для распределения. Потому что университет предлагал только два варианта: если ты талантливый студент, остаться в аспирантуре; если нет – школы Томской области. Последнее было смерти подобно. Что такое сибирская деревня в отдаленном от областного центра районе, мы знали по практике и сельхозработам. И в свою очередь там для себя видели тоже два варианта. Первый: ассимилироваться, выйти замуж за деревенского парня, завести хозяйство. Второй – не делать всего этого, и из-за разлада с реальностью, оттого, что жизнь оказалась грубее самых высоких устремлений и надежд, медленно начать спиваться. Третий вариант иногда тоже «прокатывал». Это когда к распределению обзаведешься вызовом, скажем, из города, в котором жила, тогда, если в деревнях не будет острой нужды в специалистах, тебя отпустят. Я поставила задачу перед мамой. Она – перед одной из моих учительниц, та, в свою очередь, - перед директором своей школы. Он такой вызов для меня сделал. На распределении его удовлетворили, и я вернулась в Павлодар.
Впереди меня ждала длинная и интересная жизнь с постоянной ностальгией по Томску.
Глава 24
Я начинаю работать
Когда я пришла к директору школы, устроившему мне вызов, тот сказал, что ему филологи не нужны, как не нужны они были и в других школах. Не забывайте, что в городе был свой пединститут со своим филологическим факультетом. Я зависла на целое лето. Все решилось только 31 августа. Мама моих подружек – Розалия Аркадьевна– сама учитель по литературе, старалась мне помочь, расхваливая везде и на все лады. Меня вызвали в районо. Там сказали, что в 5 школу в старшие классы нужен историк. Занятия со следующего дня. На мое возражение, что я не историк, ответили: «Вас истории Лидия Арсентьевна О. учила? Значит, справитесь!» Да, в Павлодаре были свои авторитеты. Моя бывшая директор и учитель по истории оказалась более весомым «аргументом», чем диплом университета. Так я стала преподавать историю и обществоведение в 10- классах, историю – в девятых и ее же – в седьмых. Это была авантюра чистейшей воды, потому что в своих познаниях учительница только на параграф шла впереди учеников. И так практически весь учебный год. Спать приходилось по 4-5 часов в сутки. Но я победила.
В школу надо было приходить в 7.45 утра. Помню, какое впечатление на меня произвело первое рабочее утро. Я вышла из дома и увидела массы людей, которые спешили на работу, стояли на остановках трамваев и автобусов или погружались в свои «развозки». Не забывайте: Павлодар – город индустриальный. На одном только тракторном заводе работало 20 тысяч человек – целый город. Меня поразила картина рабочего утра. Людей было очень много. Почему-то тогда подумалось: пока я в университете училась, развлекалась, разглагольствовала о смысле жизни, страна просто работала. Люди делали дело. Создавали ценности.
В школе мне тоже понравилось. В коллективе приняли хорошо. А на уроках… Я «была в образе», иногда представляла, что просто выступаю на сцене. Называла старшеклассников на вы – это им очень нравилось. У меня хватило характера добиться дисциплины на уроках. Потому что, если ее нет, нет и знаний. Кроме меня, в том году в школу пришло еще трое молодых специалистов, и только я одна работала с открытой дверью, потому что в классе всегда была тишина. Это мне вспоминать до сих пор приятно. Во время урока я практически никогда не садилась за стол – все время стояла, чтобы видеть, чем заняты все. Рядом с моим классом работала опытная учительница, Елизавета Григорьевна, - иногда, если у нее было «окно», она потихоньку останавливалась у моего класса – так, чтобы я ее не видела, и слушала, как я объясняю. Потом на перемене высказывала свое мнение, если и делала замечания, то очень деликатно и незначительные. Чтобы не заела текучка, я, преподававшая историю, придумала кружок по литературе для старшеклассников. А для молодых учителей, которых в школе было человек 10, создала сообщество НИРП – научно-исследовательская работа преподавателя. Под выходной мы часто оставались в школе допоздна, читали друг другу лекции по теме своих разработок. Я, конечно, рассказывала о Брюсове, литературных течениях начала 20 века: символизме, акмеизме. Учительница иностранного языка Галя Алексеева, приехавшая к нам из Иваново по распределению мужа, говорила о своем однофамильце – Алексееве-Станиславском, об истории создания МХАТа, первых его актерах и т.д. Иногда эти наши собирушки посещали завучи и опытные учителя. Посмотреть, чем мы тут занимаемся. В общем, мне в школе понравилось. Я шла по коридорам и только от одного этого у меня поднималось настроение. Потом, когда перешла на телевидение, и там поначалу не все получалось, я с тоской думала о том, что погубила в себе талантливого педагога, чтобы переродиться в посредственного журналиста.
В середине года после одного из уроков в 10 классе ко мне подошла женщина – мама одного из учеников – Кости З. Это был очень умный парень и просто красавец. И он мне нравился. Женщина представилась мне, а, поскольку следующего урока у меня не было, мы разговорились с ней. Она рассказала, что у них дома теперь часто собираются мальчики из Костиного класса, обсуждают хорошие манеры, говорят, что с моим приходом им не хочется уходить из школы. Я изо всех сил пыталась представить себе, что ем лимон, но все равно радостная улыбка от того, что дети ценят меня, не сходила с лица.
Я не знаю, в чем была причина такого моего успеха, ведь я не миндальничала с ними. Могла и заорать. Могла съехидничать в адрес кого-то. В ответ мне никто не грубил. Как-то через несколько лет я встретилась с выпускниками этой школы, ставшими к тому времени студентами Томского университета, Алма-атинского и даже Московского. Один из них сказал:
- Помните, Светлана Павловна, как Вы мне сказали: «Вы со своими голубиными мозгами еще пытаетесь тут умничать?!»
Это вызвало общий смех. Думаю, что мне прощалось многое потому, что была для них интересным человеком, много знающим, современным и с чувством юмора. Школа тогда была наполнена пожилыми женщинами и редкими малоинтересными мужчинами, похожими на неудачников. Исключения, вроде Н.Н.Усачева-моего бывшего учителя по физкультуре, о котором я писала выше и с которым теперь встретилась как коллега, - только подчеркивали правило. На этом контрасте и выделилась. Несколько лет назад моя тогдашняя ученица, выпускница филфака Томского университета Марина Попова-Привалихина, живущая сейчас в США, сказала мне по телефону:
-Когда Вы появились, мы все хотели быть на Вас похожими. Я во всяком случае. Появилась цель – сделать себя, поступить в хороший вуз. Лучше в тот, где Вы учились.
Дело дошло до того, что как-то на перемене ко мне подсел кто-то из десятиклассников:
- Светлана Павловна, Вам надо обязательно уходить из школы. Вы тут отупеете.
Я, конечно, оборвала его. Но музыка и правда играла недолго.
Первая трещина в моих отношениях с администрацией образовалась после одного общешкольного комсомольского собрания. Как положено, все комсомольцы собрались в актовом зале. В президиум уселись директор, завуч по воспитательной работе, секретарь комитета комсомола и какой-то из секретарей райкома комсомола. У меня тоже еще не истек комсомольский возраст. Сначала долго и нудно прочитывался отчетный доклад, потом по бумажкам выступили намеченные ученики. Потом дежурно спросили, есть ли желающие еще выступить. Мне, видимо, к тому времени уже надоело всем нравиться, и я подняла руку. Вышла на трибуну и стала говорить, что такие собрания приучают ребят к формализму. Видно, что никому не интересен прозвучавший доклад, интереснее оказались книжки, которые читались на задних рядах, а ведь речь на собрании шла о комсомольской жизни школы. Я добилась только того, что разбудила всех. Мне зал долго аплодировал, а потом на трибуну быстренько выскочила директор. Она сказала, что я сгустила краски, что по листочкам все выступали, потому что волнуются… Затем встала секретарь райкома и сказала, что увидела, какая хорошая у нас комсомольская организация…
На ковер меня никто не вызывал, но по школе загуляли слухи, что так хорошо подготовленное собрание чуть не сорвала Задулина. Некоторые из учителей стали очень сдержаны в общении со мной. Я сама пошла к директору, и спросила, какой пункт устава нарушила своим выступлением …Мы с ней говорили долго. Потом на совещании учителей она сказала, что молодые учителя у нас – люди хорошие, только не хватает жизненного опыта. Имелась в виду я. Но именно после этого случая в мою душу поселилась тоска, зовущая меня валить из этой школы. Дело в том, что во время разговора директор указала мне, что дружу я не с теми учителями и стала рекомендовать мне в подружки разных карикатурообразных учительниц, которые, не стесняясь, подхалимничали ей. Я должна была прекратить общение с одной интересной учительницей Гульнарой (забыла ее отчество), которая вела русский и литературу в среднем звене, но была порой резка в общении как раз с теми, кто мне был рекомендован в подружки, никого близко к себе не подпускала и считалась заносчивой. А я ей понравилась, и она даже ввела меня к себе в дом, познакомила с мужем и матерью. В разговоре эта недавно назначенная на свою должность директриса пустилась откровенничать со мной, что не интриговала ни с кем для того, чтобы ее назначили, что ее просто оценили по заслугам. Мне было совсем не интересно, ни как она попала на директорское место, ни само это место, поэтому разговор стал тягостным, и вместо того, чтобы облегчить свою душу, я вышла из ее кабинета с ощущением, словно повесила на шею себе дополнительный груз. Звали эту директрису Валентина Владимировна Р.
Вскоре я ушла работать в машиностроительный техникум. А пока Костя З., ученик выпускного 10-А- класса, о котором я рассказывала, кажется, влюбился в меня. Он дожидался меня после уроков, провожал домой, и при этом порой мы просто бродили по улицам города. Иногда я приводила его в гости к своей подруге Алле Свистёлиной. Мы вели светские разговоры, она была музыкантом, поэтому у нее можно было услышать хорошую качественную музыку. Она была человеком хлебосольным, угощала нас чаем с разными своими блюдами, которые, в отличие от меня, готовить умела. Естественно, это не осталось тайной ни для кого – ни для учителей, ни для его матери. Зинаида Даниловна неудовольствия по этому поводу не проявляла, да и учителя хоть и подшучивали, но не злобствовали. И только моя бывшая учительница по литературе Клавдия Васильевна Солтан, которая к этому времени была завучем в педучилище, когда я рассказала ей о своих прогулках с учеником, предупредила меня, что бреду по лезвию бритвы. Сказала, что на ее памяти была подобная история, и учительнице тогда не поздоровилось. И хотя она позже вышла замуж за своего бывшего ученика, ее еще до этого с оглаской выгнали из школы. Я убедила ее, что у меня совсем другая история, но с тех пор гуляния после уроков сократила до минимума. Окончилась эта история очень грустно, но совсем по другой причине. Костя был единственным ребенком в семье. После окончания школы он поступил в НЭТИ (Новосибирский энерго-технический институт), на 1 мая он приехал домой на праздники. Я увидела его, окруженного друзьями, на демонстрации. Мы поздоровались и разошлись – каждый со своей компанией. А несколькими днями позже ко мне на урок постучали, и педагог техникума – родительница Костиного одноклассника – сообщила, что он трагически погиб. Во время этих самых майских праздников. На похоронах народу было море, и я тоже пришла. Увидев меня, Зинаида Даниловна буквально повисла у меня на шее. В общем я сначала из сострадания и чувства долга, а потом от того, что его родители стали мне близкими людьми, стала ходить к ним. Позже с ней познакомилась моя мама, и они подружились. Вместе мы ездили на кладбище. В свое время познакомиться с ними я приводила и своего будущего мужа, который им не понравился. Дружили мы много – более 20 - лет, она приезжала ко мне в Алма-Ату, когда родилась дочь, помогала мне. Потом она похоронила своего мужа, продала квартиру и уехала в Рубцовск к своей сестре – единственному оставшемуся у нее родному человеку. Сначала перезванивались, лет 10 назад – потерялись.
А что касается Аллы Свистёлиной, к которой я приводила Костю, то она была очень неординарным человеком. Она умела вокруг себя организовать жизнь, превратить скучные будни в праздники. Вокруг нее постоянно были интересные люди самых разных профессий. Как-то она меня уговорила, чтобы я почитала для ее коллег-учительниц музыкальной школы стихи любимых поэтов и рассказала о них то, что не написано в учебниках. Я согласилась. К назначенному сроку квартира Аллы преобразилась. Она зажгла свечи, испекла пирог, поставила на стол красивые чашки. Ее подружки тоже что-то принесли. Часа два длилось это наше мероприятие. Когда я читала стихи, Алла садилась за инструмент и импровизировала что-то лирическое. По-моему, она мне рассказывала, что ее коллеги еще долго вспоминали этот наш поэтический вечер.
Работа в машиностроительном техникуме тоже была ошибкой, потому что литература там никому не была нужна, к ней относились как к труду или пению. И мне стало неинтересно преподавать «непрофильный» предмет. Из коллектива машиностроительного техникума запомнила его директора, Сальникова, который, собирая нас на субботник, сказал: «Ну, товарищи, засукивайте рукава. Идем на ударный труд».
Последнее мое место работы – школа №11. Это было лучом света в предыдущем мрачноватом царстве системы образования. Директором школы была Светлана Александровна Фролова.
Глава 25
Комедия строгого режима
Но сначала расскажу одну историю. Розалия Аркадьевна, мама Аллы, – мой добрый гений – работала в то время в вечерней школе одной из колоний, которые располагались вокруг Павлодара. Точнее, в колонии строгого режима, где сидели в основном рецидивисты. В этой вечерней школе заболела учительница русского языка, и она попросила позаменять ее – так, де, у меня появится возможность подзаработать денег для отпуска. Я согласилась, сама не понимая, на что. Мне было 23 года. Когда развозка привезла всех учителей к зоне, я испытала шок от клетки, в которую попала, прежде чем пройти на территорию колонии. Подошла к решетчатой двери, после сигнала дверь открылась, я вошла в клетку, дверь за мной тут же захлопнулась. В этот момент нужно было отдать документ в окошечко, и пока выписывался пропуск, подождать. Но стоять в тесном пространстве между двумя закрытыми дверьми-решетками – это впечатляло. Затем следующая дверь открылась, и я сделала шаг в неволю. Школа представляла собой отдельно стоящее двухэтажное здание. Когда я пришла в класс, там было человек пять «учеников» - в черной робе, все старше меня. Они сначала обалдели, потом посыпались разные реплики. Как-то я их успокоила, чему-то пыталась учить. После перемены на второй урок я вошла в класс и увидела, что он битком набит зэками. До их казармы донеслась весть, что в школу пришла молоденькая учительница, и они прибежали посмотреть на нее. С учениками на зоне навести свои порядки мне не удалось. Они сидели, конечно, тихо. Администрация радовалась, что повысилась посещаемость. Но на первых же уроках «ученики» популярно объяснили мне, что мотают большие сроки, а в школу ходят просто, чтобы не сидеть по вечерам в казарме. Проще говоря, от скуки. Аттестаты о среднем образовании у них давно имеются, так что мне совсем не надо надрываться, чтобы научить их чему-нибудь. Лучше бы мне просто рассказать им, как там на воле. Или вообще – что-нибудь интересное. И я в итоге клюнула на это. Практически я их учила минут 10, все остальное время урока проводила «классные часы» по теме «за жизнь». Периодически и они рассказывали мне страшные истории из собственной жизни, показывали порезанные и как попало сросшиеся вены, но в целом между нами установились вполне нормальные отношения, и я порой забывала, что они сидят не только за экономические преступления.
Однажды во время урока, на котором я рассказывала им повесть Толстого «Семья вурдалака», в классе внезапно погас свет. В коридоре раздались шаги, началась суета. А я, замолчав на мгновение, продолжила рассказ. В полной темноте я рассказывала им страшилку, совершенно не соображая, что в классе в любой момент может развернуться
страшилка еще покруче. Минут через 10 дали свет. И в классе, в котором до этого была мертвая тишина, начало невесть что твориться. Они вскочили с мест, окружили меня. Стали выкрикивать, что я молодец, не испугалась их. И только тут до меня дошло, что в эти 10 минут просто положилась на добрую волю преступников, была заложницей их благородства. Потом узнала, что как только отключили свет, все другие педагоги вышли из классов в коридор, здесь дежурные проводили их в учительскую, где они и дожидались устранения поломки. Только одна я сидела в темноте с зэками, рассказывая им сказку. Они сочли, что я увидела в них людей, не убежала, а я просто не сообразила, с чем имею дело. За это мое благородство они меня отблагодарили чуть позже, когда в вечернюю школу прибыла комиссия проверить, посещаемость (кто-то написал жалобу, что она низкая). Зэков в тот день нагнали в классы под завязку, а мы с Розалией Аркадьевной, как назло, опоздали на развозку и добирались до зоны, которая была за городом, на перекладных. В итоге на несколько минут опоздали на урок. Когда вошла в класс, мои зэки смирно дожидались меня. Они сообщили, что члены комиссии уже заходили, поинтересовались, где учительница, и мои ученички ответили, что я здесь, но вышла в учительскую. Увидев наполненный класс, члены комиссии дожидаться меня не стали, ушли. Позже, когда выздоровела учительница, и я прекратила свою работу, по почте вдруг пришло письмо. Оно было из зоны и испугало меня не на шутку: откуда узнали мой домашний адрес? Но, прочитав, успокоилась, потому что писал мне не заключенный, а кто-то из тех, кому я на пропускнике сдавала паспорт.
-Дарогая, свитлана, - начиналось письмо.- Бишет тибе Магамет…
Дальше текст забыла, но заканчивалось письмо так:
- Эсли как миня узнат, я глазом маргат буд.
Да, контингент моих женихов явно поменялся…
Глава 26
Школа№11
Теперь о школе №11, которая была расположена практически в центре города. Я рада, что мое прощание с советской системой образования состоялось после работы здесь. Светлану Александровну Фролову примитивной училкой никто никогда бы не назвал. Хотя должность обязывала держать школу на хорошем уровне, давать результаты, а значит, быть требовательной к подчиненным. И она не особо миндальничала. Но к ней можно было прийти с идеей, не боясь, что она не вникнет в ее суть. Она была человеком быстрой мысли. Ко мне относилась с уважением, хотя однажды и меня покритиковала на совещании за то, что плохо оформляется кабинет. Их тогда учителя сами оформляли кто во что горазд, с помощью учеников и родителей. И у многих из них в этой школе кабинеты по меркам того времени были очень уютные и функциональные. Оборудованные кинопроекторами и аудиоаппаратурой с учебными материалами. Мой кабинет на их фоне выглядел убого, потому что я не знала вообще, с чего начать. За это меня наравне с другими равнодушными учителями и «прокатили». Я к такому не привыкла и потому убежала плакать в свой кабинет. За спиной услышала шепот:
- Светлана Павловна заплакала…
И ответ Фроловой:
- Ничего. Пусть поплачет.
И правда, ничего. Я проплакалась и вместе со своими старшеклассниками стала систематически оставаться после уроков и делать кабинет. Помню, что они довольно неплохо выжигали большие портреты писателей, которые потом мы в одной большой общей раме расположили по всей задней стене кабинета. Кабинет потихоньку стал меняться, обозначая свое предназначение.
Как-то в выпускном классе, где училась дочь Фроловой, заболела учительница, и меня попросили позаменять ее. На следующий день ко мне пришла сама директор и попросилась посидеть на уроке. Я попыталась отговорить ее, убеждала, что ничего интересного не будет – в большей степени записи под диктовку (дело шло к выпускным экзаменам, и порой нужно было диктовать некоторые ответы к возможным вопросам на предстоящих экзаменах). Естественно, она все равно на урок пришла. А потом публично так расхвалила его, что мне даже стыдно стало. Она столько в нем нашла всего, что я даже и не подозревала за собой такого мастерства. Оказывается, ей рассказала о моих уроках дочь – это сподвигло ее саму прийти, а позже на мои уроки приходили даже дети разных райкомовско-профкомовских боссов, которые готовились поступать в московские и ленинградские вузы. Они садились на задние свободные парты и что-то конспектировали.
Из техникума в эту школу я пришла работать замужней дамой, но через год развелась, и, поскольку квартира была кооперативной и купленной мужем до брака, я на нее прав никаких не имела. Но дома с родителями жить уже тоже никак не хотела, да и не получалось у нас мирного житья. Мама через свою работу добилась, чтобы мне выделили комнату в семейном общежитии. По-моему, я тогда почувствовала себя по-настоящему счастливым человеком. Единственный минус: общежитие находилось далеко от школы. Мне всегда нужно было идти своим особым путем. Поэтому – не толкаться же в переполненных автобусах!- я купила себе дамский велосипед «Кама», на котором стала ездить на работу. Надо было видеть, как на меня смотрели пешеходы и водители, когда я в шляпе и длинной юбке ехала по дороге на работу! Порой, когда я въезжала во двор школы, меня уже поджидали мои ученики.
-Дайте прокатиться!
Я давала. Они катались по двору школы, а перед звонком им вменялось в обязанность втащить велосипед ко мне в кабинет на второй этаж. Я видела, что не всем учителям это нравится, но Фролова называла меня тургеневской барышней. И меня никто не трогал. В общем, рядом с ней не приходилось ломать себя и подгонять под общий ранжир.
Глава 27
Володя, Володечка…
В это время во Дворце культуры тракторостроителей работало ЛИТО – литературное объединение. Сюда собирались местные графоманы и поэты почитать свои шедевры. Приходили и слушатели - те, кто просто любил литературу. Чтобы меня туда приняли, я быстренько, за один вечер, написала глупейший рассказ «Бедная Лиза» о литературных страданиях героини, пытающейся стать писательницей, но из-под пера которой всегда
выходили только фразы, давно написанные великими писателями. Сначала я стеснялась публично читать его, потом, послушав другие, все же решилась. И была удостоена внимания Владимира Д., с которым когда-то училась в одной школе. Так мы снова с ним познакомились. В это время он работал редактором сельхозпрограмм на павлодарском телевидении. С этого момента начался у нас судьбоносный роман. Увы и ах, некоторые интрижки имеют обыкновение вдруг превратиться в самое главное, чем живет человек. Сейчас я могу точно сказать, что ни мой муж, никто другой вообще не повлиял на меня так, как этот человек. Он сделал меня в каком-то смысле, как Пигмалион сделал свою Галатею, - даже определил всю мою дальнейшую судьбу. Говорят, что самая большая драма жизни заключается в том, что рано или поздно всё сбывается, жаль - не вовремя. Наша драма заключалась в том, что, когда это чувство нас накрыло, он был второй раз женат. И в каждом браке было по ребенку. Я была свободна, но какое это имело значение при такой ситуации? Первый раз он женился в 17 лет; юные Ромео и Джульетта удрали от родителей, и их расписали в какой-то деревне. Потом родилась Катька, стал заедать быт, да и продолжать учиться надо было, ведь оба были умницами. Они вернулись в город, оставили ребенка родителям и поехали поступать. Она – во ЛГИТМИК (Ленинградский институт театра, музыки и кино), он – во ВГИК на сценарный факультет. Она поступила, он – нет. Дальше все, как и должно было быть. Она уехала учиться, он поступил помощником режиссера на местное телевидение, посылал ей деньги за учебу, а жил с родителями и дочерью. Думаю, что в какой-то момент он перестал ей быть интересным. Ленинград такой город, он ворует людей насовсем. Однажды он поехал к ней и убедился в том. Вернулся и запил с тоски. В это время он уже работал редактором молодежных программ и как-то во время съемок в одной из аптек города познакомился с красивой аптекаршей. Вдобавок к красоте, она не умничала, потому что от умных жен иногда возникают комплексы неполноценности, и у нее была квартира. Последнее имело шкурный интерес в том смысле, что было где расслабиться. И они расслаблялись по полной, иногда по нескольку дней не выходя на свет божий. Это она мне сама позже рассказывала. К этому времени он уже учился во ВГИКе на заочном отделении в мастерской Валентина Ежова ( его сценарий «Белое солнце пустыни»). Как-то, когда он уехал на сессию, она пришла к его матери и сказала, что беременна. Девушка была сиротой, а сироту, как известно, каждый может обидеть. И мать, как я убедилась позже, женщина властная, отписала ему в Москву письмо о том, что с женой у него уже ничего хорошего не получится, эта же девушка проста и безобидна, и вообще женщин обижать нельзя. И во всем этом она была права. В общем, к моему приезду в Павлодар, сыну его было уже года два, и был он женат вторым браком. Быстро поняв, что совершил ошибку, В.Д. утешался алкоголем и частыми романами. К женщинам подбираться он умел. В таком состоянии я его и застала. Обо всем том, что написала, я узнала значительно позже – пока же просто влюбилась в него и рассчитывала на взаимность. В свою очередь он поначалу думал, что нашел себе очередное мимолетное развлечение, но незаметно для себя завяз всеми коготками. А когда уехал на весеннюю сессию в Москву, стал долбить меня письмами, телеграммами и телефонными звонками, чтобы я обязательно приехала к нему. Иначе он завалит сессию. И так убедительно об этом говорил, что у меня сердце разрывалось от жалости к нему. Воистину, «ах, убедить меня не трудно, - я сам обманываться рад!» Билетов на ближайшие числа в свободной продаже не было, и мне их с большим трудом достали учителя, используя связи родителей.
Глава 28
Я в Москве
В Москве меня ждал не только он, но и его друзья. Они организовали для меня самый настоящий торжественный прием. Когда я вместе с ним приблизилась к своему временному месту жительства, из окна его комнаты грянул марш «Прощание славянки». Жили мы в общежитии на Будайской улице, до ВГИКа – рукой подать. Но большую часть времени проводили в двухкомнатной квартире москвички Анны Гринченко, с которой познакомился и закрутил роман Вовкин друг - «большой донецкий писатель Виктор Шепило» (так его дразнили, потому что у него в это время уже вышла тонюсенькая книжица рассказиков, размерами со скромный блокнот). Анитка хорошо играла на гитаре, мы пили вино, читали и обсуждали их сценарии, часто ходили на просмотры фильмов во ВГИК. И вообще кино было в центре внимания, тем более, что Аннушкин родной брат был женат на дочери Ермаша (тогдашний председатель Госкино СССР), и новости мы получали, что называется, на завтрак, обед и ужин.
А когда вернулись в Павлодар, В.Д. не на шутку озаботился тем, чтобы забрать меня из школы на телевидение. Но вакансий не было. Разве что помощником режиссера. Пока. Я была согласна на все и побежала с заявлением к Фроловой. Разговор с ней отрезвил. Она сказала, что работа помрежки не для меня. Что я должна не суетиться и ждать, когда мне предложат настоящую должность. И тогда она меня отпустит. Я послушала ее, и через несколько месяцев меня пригласили на беседу к главному редактору Владимиру Чалышеву. И предложили должность редактора молодежных программ.
Глава 29
Павлодарское телевидение
Так началась моя жизнь телевизионного журналиста. Ох, и непростой же она оказалась. Я попала под начало опытного редактора художественного вещания с гипертрофированной самооценкой и на редкость склочным характером. Самостоятельно думающих и уважающих себя людей она рядом с собой не терпела, а потому употребила всю свою энергетику для того, чтобы поскорей внушить мне комплекс неполноценности. Это было нетрудно. Моя сильная сторона – это литература и искусство. Но это она безапелляционно узурпировала под себя, хотя как молодежный редактор я могла бы тоже, хотя бы изредка, делать передачи с гуманитарной молодежью. Не-ет! Я должна была тащить передачу «Товарищ, бригада», общаясь исключительно с рабочей молодежью. И еще мне можно было делать передачи о студенческих строительных отрядах – у них тоже было какое-то цикловое название. Передачи получались неинтересными, нудными. Да и как им было быть другими, если на 30-минутную программу она выдавала мне 1 – 1,5 минуты кино? А остальное время приглашенные в студию люди усаживались рядком и рассказывали о своих трудовых успехах. Многие из них, по жизни видавшие виды, попав в необычную обстановку, жаловались мне, что готовы без перерыва простоять 12 часов за станком, только бы не сидеть у меня эти 30 минут эфира. Моя задача заключалась в том, чтобы разговорить их, помогая забыть о катающихся у них под носом видеокамерах и слепящем жарком свете. Опыта было маловато, я сама часто тряслась от страха, особенно в первые минуты эфира, вопросы интересные придумать тоже было слабо – не хватало фантазии. Мои герои выглядели пришибленными, тем более, что мы часто работали
живьем. Видеозапись к тому времени уже была, но видеомонтажа не было, поэтому все ляпы проходили в эфир. Обо всем этом мне указывали обозреватели на летучках. Об этом всегда в оскорбительном тоне указывала и Тамара Васильевна К. – так звали мою новую шефиню. Мне, конечно, очень старался помогать В.Д, по вечерам дома я жаловалась на нее, он, как мог, успокаивал. Но в смысле деликатности повлиять на нее не мог никто. Ситуация усугубилась, когда она узнала о наших с ним отношениях, которые скрывать он не мог и не хотел, все свободное время проводя у нас в редакции. Со временем отношения наши с ней все же как-то устаканились, я стала набираться ума в новой профессии, иногда у меня получались довольно неплохие программы. А Тамара К. успокоилась, потому что сделала из меня жилетку для своих бесконечных рассказов об этих жутких людях, что окружали ее на работе, а также о подлеце - бывшем муже.
Зав. отделом пропаганды Павлодарского обкома комсомола Бахриден К. рассказал мне, что в Баян-ауле создана и успешно работает комсомольско-молодежная бригада овцеводов. И я поехала туда в командировку. Тамара К. была в отпуске, поэтому я позволила себе взять минут 10 кино, тем более, что предполагала отправить передачу в Алма-Ату. Мы делали обменные передачи для республиканской молодежки, кажется, раз в три месяца. В Баян-ауле летом всегда красота: горы, озера, табуны пасущихся коней. Кадры получились отменными. Ребята, работавшие в кошарах, тоже были в приподнятом настроении – бригада только создалась. Потом ко мне в студию приехал их бригадир – ответственный парень. Он хорошо говорил по-русски, поэтому разговор у нас с ним тоже получился. И вот я отправила передачу в Алма-Ату, где восприняли ее положительно. Наступила зима, и я уже забыла думать об этих баян-аульских ребятах, как вдруг мне позвонил их бригадир. Он волновался, был встревожен и просил приехать, говорил, что дело разваливается. Я взяла съемочную группу, уселась в УАЗик, и мы снова приехали в этот аул. Нас не ждали – я говорю о директоре совхоза. Зато встретил бригадир. Был он в очень подавленном настроении. Сообщил, что ребята и девчонки разбегаются из бригады, потому что не могут терпеть такое. Какое-такое? Оказалось, что район не выполнил план заготовок по шерсти и разослал директиву в хозяйства во что бы то ни стало ликвидировать недостачу. Директор их совхоза взял под козырек, и шерсть тут же нашлась. В 20-градусный мороз животноводам было велено постричь овец, за которыми ухаживали ребята из КМК (комсомольско-молодежный коллектив). Голые овцы в первую же ночь замерзли. Мы сняли эти жуткие горы замерзших несчастных животных и несчастного бригадира. Так тогда хозяйствовали. Передачу смонтировали, используя параллельный монтаж: в стык летние и зимние кадры, счастливые и убитые лица комсомольцев. Ее я тоже отправила в Алма-Ату. Она прошла по республиканскому эфиру, наделала много шума, в ситуации разбирался ЦК комсомола Казахстана. Правда, мне потом передали столичные журналисты, что вывод они сделали неоригинальный: журналист сгустила краски. Так что ничего не поменялось во власти: и тогда, и теперь все свои проколы, когда появляется возможность, она сваливает на некомпетентных журналистов.
Мне запомнилась еще одна командировка. На этот раз в Экибастуз. Этот город в Павлодарской области тогда был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Здесь строилась самая крупная на востоке СССР Экибастузская ГРЭС-1, самый крупный в республике железнодорожный узел, отправлявший к концу 80-х годов уже до 90 миллионов тонн угля в год, и, наконец, самая высокая в мире дымовая труба высотой в 420 метров – на строящейся ГРЭС-2. Со смотровой площадки самого большого в мире угольного разреза «Богатырь» мощные роторные экскаваторы – 5-тысячники и 3-тысячники, а также составы с углем выглядели игрушечными. Вообще этот промышленный пейзаж казался космическим. Разрез такой большой единичной мощности был построен впервые в мире и поэтому был включен в Книгу рекордов Гиннесса. Когда он достиг своей проектной мощности, то стал выдавать 50 млн. тонн угля в год; мощность другого разреза – «Восточный» - была поменьше - до 30 млн. тонн в год.
И вот здесь, в Экибастузе, было решено провести «Дни «Комсомольской правды». Было это весной 1983 года. Наверное, ни Павлодар, ни тем более Экибастуз не принимали раньше такого количества знаменитых людей, героев, журналистов, модельеров, артистов. Приехали Игорь Фесуненко и Генрих Боровик – тогда известные всему Союзу талантливые журналисты-международники. В Павлодаре сразу же прошла творческая встреча с ними. Особенно хорошим рассказчиком оказался Г.А.Боровик. Именно из его уст я впервые услышала о последних годах жизни Керенского, который умер в 1970 году. Незадолго до смерти, общаясь с Боровиком, он просил его: «Господин Боровик, ну, скажите там, в Москве – есть же у вас умные люди! Ну, не бежал я из Зимнего дворца в женском платье»! От прочно вошедшего в сознание советских людей мифа о том, что председатель Временного правительства, спасаясь от большевиков, бежал из Зимнего, переодевшись в женское платье, Керенский страдал до последних лет своей жизни. Эти слухи он объяснял ненавистью к нему монархистов. По его словам, они также распускали сплетни, будто он спал на кровати бывшей императрицы и за это называли Александра Федоровича Александрой Федоровной (ее имя).
Тогда я впервые увидела очень красивого молодого майора – Героя Советского Союза – Руслана Аушева. А из его уст услышала о том, что в Афганистане наши воины воюют ничуть не хуже, чем их деды в Великую Отечественную войну; так же со связками гранат, если требует ситуация, идут под танки. Я обалдела от услышанного, ведь у нас повторяли, что «ограниченный контингент советских войск» просто «выполняет свой интернациональный долг». Его рассказ я успела записать на кинопленку, а потом, монтируя очерк, по дурости вставила этот кусок, решив, что услышанная информация свежа и будет интересна зрителям. Но так называемое ЛИТО, а проще – 1 отдел, а еще проще - цензура – завернула мне сценарий, сказав, чтобы я убрала из программы именно эти слова. Помню свою растерянность: что делать, ведь фильм уже смонтирован? Это сейчас проблема бы не стоила выведенного яйца: вырезал, и готово. А тогда пришлось при перезаписи очерка на другую видеокассету стереть слова, а возникшую звуковую дыру забить энергичной музыкой. Получилось довольно глупо. В своем закадровом тексте я произношу, что-то вроде того, что «внимательно слушала павлодарская молодежь рассказ героя-афганца». А дальше вместо этого рассказа - на крупном плане Аушев под музыку примерно минуту просто шлепает губами.
Потом события стали разворачиваться в Экибастузе – сразу на нескольких площадках. Для гостей (а приехала почти в полном составе редакция «Комсомолки» во главе со своим главным редактором – в те годы красавцем Геннадием Селезневым) устраивались экскурсии на угольный разрез «Богатырь», встречи с комсомольско-молодежными коллективами. Было шумно и весело. Еще более шумно и весело было поздними вечерами в гостиничных номерах, где жили все журналисты. Солидных героев «разбирали» на свои тусовки разные местные начальнички, а мы устраивали свои междусобойчики, не забывая делиться друг с другом новостями о событиях минувшего дня.
Помню, что среди гостей был еще молодой кутерье со своим коллективом Раф Сардаров. Показ его оригинальных моделей пользовался большим успехом у местных девушек. Была еще какая-то рыхлая дама -разрисованно-размалеванная – из института красоты, которая рассказывала штукатурам-малярам, как правильно надо накладывать макияж. Вся программа была хорошо продумана, сбоев и ЧП никаких не было. Завершились дни большим гала-концертом столичных звезд. Потом долго еще мы читали в «Комсомолке» материалы спецкоров о том, как и чем живет наша Комсомольская стройка. А я, оперативно смонтировав отснятый материал, тоже отправила его «на республику». В эти дни я хорошо (хоть и по телефону) познакомилась с Софьей Янлосы – тогдашним заместителем главного редактора молодежной редакции Республиканского телевидения, которая курировала русское вещание. Позже по ее приглашению я переехала в Алма-Ату. Не все сложилось так, как мы с ней планировали, но подругами мы стали тогда и остаемся доныне.
Летом во многих районах Павлодарской области работали студенческие строительные отряды не только местных вузов, но и союзных, например, Ереванского политехнического или Московского инженерно-строительного. У меня были налажены хорошие деловые отношения с областным штабом ССО и порой оттуда выделяли для моих командировок машину, и съемочная группа делала рейды по местам их дислокации. Одна такая поездка запомнилась особенно. У телестудии меня забрал парень из индустриального института. Мы ехали среди сопок и по степи. Было ветрено, зато ярко светило солнце. И было такое ощущение простора и размаха, что я попросила остановиться. Вышла из машины, взобралась на вершину высокой сопки и с раскрытыми, словно для объятия руками, понеслась вниз. Самат (так, кажется, его звали) не только терпеливо ждал, когда пройдет мой приступ восторга, но и сам смеялся от души. Потом он сорвал несколько полевых цветочков для меня, и мы продолжили путь. Приехали в Майский район – можно сказать, отдаленный, Богом забытый, соседствующий с Семипалатинским ядерным полигоном. О полигоне речь пойдет ниже. А сейчас мы приехали, чтобы познакомиться с ребятами из коммунистического стройотряда. Это была инициатива лучших комсомольцев вузов – создать такой отряд, чтобы бесплатно поработать летом в хозяйствах области. По-моему, они строили школу. Так они мне понравились – эти ребята! Такими они были искренними в своем желании внести свой вклад в нужное дело! Комиссаром этого отряда была Ольга А. – толковая девушка, но когда речь пошла о том, чтобы приехать в Павлодар и выступить по телевизору, она стала наотрез отказываться. Сказала, что работать пошла не для того, чтобы рекламировать себя. Мы уговаривали ее коллективно – ни в какую! Позже удалось это сделать только Володе Д., который вызвался помочь. В этом отряде был замечательный парень – их командир, казах по национальности. Жаль, но я забыла его имя. Это благодаря ему, в области коммунистические отряды работали несколько лет. Вот такие молодцы были. В общем, я собрала материал к передаче, а уже вечером Самат подвез меня к общежитию. Я уже собралась уходить, но вдруг услышала:
-Постой-постой!
Я обернулась. Из багажника он доставал половину туши барана. Сказал, что ребята передали ее для меня, выделив из своих заготовок. Я стала отказываться, но он и слушать не захотел. Сам затащил ее ко мне на второй этаж. Ушел, а я тупо смотрела на мясо, не
зная, что с ним делать. Потом сообразила. Баранину тогда я не ела, поэтому спустилась вниз на вахту, позвала работников общежития, и они, страшно довольные, забрали ее себе.
Глава 30
Тупик
Летом 1983 года я уволилась с работы, распродала свою мебель и уехала в Алма-Ату. Главным образом потому, что отношения с В.Д. зашли в тупик, и самый сильный должен был уже отважиться на поступок. Самым сильным оказалась я. Наш роман продолжался несколько лет, мы вместе ездили в Москву, вместе бывали на всех публичных мероприятиях в Павлодаре. О наших отношениях даже ленивые знали. Он жил у меня по нескольку дней, и я совершенно искренне верила в то, что его семья существует только формально, и никто ни к кому никаких претензий давно не имеет. А не разводится он потому, что хочет, чтобы немножко подрос сын. Надо подождать хотя бы до окончания ВГИКа. Потом мы с ним уедем в Алма-Ату. Так он говорил. В том, что дело будет именно так, верили почти все, кто видел наши отношения, но только не моя мама. Понимая, что я дошла почти до ручки (нелегок крест двойной жизни, я похудела, на работе меня как-то назвали «девочка из Саласпилса»), она, ничего не сказав никому, пошла к его жене, чтобы… пристыдить ее. Почему, дескать, не смотрит за мужем. В том, что он меня, мягко говоря, вводит в заблуждение, она ни секунды не сомневалась. И оказалась права. Для его жены известие о том, что ее муж несколько лет как завел на стороне другую «семью», стало громом среди ясного неба. Просто он у нее часто ездит в командировки. Вот и сейчас тоже в командировке…
А в это время мы принимали у себя в гостях нашу московскую подругу Аннушку и не подозревали, что скандал набирает обороты, докатившись до стен телевидения. Предупредить его приехал Сорокин. Мне они ничего не сказали, так как через час у меня начиналась запись передачи. Узнала все потом. Вот тут мне очень помогла Тамара К., которая забрала меня к себе домой, потому что я никого не хотела видеть. И жить – тоже не хотела. Главное для меня было не в том, что он не отрекся от меня и, наконец, рассказал все жене, а в том, что все эти годы преспокойно уживался с двумя женщинами сразу. Кошмарные разборки продолжались с полгода. Он то собирался уходить, то жалел сына, то выяснял отношения с родителями, то пил вчерную. Я – то выгоняла его, то снова принимала. Из семьи его никто не отпускал, родители угрожали, что отрекутся от него, если он бросит второго ребенка. Его жена повадилась приходить ко мне в гости – просто так, поговорить, однажды даже осталась ночевать. А я должна была принимать эту дорогую гостью, потому что чувствовала себя виноватой. В общем, все это напоминало самый настоящий театр абсурда. В какой-то момент у меня хватило сил для принятия решения…
Глава 31
Переезд в Алма-Ату
Мой самолет приземлялся в аэропорту, и я очень надеялась, что этот город вылечит меня, заставит снова поверить в то, что жизнь прекрасна. Меня здесь никто особо не ждал, и я очень смутно представляла свое будущее. Оставила вещи в камере хранения и поехала к тете Нине Г. – маминой школьной подруге, у которой, когда я перешла в пятый класс, мы
жили почти месяц: мама училась на курсах повышения квалификации. У меня в руках был адрес тети Нины, но дозвониться до нее с просьбой, чтобы она меня приютила на первое время, мама не смогла: телефон все время молчал. Я долго разыскивала дом по указанному адресу, потом поднялась на третий этаж, но на звонок никто не ответил. Cела у подъезда и стала ждать с моря погоды. Между тем, день катился к вечеру. Мне стало жалко себя. В какой-то момент сообразила спросить соседку, и та сказала, что тетя Нина работает в детском доме в Орбите (район в Алма-Ате), и, так как дома ее никто не ждет, часто просто живет там, оставаясь на ночные смены. Я узнала, как туда добраться, и поехала. Тетя Нина с тех пор сильно изменилась, постарела, подурнела, много курила. Но меня она встретила сердечно. Я рассказала ей о себе, почему и зачем приехала в Алма-Ату, и она сразу же предложила жить у нее. Договорились о какой-то условной плате, больше брать с меня никак не соглашалась. У меня отлегло от сердца. Так быстро я решила свой жилищный вопрос. Забегая вперед, скажу, что у тети Нины я прожила года два или три. У меня была своя комната, но практически я была хозяйкой двухкомнатной квартиры, так как домой она наведывалась раз или два в неделю. Жили мы с ней дружно. Прописалась я у другой маминой приятельницы, живущей в большом доме частного сектора, - тети Вали Л. У нее, наоборот, была большая и дружная семья; в доме, утопающем в винограднике и яблоневых деревьях жили вшестером три поколения: она с мужем, дочь с зятем и внуки. Не часто, но зато все годы, пока жила в Алма-Ате, я выбиралась к ним с ночевкой в баню. Это был праздник для меня и для них – тоже. Они оказались на редкость хлебосольными и сердечными людьми.
Алма-Ата была режимным городом – это значит, что прописаться там просто так было нельзя. Поэтому один мой павлодарский приятель договорился со своей подругой, живущей здесь, о том, что мне поможет ее брат, работавший в милиции. Тот и правда помог - на один год с последующим продлением, а потом, когда я уже работала на телевидении, по ходатайству руководства мне сделали постоянную прописку.
С работой у меня получилось не так все просто, как с жильем. Когда я приехала, в молодежной редакции вакансии не оказалось, ее обещали только после нового года, а пока предложили поработать «на договоре». Это значит получать одни гонорары, без зарплаты. Но гонорары были приличными – от 100 и выше рублей за одну передачу (для сравнения: средняя зарплата инженера – 120 руб.; мои родители платили за трехкомнатную квартиру – 11 рублей). Зато вакансия тогда была в главной редакции пропаганды, и меня был готов взять к себе в штат ее главный редактор, Евгений Кулагин, но я струсила, потому что очень скромно оценивала свои журналистские способности, а эта редакция занималась серьезными вещами. Так мне казалось.
Я стала работать по договору, но успела сделать только несколько передач, в том числе и новогоднюю, как С.Янлосы уволилась с работы. У нее сильно заболела мама, требовался уход. Место Софы заняла Жанна Е., бывшая ее подруга, но ко времени описываемых событий, - совсем даже наоборот. По этой ли причине, или по другой, но она меня не выносила. Она вообще в ту пору была человеком неуёмных страстей. Мне рассказывали, что, когда я выходила из кабинета, она пинала стул, на котором я только что сидела. Вот такие сильные чувства я могла внушать одним только своим присутствием. В общем, когда появилось долгожданное место, она взяла не меня, а совсем молодую выпускницу журфака КазГУ Ольгу Г., поставив тем самым ее в очень неловкое положение передо мной, потому что она, напротив, очень уважала меня. К счастью, у нас с ней хватило ума
сохранить добрые человеческие отношения. Ее мама тогда работала главным редактором городской газеты «Огни Алатау», и тоже узнав, как со мной поступили, предложила мне внештатное сотрудничество у себя или должность корректора. А Жанна Е. мотивировала свой поступок тем, что ей проще учить не умеющую, чем переучивать провинциалку. Но я забежала вперед.
…Новое здание телевидения еще достраивали, и молодежка находилась на последнем этаже одного из НИИ, окнами выходившего к горам и к Новой площади. На этой площади располагалось здание ЦК компартии Казахстана. Эта безымянная площадь изменила свое название после декабрьских событий 1986 года – на Желтоксан (декабрь). В молодежке меня встретили хорошо. Света Я. – режиссер – взяла под свое крыло, стала работать со мной, мы везде ходили с ней вместе, и она всем старалась меня представить. Другой режиссер – Сергей Б. – по сути делал то же самое.
Я приехала в Алма-Ату в конце августа, а осенью здесь состоялся масштабный фестиваль телевизионных фильмов, на который съехались творческие группы со всего Советского Союза. Я тогда впервые вышла в свет и поняла, что не все потеряно. На просмотры фильмов мы со Светой Я. практически не ходили – все время проводили в высотной гостинице «Алма-Ата», где жили участники фестиваля. Во всех комнатах круглосуточно бурлило и булькало. Компании перемещались из номера в номер. Всем было интересно знакомиться со всеми. Обсуждали творческие тонкости, рассказывали веселые байки из своей практики. Знакомились с интересными и даже необычными для того времени людьми (народным целителем, например, который ставил диагноз человеку, не прикасаясь к нему и ничего не зная о нем. Это впечатляло). На меня, жгучую блондинку, естественно западал весь Кавказ. Надеюсь, что вы понимаете: на фестиваль приехал не тот Кавказ, который мы привыкли видеть на базарах, а творческий; он всегда славился хорошим воспитанием и даже рыцарством. В общем, об этом фестивале я вспоминаю только потому, что он стал хорошей пилюлей в деле моего выздоровления от болезни по имени «Володя Д.». Не то, чтобы я совсем излечилась, но как-то уже мучительно не страдала. Видимо, наступила «усталость материала».
В начале декабря вместе со Светланой Я. мы стали готовить новогоднюю передачу – в форме голубого огонька. Она называлась «В субботу вечером», позже именно так назвали передачу на центральном телевидении, но мы были первыми. Светка нашла в каком-то кафе белую пластмассовую мебель, сейчас такую можно увидеть везде, а тогда это было в диковинку. На нее мы рассадили в студии своих героев. Режиссер заставила меня коротко постричься, нашла у своей приятельницы какой-то немыслимо красивый синий костюм для меня. В общем, когда я оделась и посмотрела на себя в зеркало, то не узнала себя.
Готовя передачу, я искала себе героев, у которых в уходящем 1983 году случилось значительное событие. Интересных людей я нашла много. Были среди них ученые, инженеры, музыканты, артисты балета, бригада асфальтоукладчиков тоже была. Именно тогда я познакомилась с Дюсенбеком Накиповым и Алмасом Серкебаевым, которые только что написали рок-оперу-балет «Брат мой, Маугли». Ее уже успели поставить на сцене театра оперы и балета, и мы в своей передаче потом использовали фрагмент. Мне не хватало только одного человека за одним из столиков. В университете мне сказали, что в этом году у них успешно защитила кандидатскую диссертацию талантливый физик Галя У.. Меня с ней познакомили. Я пригласила ее на передачу: соглашаясь, она поставила условие: хочет прийти вместе с мужем. Я пыталась ее убедить, что у меня для него нет
места в студии, но Галина не сдавалась, расхваливала его таланты, говорила, что он тоже молодой ученый, что выступает в университетской команде КВН и будет интересен на передаче. В общем, боясь, что без него она откажется, я согласилась. Нам пришлось подставить лишний стул к столику, за которым она сидела, нарушив тем самым композицию. Перед записью была еще одна встреча-знакомство участников будущей программы друг с другом. Тогда я увидела ее мужа, Анатолия. Впечатления на меня он не произвел. Мне казалось, что рядом с этой красивой, воспитанной и очень скромной молодой женщиной должен был быть кто-то другой. Более утонченный, что ли. Но во время записи передачи именно он «вытянул» разговор за их столиком. Все другие отвечали на мои вопросы неинтересно, односложно, в том числе и Галина. Этот Анатолий и правда оказался очень обаятельным, остроумным и разговорчивым человеком. Он так азартно и убедительно рассказывал о грядущей эре цифрового телевидения, что его заслушались не только участники передачи, но и операторы, стоящие за камерами в студии. В целом, программа получилась неплохой. Я рассталась с ее героями и постоянно общалась затем только с Д.Накиповым (поэт, автор либретто «Брат мой, Маугли» и танцор балета) и А.Серкебаевым (композитор). Мне со студенческих лет везло на поэтов. Вот и Накипов тут же сочинил обо мне стих, который начинался так: «Кто ты такая? Ты совершенна, как магнитофон «акайя»», далее шло перечисление моих достоинств, а завершалось стихотворение по-рыцарски: «А я в сравненьи, кто таков? Быть может, я не стою слов?» В общем, остроумное было стихотворение, жалко, что не запомнила его. А Алибек, кстати сын народного артиста СССР Ермека Серкебаева, в то время был увлечен балериной Людмилой Макарцевой. Именно они все и приучили меня к оперному театру, который до этого я обходила десятой дорогой. Как-то мужчины в очередной раз привели меня сюда на спектакль, в котором танцевала Люда. В антракте я услышала удивленный возглас: «Задулина?!» Недоуменно оглянулась, уверенная в том, что в этом городе у меня еще нет никаких знакомых. Каково же было мое удивление, когда я увидела Татьяну С., с которой училась в Томском университете! В свое время она прославилась тем, что публично въехала звонкую оплеуху Эренбургу «за измену». Увидела, что он обнимается у подоконника с другой, подошла, попросила его отойти с ней на минутку, он сделал шаг ей навстречу, а она со всего размаху врезала ему.
Новый 1984 год мы встретили в Доме кино вчетвером: Накипов и Серкебаев – я и Люда Макарцева. Это была просто дружеская компания, которая продержалась некоторое время. С Макарцевой же мы общаемся до сих пор, теперь она педагог, и иногда приезжает в Питер на разные семинары в Академию русского балета им. А.Я.Вагановой (одна из старейших балетных школ мира, с именем которой связаны расцвет и всемирное признание русской балетной школы).
Глава 32
Главная редакция пропаганды
После Нового года я оказалась без работы. Место в редакции пропаганды тоже к тому времени было уже занято. Кулагин разговаривал со мной раздраженно, сказал, что я повела себя несерьезно, и теперь он мне может предложить только работу по договору. До лучших времен. Делать было нечего, и я согласилась. Правда, Софа устроила меня в Казторгрекламу редактором, чтобы я хоть где-то получала зарплату. Я должна была писать сценарии об одежде, мебели и услугах, по которым потом снимались сюжеты. Эти
сюжеты раза три в сутки крутились в эфире республиканского телевидения. Самое смешное, что было в этой работе: мы рекламировали товары, которые в магазинах было не достать. Порой в редакции по этому поводу раздавались звонки от зрителей, безнадежно желающих их купить. Реклама в стране тотального дефицита – один из парадоксов социализма. Работа мне не нравилась. Но ситуация компенсировалась тем, что у Кулагина я ездила в командировки, знакомилась с жизнью и новыми интересными людьми. Это поднимало настроение. Например, одна такая командировка была в Актюбинск. Мы снимали депутата Верховного Совета СССР, молодого парня-казаха, который работал машинистом. Вместе с ним наша съемочная группа проехала в тесной кабине тепловоза от Челкара до Эмбы, и я увидела, как непрост и опасен труд машиниста, сколько напряжения он требует. Поезд мчится на приличной скорости, перед глазами мелькают железнодорожные пути, которые порой неожиданно разветвляются. И он вместе со своим помощником – парнем еще моложе его – как мне казалось, моментально принимает решение, по каким из них вести состав. При этом постоянно держит связь с диспетчером. Почему их так часто дергают по рации? Они подшучивали надо мной, объясняя: из опасений, что машинист может задремать, ведь пассажирский поезд идет сквозь ночь. В общем, от той поездки у меня в памяти осталось ощущение опасности и постоянно звучавшее словосочетание: «Зеленый – проходной», что обозначало: разрешается движение с установленной скоростью.
Примерно через полгода меня взяли в штат. Я была самым молодым редактором в этой редакции. Русская часть располагалась в кабинете на третьем этаже старого здания (новое уже тоже открылось). К обеду все разошлись. Остались только Алибек И. и Николай Ш. – оба редактора занимались сельским хозяйством. И вот Алик очень серьезно молвит: «Николай Владимирович, Света у нас только начала работать, пусть покажет свое желание прижиться в коллективе. Давайте сбросимся, пусть сбегает, купит нам сухого винца». Тот согласился. Сначала я думала, что они шутят, но они высыпали передо мной на стол гору мелочи. Я встала и заявила им, что это мне не нравится даже в качестве шутки. Конечно, я никуда не пошла. Алик сгреб мелочь и сказал, что не удивится, если я не сработаюсь с ними. Сработалась. В отличие от тех, кто до меня бегал для них в магазины. Помню, как Алик несколькими месяцами позже задумчиво произнес: «Вспоминаю, как Задулина пришла к нам в редакцию. Присядет на краешек стула, всё «извините», да «пожалуйста»! А сейчас!», и он закатил глаза к небу.
Поначалу мне скинули «нужную» передачу «Советы и жизнь». Скинули, потому что этой ерундой никто заниматься не хотел, да и я сама почти не понимала, что же делают депутаты. Есть директора на предприятиях и совхозах, есть парткомы, которые суются во дела и за все отвечают. А что при этом остается депутатам – не понимала. По этому поводу Ольга Г., с которой я продолжала общаться, острила, что в своих передачах я стараюсь четко разделять: есть, товарищи, «советы» и есть «жизнь», и между ними нет ничего общего. Потому и нет ничего удачнее названия - «Советы и жизнь». Женя Кулагин посоветовал мне почитать речь тогдашнего Генерального секретаря ЦК КПСС Константина Устиновича Черненко на октябрьском (1984 года) Пленуме ЦК КПСС. Дескать, когда я изучу эту речь, у меня появятся темы для передач. И я стала читать о том, что «партия определила главные пути достижения новых рубежей социально-экономического развития - это ускоренное развитие общественного производства и максимальное использование интенсивных факторов роста. А основу для этого представляет научно-технический прогресс, позволяющий добиться ускорения темпов развития производительных сил страны». И так – абзац за абзацем. Помню, как тупо я смотрела на строчки этой его речи, пытаясь вытащить для себя оттуда какой-то смысл, какое-то живое слово, но весь смысл словно уплывал от меня, хотя все слова и были русскими. В общем я, страдая и жалуясь своим коллегам, изучила-таки этот текст. Что-то даже законспектировала. Вздохнула спокойно. И тут… Черненко умер. А жили мы тогда, как, впрочем, и сейчас, по подлому принципу: король умер, да здравствует король. Умерший лидер становился настолько неактуальным, что его нельзя было уже цитировать и вообще ссылаться на него. Помню, как директор программ Изя Эйнехович Ф. после смерти Черненко смотрел смонтированные уже передачи на предмет того, не промелькнет ли где на заднем плане портрет почившего вождя. Словно со смертью лидер страны автоматически становился врагом народа. Помню, что, когда мы узнали о смерти Черненко, Кулагин сказал: «Больше всех горевать о нем будет Задулина, потому что всё, что она так долго читала и выписывала, теперь никуда не годно». Все засмеялись. А я кисло улыбнулась, потому что он был прав.
С Кулагиным мне довелось работать совсем недолго. Его пригласили главным редактором Актюбинской областной газеты, и он согласился. Уговаривал меня поехать с ним, обещал квартиру, но я в областной город из столицы уже уезжать не захотела.
Главным редактором к нам назначили Вячеслава Григорьевича Штырова – человека другого поколения, но знающего свое дело и вполне порядочного. Помню, что в его кабинете на стоящей вешалке всегда висел галстук. Галстук он надевал, когда его вызывали в ЦК. Повяжет и бодрой походкой через площадь, напрямик, на ковер…Мы, заглянув в кабинет, и, увидев или не увидев этот галстук, точно знали, где он: в ЦК или здесь в здании, просто вышел из кабинета.
Помню, как мы подтрунивали над ним. Когда началась антиалкогольная кампания, у нас в редакции все дни рождения и праздники стали отмечать без спиртного. За этим неусыпно следил Штыров. Бывало, он зайдет по какому-нибудь делу в редакцию, и уже открывает дверь, чтобы выйти, как кто-то из мужчин, словно нечаянно, говорит: «Ну, теперь наливайте!» Вячеслав Григорьевич при этих словах замирал на месте: «Не понял!» Все начинали хохотать. Он понимал, что его разыграли. «Вот паразиты!» - говорил он, тоже смеясь, и уходил.
В те годы к нам на телевидение часто приезжали столичные знаменитости. Они читали очень интересные лекции по профессиональному мастерству и по философии. Именно на таких занятиях я познакомилась с Георгием Гачевым и его женой Светланой Семеновой. Гачев знакомил нас с национальными образами мира и космо-психо-логосом, а Семенова - с философом Николаем Федоровым – тем самым, который мечтал воскресить людей, не желая мириться со смертью даже одного человека. С удовольствием слушала я и лекции режиссера-телевизионщика Александра Гинзбурга, к тому времени очень популярного, потому что он был постановщиком знаменитых бенефисов (с Голубкиной, Гурченко), а позже снял фильм «Свадьба соек».
Глава 33
Перестройка
… Началось лето 1985 года. Только что прошел апрельский Пленум ЦК КПСС, провозгласивший курс на перестройку и ускорение. Лидером этого курса выступил новый
Генеральный секретарь Михаил Горбачев. По замыслу партийных реформаторов, предполагалось включить "дополнительные резервы и преимущества" социализма, повысить трудовую дисциплину на производстве (тогда впервые я услышала словосочетание "человеческий фактор"). Предлагалось эффективно использовать новейшие технологии в производстве, говорилось о необходимости ускорить темпы движения по социалистическому пути и т.д. Помню, как мы все буквально проснулись после этого Пленума. Захотелось делать смелые и серьезные передачи, появилось убеждение, что от нас, журналистов, что-то зависит. Я купила в молодежном магазине белую майку, на которой ярко красными буквами было написано: гласность!демократия! перестройка!-и носила ее с джинсами на работу. Мне очень нравился Горбачев – за относительную молодость, за красивую и модно одетую жену рядом, за то, что, ездя по городам, идет к народу и разговаривает с ним. Его неконкретность, некоторое косноязычие и многословие я старалась не замечать.
В это время в нашей редакции в прямом эфире шла передача «Время вашего вопроса», которую вел работник ЦК по фамилии Ауман, а редактировала - Роза Т. Как-то из Москвы на эту передачу приехали три работника из лекторской группы ЦК КПСС. Роза попросила меня помочь ей. Так я познакомилась с Шутовым, который, наблюдая лидера и его супругу с близкого расстояния, позже изменил мое мнение о них. Воистину сказано: знание умножает печаль. После передачи Шутов оставил мне свой московский телефон, обещая помочь в случае какой-нибудь нужды. Осенью я позвонила.
Глава 34
Новый роман
А пока начиналось лето. Возле нашей студии открылось хорошее кафе «Меруэрт», где на песке варили замечательный кофе. Уже не надо было ехать в обеденный перерыв в кафе «Ак ку» в самый центр города, чтобы испить этого замечательного напитка. Не надо было ехать и в кафе «Каламгер», что работало при Союзе писателей. Теперь, наоборот, на открытую площадку к нам «на кофеек» приезжали отовсюду. Как-то во время обеденного перерыва я пила кофе в «Меруэрте» со своим приятелем и вдруг увидела, что на меня внимательно смотрит мужчина, сидящий с другом в отдаленном месте. Мы встретились взглядами, он улыбнулся и кивнул мне. И тогда я вспомнила. Конечно же, это был Анатолий У. – с той моей давней новогодней передачи. А я тогда как раз вынашивала замысел программы с условным названием «Хорошо, что завтра пятница», в которую нужен был ведущий. Даже два, антиподы, в черном и белом костюме. И с тоской думала о муже Гали У., который уж точно справился бы с этим заданием. Дело в том, что в разговоре со мной он тогда заявил, что терпеть не может людей, имеющих хобби. Людей, которые на работе трудятся ни шатко-ни валко, короче, просиживают штаны, зато в свободное время страстно отдаются какому-то увлечению и порой становятся известными благодаря своему хобби. А.У. спорил со мной, доказывая, что на самом деле все должно быть просто: заимел хобби – сделай из него свою работу. Тогда на основной работе будут только яркие, увлеченные люди. Собственно, вокруг этих мыслей я и хотела построить цикл передач. У меня за давностью не сохранилось телефона Ударцевых, а тут – вот он сам, собственной персоной…Я решительно направилась к нему. Не успели мы поздороваться, как он зачем-то сообщил мне, что развелся с женой. Я выразила сожаление и сказала, что у меня к нему есть предложение, но, поскольку обед заканчивался, предложила созвониться на следующей неделе, так как была пятница – последний рабочий день. Анатолий сказал, что может позвонить даже завтра, но на следующий день я уезжала в дом отдыха на Медео. И тогда они с другом – им оказался Даурен Какишев (его отец, кстати, написал в серию ЖЗЛ книгу о Сакене Сейфуллине) – вызвались приехать ко мне на Медео. Мысль мне понравилась.
На следующий день часов в 11 утра они уже были на Медео. Я им рассказала об идее своей передачи и, конечно, они согласились быть ее ведущими. Стали бурно обсуждать. Я решила в ближайшее время написать сценарный план. День пролетел незаметно. Мы бродили в горах, ели мороженое, поднялись на плотину. Даурену нужно было уезжать, так как вечером он дежурил с ДНД (добровольная народная дружина), но оставлять нас вдвоем ему почему-то не хотелось. Уговаривал Анатолия У. поехать с ним, но тот в какой-то момент решительно сказал: «Тебе надо дежурить – езжай. А у меня вечер свободный!» Даурен уехал. Надо ли писать, что тот вечер в горах стал началом моего нового романа. Со своей совестью я быстро сговорилась, убедив себя в том, что моя новогодняя героиня, с которой я виделась в позапрошлом году три раза в жизни не является моей подругой, поэтому в том, чтобы вступить в отношения с ее бывшим мужем, нет никакого криминала.
Отношения с Володей Д. к тому времени полностью завершились. После моего отъезда из Павлодара, он раза два приезжал ко мне, но говорить было по сути уже не о чем, мы не доверяли друг другу – просто допевался последний куплет песни. Я жила в Алма-Ате 17 лет. Все это время, приезжая сюда в командировки, он искал встречи со мной, пытался напоминать что-то, пытался стать другом, но у меня началась уже другая стадия: я не переносила его. Долгие годы, на мой взгляд, он оставался человеком, только подающим надежды, но так и не создавшим ничего существенного. И только за три-четыре года до своей смерти в 2016 году разродился несколькими спорными, неоднозначными, но при этом очень талантливыми историко-авантюрными романами. Однако, что говорить, встреча с ним очень повлияла на мою дальнейшую жизнь. В будущем, вступая в отношения с мужчинами, я всегда была настороже: только бы они не начали складываться так, чтобы мне снова пришлось страдать; и если что-то поворачивалось не так, мне было проще сразу порвать эти отношения, чем преодолевать кризисы. Это была расплата за мою такую большую и грешную любовь.
Анатолий У. купил машину, на ней он часто приезжал, чтобы забрать меня после работы, и мы ехали в кафе или кино, встречались с общими друзьями или сидели у тети Нины, где я продолжала жить. Иногда ездили на Капчагай – искусственное море километрах в 70 от Алма-Аты, или загорали на реке Или. А в конце августа я уехала в Москву на Всесоюзные курсы редакторов.
Глава 35
Всесоюзные курсы редакторов
Занятия проходили на Шаболовке. Нас разместили в общежитии на Королева, рядом с Останкино. Я заняла там место, но жить стала у подруги Аннушки. Ее квартира была на Свиблово, до Шаболовки по прямой ветке – без пересадки. Да и веселее мне у нее было. На курсах нас старались научить журналистскому мастерству, тому, как выбирать тему, как писать сценарий, как использовать в кадре образы и символы, работающие на идею. Мы смотрели документальные фильмы Свердловской и Саратовской студий
документальных фильмов, а также фильмы Дзиги Вертова, Михаила Ромма, Артура Пелешяна и др. Последний меня просто потряс. Вообще режиссеры-документалисты, которые к тому же становятся и теоретиками – это редкое явление. Пелешян из их числа. Этот режиссер – поэт, режиссер-философ создал свою теорию дистанционного монтажа. Смысл его в том, что два опорных кадра, которые несут важную смысловую нагрузку, не сближаются, не стыкуются между собой, не склеиваются – наоборот, между ними создается дистанция из других кадров, они как бы рвутся. В общем, чтобы посмотреть, как это выглядит на практике, посмотрите его потрясающий фильм «Мы», и вы все поймете. Еще нас учили тонкостям редактирования, информировали о сути современной политики государства. Практики не было. Нас просто мотали по редакциям в Останкино, знакомили с ведущими тележурналистами. Там мы познакомились с Мироновым – он вел «Прожектор перестройки», и Александром Тихомировым, делавшим очень интересные и необычные сюжеты в программу «Время» о космосе, о людях, «о социализме с человеческим лицом».
В свободное время мы просиживали в кафе Останкино, где давали вкусный кофе и маленькие пирожные. Иногда забредали на Пятницкую, где тогда было иновещание Гостелерадио СССР, и в столовых было куда как вкуснее, чем везде. В группе у меня (как и у многих других) появился свой поклонник – Анзор Б. с Тбилисского телевидения, с которым мы обошли многие театры Москвы, как-то даже съездили в Ленинград. Смешно вспомнить, но когда в Москву приехал Анатолий У., он бросил ходить на занятия. Я приезжала на Шаболовку, спрашивала у девчонок: «А где Анзор?» Мне отвечали: «Он сказал, что на занятия не пойдет: страдает». Смех смехом, но его чуть не выгнали с курсов за пропуски. Впрочем, я опять нарушаю данное обещание не писать о своих романах и о мужчинах. Чтобы поставить окончательную точку, скажу только, что Анатолий У. через два года станет отцом моего ребенка, а когда дочери исполнится четыре года, уедет на постоянное место жительства в США. Он тоже уже умер - в 2003 году в возрасте 47 лет, после неудачной операции. А что касается Анзора Б., то лет 10 назад один талантливый минский телевизионный журналист Борис Герстен, который тоже учился с нами в Москве, дал ему мой скайп. И он позвонил. В первый наш разговор мы мучительно вглядывались друг в друга, пытаясь в подправленных временем людях найти своих давних легкомысленных приятелей. С годами привыкли к новому образу друг друга. Разговаривали часто, переживая о том, что отношения между Грузией и Россией разладились и невозможно просто приехать друг к другу в гости. Года два назад он замолчал. Потом снова позвонил. Оказалось, что перенес инсульт, но выкарабкивается. Однако это был последний наш разговор. Думаю, что Анзор - этот добрейший, веселый и порядочный человек тоже умер.
Но до печального времени было еще далеко. Мы были молоды, энергичны, нам хотелось все успеть и все увидеть. Как-то все вместе мы пошли в ресторан «Седьмое небо». На Останкинской телевышке я не была со школьных лет. Панорама Москвы с тех пор совсем изменилась. Москва уютно утопала в огнях электричества, внизу сновали машинки. Сидя за столиками ресторана, попивая красное сухое вино и поглядывая сверху вниз на огромный город, казалось, что все всегда будет хорошо, всё в мире устойчиво, да и вообще сам мир лежит у тебя под ногами…
В своей группе мы как-то быстро сдружились. Если и был из нас кто-то, кто стоял особняком, то, конечно, это - прибалты. Один из них, эстонец, как-то в общежитии во
время общего вечернего чая говорил мне на ухо: «Вы, русские, конечно, неплохие люди. Но почему вы не живете у себя на родине? Почему стараетесь внедриться на чужую землю?» Признаться, тогда слушать подобные речи мне было дико. И я отговаривалась: «Какую-такую чужую? Разве мы не в одной стране живем? И разве у нас в стране не свобода передвижения?» Он решил, наверное, что я не исправима и сменил тему, стал рассказывать о последнем годе существования группы Битлз.
Еще одна девушка была из Вильнюса. Первое время она как-то активно набивалась мне в подружки. Я ее тоже оценила: интересная, современная, умная. Но потом общаясь с ней, стало появляться ощущение, что меня подпаивают уксусом. Ее волновали вопросы евгеники. Она сравнивала национальности между собой. Говорила, например, что среди нас, славян, самые примитивные – это белорусы. А у них, прибалтов, - эстонцы. Лучшими в ее разговоре, естественно, были литовцы. Со смехом она говорила, что латыши – это испуганные литовцы, такой у них заполошенный язык; а эстонцы – вообще вымирающая нация. Как-то она мне с этими разговорами быстро надоела.
Во время учебы у меня появилась функция водить желающих из нашей группы по Новодевичьему кладбищу. Для обычных посетителей оно было закрыто. Но у Аннушки был пропуск туда, потому что там была похоронена ее мать. Она давала мне его, так я с одногруппниками могла посещать этот пантеон советских писателей, политиков и военачальников.
Помню, что у могилы Булгакова я рассказывала им о том, как появился этот памятник. Известно, что писатель очень почитал Н.Гоголя, даже считал его своим учителем. Говорят, что сжигал Булгаков первый вариант романа о дьяволе, вдохновленный примером Гоголя. Несколькими годами позже, заново переписав главы романа, он заставит уже Мастера сжечь свою рукопись в печке.
Сначала Гоголь был похоронен на кладбище Данилова монастыря в Москве. На его могиле был установлен камень, напоминающий очертания лысой горы. Его тут же назвали «голгофа». В начале 30-х монастырь большевики закрыли, кладбище ликвидировали, а останки Гоголя перевезли на Новодевичье кладбище. А в 50- х годах могильный камень заменили на парадный памятник с надписью «от советского правительства». «Голгофу» же бросили под стену кладбища.
Елена Сергеевна, вдова Булгакова, по счастливой случайности увидела эту гранитную глыбу и узнала, что она с могилы Гоголя. Она постаралась, чтобы именно ее и положили на могилу мужа, сделав на ней новую надпись: писатель Михаил Афанасьевич Булгаков, 1891-1940. Так камень с могилы учителя лег на могилу ученика. Сбылась мечта Булгакова, обращавшегося к Гоголю, сидящему у Бульварного кольца: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью». Сейчас, конечно, Новодевичье кладбище открыто, и каждый желающий может побродить среди его исторических могил. Увидеть могилу Хрущева с памятником, сделанным Эрнстом Неизвестным, которому от Хрущева досталось на бульдозерной выставке. Или постоять у тогда утопающей в цветах могилы Василия Шукшина, в те годы недавно похороненного, а теперь – с роскошным, но, на мой взгляд, безвкусным памятником. Задержаться у Чехова, Станиславского…да что перечислять – это кладбище достойно того, чтобы каждый человек провел здесь день среди великих -забытых и незабытых - теней наших предков.
А что касается Булгакова, то с ним связана была в тот мой приезд еще одна история. Помните, я рассказывала о Шутове – одном из лекторов ЦК КПСС? Я позвонила ему перед зачетом, нужна была какая-нибудь литература по актуальным проблемам внешней и внутренней политики СССР. Он помог, а потом пригласил меня пройти по булгаковским местам. Сейчас то, что я буду писать, для многих уже не покажется чем-то особенно интересным, потому что все открыто, все в доступе – был бы интерес. Но тогда – совсем другое дело. Тогда дом на Садовой, в котором располагалась «нехорошая» квартира, был местом неформального паломничества всех, кто любил Булгакова. Но в квартире жили люди, и такая любовь им серьезно надоела. В подъезде поставили замок, код от которого меняли каждую неделю. Его знал мой гид. Он привел меня сюда в проливной дождь мокрую, как лягушка. Потому что эта экскурсия началась с Патриарших прудов, с того места, где впервые Берлиоз и поэт Бездомный встретили Воланда и его компанию. Шутов посадил меня на ту же лавочку, откуда предположительно председатель Моссолита впервые увидел Коровьева как навязчивую галлюцинацию, и стал наизусть рассказывать этот кусок романа «Мастер и Маргарита». Потом повел туда, куда позже побежал Берлиоз, не подозревая, что Аннушка уже разлила масло. Потом мы брели по проливному дождю в сторону дома по Садовой. Как известно, прообразом нехорошей квартиры послужила квартира № 50 в доме № 10 по Б. Садовой улице, где Булгаков жил в 1921—1924 годах. Несколько лет назад, когда квартиру уже превратили в музей, я там была. Но тогда в ней еще жили люди. Это была коммунальная квартира, состоящая из нескольких комнат. Первая жена Михаила Афанасьевича, кстати, вспоминала, что в квартире № 50 жила женщина, которая стала прототипом Аннушки из романа. Мы подошли к подъезду и увидели парня и девушку – тоже промокших до нитки. Они спросили нас, живем ли мы здесь, или тоже пришли к Булгакову. Когда мы ответили, они посетовали, что не могут попасть в подъезд, потому что код, который им сообщили по секрету, наверное, уже поменяли. К счастью, тот, что был известен Шутову, оказался верным. Мы вошли в подъезд, и я обомлела. Все его стены были разрисованы самодеятельными художниками. Конечно, они изображали сцены из любимого романа. Рисунки перемежались цитатами и откровенными восторженными фразами по поводу таланта Булгакова. Мы поднялись на третий этаж и остановились у квартиры, где он жил. Она была чистенько покрашена, но сбоку, на косяке, была выбита щепа. Умирающий Булгаков вел дневник, в котором писал, что когда он умрет, гроб будут выносить сквозь узкую дверь, он не будет проходить, тогда его наклонят и нечаянно заденут косяк, от которого отскочит щепка. Говорят, что все так и случилось. Поэтому-то мы и увидели поврежденный косяк во время той экскурсии. Это многие десятилетия кто-то делал специально. Написала эти строки, засомневалась и полезла в интернет. И правильно сделала. Там нашла несколько другое изложение этой истории: «Булгаков умер зимой 1940 года от острой гипертонии. Перед смертью он сказал: «Я могу сказать, как это будет... Я буду лежать в гробу, и, когда меня начнут выносить, произойдёт вот что: так как лестница узкая, то мой гроб начнут поворачивать и правым углом он ударится в дверь Ромашова, который живёт этажом ниже». Всё произошло именно так, как он предсказал. Угол его гроба ударился в дверь драматурга Бориса Ромашова». Значит, я просто забыла. Наверное, тогда Шутов подвел меня к двери этого драматурга, и на ней был поврежден косяк. Шутов вообще по отношению ко мне все те дни занимался просветительской деятельностью. Я вспоминаю его по жизни с благодарностью.
Наступил ноябрь – два месяца учебы пролетели как ветер. Пришла пора мне возвращаться в родные пенаты. Аннушкин бойфренд Валера Асриянц повел нас в ресторан «Националь», который расположен в самом центре Москвы на пересечении улиц Моховой и Горького (теперь – Тверской), «шоб увидела, наконец, как люди путёвые отдыхают». Заказал всякой вкуснятины, в том числе красную икру, которую я тут же стала намазывать на черный хлеб, за что получила от него по первое число. Он ворчал, что сил у него уже нет ходить в людные места с невоспитанными дамочками, которые, кроме своего Мухосранска, в жизни ничего не видели. Свет в зале был приглушен, за роялем сидела хрупкая девушка и весь вечер играла классику. Люди тихо разговаривали. Было уютно и как-то по-настоящему – от того, что обслуживает вышколенный официант, что вкусная еда в красивых тарелочках и чашечках, что невозможно изумительная музыка, которую играет воздушная пианистка. Как-то все было эстетически выверено. И вдруг эту Божью благодать разорвал какой-то неприятный гул. Не только мы – все испугались. Стали смотреть в окна, которые выходили прямо на Красную площадь. И увидели, как в свете ярких фонарей по площади идут танки, ряд за рядом – легкие, потом тяжелые. И на них медленно садится пушистый снег. Так и отложилось в памяти: под звуки Первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского по Красной площади идут танки. И снег…Было 4 ноября, начиналась репетиция военного парада накануне очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
Глава 36
Перестройка, демократия, гласность!
В стране шла перестройка, но год 1986 оказался годом начавшихся потрясений. В конце апреля мы узнали об аварии на Черно;быльской АЭС. Из-за взрыва произошло разрушение четвёртого энергоблока этой атомной электростанции. Она была расположена далеко от нас, узнали мы о трагедии на следующий день, да и потом не вполне понимали, какая опасность распространяется по стране. Теперь давно известно, что энергоблок был полностью разрушен, и в окружающую среду попало большое количество радиоактивных веществ. В наши дни эта авария расценивается как крупнейшая за всю историю атомной энергетики и по количеству погибших и пострадавших, и по экономическому ущербу.
Мы искали на карте место, где она расположена, следили за новостями по телевизору, в которых сообщалось об этой трагедии. А то, что случилась трагедия, с каждым днем становилось все яснее, несмотря на то, что информацией со страной власти делились неохотно. Позже мы узнали, что в то время, как многие иностранные СМИ говорили об угрозе для жизни людей и на экранах телевизоров демонстрировали движение воздушных потоков в Европе, в Киеве и других городах Украины и Белоруссии проводились Первомайские демонстрации. Потом те, кто утаивал информацию, объясняли это нежеланием сеять панику в народе. Говорят, что Первый секретарь КПУ Щербицкий, организовавший проведение в Киеве первомайской демонстрации по указанию Горбачёва, даже привёл туда своих внуков. Беспечность царила и в Белоруссии. Как мне рассказывал уже упомянутый Борис Герстен, там не торопились потому, что авария случилась на Украине, не у них. А то, что некоторые белорусские города находились в непосредственной близости от Чернобыля, по-головотяпски в расчет не бралось.
Все случившееся, расползающиеся по стране слухи о масштабах катастрофы совсем не прибавляли уважения и к центральной власти, и к Горбачеву лично. Может быть, с этого времени и началось по отношению к нему глухое раздражение, отношение как к балаболу, объявившему перестройку и гласность, а по сути продолжавшему ту же самую политику придерживания информации. Она потом все равно вырвалась из тисков и беспощадно обрушилась на людей, но это случилось потом, несколькими годами позже. Больше, чем сам Горбачев, народ стала раздражать его жена – Раиса Максимовна – Райка, как ее называли. Она, не переставая мелькала на экранах телевизоров, во время встреч и бесед Горбачева с людьми вмешивалась в разговор. Люди как-то быстро решили, что Михаил Сергеевич у нее в подкаблучниках.
…Я уже давно почти полностью рассталась со своим бумажным архивом. Зачем он нужен, если любую статью, любую фотографию сегодня можно вытащить из интернета? Но до сих пор у меня хранится несколько журнальных вырезок из "Огонька" того времени. В годы перестройки его возглавлял Виталий Коротич. В короткий срок этот журнал стал самым популярным среди читающей публики Советского Союза. Каждый новый номер мы ждали с нетерпением, потому что знали, что получим очередную «бомбу». На страницах «Огонька» шло резкое осуждение сталинских репрессий, публиковались воспоминания людей, прошедших через ГУЛАГ. Были разоблачительные материалы и дня сегодняшнего. Например, «Огонек» опубликовал открытое письмо Гдляна и Иванова – тогдашних следователей по особо важным делам. Они только что закончили работать над "Узбекским (хлопковым) делом", где вскрыли огромную систему взяточничества и коррупции на самом высоком уровне. В деле были замешаны зять Брежнева Чурбанов, секретари ЦК союзных республик, генералы МВД, секретари обкомов и райкомов. В своем письме Гдлян и Иванов заявили о существовании в СССР организованной преступности, утверждая, что наиболее крупные фигуры привлечь к ответственности невозможно. Не всем нравились такие публикации. В 1988 году мы в редакции с негодованием обсуждали статью Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами», опубликованную в газете "Советская Россия". Эта статья, наоборот, резко осуждала перестроечный курс, направленный на очернение социализма и личности Сталина. Конечно, она казалась нам ретроградским воплем из прошлого
Что касается меня, то мне лично больше всего нравились статьи тех журналистов, которые писали в «Огоньке» материалы на темы культуры. Именно они возвратили нам имена многих забытых или никогда не печатавшихся в стране русских поэтов и писателей. Здесь, например, были опубликованы фрагменты биографий, дневники, письма, рассказы и стихи Н.Гумилева, М.Булгакова, Е.Замятина, А.Платонова, В.Шаламова, А.Солженицына и многих других.
Трудно переоценить деятельность Коротича и его журналистов. Они по праву носили имя «рупоров перестройки». Но трудно назвать в СССР еще хотя бы одно СМИ, которое бы сыграло такую разрушительную роль как «Огонек». Разрушительную в смысле убеждений и мировоззрения советских людей. После чтения очередного номера у меня в душе рождалась ярая ненависть к стране, в которой я родилась и выросла, а образцом для подражания становились страны Запада и Америка.
…Летом моя подружка Ольга К. решила выйти замуж за малоизвестного тогда молодого режиссера Рашида Н. (позже он снял фильм «Игла» с Виктором Цоем в главной роли). Молодежная тусовка проходила на даче. Сюда Ольга пригласила своих немногочисленных подруг, а Рашид – друзей.
Помню, что среди них были ребята из ленинградской группы «Алиса» и Александр Башлачев – один из представителей советского андеграунда. До того, как все напились, было все вполне благопристойно. Мы ели пересоленные шашлыки, запивая их сухим вином; разговаривали на «умные» темы, обсуждая кино и современную музыку, танцевали медленные танцы. Меня стал упорно приглашать некто (фамилию забыла) из группы «Алиса», но он пугал меня своим внешним видом. Счастья своего я не оценила и ушла на раскладушку под яблони, искренне сожалея о потерянном времени, о том, что вообще приехала на эту свадьбу. Иногда ко мне подходила Ира К. – другая моя подруга, она видела, что мне неинтересно, пыталась скрасить мое одиночество, но посидев немножко, убегала к компании. Тем более, что гуляние набирало силу. От «праздничного стола» толпа двинула в сторону сауны, одна из дверей которой выходила прямо в небольшой бассейн. Совсем, как в фильме «Любовь и голуби»: открывай дверь и падай в него. Что и делали. Особо громкий визг и хохот заставили меня повернуть голову. Прямо в мою сторону нагишом, прикрыв причинное место гроздью винограда, несся Башлачев. Помню, что он бегал среди деревьев - лохматый, возбужденный, очень напоминая сатира. А за ним - его почитатели. Впрочем, вскоре он угомонился, его уговорили взять гитару, и он стал петь свои песни, которые всех приводили в восхищение. Кроме меня. Филологический факультет Томского университета испортил меня основательно; я, кроме классического искусства, не воспринимала тогда ничего. Кстати, недавно в интернете посмотрела его стихи, и теперь они мне показались очень даже неплохими. Искренние, печальные, порой- философские. Парень, конечно, был большого таланта, но уже тогда мне показался надрывным и из тех, кто плохо кончают. К сожалению, так и случилось. Через два года он покончил жизнь самоубийством, выпав из окна восьмого этажа в Ленинграде. Ольгин брак тоже быстро распался – года через два-три. Сейчас она живет в Англии, держит художественный салон и о том браке, кажется, вспоминает, как о большом недоразумении. А Рашида недавно я увидела по телевизору. От озорного, обаятельного и худого парня ничего не осталось. Сплошной респект и поведение мэтра. Живет во Франции.
Год 1986-й был довольно успешным для меня в смысле работы. Все мои передачи замечались на летучках и получали хорошие отзывы от обозревателей. Особенно цикл передач, снятый на материале производственного объединения «Джетысу», выпускавшего около 300 моделей мужской, женской, детской обуви и в которое, кроме головного предприятия, входило еще четыре филиала в Алма-Ате, Алматинской и Талдыкурганской областях. В передачах шла речь о неэффективности производства, неконкурентоспособности выпускаемой продукции, невозможности из-за огромных размеров предприятия быстро перестраивать производство в соответствии со спросом, рынком и модой. Генеральным директором «Джетысу» тогда был Алекандр Ленчик. В доверительной беседе со мной он выложил все свои проблемы, а также то, как их можно было бы решить, имей он хоть какую-то самостоятельность. Я долго уговаривала его повторить все это в кадре, но он боялся. Все свое красноречие я употребляла на то, чтобы уговорить его, убежала в том, что настали другие времена, что его мысли будут встречены с пониманием, так как все партийные документы говорят о том же. Наконец, он решился и все сказал. Правда, потом, до выхода передачи в эфир, звонил мне и говорил, что,
вероятно, скоро будет безработным, что напрасно легкомысленно поверил уговорам женщины. Разговор вел как бы шутя, но чувствовалось, что он сильно переживает. После эфира, буквально на следующий день, его вызвали в ЦК. Там было совещание, на котором он – терять было нечего - обосновал свою точку зрения. После совещания он заехал ко мне на студию с цветами и корзиной всякой косметики. Благодарил меня. А немного позже я узнала, что его перевели в Москву в министерство легкой промышленности. Никаких выводов из этого делать не буду. Наверное, так совпало. Но я рада, что не сломала ему карьеру.
В 1986 году в экономической жизни страны появилось новшество – государственная приемка (госприемка). Предполагалось, что прием готовой продукции предприятий будет осуществлять независимая от предприятий государственная комиссия. По опубликованным данным, результаты ее были весьма плачевны, в конце 1987 года в стране не прошло госприемку 15-18% промышленной продукции. Помню, что одной-двумя передачами о работе госприемки отметилась и я. Надо сказать, что я порой совсем не понимала, о чем идет речь в таких передачах. Было ощущение какого-то метания из стороны в сторону. Из Центра шли все новые директивы и инициативы, а мы должны были реагировать на них своими передачами. В смысле, «поддерживаем и одобряем». Столько было нового и бестолкового, на что надо было откликаться и пропагандировать! Естественно, что передачи часто были просто формальными. Например, о белорусском методе на железной дороге, во время съемок которой меня чуть не сбил проходящий состав. Я начала свой стендап, когда поезд уже показался вдали, но решила, что успею закончить. Успела. Но потом буквально скатилась под откос, чтобы не быть задетой составом. Эта опасность была заметна даже в эфире. Моя мама посмотрела в Павлодаре эту передачу, а потом долго выговаривала мне:
- И стоило было кончать университет, чтобы лазить по путям! Другие сидят в теплых кабинетах. А ты! Тебя просто жалко. Бегаешь по рельсам, не глядя по сторонам. Когда-нибудь ты точно под поезд попадешь!
А зам. председателя нашего комитета по ТВ Гадильбек Шалахметов, посмотрев эту мою передачу, сказал на большой летучке:
- Задулина, конечно, крепкий журналист, но из этой ее передачи я так и не понял, в чем же смысл Белорусского метода.
Смешной человек, откуда ему было знать, что я и сама понятия не имела, о чем рассказываю в своей передаче. Откуда мне было со своим филологическим образованием понять смысл маршрутизации вагонов, или то, зачем надо убирать проводников с хвостовых вагонов, равно как и помощников машиниста?
Глава 37
А теперь – о декабрьских событиях.
17 декабря я шла на работу. Жила я тогда на квартире по улице Хаджи Мукана, в верхнем районе города, неподалеку от дороги, ведущей на Медео. Студия, как я уже писала, находилась практически на Новой площади, где стояло здание ЦК КП Казахстана. Это недалеко от места моего проживания. Подошла к площади. Чтобы попасть на работу, следовало пересечь ее по диагонали. И тут я увидела группы студентов, стоящих перед трибуной. Периодически они что-то скандировали на казахском языке. Я подумала, что
здесь собрали для какой-то надобности призывников и прошла мимо. Когда поднялась в кабинет, увидела, что окна в нем были открыты. На подоконниках сидели наши мужчины, смотрели на площадь и о чем-то переговаривались между собой. Они-то и рассказали мне, что на площадь вышли студенты, недовольные тем, что накануне вместо ушедшего на пенсию (по сути снятого с должности) Кунаева Горбачёв назначил в республику никогда не работавшего здесь до этого Геннадия Колбина, первого секретаря Ульяновского обкома партии. И вот участники этого митинга требуют вместо него посадить на должность главы республики представителя коренной национальности. Работать в тот день никому не удалось. Никто не хотел покидать своего места обозрения. В кабинете было холодно, но окно не закрывалось – все хотели смотреть, что будет дальше. А я ближе к вечеру этого дня должна была лететь в командировку. Мне светила квартира от Минмонтажспецстроя, и поэтому нужно было, выполняя договоренность нашего и их руководства, снимать промышленные объекты этого министерства сначала в Рудном, потом в Актюбинске. Командировка предстояла долгая – до самого Нового года, поэтому я решила уйти пораньше, чтобы собраться. Да и на площади становилось все более и более неспокойно. В какой-то момент толпа студентов как будто хотела разойтись, но подошли новые группы. Они слились вместе и побежали в сторону ЦК. Здесь их сдерживала цепь курсантов местного погранучилища. Атмосфера накалялась. Я решила, пока светло, быстро перейти через площадь и уйти домой. Из дому на аэропорт меня увез Анатолий У. Что дальше происходило в Алма-Ате я знаю только со слов очевидцев да из появившейся потом, после событий, информации. Все дни, находясь в командировке, я включала телевизор, но из Алма-Аты шли старые программы о дружбе народов, бесконечные танцы на площадях, летние фонтаны и музыка, музыка…Это было зловещим признаком. До Анатолия У. дозвониться я так и не смогла, а в редакции, когда я туда прозвонилась, ответили в том смысле, что не стоит задавать ненужных вопросов, приеду – узнаю. И всё. На самом деле с моим отъездом события стали разворачиваться стремительно. Я специально не занималась этим вопросом, поэтому повторю только общеизвестные в Казахстане факты.
Уже утром следующего дня на площадь перед зданием ЦК вышла молодёжь, возглавляемая активными национал-патриотами. С плакатами. Они гласили: «Требуем самоопределения!», «Каждому народу — свой лидер!», были и другие. Все они призывали к отставке Колбина, требовали избрать вместо него казаха или хотя бы русского, но казахстанца. Перед собравшимися иногда выступали некоторые из руководителей республики, пытаясь уговорить их разойтись, но их не слушали. Чтобы разогнать демонстрантов, к площади подтянули внутренние войска, а само здание ЦК охраняли курсанты, вооруженные саперными лопатками.
Если уговоры не увенчались успехом, то дали результат призывы подстрекателей. «Студенты» с криками бросились на штурм здания ЦК, пытаясь опрокинуть шеренги солдат, милиции и пограничников. Началась драка, в которой использовались колья, арматура, камни. Солдаты стали применять ремни и дубинки. Число погромщиков множилось. Попытки усмирить толпу оказались безрезультатными. Появились раненные с обеих сторон, и был убит дружинник — видеоинженер телевидения Савицкий... По другим данным, в тот день погибли от 10 до 150 человек.
По официальным данным, в те дни было задержано 8,5 тысяч человек, получили тяжёлые телесные повреждения около 2 тыс. человек, подвергнуты допросам в прокуратуре – более 5 тыс., а в КГБ — 850 человек. Отчислены из учебных заведений 309 студентов. К смертной казни по обвинению в убийстве Савицкого был приговорен 18-летний Кайрат Рыскулбеков. Затем смертную казнь ему заменили 20-летним сроком, но вскоре он погиб в тюрьме при таинственных обстоятельствах (якобы повесился на майке соседа по камере). Потом стали утверждать, что в момент убийства Савицкого Рыскулбеков был совсем в другом месте, а признание из него выбили следователи. И в камере он тоже не повесился, а его убили. Парень был посмертно полностью реабилитирован, а в 1996 году президентским указом ему было присвоено звание «Народного Героя». Мне трудно понять, за что? Хотя случаи, когда жертв превращают в героев, довольно часты. На мой взгляд, этот – из их числа, потому что непонятно, о каком геройском поступке тут может идти речь?
В современном Казахстане события декабря 1986 года характеризуются как жестоко подавленное тоталитарным режимом демократическое народное выступление. Однако многим и до сих пор не ясно, кто был инициатором волнений, настоящим кукловодом. Сначала в этом винили Кунаева и его окружение, потом – Назарбаева, потом даже – Кремль. Многие документы, касающиеся декабрьских событий, так до сих пор и не опубликованы. Нет точных данных о количестве жертв и пострадавших. И это несмотря на работу нескольких комиссий по расследованию.
Что касается Колбина, то он продержался в Казахстане около трех лет, и его преемником стал Нурсултан Назарбаев.
Как я уже писала, на следующий день после начала декабрьских событий я улетела в командировку до самого Нового года «зарабатывать квартиру». А его я очень хотела отметить с Анатолием У. Самолет мой из Актюбинска прилетал днем, он успевал меня встретить, вечером нас ждала компания друзей. Но 31 декабря на Алма-Ату с утра улегся густой туман, и все рейсы до лучших времен отменили. Я со своей съемочной группой с утра загорала в аэропорту Актюбинска и надеялась все-таки, что ближе к вечеру распогодится. Лететь было часа два, я все равно успевала. Рядом с нами дожидалась рейса большая группа летчиков, которые улетали на праздники домой. Но его отменяли и отменяли, а время бежало и бежало…В то время мобильных телефонов не было. Как мне потом рассказал Анатолий, в справочное аэропорта дозвониться было невозможно, поэтому он не знал, когда ждать мой самолет. Раза два он даже мотался из города в аэропорт, чтобы на месте выяснить ситуацию, но никто ничего определенного сказать не мог. Новый год он отмечал в компании своих друзей без меня. А я, проклиная свою невезучесть, сидела в зале ожидания и вела кислую беседу с летчиками. Когда до Нового года остался час, они выяснили, что рейс не полетит как минимум до утра. Рядом стояла ведомственная гостиница для работников аэропорта. Они быстро устроились там и забрали нас с собой. Через несколько минут в номере уже было все, что нужно для праздника: елка, которую притащили из вестибюля, шампанское и шикарный стол – с тушенкой, другими консервами, конфетами и фруктами. Достали стаканы и кружки. Тут же кто-то включил мигающий телевизор, сквозь шум донесший до нас бой московских курантов, и под крики «ура» все сдвинули «бокалы». Мужчины, не доехавшие в ту ночь до своих жен и невест, от души дарили мне свои галантность и внимание! Они угощали меня конфетами, без устали приглашали танцевать, говорили комплименты, произносили
тосты. Потом вместе с соседями из других номеров орали в коридоре, поздравляя всех и вся с наступившим годом новых надежд. А потом пошли на улицу. Как это в песне поется: «Снег кружился и таял»? – В ту ночь он не таял, просто медленно падал и укладывался в сугробы, которые под светом фонарей блестели словно бриллиантовые. Большой компанией мы пошли на горку, а потом они где-то достали санки и катали меня. Была чудная безветренная ночь, они лепили из снега какую-то жуткую снежную тетку и говорили, что эта Снегурочка – я. На морозце всем стало совсем весело. Никто из нас так и не лег спать до самого утра. А ранним утром самолет поднял нас на небо и вскоре опустил прямо на землю. Прямо в самую что ни на есть Алма-Ату, которая еще спала сном младенца. Было 1 января 1987 года. Исторический для меня год. В том году у меня родилась дочь…
Первые месяцы наступившего года ознаменовались разоблачительными статьями в газетах «Казахстанская правда» и «Огни Алатау» об ошибках и злоупотреблениях служебным положением прежнего руководства республики. Помню, например, статью о «детском доме» - архитектурной новинке в центре города – высотном жилом доме, квартиры в котором предназначались деткам высокопоставленных родителей. Тогда мы еще не были такими циничными людьми и положительно реагировали на них. Сейчас я понимаю, что это была простая «заказуха»: сдать какую-то компрометирующую информацию, чтобы прибавить очков Колбину – такому честному и принципиальному. По городу поползли слухи о том, что он ездит на работу на общественном транспорте, как обычный покупатель приходит в магазины, чтобы все болевые точки жизни простых людей видеть своими глазами. Вряд ли это было правдой, но простые люди хотели видеть таким своего первого руководителя.
Глава 38
Кляуза
Самым страшным обвинением после декабрьских событий считалось обвинение в национализме. За это можно было лишиться и должности, и авторитета. И вот, сама того не подозревая, я стала инициатором того, что именно с такой формулировкой чуть не слетел с должности вполне порядочный человек – Сагат Ашимбаев – наш зам.председателя комитета по телевидению. Дело было так. С Сагатом Ашимбаевичем, человеком интеллигентным в традиционном понимании этого слова, у меня отношения были прекрасными. Он часто хвалил меня на общих студийных летучках - вот этим решил воспользоваться какой-то подлец. Как-то ко мне подошла режиссер Светлана Я. и сообщила, что обо мне говорят, будто я отправила в ЦК письмо, в котором обвиняла Ашимбаева в национализме. Я обалдела. На все мои вопросы она отвечать отказывалась, говорила, что узнала об этом под большим секретом, что Сагат ходит как в воду опущенный после разборок в ЦК…Наконец, она назвала имя той, кто ей поведал эту страшную тайну. Я побежала к ней, но она наотрез отказалась, убеждая меня, что С.Я. просто наврала. За Светкой такое водилось, поэтому я успокоилась. Но вечером снова и снова прокручивала полученную информацию в голове, и она все меньше казалась мне выдумкой. Вспомнила, как при последней встрече я, широко улыбаясь, поприветствовала Ашимбаева, а тот едва кивнул в ответ. Тогда я решила, что он погружен в какие-то свои мысли, но теперь поняла, что этот холод был совсем иного свойства. И, не придумав ничего лучшего, я решила идти к нему на прием.
В приемной он держал меня долго, в кабинет к нему приглашались все, кто пришел даже позже меня. Наверное, надеялся, что я не выдержу и уйду. Я не ушла. Наконец, мне разрешили войти. И я сказала ему примерно так:
- Сейчас я скажу Вам одну вещь. Вы знаете, скоро я стану матерью и очень погружена в это свое состояние. Настолько, что совсем не обращаю внимания на то, что творится вокруг. И вдруг вчера мне прямым текстом говорят, что от моего имени в ЦК ушел донос, в котором я обвиняю Вас в национализме. Если сейчас Вы мне скажете, что это сплетня, я встану и извинюсь перед Вами за то, что отняла у Вас время, но если нет, то очень прошу указать, кому оно попало, потому что намерена доказать, что не делала этого.
Сагат ошалело смотрел на меня. Но настороженность в его лице по мере моего страстного монолога исчезала – наоборот, на лице появилась улыбка. Было видно, что он мне верил:
- Вы написали на меня донос? Первый раз слышу. Успокойтесь. Хорошо, что Вы зашли. Вот здорово, что Вы готовитесь стать матерью. Никого не слушайте, занимайтесь своими делами.
- Точно? – еще раз спросила я.
- Точно, - ответил он и закрыл тему. Но меня еще долго не отпускал, мы говорили с ним о книгах, он был большим их любителем, вообще, интеллектуалом. Помню, в тот раз ему понравилась употребленное мною выражение о том, что три случайности – это уже закономерность. Он попросил повторить и не постеснялся тут же записать его в блокнот. Простились мы с ним тепло.
И только несколькими годами позже я узнала, что письмо все-таки было, и именно за моей подписью, но Сагат решил скрыть от меня правду. Может, пожалел меня, а, может, решил больше не возвращаться к этой теме, раз уж ему, похоже, в тот раз и так «простили». До сих пор не знаю, кто был тот человек, который, видя наши добрые отношения, решил воспользоваться ими и, чтобы больнее было Сагату, подписался именно моей фамилией. Конечно, нет дыма без огня. После декабрьских событий, которые честные казахи воспринимали как трагедию, он на общей летучке обронил сочувственную фразу о молодежи, которая попала под жернова недобросовестных политиков. Нашелся «добрый человек» и дал ей ходу. Сагат Ашимбаев умер в 1991 году в возрасте 44 лет, когда стал уже Председателем комитета по ТВ и РВ. Сразу после путча. Помню, что и тогда на него навешали собак за то, что он не осудил путчистов. Хотя в Казахстане их не осудил в первые дни никто из официальных лиц. Бедный Сагат Ашимбаевич, вы были человеком с больной совестью, как-то очень уж все принимали близко к сердцу…
Глава 39
Материнство
…В апреле 1987 года я получила квартиру. Кончилось хождение по съемным квартирам. Дом был новый, в верхнем районе города, с балкона моего третьего этажа были видны горы. В какой-то из дней мне позвонили и сказали, что можно приехать за ордером и ключами. Я объявила хозяйке, что съезжаю. Игорь – мой приятель-помог мне перевезти вещи – Анатолий У. жил в горах, там строилась какая-то их лаборатория. Все жильцы дома разобрали ключи и разъехались, так как в доме еще не подключили свет, а мне идти
уже было некуда. Игорь занес вещи и уехал. А я осталась. Эту ночь в пустом многоквартирном доме я запомнила на всю жизнь. Оказалось, что замок от входной двери у меня закрывается только снаружи, а изнутри просто «прокручивается». Пришлось спуститься вниз и проволокой закрутить дверь, чтобы никто не смог войти в подъезд. Потом забаррикадировала дверь своей квартиры. Мебели еще никакой не было, я устроила себе лежанку на полу, обложилась книгами и стала читать. Когда стало темно, зажгла свечи, которыми предварительно запаслась. Ночью стало не просто страшно, а жутко. В полной темноте я спать боялась, все прислушивалась к таинственным шорохам. Боялась уснуть и с горящими свечами – вдруг наделаю пожара! И тогда я придумала поставить их в эмалированный таз, который у меня был. Теперь спать было безопасно. В общем, превозмогая страх, я тщетно пыталась заснуть, но это удалось не сразу. Страха я натерпелась по первое число. Зато утром проснулась от яркого солнца, которым была наполнена моя собственная квартира. Я собралась и ушла на работу, а когда вернулась, увидела, что некоторые жильцы уже заехали в свои квартиры. Еще через пару дней подключили свет.
Я была беременна, и поэтому с удвоенной энергией, не дожидаясь ничьей помощи, стала обживать квартиру, покупать и завозить мебель. И довольно быстро она приобрела вид уютный и жилой. Правильно сделала, так как чуть позже мне пришлось много времени провести в больницах и даже институте акушерства и гинекологии. Меня выпускали «на отдых» дней на 15-20, потом я снова возвращалась. 8 сентября на свет появилась моя долгожданная дочь Настя. Начался новый этап в моей жизни.
Мне кажется, я была хорошей матерью, очень ответственной, но страшно испуганной. Помню, что больше любви к своему ребенку я испытывала страх за нее: оттого, что сделаю что-то не так, смогу навредить ей. Помню сон, который преследовал меня первые месяцы: она, укутанная в пеленку, падает с кроватки и катится по полу. Я бегу за ней, хватаю ее на руки и вижу, что она не дышит. В ужасе просыпаюсь. Этот сон буквально выматывал меня. Когда Насте исполнилось 40 дней, я улетела в Павлодар и несколько месяцев жила у родителей. Жизнь в стране уже как-то разлаживалась. В магазинах исчезали продукты, да и детское питание нужно было доставать, а в молочную кухню за детским кефиром - идти ни свет, ни заря. Хорошо, что я была кормящей матерью, молоко у меня было, и я растянула этот процесс до 1 года и 4 месяцев.
Глава 40
Спитакское землетрясение
На работу снова вышла летом 1989 года. А зимой 1988-го случилось Спитакское землетрясение, во время которого за 30 секунд была разрушена почти вся северная часть Армении. Сила толчков достигала 9 и выше баллов. Погибли десятки тысяч человек. Помню, что Горбачев, находившийся в тот момент в США, прервал свой визит и отправился в разрушенные районы Армении. В республику прибыли Николай Рыжков и тогдашний министр здравоохранения Евгений Чазов. Вся страна была в шоке от этой новой напасти. 10 декабря в СССР объявили день траура. А потом шок испытали и мы – алмаатинцы.
Стало известно, что масштабные разрушения оказались возможными потому, что в Армении повсеместно нарушалась технология строительства жилья, рекомендованная для сейсмически опасной зоны. Не соблюдались, к примеру, технические нормы соотношения песка и бетона, поэтому блочные дома от сильного толчка не просто собрались, как карточные домики, а еще и рассыпались. Что касается Казахстана, то здесь была тоже одна на всю республику сейсмически опасная зона. И зона эта - Алма-Ата, в которой по оценкам специалистов сила землетрясений может достигать 9 и выше баллов. Даже в Капчагае, находящемся за 70 км от города, максимальная сила толчка уже снижалась до 7 баллов. Все эти знания умножали печаль жителей столицы. Некоторое время темой передач главной редакции пропаганды, в которой я работала, стала тема землетрясения и того, что произойдет с нашим городом, если природа не пожалеет его. А рано или поздно это все равно случится, ибо горы, у подошвы которых лежит Алма-Ата, - молодые, - это раз. Периодичность землетрясений в Алма-Ате - порядка 100 лет, - это два. Последнее катастрофическое землетрясение было здесь в 1887 году – значит ждать беду можно в любой момент. Помню, что тогда впервые мы стали устанавливать камеры ПТС (передвижная телевизионная станция) в разных точках города и устраивать дискуссии на улицах. Люди выкладывали факты, а инженеры-строители и ученые-сейсмологи, наморщив лбы, комментировали их в студии и делились своей информацией, которая подтверждала, что в нашем датском королевстве тоже не все благополучно. Город стоит на разломах, при строительстве его микрорайонов также нарушалась технология, повсеместно нарушена и плотность застройки города. Это означало, что даже если ты успел выскочить из дома, не факт, что спасешься. Во дворе тебя могут убить падающие с верхних этажей раскачивающихся зданий арматуры и блоки.
С тех самых пор к моим страхам добавился еще один. Тем более, что через несколько лет Алма-Ату тоже стало часто потряхивать. Горы, такие красивые и даже ошеломительные, у подножия которых уместился этот чудесный город, меня больше не радовали. Лучше бы их не было! Помню, однажды землетрясение застало меня во второй половине дня, дома. Я собиралась идти в сад за дочерью. И вдруг дом содрогнулся. Потом сказали, что это было 5 баллов. Я знала, что следом за первым может быть другой, гораздо более сильный толчок, поэтому людям, живущим выше второго этажа выбегать из квартир не рекомендовалось. Лестничные пролеты – первое, что рушится при сильном землетрясении. В Ленинакане так погиб целый НИИ, сотрудники которого выскочили на лестницы и устремились вниз. Тут последовал удар чудовищной силы, лестничные пролеты обрушились, и их там всех перемололо. Поэтому при толчке следует встать под «несущую» балку и так дожидаться окончания землетрясения. Я открыла входную дверь и встала в дверном проеме. И тут увидела, как мимо меня бегут соседи. Из всех квартир, со всех этажей. Сначала я закричала им, что нельзя бежать, надо оставаться дома, под балкой. Но на меня никто не обращал внимания: люди выбегали и выбегали. Я осталась одна в подъезде. И тогда вдруг общий психоз подействовал и на меня. Я тоже сорвалась с места и бросилась вниз. В общем, если бы и правда был второй толчок, то я, такая грамотная и начитанная, полетела бы в тартарары. Когда я прибежала в детский сад, то увидела, что детишки гуляют на участке. Воспитательница сказала, что землетрясения они не почувствовали. Вообще, страшно было уходить на работу, оставляя ребенка на другом конце города и понимая, что, в случае нужды, ему никто не поможет.
Периодически Алма-Ату вдруг начинали наполнять слухи о том, что через три дня будет сильнейшее землетрясение. И хотя все до одного знали, что его так запросто предсказать нельзя, все-таки поддавались панике. Съезжали с квартир на дачи, уезжали из города. Милиция говорила, что в такие дни было раздолье для воров-домушников. Помню, как году в 93-94- и мы решили спрятаться от ожидаемого землетрясения у родителей моей коллеги в частном секторе. Мы там ночевали всем табором. Ничего, конечно, не случилось. Слава Богу, не случилось его и до сегодняшнего дня. Кстати, тот факт, что
столица Казахстана расположена в сейсмически опасной зоне, стал одной из причин переноса ее в Целиноград. Но это случится после развала СССР.
Глава 41
Не жизнь, а сплошная политика
1989-1990 -е годы прошли под эгидой съездов народных депутатов СССР. О! Это было настоящее зрелище. Куда там до него голливудским блокбастерам! Телевизор в редакции работал с утра до вечера, и нам трудно было отрываться от него, чтобы хотя бы слегка поработать. По-моему, к экранам тогда прилипла вся страна. Таких съездов и таких ярких личностей на их трибунах мы не видели никогда. С одной стороны, Анатолий Собчак, Евгений Евтушенко, Алесь Адамович, Юрий Черниченко, Борис Ельцин, а с другой –«послушное большинство» делегатов. Лидером демократического крыла стал академик Андрей Сахаров.
Тогда я увидела его впервые и, признаться, была разочарована всем его внешним видом и манерой говорить: длинно, монотонно, с излишними подробностями. Помню, что когда он начинал говорить, я испытывала нечто, похожее на муку, всё ждала, что вот-вот и его начнут закрикивать, засвистывать и захлопывать. Так и случалось. Зато другие «демократы» выступали ярко, резали «правду-матку» невзирая на лица и звания. После внезапной смерти академика Сахарова 14 декабря 1989 года лидерство у радикалов стало принадлежать Борису Ельцину, которого мы тогда все обожали.
Их критике вскоре стал подвергаться весь горбачевский курс, в первую очередь, провалы в экономике. А экономическое положение в стране и правда находилось на грани глубокого кризиса, все более ощущался товарный дефицит. С прилавков исчезли мыло (даже хозяйственное), соль, стиральный порошок, зубная паста, молоко, обувь, постельное белье. Пройдет совсем немного времени и покупать все это мы будем по талонам.
На протяжении 1989 года конфликт между Горбачевым и радикалами углублялся. Последние уже выступали против СССР, против социализма, против партийной монополии. А на 2 съезде они же выступили за отмену шестой статьи Конституции, провозглашавшей руководящую роль КПСС. Правда, отменить ее удалось только на следующем, III Съезде народных депутатов, состоявшемся весной 1990 г. Тогда же Горбачева избрали Президентом СССР.
В июле 1990 г. Прошел последний - XXVIII съезд КПСС, на котором начался массовый выход демократов из ее рядов. Стали образовываться новые партии. На Горбачева жалко было смотреть. На всех съездах он лавировал между оппозицией слева и справа, пытался удержаться на «центристской» позиции. В общем, вы понимаете, что из-за таких телешоу огромной стране работать было некогда.
Дома телевизор у меня тоже не выключался. В кухонном дверном проеме висели качели, на которых развлекалась дочь, пока я готовила поесть. Дочь воленс-ноленс тоже была вынуждена смотреть все съезды и политически развиваться. Как-то, посмотрев очередные новости, она обратилась ко мне:
- Мама, а плавда, сто под Семипалатинском вылосла бомба – больсая, как лепка (репка)?
Вот так.
Глава 42
Я «предприниматель»
К середине 1990 г. разрешили уже частную собственность на средства производства. Если на первом этапе перестройки были попытки просто улучшить социалистическую систему,
то теперь уже начинался демонтаж основ социализма. У нас появились первые предприниматели. В то же время продолжалось падение жизненного уровня людей. Полки магазинов пустели, а цены в частной торговле были недоступными для всех, кто жил на зарплату. Поскольку мы с дочерью жили вдвоем, я всерьез озаботилась тем, как подработать, потому что денег, что платили на государственном телевидении, стало катастрофически не хватать. И придумала я создать интеллектуально-развлекательное телекафе-передачу с названием «Своя компания». Утвердить заявку не составило труда. Наша контора потихоньку опускалась в хаос, правда, пока еще слегка организованный. Сотрудники уже учились переходить на подножный корм, потому что зарплата или таяла, или ее вовсе не платили. Первая передача по моему замыслу выглядела так. Я нахожу в центре города частное уютное кафе, договариваюсь с его руководством о том, что раз или два в месяц здесь мы пишем телепередачу. Накануне в кафе открывается продажа входных билетов. Купившие билеты гости становятся не просто отдыхающими в этом заведении, но и участниками передачи. Для первой я организовала показ мод, выступление оперного певца, знакомство с «Раисой Максимовной» (тогда проводились конкурсы двойников, и жительница Алма-Аты стала победительницей одного московского конкурса, выйдя перед зрителями в образе Горбачевой. Она и правда удивительно была на нее похожа, точно схватила манеру держаться, говорить, и, поскольку была модельером, надевала стильные костюмы – ну как пить дать жена Президента). У каждого «артиста» была своя задача. Но фишкой все-таки были не они, а розыгрыш лотереи. Поскольку входные билеты были достаточно дорогими, я решила, что половина выручки должна возвращаться посетителям. Кухня ресторана готовила пирожные по их числу. Пирожные на тележке в нужное время вывозили в зал, и гости разбирали их для себя. Победителем объявлялся тот, кто находил в своем пирожном недорогое колечко. Именно ему торжественно вручался этот солидный приз. Оставшуюся половину от входных билетов я делила с рестораном. А из своей половины рассчитывалась (наличными, естественно) с приглашенными и своей съемочной группой. Я старалась не жадничать, чтобы люди всегда хотели работать со мной. Оставшихся денег мне все равно хватало – во всяком случае за один вечер я зарабатывала больше, чем мне платили за месяц в родной конторе. Кстати, выручкой со мной делился еще и Володя Ф. – директор частной галереи «Тенгри-Умай», которому я разрешила в день записи открывать в ресторанчике лавку по продаже украшений из самоцветов – авторские работы художников.
Я нашла в центре Алма-Аты ресторан; по-моему, он назывался «Шолом алейхем». Его владелицей была Софья Н. (потом узнала, что в народе ее успели прозвать Сонькой-золотой ручкой). Я все ей честно и четко разложила. Ей это выгодно тем, что, кроме выручки от заказов блюд (в стоимость входных билетов они не входили), она имела наличные от программы, плюс название ее кафе постоянно мелькало в эфире. Идея ей понравилась. Но в день записи, когда техника уже стояла в зале, когда входные билеты все были разобраны, когда мои артисты уже переодевались в подсобке, она позвала меня к себе в кабинет и цинично заявила:
- Тебе нужны деньги. Пожалуйста, зарабатывай. А мне нужно, чтобы в лотерею выигрывал тот, на кого я тебе укажу заранее. Сегодня это будет Нагима и она назвала фамилию заслуженной артистки, певицы, которую ждала у себя в ресторане.
Я такого поворота не ожидала и притухла. Понимая, что если прямым текстом откажусь, то могу сорвать дело и оставить без заработка много людей, я сделала вид, что согласилась, но решила, что розыгрыш все равно сделаю честным. А потом в это кафе я больше ни ногой.
Кажется, и правда было интересно. Гости сердечно встречали артистов, потом все свободно общались между собой, рассказывали друг другу о себе. Мне понравилась одна молодая пара студентов. Было видно, что парень за последние деньги купил себе и своей избраннице входные билеты. Я искренне желала, чтобы выигрыш достался им. В это маленькое и уютное кафе и правда пришла Нагима, вела себя с людьми просто. Мне кажется, она даже не догадывалась о том сюрпризе, который решила сделать ей хозяйка ресторана. Время шло, и я с тоской ожидала скандала, но все равно выигрыш решила отдавать тому, кому и правда повезет. На мое счастье эта Соня упилась. Самым натуральным образом. Напробовалась за каждым столиком, а потом уснула у себя в кабинете. Я быстренько провела розыгрыш лотереи. К сожалению, оправдалась поговорка о том, что «денежка к денежке». Заветное пирожное досталось не студентам, а одному «крутику», который выигрыш тут же потратил, купив своей даме какое-то дорогущее колье у Филатова. Все шумно поздравляли победителей, а я по- быстрому рассчиталась с зам. директора ресторана, рассчиталась со своими артистами и помощниками, свернула технику и уехала. Больше в этот ресторан я не приходила. После монтажа передача получилась славной и доброй. Чем-то она напоминала идущие сейчас по «культуре» программы «Театр +ТВ».
А со второй передачей чуть не вышла осечка, но помог… Бог. Ее я заранее заявила в эфир. До выхода оставалось две недели. Я снова нашла выступающих, нашла частное кафе- правда, теперь уже в микрорайоне. Директором его был совсем молоденький парень-казах, который, заполняя какие-то бумаги для меня, в графе: «форма собственности» написал: «калективная». Воистину, наступали другие, лихие времена. Зато он не просил меня жульничать – и на этом спасибо. Проблема возникла там, откуда не ждали. Это кафе было значительно больше первого, и входных билетов мы напечатали тоже много. Лотерейный выигрыш обещал быть большим. Но дней за пять до записи директор ресторана позвонил и сообщил, что билеты не продаются. Передача, а главное – эфир, были под угрозой срыва.
Надо сказать, что у меня тогда был приятель-бизнесмен – Мурат М. Накануне мы встретились с ним и посетовали друг другу на незнание иностранного языка. Он, как и я, учил в институте немецкий. Пришли к выводу, что, если начинать посещать курсы, то лучше индивидуальные. Я сказала, что преподавателя хорошего бы нашла, но платить нечем. Он сразу ухватился за эту идею: дескать, платить буду я, а ты найди преподавателя. Будем заниматься у тебя дома. Я согласилась. В тот день, когда я узнала, что билеты не продаются, я позвонила ему и предупредила, что первое занятие завтра. Он обещал подъехать. Помню, что я тоске пришла домой и все никак не могла придумать, что же мне делать, выхода не виделось. Видимо, я и правда была в отчаянии, потому что опустилась на колени и просто стала разговаривать с Богом. Я соглашалась, что таким образом подрабатываю, но не роскошествую же, говорила я ему. И потом я даю заработать другим людям, которые тоже ждут этой передачи.
- А если тебе, Господи, не нравится такой мой способ зарабатывать деньги, то я больше не буду. Обещаю. Дай только возможность провести эту передачу.
Так я поговорила с Богом, даже поплакала. Потом встала и начала заниматься домашними делами. Минут через 40 в дверь позвонили. На пороге стоял взмыленный Мурат.
- Я не опоздал? – спросил он.
- Куда?
- На занятия.
- Так они же завтра.
Делать нечего, я предложила ему чая, и он стал мне рассказывать:
- Представляешь, я весь день знал, что эти занятия завтра, а вот час назад мне как будто в голову кто-то стал вкладывать: езжай на занятия, а то опоздаешь. Я и приехал.
- Странно, - ответила я.
Он заметил, что я не в настроении, спросил, в чем дело. И я рассказала ему все. О передаче, ее смысле, о том, что билеты не продаются, а значит, запись ее срывается. Он внимательно выслушал меня, а потом и сказал:
- А знаешь, я, наверное, помогу тебе. Мне надо проводить презентацию своей новой фирмы. И это даже хорошо, что она состоится в такой форме. Я выкуплю у тебя все твои билеты.
Я не верила своим ушам. Вы можете думать, что хотите, а я точно знаю, что это мне Бог помог. Именно он вложил в голову Мурата мысль, что ему надо ехать ко мне, чтобы услышать о моей проблеме.
Передача прошла удачно, без нервов. Все остались довольны. Но я, как и обещала, больше такой подработкой не занималась.
Глава 43
Казахстан – многонациональное государство
…У меня сохранился один исходный материал - интервью с людьми, снятые в то время на улицах Алма-Аты. Удивительно смотреть, что несмотря на трудные времена, алмаатинцы еще не шарахаются от микрофонов, наоборот, хотят остановиться и порассуждать. Многие верят в то, что надо потерпеть, и все наладится, верят в свою большую страну. Они рассказывают о несправедливостях, с которыми сталкиваются в жизни, говорят, что надо ликвидировать спецпайки и спецраспределители. А главное, они еще верят, что к их голосу кто-то прислушается, что все еще изменится к лучшему. Если бы они знали, через что им придется пройти в ближайшее время…
Год 1990 – й ознаменовался еще и массовыми межнациональными конфликтами. Один из них случился совсем близко от нас – в Киргизии - так называемая Ошская резня, начавшаяся между киргизами и узбеками из-за земли, а также потому, что жившие в Киргизии узбеки потребовали для себя автономии. А из самого Казахстана стали уезжать люди разных национальностей, в первую очередь немцы. К этому времени Берлинская стена уже пала, и недалек был день объединения двух Германий. Казахстан даже сейчас считается полиэтническим государством, а тогда в нем проживало более 100 наций и народов. Я написала заявку на цикл передач, в которых предполагала рассказывать о диаспорах – их культуре, быте, о том, как они появились на территории республики, а также о том, что нас всех объединяет. Я очень опасалась межнациональных распрей в Казахстане, поэтому думала, что такие передачи помогут сохранить стабильность в республике. Заявку мою одобрили. Сначала передачи назывались «Мы эхо друг друга», позже – «Соотечественники».
Я хотела в них предоставить трибуну представителям некоренной национальности, дать им возможность заявить о себе. Тем более, что такое желание просыпалось повсеместно. Люди много лет жили с заткнутыми ртами, особенно те, кого принято называть «репрессированными народами». Что касается лично меня, то я слишком долго жила с искренним убеждением, что в СССР все народы равны просто потому, что воспитаны на
одних и тех же ценностях. Но иногда жизнь подсовывала примеры, которые совсем никак не вписывались в это мое убеждение. Помню, однажды я возвращалась с дачи, до остановки было неблизко, нужно было перейти большое поле подсолнечника. Я увидела, как среди его зарослей ловко орудует мальчишка лет 13-ти – турок или чеченец, точно уже не помню. Он посмотрел в мою сторону и, ни грамма не смущаясь, продолжил воровать подсолнухи. Я не выдержала и пристыдила его. Он не обиделся, а как дитю неразумному пояснил мне, что красть стыдно только у соседа, а у государства – нет. У государства надо воровать, и чем больше, тем лучше.
- Тебя дома так учат? – спросила я.
-Да, - ни грамма не смутился он.
Тогда я еще не понимала, что наша великая Родина не для всех была матерью. Для многих своих граждан она в образе государства была пострашнее самой жестокой сказочной мачехи. И чего с ней было церемониться? Я долго не могла понять причину русофобства у многих народов после того, как Союз развалился. Потом поняла: главная из причин та, что именно с русским народом связывали всю жестокость государства по отношению к его гражданам.
Как-то ко мне на передачу пришли старики-турки. Я привыкла, что люди старшего поколения всегда в таких случаях надевают свои медали и ордена. У этих пиджаки были даже без орденских планок. А на мой вопрос «почему», они с горечью стали говорить о том, что те из них, кто эти ордена когда-то и имел, …выбросили их в знак протеста, когда узнали, что, пока воевали на фронте, их семьи были изгнаны из родных мест и вывезены в голые степи Казахстана. С тех пор они считают, что у них нет родины. Впрочем, и воевали-то они недолго, потому что были сняты с фронта за пятую графу и отправлены вслед за своими родственниками.
Подобные истории рассказывали и греки. Запомнилась одна. О спецкоменданте Колесникове, который не отпустил мать моего героя-грека в соседнее поселение к умирающей сестре. Они были спецпереселенцами и должны были отмечаться, когда пересекали черту разрешенной для жизни территории. Тогда он добавил:
- Хорошо, если в спецкомендатуре работал казах. По своей лени или природной доброте он не старался добросовестно выполнять инструкции и обязанности «надсмотрщиков», но горе, - если русский. Эти из кожи вон лезли.
Увидев мое огорченное лицо, он попытался успокоить меня, сказав, что все уже в прошлом, что русских они любят за справедливость, у многих казахстанских греков жены русские и т.д. Я видела, что это была сказка в пользу бедных.
После одной из передач я до самого ее отъезда в Грецию поддерживала отношения с одной величественной старухой - гречанкой, которую звали…Клеопатра Адамовна. Эта самая Клеопатра Адамовна до глубокой старости работала главным бухгалтером в одном из министерств, имела хорошую квартиру в центре Алма-Аты и жила совсем одиноко.
В 1937 она была впервые арестована как дочь «греческо-подданного», тоже репрессированного. Годы первого срока считала своими университетами, потому что сидела с женами, чьи мужья входили в партийную элиту страны. Они взяли на себя обязанность учить девчонку литературе, истории, математике. А после второго срока она
дала себе слово никогда замуж не выходить, подозревая, что второй срок – не последний. Она видела, как страдали в зонах матери, не зная, что стало с их детьми. В конце 90-х годов Клеопатра Адамовна уехала в Грецию. Сказала, что в тюрьмах сидела за то, что гречанка, поэтому имеет полное право умереть в этой стране. К сожалению, все ужасы, оставшиеся в памяти переселенцев и пересказанные ими своим детям, творились от лица «старшего брата».
Только не надо говорить о том, что так же беспощадно уничтожались режимом представители и даже целые сословия русского народа. Я это знаю. И все об этом знают. Только мы до сих пор не знаем или почти не знаем о трагедии малочисленных народов, несмотря на то, что они тоже граждане нашего обширного федеративного государства. Не оккупанты, не завоеватели, а так же, как и мы, с незапамятных времен живущие на территории нашей страны. Давно не заглядывала в школьный учебник по истории, может, хоть сейчас им посвящен хотя бы один параграф?
Глава 44
Учим казахский язык
В 1989 году в Казахстане началось объединение и политизация экологических движений. По инициативе поэта Олжаса Сулейменова возникло антиядерное движение «Невада-Семипалатинск», выступающее за прекращение испытаний ядерного оружия на Семипалатинском полигоне. Начали консолидироваться другие движения - «Адилет», «Мемориал». В 1990 году на учредительной конференции в Алма-Ате оформилось гражданское движение «Азат». Осенью 1989 года Верховный Совет республики принял Закон Каз ССР о языках. Государственным языком объявлялся казахский, а русский получил статус языка межнационального общения. Перевод делопроизводства на государственный язык должен был быть завершен к 1995 году. В дополнение к Закону в том же 1989 году была принята Государственная программа возрождения казахского языка, предусматривающая поддержку, в первую очередь материальную, языка. По стране стали повсеместно создаваться курсы по изучению казахского языка, печать широко пропагандировала знание государственного языка. Такие курсы были созданы и у нас на телевидении, сначала я стала посещать их, но через пару месяцев поняла, что моя неспособность к изучению иностранных языков распространяется и на казахский. И бросила. Вскоре курсы закрылись.
А вообще же Закон о языках наделал много переполоха среди русскоязычной части общества. Создавать себе дополнительный дискомфорт никто не хотел. Люди жизнь проживали, практически не ощущая на себе того, что проходит она в национальной республике, а не в России, и тут – на тебе! Чтобы успокоить народ, СМИ стали публиковать и показывать примеры того, как это здорово – быть двуязычным. Казахи рассказывали о том, что раньше они для того, чтобы сделать себе карьеру, должны были обязательно учить русский язык. Теперь настала пора русских. Помню, что редких русских, говорящих по-казахски, постоянно показывали по телевизору, сажали на совещаниях в президиумы. Но отдачи было ноль. Впору и правда задуматься: а почему так? Потому ли, что, как говорил классик, «мы ленивы и не любопытны»? Или это был просто саботаж? Ведь жители республики неславянских национальностей в большинстве своем говорили по-казахски. И немцы, и греки, и корейцы. Забегая вперед, скажу, что даже сейчас многое из того, что обозначалось в Законе о языках , осталось невыполненным. Даже дети, обучающиеся в казахских школах, выйдя на улицу или во двор, начинали говорить между собой снова по-русски. Правда, этот закон однозначно подстегнул к изучению родного языка так называемых «асфальтных», то есть, городских русскоязычных казахов. Да делопроизводство через 20 лет независимости все-таки удалось перевести на государственный язык.
Я, решившая играть по правилам и не собиравшаяся тогда уезжать в Россию, сделала большую ошибку: отдала свою дочь в казахский сад. Решила, что казахский язык она органически почувствует с детства, и не будет у нее стресса при изучении неродного языка. Настя и правда делала успехи: освоила разговорный казахский язык практически без акцента. Когда я приводила дочь к себе на работу, ее сразу же забирали к себе в казахскую часть мои коллеги. Там она рассказывала стихи, отвечала на их вопросы, а они заваливали ее разными сладостями. Но в группе ей было скучно, воспитательницы напоминали малограмотных аульных теток, с которыми мне никак не удавалось вступить ни в какие контакты. Да и к школе в казахском саду детей практически не подготовили, в то время, как в русском садике, куда продолжали ходить дети моих приятелей, не только русских, но и казахов, в подготовительной группе с ними основательно занимались, и к выпуску они уже умели читать по слогам. Моя же дочь могла только то, чему я сама ее учила. Поэтому мы с ней оказались совсем даже не в числе лучших, когда стали сдавать «вступительные экзамены» в русскую гимназию. Слава Богу, ее все-таки приняли, и потом она быстро наверстала упущенное, став одной из лучших гимназисток своего класса.
Глава 45
Мы эхо друг друга
Казахстан сотрясало от политической активности так же, как и большую страну. Но я как-то всерьез увлеклась своими диаспорами и не обращала больше ни на что внимания. В это время в республике стали создаваться национальные культурные центры. Я познакомилась и подружилась со всеми их активистами. На первых порах очень тесные связи сложились с еврейским культурным центром. Работающие там ребята сразу же придали своему делу международный размах. К ним стали приезжать гости из «Сохнута» (международная сионистская организация с центром в Израиле, которая занималась репатриацией в Израиль и помощью репатриантам, а также вопросами, связанными с еврейско-сионистским воспитанием) и «Джойнта» (крупнейшая еврейская благотворительная организация, созданная в 1914 году. Штаб-квартира - в Нью-Йорке). Помню свое первое не совсем удачное интервью с кем-то из них на Кок-тюбе. Было тепло, и мы поехали туда специально ради картинки - с гор хорошая панорама на Алма-Ату. Ехали на двух машинах. Я – в первой. Помню, что, съезжая с проспекта, ведущего на Медео, в сторону Кок-тюбе, мы нарушили правила дорожного движения и были остановлены гаишниками. Я выскочила из машины, подбежала к милиционерам и стала просить их, чтобы не штрафовали. Говорила, что торопимся, что во второй машине иностранные гости. Сегодня бы «не прокатило», тогда подействовало. Они отпустили нас с миром. Когда поднялись наверх, евреи долго не могли успокоиться, шумно восхищались мной, всё спрашивали, что же я такое наговорила ГАИ, что нас отпустили. У них такой вариант ни за что бы не прошел. А потом мы стали разговаривать об алии, репатриации евреев в Израиль. И я, на ходу формулируя свой вопрос о том, что в Израиле и так уже много живет граждан СССР, зачем тратить дополнительно силы, чтобы агитировать их к
переезду, по дурости процитировала Высоцкого о том, что у них «на четверть бывший наш народ». Мой гость иронии Высоцкого не понял, он его вообще не знал, зато решил, что я пытаюсь убедить его в том, что в Израиле одна четверть жителей – это евреи из СССР. И он начал длинно и нудно разубеждать меня в этом. И сбить его с этого было нельзя. Попытка, предпринимаемая не только мной, но и ребятами из центра, сказать, что это была шутка, тоже не была принята в расчет: никаких шуток, это вопрос принципиальный и серьезный. Да уж! Стоило было подниматься на высокую гору, чтобы выслушать эту «нагорную» отповедь. А потом на монтаже практически все вырезать, потому что по существу сказано было с гулькин нос. Но это был единственный сбой. В целом мы работали слаженно, плечом к плечу. Одну из тех моих передач даже показали в Израиле по какому-то телеканалу.
Глава 46
Перепелицын
Люди старшего поколения еще помнят, как в 1989 году по центральному телевидению стали транслировать сеансы здоровья врача-психотерапевта Анатолия Кашпировского, во время которых он «излечивал» всех больных и страждущих. И я, грешная, хоть и не вполне верила в то, что происходящее на экране – правда, садилась перед телевизором, и старалась отключиться. Этого требовал Кашпировский, а взамен расслабления обещал разные радости. Мне, например, надо было, чтобы рассосался шрам от аппендицита. Но полностью отключиться я так и не могла, а потому и шрам мой по-прежнему на своем месте. Потом вместе со всей страной я заряжала воду от пассов Алана Чумака. Но быстро перестала. А потом и перед моим взором появился экстрасенс Михаил Перепелицын.
Он приехал в наш город из Москвы, как я понимала, «порубить капусту». Сопровождающие его лица в лице родного брата и подруги лет на 15 старше его, а также местные активисты и почитатели таланта устроили ему проживание в доме отдыха Каргалинка, что располагался неподалеку от моего дома. Там он с утра до ночи пил и ел, а в перерыве ухитрялся лечить людей. Рекламы как таковой тогда не было, и посетителей шло, наверное, меньше, чем ожидалось. И тогда один знакомый врач, который был вхож в эту компанию, стал обрабатывать меня, чтобы я устроила с Перепелицыным передачу, во время которой он проведет сеанс массового оздоровления. Я была заинтригована и пошла к главному редактору с вопросом: «Может, рискнем? Позовем больных родственников своих коллег, пусть поработает». Игорь Максимович согласился.
Для записи передачи нам выделили большую концертную студию. Туда внесли скамьи, поставили их ярусами, а в самом центре установили кресло и столик для экстрасенса. «Лекарь» пришел намного раньше записи и попросил пустить его в студию, чтобы «почистить» ее. Со стороны это выглядело так. Он сел в кресло и стал делать вращательные движения верхней частью туловища. Казалось, что он вошел в транс, потому что закрыл глаза и накручивал себя вокруг оси без передышки. Мы с пульта наблюдали за ним. Потом пришли наши мужчины-журналисты и натурально стали ржать над ним, говоря: «Кашпировский людей в студии заставляет качаться. А этому, похоже, и людей не надо. Сам сел и ловит кайф». Стал собираться народ. Студия быстро заполнилась. Среди других я увидела главного редактора Игоря М. и его жену. Позже он сказал, что на первых же минутах записи, когда Перепелицын потребовал от всех закрыть
глаза, он заснул мертвым сном и спал до конца записи. Поэтому об эффективности лечения ничего сказать не может.
Я представила зрителям гостя студии, объявила, чем мы тут намерены заниматься и заняла место в «зрительном зале». Перепелицын для начала попросил всех закрыть глаза, расслабиться, но не засыпать. Он проведет первый короткий сеанс. Потом, после его окончания, все, кто захочет, расскажут о том, что почувствовали. Я ни граммочки не верила в то, что он говорил, но по-честному решила делать все, о чем он просил. Чтобы потом иметь полное право поизмываться над своим героем. Зазвучала музыка, я закрыла глаза и постаралась расслабиться. Что в это время делал Миша, я видеть не могла по причине закрытых глаз. Сначала ничего не происходило, просто я тупо сидела, но потом со мной стали происходить странные вещи. С закрытыми глазами я неясно увидела что-то, похожее на бабочку. Она хлопнула крыльями, и я вдруг поняла, что никакая это не бабочка, а…глаз с длинными мохнатыми ресницами. Он был по центру моего взгляда примерно на уровне переносицы. Ощущение было такое, словно глаза у меня открыты, настолько явственно и четко я видела этот глаз. Стало не по себе от этой картины, и я поспешила открыть глаза. Вскоре Перепелицын объявил отбой. Желающие, а их было немало, стали говорить о своих ощущениях. Кто-то сказал, что во время сеанса перестали болеть суставы, пораженные артритом, потом встала женщина и сказала, что она увидела свой «третий» глаз. Я чуть не заорала от неожиданности. Эта женщина стала описывать все то же самое, что видела я. Сейчас о третьем глазе в интернете можно многое прочитать, а тогда я впервые столкнулась с этим понятием (или явлением), притом на своем опыте. Я не сумасшедшая и то, о чем пишу, было реальным моим переживанием. После этого публика стала задавать Перепелицыну вопросы, а завершилась передача тем, что он предложил всем «глубокое погружение». Я нашла в студии удобное мягкое кресло и уселась в него. Теперь я верила, что этот парень и в самом деле на что-то способен. Снова закрыла глаза и расслабилась. Ведущая для этой передачи была не нужна, все мы потом озвучивали закадровым голосом, поэтому я могла резвиться, как хотела. Не прошло и несколько минут, как снизу от ног и до головы по мне словно прокатились тепловые волны. Именно – волны. Я думала, что это сразу же и кончится, но они «плавали» по мне без передышки снизу вверх несколько минут. Ничего подобного в своей жизни ни до, ни после этого случая я не испытывала. Поэтому, рассказывая о нем, словно заново переживаю те необычные ощущения.
После передачи люди еще долго не расходились, все благодарили его и благодарили. Домой мы поехали всей большой командой, ведь он со своей свитой был моим соседом. Потом практически каждый вечер до его отъезда мы собирались то в их номере дома отдыха, то у меня.
Как-то я рассказала ему свой необычный сон, который приснился мне пару лет назад до описываемых событий. Утром после того сна у себя в редакции я даже торжественно объявила, чтобы меня поздравили, ибо по всей вероятности у меня поехала крыша. И когда рассказала свой сон, одна из редактрис по имени Анна авторитетно заявила мне, что со мной на связь выходили инопланетяне. Это дало повод нашим мужчинам порезвиться в острословии. Они стали говорить, что им надо бы установить поочередное ночное дежурство у меня дома, ибо негоже, если меня и правда украдут. И вот через два года я рассказала этот сон снова - М.Перепелицыну.
Во сне все выглядело так. Я гуляю по улице и почему-то вдруг поднимаю голову вверх. И вижу перед собой не дневное, а ночное небо, сплошь усеянное звездами. Тут же эти звезды начинают группироваться и выстраиваться в длинный коридор. Какая-то сила срывает меня с места и как бы втягивает в этот коридор. Я лечу по нему вверх. Потом все исчезает. Я снова оказываюсь на улице какого-то города, только город этот необычный: некоторые его дома стоят на земле, а некоторые – словно парят в воздухе. Людей вокруг нет. Вдруг передо мной в воздухе зависает свиток, он разворачивается, и я вижу текст. Написан он по латыни. Я с сожалением понимаю, что понять смысл написанного не смогу, так как без словаря перевести с латыни не в состоянии. Но я запомнила три слова, которыми заканчивалось последнее предложение:…biblioteka losce non. Свиток исчезает. А в голове моей начинает звучать голос. Кто-то, разговаривая со мной, рассказывает, что человеческий мозг используется на единицы процентов, он практически не загружен, и мы не знаем своих возможностей. Если я соглашусь быть с ними, то они помогут мне раскрыть весь свой потенциал. Я пугаюсь и начинаю отказываться. Успеваю сказать всего несколько слов: "Я не могу, у меня маленькая дочь»…и ощущаю какое-то резкое движение вниз, потом…открываю глаза.
Этот сон я и рассказала Перепелицыну. Он выслушал его с интересом и тут же стал уговаривать меня, чтобы я согласилась на гипнотический сеанс. Дескать, во время этого сеанса он снова поместит меня в тот мир, и я прочитаю ему текст. Потом мы его переведем. Но я от этого эксперимента категорически отказалась.
За всю мою теперь уже долгую жизнь я несколько раз попадала в ситуации, которые с точки зрения традиционного разума и науки не объяснишь. Но именно тогда, после встречи с Михаилом Перепелицыным у меня в душе появилось чувство, что на этом свете «все-таки есть что-то»…И живет это чувство до сих пор.
Глава 47
Как нам обустроить Россию
В это время в Казахстане стал пышным цветом расцветать бытовой национализм, хотя по отношению лично к себе выпадов со стороны казахов припомнить не могу. Зато постоянно рассказывали о стычках в автобусах, на базарах, где обозленные люди сходились чуть не врукопашную.
- Вам что-то не нравится? – кричали казахи. – Валите на свою родину, в свою Россию.
- На какую родину? Мы здесь родились и выросли. Это вы понаехали сюда из аулов! – в ответ кричали русские.
Да и на работе в нашем присутствии о русских уже говорили, не выбирая выражений и не стесняясь. Помню одного полусумасшедшего «невадовца», главной функцией которого в то время было - просто орать. У нас в редакции он кричал нам, что СССР все свои полигоны и ядерные базы размещал не вблизи русских городов, а только на территориях, где исторически проживали малочисленные народы, да еще в Казахстане. С ним никто и не связывался.
К сожалению, порой сами русские давали для националистических выпадов казахов поводы. Часто бывало так, что в Москве какой-нибудь Жириновский, не выбирая выражений, «прокатывался» по Казахстану, пускал слезу о несчастных русских,
оставшихся на «чужой» территории, о том, что их надо «освобождать», а мы вжимали голову в плечи, и ждали, чем нам здесь аукнутся слова этого «освободителя». Так случилось и когда до республики дошла статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?», опубликованная в июле 1990 года. Мне кажется, что на какое-то мгновение казахи, что называется, дар речи потеряли. Уж от кого они не ожидали такого выпада, так от Александра Исаевича, которого долгие годы считали мучеником и борцом за свободу, подобно Сахарову. И тут – такое! Чуть позже не только в прессе, но буквально на каждом перекрестке началось ее обсуждение. Естественно, статью или осуждали, или …снова осуждали. Tercia non datur (третьего не дано). Строки, вызвавшие такое ее неприятие, были следующие:
«Сегодняшняя огромная территория (Казахстана) нарезана была коммунистами без разума, как попадя: если где кочевые стада раз в год проходят, то и Казахстан. Да ведь в те годы считалось: это совсем неважно, где границы проводить, еще немножко, вот-вот, и все нации сольются в одну… Да, до 1936 года Казахстан еще считался автономной республикой в РСФСР, потом возвели его в союзную. А составлен-то он - из южной Сибири, южного Приуралья, да пустынных центральных просторов, с тех пор преображенных и восстроенных - русскими, зэками да ссыльными народами. И сегодня во всем раздутом Казахстане казахов заметно меньше половины. Их сплотка, их устойчивая отечественная часть - это большая южная дуга областей, охватывающая с крайнего востока на запад
почти до Каспия… И коли в этом охвате они захотят отделиться, то и с Богом». Ну, и так далее. Боже упаси меня высказывать здесь свою точку зрения по отношению к этому тексту Солженицына. Просто замечу: в том, что казахи на своей территории оказались в меньшинстве во многом сыграл роль, во-первых, тот факт, что в начале 30-х годов в Казахстане случился Великий Джут (Голодомор), унесший без малого 2 миллиона человек; еще один миллион откочевал в Монголию, Китай, Иран, некоторые российские области. Во-вторых, много неказахов приехало на эту территорию по призыву партии и правительства для освоения целинных и залежных земель. В то время возникали целые колхозы и совхозы, состоявшие практически полностью из приезжих. И, наконец, в разные годы в Казахстан были переселены почти целиком корейцы, немцы, чеченцы, ингуши, греки и турки, проживавшие до репрессий на Кавказе, в Поволжье и на Дальнем Востоке.
Глава 48
Реформа денег
В стране нарастали хаос и анархия, которые сопровождались обнищанием людей. А меры, которые предпринимало правительство, не облегчали положение народа, а только усугубляли его. Интересы макроэкономики никак не пересекались с интересами маленьких людей. Но лес рубят- щепки летят, а топорами в ту пору размахались не на шутку.
Чего стоила только павловская денежная реформа, прошедшая в начале 1991 года?! Павловская, потому что инициатором ее проведения был министр финансов Советского Союза Павлов. Она преследовала цель избавиться от "лишней" денежной массы, находившейся в наличном обращении, и хотя бы частично решить проблему дефицита на товарном рынке страны. Формальной причиной для проведения реформы была объявлена борьба с фальшивыми рублями, якобы завозимыми в СССР из-за рубежа. 22 января Горбачев подписал указ, по которому из оборота изымались 50-ти и 100-рублевые
банкноты. Их можно было обменивать на мелкие новые купюры, которых выдавали не больше 1 тысячи рублей. Обмен наличности производился только три дня. А снимать свои деньги со счетов в Сбербанке можно было тоже в ограниченном количестве - порядка 500 руб. Предполагалось, что у простого люда наличных денег и сбережений нет, или их очень мало, поэтому реформа по ним больно не ударит. Деньги есть у нечистоплотных людей да предпринимателей. Правда, те, у кого на самом деле были большие деньги, про реформу прознали раньше, чем о ней объявили; и приняли меры по спасению своих капиталов. Те, кто попроще, в панике стал спасать свои деньги, как фантазия подскажет. Кому-то она подсказала отправить себе перевод, кому-то купить несколько билетов на самолет или поезд на разные рейсы, чтобы впоследствии их сдать и получить сумму мелкими деньгами. А кто-то даже искал бедных пенсионеров (им самим-то особо менять было нечего), и за небольшой процент предлагал обменять чужие деньги как свои. Было, допустим, у пенсионера 300 рублей. Ему добавляли еще 700, и он шел в обменник за новыми деньгами. Получив их, он рассчитывался с хозяином денег, отдавая ему уже не 700, а, скажем, 650 рублей. Поскольку эта хитрость приобрела невиданные масштабы, она стала быстро известна правительству. Помню, что тогда министр финансов Казахстана, выступая по телевизору, прямым текстом призывал пенсионеров хотя бы торговаться с «продавцами» денег, требуя от них более высокого процента. Однако не только пенсионеры, но и люди вообще еще очень плохо понимали суть рыночной экономики и быстро соображать на предмет своей выгоды и шкурного интереса еще не могли.
Помню, что в это время моему отцу оставался год или два до пенсии. При выходе на пенсию ему на работе пообещали продать списанную «Волгу», и он копил деньги на нее. Я, видя, как деньги дешевеют с каждой минутой, писала ему, чтобы быстро покупал хотя бы мотоцикл с люлькой, да, что угодно, только бы не держал деньги. Но он не послушал. После реформы от его денег, которые он хранил к тому же дома в «в кубышке», остался пшик. Бедный – бедный, его мечте не суждено было сбыться. Он сидел в кресле и тупо смотрел в одну точку, а потом спрашивал непонятно, у кого: «Как же это так? Я знал, что обмануть могут мошенники, а украсть – воры. Но чтобы государство стало мошенником и вором! Как же это так?!» Мне было искренне его жаль.
Глава 49
Барнаульские приключения
В начале весны 1991 года я вместе с Маисой Б. – своим тогдашним режиссером – прилетела в Барнаул, чтобы встретиться с кош-агачскими казахами и записать с ними передачу. Съемочную группу и машину нам пообещали выделить на Барнаульском телевидении. Но мы прибыли в субботу утром – впереди были два выходных, в том числе и у телевизионщиков, поэтому нам надо было пока задуматься о своем досуге. Я знала, что в Барнаульском университете работает Толик Барабаш – мой однокурсник по Томскому университету. Мы оба учились с ним на кафедре советской литературы, поэтому я предположила, что и работает он на ней. Суббота в учебных заведениях – день рабочий, и я, разузнав в справочном телефон, позвонила на кафедру. Мне ответили, что сегодня у него лекций нет. Тогда я рассказала, что приехала из Казахстана всего на два дня, что мы вместе учились, и попросила домашний адрес или телефон. Мне продиктовали адрес. Самой ехать по указанному адресу было неловко, и я написала ему записку, в которой приглашала приехать к нам в гости – одного или с женой. Дала Маисе деньги на такси и отправила с тем, чтобы нашла его и передала записку. А сама как-то очень разволновалась: мы не виделись с 1977 года – с момента окончания университета. Маиса вернулась одна, но заверила меня, что он обещал быть примерно через час.
Толик очень изменился за эти годы. Мне показалось, что очень похудел, подурнел, был тогда уже с большими залысинами. Но когда открыл рот – снова превратился в остроумного и обаятельного Барабаша, какого я помнила со студенческой скамьи. Вечер мы провели в воспоминаниях и громком хохоте. Мне помнится, что в это время он был под большим впечатлением от Казаркина (наш преподаватель в Томске), часто цитировал его, рассказывал о нем. Где-то они в то время встречались, в каких-то творческих командировках. Он как ребенок постоянно ссылался на его авторитет. Все дни, пока мы были в Барнауле, Толик не покидал нас, ездил даже на съемки, а когда мы отправились в Горноалтайск, ожидая нас, снял квартиру, потому что до нашего отправления оставалась еще ночь, и приготовил ужин к нашему приезду. В Барнауле произошло ЧП, которое чуть не оставило съемочную группу без редактора. Я спросила у Барабаша, есть ли среди его знакомых кто-нибудь из казахов. Он ответил, дескать, есть, Вася Ким, и этим нас с Маисой очень позабавил. Мы поняли, что все азиаты для него на одно лицо. Потом сказал, что в частном секторе, куда он ходит в пивбар, ему довелось встречать казаха-деда, правда, тот из тех, что любит выпить. Зато он фронтовик. Надо просто застать его трезвым и тогда он все нам расскажет о своей жизни. Мы решили с ним съездить на разведку. Приехали, нашли дом этого дела. Во дворе – полнейшая разруха, да и сам дом больше напоминал полуразрушенный курятник. Я с тоской подумала, как же эту развалину буду снимать? Казахстанским казахам очень «приятно» будет посмотреть, как живут казахи в России, глядя на такие кадры. Еще большее разочарование ожидало в доме. Дед на пару со своей бабкой сидели под своими портретами, запечатлевшими их в молодые годы, и лыка не вязали. Зато на портретах – совсем другое дело: оба красивые, груди украшают медали и ордена. Толик начал внушать деду, что я приехала из Казахстана с телевидения, и мы пришли к ним, чтобы снять его в передаче. Дед тупо смотрел на него, потом вдруг сказал, хитро посмотрев на нас: «А я вас узнал!» Потом вроде как согласился сниматься и завтра не пить.
С утра мы заехали на студию, забрали съемочную группу и поехали к этому деду. Барабаша с нами не было, в этот день у него была лекция. Мы нашли дом, и я сказала ребятам, что нас может ожидать сюрприз, поэтому мы с Маисой сходим пока сами, а они пусть готовят аппаратуру. Я думала, что Маиса своей азиатской внешностью расположит деда к себе, а я уж разговорить его сумею. Когда вошли в комнату, появилось ощущение, что со вчерашнего дня здесь ничего не изменилось. Супруги сидели все так же за столом перед бутылкой и так же не вязали лыка. Однако, увидев меня, дед оживился. «А! Ты опять пришла!»
- Да, - ответила я, как можно доброжелательнее.
Дед наклонился под лавку и достал оттуда…топор.
- Я знаю, ты обворовать нас хочешь?! Так я тебе сейчас дам денег!
- Ой, бай! – застонала Маиса и бросилась вон из дома. А мне так позорно удирать было стыдно. Я, отступая, пыталась уговаривать его:
- Дедушка, мы же вчера договорились! Возьмите себя в руки!
Но расстояние сократилось до критического, и я, развернувшись, быстро засеменила вон со двора. Все-таки не бежала. Старик не отставал. Он, босиком, выскочил за мной на снег и погнался по двору. И тут мне пришлось драпать. Представляю картинку со стороны:
герой босиком с топором гонится за редактором передачи! У машины его встретили сибиряки. Он «маненько» стих и матами стал объяснять им, что я (!) уже месяц хожу вокруг его дома, все что-то вынюхиваю и высматриваю. Ясно, что воровка. Пустите его, он лучше убьет меня, чтобы разом решить проблему. Вот такая у меня была первая встреча с казахом на барнаульской земле. И эту кандидатуру предложил мне мой дорогой однокурсник. Вечером он ахал и охал, слушая наш рассказ. Вы спросите, почему я все-таки поехала в этот дом? Ведь была уже не новичком. В том-то и дело. Порой за куцей внешностью может скрываться настоящее сокровище! Случалось, что в командировках я подсаживалась к аксакалу, одетому в рубашку, которой было столько же лет, сколько и ему, и которая сама позабыла, когда ее стирали. Но этот аксакал говорил мне: «Нельзя жить, дочка, все время глядя себе под ноги. Ты подними глаза на небо, посмотри….». И я переставала видеть грязную рубашку. Или приезжала в русскую деревню и там на завалинку подсаживалась к старому деду в подшитых валенках. И тот дед, постукивая палкой по земле в такт своим словам, начинал рассказ о далекой молодости, как «В назначенный час заиграет трубач, Что есть нам удача средь всех неудач. Что мы все еще молодые, И крылья у нас золотые». Примерно про это, но своими словами, конечно. Заслушаешься. А вы говорите! Не мной было сказано: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи»…
Через пару дней, все-таки записав интервью с барнаульскими казахами, по Чуйскому тракту мы отправились в Горноалтайск. Оттуда намеревались поехать в Кош-Агач. В Горноалтайске жила Светлана Курусканова -выпускница ТГУ, с которой я когда-то проживала в одной комнате на втором курсе. Она работала в местном краеведческом музее. Мы с ней тепло встретились. А потом она вытащила из запасников все, что у них было о казахах, даже старинную казахскую одежду. Маиса во все это облачилась, и мы сделали подсъемки. Там же, в Горноалтайске, мы встретились и с группой кош-агачских казахов, которые рассказали нам о том, как им живется вдали от Казахстана. В принципе они говорили, что здесь их родина, здесь их дом, и никуда они уезжать не хотят, хотя порой заезжие из Казахстана эмиссары уговаривают их переехать. Что касается Кош-агача, то туда нас не пустили; оказывается, поселок находится на монгольской границе, и требуется спецпропуск, о чем нас барнаульцы не предупредили. К слову сказать, после выхода в эфир этой передачи, на меня написали кляузу какие-то казахи с обостренным чувством национального самосознания. Их возмутило то, что барнаульские казахи не хотят возвращаться на свою историческую родину. По их мнению, это не могло быть правдой, ведущая просто не так расставила акценты.
Глава 50
Путч
В начале августа 1991 года я поехала в Москву в командировку. Ее мне оформил один еврей-владелец частного банка – Валерий Т., а снимать надо было какой-то международный форум евреев, который проходил в доме отдыха под Звенигородом. В тот раз я Москву не узнала: пустые магазины, на улицах много горемычного люда, в переходах – попрошайки и калеки. Москва была похожа на всю остальную страну, чего раньше за ней никогда замечено не было. Стараниями моего спонсора за мной была закреплена «Волга», которая утром забирала меня из дома (я жила не в гостинице, а традиционно – у Аннушки) и вечером привозила назад. Со мной вместе тогда была режиссер Тамара Никитична Рубцова – жена Штырова, бывшего нашего главного редактора.
Вместе с ним она делала цикл передач с длинным названием «На перекрестке земных и космических трасс», супруги были тесно связаны с некоторыми из космонавтов. Вот и тогда ей надо было по каким-то делам попасть в Звездный, и парень-водитель согласился нас туда отвезти. Вообще отношения с ним у нас сложились дружеские. На водителя он похож был мало – больше на выполняющего свою работу кагэбэшника: аккуратный, вежливый и четко работающий. Понимал с полуслова. Мы с Тамарой часто обсуждали картины той неблагополучной Москвы – серой, непраздничной. Я сетовала, что в этот раз ничего не привезу своей дочери - даже шоколадных конфет. Деньги есть, а купить нечего. Он никогда не вмешивался в разговор, хоть и видно было, что слушал внимательно. И вот в Звездном, пока мы ждали Тамару Никитичну, он вдруг сказал мне: «Там рядом с тобой на заднем сиденье – сумка. Открой ее».
Я открыла и увидела много шоколадных конфет – в коробках и пакетах – знаменитых московских фабрик «Рот фронт», «Бабаево», «Красный Октябрь». Когда я поняла, что их он достал для меня, просто обалдела от счастья. Сказала, что, не зная о сюрпризе, днем раньше все-таки купила пару коробок по баснословной цене в подземном переходе. Но от этих тоже не откажусь. Рассчитавшись с ним по чекам, которые лежали тут же в сумках, я спросила, откуда у него это богатство. «Теща работает на кондитерской фабрике», - ответил он. Ясно, что соврал кагэбэшник, - подумала тогда я. Но какая мне была разница?! Потом в Алма-Ате Валерий Т. подтвердил мои догадки. Так что это была моя первая и последняя встреча с представителем Конторы Глубокого Бурения, как ее называли в народе. И, в отличие от других, кто с ними сталкивался, мои воспоминания, как видите, хорошие.
Мы улетали из Москвы 18 августа. И я хотела бы особо подчеркнуть, что НИЧТО не предвещало в ней НИКАКИХ исторических событий. На аэропорт наш водитель вез нас через центр, потом по окраинам. Внешне все было, как обычно: тускло и невыразительно. И все-таки на следующий день столицу потрясли события, которые сегодня мы называем коротким словом – путч.
Хочу напомнить тем, кто уже забыл. В 1990 году почти все республики СССР уже приняли Декларации о своем суверенитете, а также о верховенстве республиканских законов над союзными. Возникла ситуация, которую потом назвали «парадом суверенитетов». На практике это выражалось в том, что некоторые республики стали срывать всесоюзный воинский призыв в армию; заключали между собой двухсторонние соглашения о государственных отношениях и экономическом сотрудничестве. Появилось опасение неуправляемого распада СССР. В этой связи в подмосковной резиденции Президента СССР Ново-Огарево начались совещания глав республик, которые совместно «родили» соглашение, получившее название «9 + 1». Иначе говоря, девять республик и Центр решили подписать Союзный договор, и случиться это должно было 20-го августа.
Но за день до этого, утром 19 августа, так называемый Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), в который вошли некоторые руководители ЦК КПСС и правительства СССР, распространил свое обращение к гражданам страны. Помню, что я услышала его из уст диктора Инны Ермиловой, которая вещала, что по состоянию здоровья Михаила Сергеевича , а также с целью предотвращения в стране хаоса и кризисных явлений, власть временно переходит к ГКЧП. Кстати сказать, после подавления путча я уже больше никогда не видела ее в эфире.
По сути случившееся было попыткой государственного переворота. Новость потрясла нас. С тоской подумалось: вот и все; это возврат к старому. В то, что найдутся какие-то силы, которые сумеют противостоять путчистам, я не верила. Просто на моей практике не было случая, чтобы кто-то, противостоявший государственной машине, вышел бы из такого противостояния победителем. Но, видно, и правда иные наступили времена. На третий день всеобщего уныния мы вдруг узнали, что Москва сопротивляется. И даже увидели горячо любимого Бориса Ельцина на танке, увидели ликующую толпу и москвичей, которые преградили путь танкам, введенным в столицу. От такого поворота событий всех моих знакомых просто захлестывало чувство радости. А смельчак Ельцин, хоть и ненадолго, но стал героем нашего времени.
Что бы сейчас ни говорили, но Казахстан не был той республикой, которая в первый же день высказала свою четкую позицию. Мы ждали заявления Назарбаева, а слышали только обтекаемые формулировки. Некоторые оправдывали это тем, что надо отмолчаться, зато потом репрессий не будет. И только когда стало ясно, что ГКЧП потерпел крах, зазвучала речь из Казахстана. Назарбаев поддержал Ельцина. Я не осуждаю никого, только врать не надо; тем более тогда, когда многие очевидцы тех событий еще живы.
Передо мной статья Казиса Тогусбаева «Как вели себя власть и пресса Казахстана в дни путча?». Привожу из нее цитаты: «Назарбаев сделал свое первое заявление по ГКЧП в первый день путча. В нем он призвал Вооруженные силы СССР, КГБ, Внутренние войска уважать права человека. И призвал тружеников села осознать, что судьба урожая и продовольственных ресурсов находится в их руках. Во второй день путча Назарбаев говорил, что и до этого критиковал политическую нерешительность Горбачева. В то же время он сказал, что ГКЧП издал незаконные акты и попирает декларации о суверенитете, принятые к тому времени советскими республиками. В качестве выхода Назарбаев предложил созвать чрезвычайный съезд, объявить срочные выборы президента СССР». Хочу подчеркнуть, что в день выхода этого заявления Назарбаева Ельцин уже стоял на танке, откуда клеймил ГКЧП. И только на третий день путча, когда гэкачеписты потерпели поражение, казахстанские СМИ стали сообщать, что Назарбаев разговаривал с осажденным в Форосе Горбачевым, что «Горбачев поблагодарил всех казахстанцев за верность правительству СССР».
Хитрый лис. Не впервые события, участником которых он являлся (или не являлся) потом трактовались им самим или его приближенными в его пользу. Взять хотя бы ситуацию, когда он публично отказался возглавить комиссию по расследованию кровавых событий в Тбилиси, заявив, что представленные съезду грузинской делегацией кадры не дают представления о том, что на площади случилось преступление. Я своими глазами видела его выступление. Зато в одной из своих книг, написанных уже в годы суверенитета Казахстана, которую мне предложили обсудить в эфире, он, оказывается, повел себя принципиально, осудив жестокое подавление Центром мирной демонстрации в Тбилиси. Обсуждать книгу в эфире я тогда отказалась.
По поводу поведения Назарбаева в дни путча тоже написаны книги о том, как он сумел якобы повлиять на ход ГКЧП, «сумел остановить штурм здания правительства и парламента Российской Федерации, которое стало центром сопротивления путчу. При этом Назарбаев совершал перелом при помощи телефонных звонков лидерам путчистов,
то Крючкову, то Язову, будто бы требуя немедленно остановить продвижение армии на улицах Москвы» (цитата из статьи Тогусбаева).
Лично я согласна с теми, кто утверждает, что высшее руководство и официальная печать Казахстана в дни ГКЧП заняли выжидательную позицию и осмелели только к третьему дню путча, когда всем стало ясно, что он провалился. Был только один канал, который повел себя по-иному - КТК. «На канале была программа, духовным отцом которой считался Сергей Дуванов. В день начала ГКЧП участники программы оделись в траурную одежду, завесили окна черными покрывалами и с траурным видом зачитывали сообщения информагентств о событиях, связанных с ГКЧП» (Тогусбаев). Немногочисленные диссиденты и активисты тогдашних неформальных организаций не стали прятать голову в песок. Сторонники демократии подготовили заявление, в котором призвали граждан не выполнять приказы ГКЧП. Зато:
– Горисполком Алматы под руководством Виктора Храпунова, тогдашнего заместителя председателя горисполкома, даже успел принять постановление о выполнении решений ГКЧП, – говорил политик Жасарал Куанышалин.
28 августа Нурсултан Назарбаев сложил с себя полномочия Генерального секретаря ЦК Компартии Казахстана. Нет, он не подал в отставку, он стал бессменным Президентом Республики Казахстан.
Глава 51
Развал Советского Союза
Наконец, я подхожу к завершающему акту Великого Спектакля с названием Союз Советских Социалистических республик. После августа 1991 года процесс его распада вступил в свою решающую стадию.
Я забыла написать, что еще в марте 1991 года был проведен общесоюзный референдум по вопросу о том, быть или не быть СССР? Большинство населения СССР и Казахстана проголосовало за его сохранение.
Вот основная официальная хронология событий, предшествующих распаду государства. Лично я того, что происходило в те дни, уже просто не понимала. Но и за несколько дней до распада страны в голове не держала, что она доживает свои последние мгновения.
В сентябре 5 съезд народных депутатов СССР признал независимость прибалтийских государств. Таким образом СССР официально сократился до 12 республик.
В октябре - восемь союзных республик подписали Договор об экономическом сообществе, но соблюдать его никто не торопился. Процесс дезинтеграции нарастал.
В ноябре в Ново-Огарево семь республик (Россия, Беларусь, Азербайджан, Казахстан, Кыргызстан, Туркменистан, Таджикистан) заявили о своем намерении создать Союз Суверенных Государств (ССГ). Лидеры «семерки» решили до конца года подписать новый Союзный договор. Но и это сорвалось.
И, наконец, 8 декабря 1991 года в Беловежской Пуще руководители Белоруссии, России, Украины подписали Соглашение о создании Содружества Независимых Государств (СНГ). В этом Соглашении провозглашалось, что Союз ССР как субъект международного
права прекратил свое существование. Когда до меня дошел смысл происшедшего, я раз и навсегда возненавидела Ельцина.
Реакция азиатских республик на создание СНГ была негативной. Они восприняли этот факт, как заявку на создание славянской федерации, а в будущем и как возможность политического противостояния славянских и тюркских народов. Поэтому через пять дней после Беловежского сговора на срочно созванной встрече в Ашхабаде встретились лидеры Казахстана, Узбекистана, Киргизии, Туркменистана и Таджикистана. Глава Туркмении С. Ниязов предложил создать конфедерацию Центрально-азиатских государств. Но ума все-таки хватило на то, чтобы не допустить размежевания по расовому признаку. И 21 декабря в Алма-Ате состоялась новая встреча лидеров «тройки» (Белоруссия, Россия, Украина) и «пятерки» (Казахстан, Узбекистан, Киргизия, Туркменистан и Таджикистан). Здесь и приняли Декларацию о прекращении существования СССР и образовании СНГ в составе 11 государств.
И, кстати, по иронии судьбы, Казахстан не очень-то хотел выходить из Советского Союза. Насколько я помню ситуацию, он был поставлен перед фактом: все, ребята СССР уже нет, живите, как хотите. И республика стала жить…
25 декабря М. Горбачев подписал Указ о снятии с себя функций Верховного Главнокомандующего и заявил о своем уходе с поста Президента СССР. Союз Советских Социалистических Республик перестал существовать. Вот так. А я всего год назад, слушая по телевизору прогноз Павла Глобы, который вещал, что к 1992 году СССР прекратит свое существование, думала, что с головой у него не все в порядке.
Огромной страны, моей Родины не стало. Теперь мне предстояло полюбить другую Родину. Как это у меня получилось, попробую вспомнить дальше.
(конец 1 части)
Часть 2
Республика Казахстан
Глава 1
Несостоявшееся интервью
И все-таки, какие бы страшилки ни рассказывали о последних годах «дожития» СССР, даже на закате своей истории он оставался могучим государством. Я прочитала в справочнике «Народное хозяйство СССР», что внутренний валовый продукт его в 1990 году составлял 1 триллион советских рублей. Вот и посчитайте, сколько это в долларах, если по официальному курсу он (доллар) тогда стоил 59 копеек.
И вот теперь из гражданина огромной и могучей страны я превратилась в гражданина страны маленькой, делающей самые первые шаги в своей истории. К чести казахов, всех своих жителей они признали гражданами, потом я свое гражданство подтвердила, получив паспорт Республики Казахстан. А многие жители некоренной национальности долгие годы не делали этого, живя по паспортам СССР.
Когда я вспоминаю это время, в голове начинается сумбур и хаос. Это значит, что когда ты просыпаешься по утрам на работу, то и представления не имеешь, какой сюрприз на сегодня приготовило родное правительство.
Главной редакции пропаганды уже давно не было. В годы перестройки нас переименовали в редакцию общественно-политических программ. Главным редактором ее стал Игорь Максимович М. – человек очень талантливый, но хитрый, мастерски владеющий искусством манипуляции. Впрочем, проработал у нас он недолго – ушел сначала на КТК (коммерческий телевизионный канал), а потом возглавил газету «Караван». Редакция существовала номинально, практически каждый редактор, имея свою передачу, был вполне автономным. Сидели не вместе, а в разных кабинетах и на разных этажах. Летучек давно никто не проводил. Судьба снова свела меня с Жанной Е. в одном кабинете, которая в свое время не взяла меня работать в молодежную редакцию. В те годы она плотно занималась антиядерным движением «Невада-Семей». Теперь она уже не пинала стул, на котором я сидела. И внешне наши отношения были вполне даже дружелюбными. Однако, я до сих пор грешу на нее в одном вопросе, который мне тогда не удалось положительно решить.
В какой-то из своих передач я решила использовать интервью с Д.А.Кунаевым. Жил он тогда тихо, травить и обвинять во всех грехах его перестали, но и публичным снова не делали. Не помню как, но я договорилась с ним о встрече. О том, что пойду к Кунаеву, рассказала в кабинете. Единственный, кто стал меня от этого отговаривать, была Жанна. Она говорила о нецелесообразности такого решения, о том, что он давно отработанный материал, что вообще накликаю на себя…Но я ее не послушала. Пришла к нему домой. В тот самый двухэтажный четырехквартирный (или шестиквартирный?) дом на Тулебаева. Когда-то, еще в советские времена, проходя мимо него с приятельницей, я промолвила: «Повезло же кому-то жить рядом с Кунаевым в одном доме. Чистота, порядок, охрана». Она посмотрела на меня: «Ты сумасшедшая!!! Представляешь, какой это ужас жить у Кунаева за стеной?! Там ведь можно по вечерам только шуршать газетами!» Тогда этот дом мне казался роскошным, теперь на фоне дворцов и особняков нуворишей это определение кажется просто смешным. И вот я поднялась на второй этаж. Дверь открыл сам Динмухамед Ахмедович. Был он в тренировочном костюме. Провел меня в свой кабинет, одна стена которого была закрыта стеллажами с книгами, а вторая – стеллажами с зажигалками, которые он коллекционировал. Помнится, он сказал мне, что в ней более 400 экземпляров. В основном подаренные, ибо, зная, что Кунаев собирает зажигалки, их ему старались дарить многие, в том числе премьер-министр Японии Накасонэ, президент США Джон Кеннеди, президент Египта Насер. Кунаев к тому времени уже не курил, а раньше, как и Брежнев, курил сигареты «Новость». Правда, не те, дешевенькие, что продавались в советских магазинах, а сделанные по спецзаказу.
Хозяин дома держался со мной просто. Он вообще был человеком достойным. Выслушал мое предложение об участии в передаче (признаться, это предложение за давностью лет я забыла), попросил вопросы, на которые ему предстояло отвечать, мы обговорили время записи интервью. Все его устраивало, и он дал согласие. И вдруг накануне нашей встречи мне позвонили и, извиняясь от его имени, отказались от участия в передаче. Причина показалась мне невнятной. А позже я увидела его в передаче у Жанны Е. Без дураков – в хорошей передаче. Что говорить: работать она умела. Вспоминая те слова, которые она со страстью говорила мне в кабинете, я думаю, что она, как всегда, была неискренней. Видимо, сама вынашивала идею записать Кунаева, но вдруг поняла, что я опережаю ее. Одно дело: первой вытащить на экраны забываемого лидера, другое – сделать то же самое после кого-то. И она употребила все средства, о которых могу только догадываться, чтобы
он не пошел ко мне. К счастью, наши пути вскоре разошлись окончательно, и мы, если и видели друг друга, то с большого расстояния.
Глава 2
Национальная валюта
Я уже писала, что жить становилось все труднее. Нам выдавали талоны на водку, мыло, сигареты, какие-то другие продукты. Их отоварить можно было в определенные дни. В эти дни у магазина собиралась огромная очередь, в которой толкаться надо было по нескольку часов. Это было утомительно и очень унизительно. Уставшие люди орали друг на друга, выясняли отношения. Мне было уже 36 лет. Слушая эти скандалы, я не могла параллельно отогнать от себя грустные мысли о том, что так и проходит моя жизнь, а ведь где-то она яркая, безбедная. Люди путешествуют по миру, а нас снова окунули в нищету и хаос. И так будет всегда. И ничего хорошего больше я не увижу, потому что из этой дыры выбраться нельзя. А самое страшное, что никогда ничего хорошего не увидит моя дочь. Однако правильно говорится: никогда не говори никогда. Прошли и те дни, и нам еще предстояло увидеть и взлеты, и падения. Получив на талоны нужные товары, я, как и другие люди, бережно несла их домой. Мне не нужна была водка, как не нужны были и те плохие сигареты, которые выдавали. Но они нужны были для обмена на другие товары.
Слава Богу, пессимизм наваливался на меня только в очередях. В остальном же жизнь оставалась по-прежнему прекрасной. В конце концов и 36 лет – не такой большой возраст. И не такой уж бедной я была. У меня были друзья, готовые прийти на помощь, только позови; была чудная и смышленая дочь, с которой мы так трогательно любили друг друга; были веселые собирушки всей редакцией, где угодно, хоть бы и у меня на кухне (когда Настя гостила в Павлодаре у родителей). Вот же парадокс -и столы были не пустыми. Помню, однажды нагрянули ко мне несколько человек без предупреждения. Я сказала коллегам, чтобы они подождали минутку, и вышла из квартиры. Поднялась на 5 этаж, позвонила сразу в четыре квартиры. У всех сразу попросила спиртного. Хорошо, что в подъезде нашем жили молодые семьи. Мне кажется, я была едва ли не старше всех. В общем, ниже своего третьего этажа спускаться мне не пришлось. Я едва открыла свою дверь, потому что руки были заняты начатыми бутылками и бутылочками с водкой и спиртом, была среди них даже фляжка. В мое отсутствие друзья времени тоже не теряли, на столе уже была разложена закуска, и праздник начался…
По-моему, из всех стран бывшего Советского Союза Казахстан последним вышел из рублевой зоны. К весне 1993 года правительство республики активизировало переговоры с Россией о едином экономическом пространстве. Ельцин и Черномырдин заверяли казахстанских лидеров в том, что он останется в рублевой зоне, несмотря на то, что началась подготовка ко вводу нового российского рубля. Вроде как, эти деньги уже были даже напечатаны с учетом Казахстана и еще четырех стран СНГ. Но вскоре по каким-то причинам ситуация поменялась, Россия ввела свой новый рубль без учета прежних договоренностей. Казахстан, куда начался свал советских рублей из Прибалтики, России, Туркменистана и Китая, попал в очень тяжелую ситуацию. Наличность, которая у нас была на руках, если это были не доллары, просто обесценилась. Наутро детские маечки стоили столько, сколько раньше стоил телевизор. А многие и вовсе прекращали торговать. В срочном порядке осенью 1993 года Казахстан стал печатать в Англии свою национальную валюту - тенге. Все было сделано в рекордно короткие сроки. Тенге были введены уже в ноябре, и его начальный курс был таким: 1 тенге за 500 советских рублей, или 1 доллар к 4,75 тенге. Валюта, конечно, была слабой, тенге стал быстро обесцениваться. Помню, что через месяц я купила себе в комиссионном магазине каракулевую шубу за доллары, тогда он уже стоил 7 тенге. Но какими красивыми были казахстанские деньги! Настоящими, похрустывающими в руках. Не то что белорусские зайчики, или узбекские сумы, сделанные на мягкой бумаге и напоминавшие обычные фантики. А главное теперь Казахстан мог проводить самостоятельную финансовую политику.
Глава 3
Студия интерпрограмм
В Алма-Ате в эти годы появилось несколько частных телевизионных каналов, и многие наши журналисты-мужчины ушли работать туда. Платили лучше, да и должности им достались там солидные. В первые годы на частных или независимых каналах в основном сосредоточилось русское вещание. У меня тоже был выбор, но я предпочла остаться на государственном телевидении, потому что большой эфир на всю республику считала лучше, чем маленький – на Алма-Ату и область. У нас на телевидении создали студию интерпрограмм, вещавшую только на русском языке, и я со своим циклом передач «Соотечественники» перешла работать туда заместителем главного редактора. Главным назначили Ерлана Акчалова. Мы сидели в огромном кабинете, половина которого была поделена на стеклянные кабинки, где, тем не менее, умещался стол, пара-тройка стульев, шкаф и журнальный столик. Вторая половина была отдана под холл с большим общим столом, за которым мы принимали гостей; да и сами в обед или по вечерам пили здесь кофе, курили и разговаривали. Вокруг меня работали увлеченные ребята. Атмосфера была творческой, сплетен и интриг не припомню. Ерлан был человеком воспитанным. Понимая, что наступили времена, когда каждый выживает, как может, в чужие дела лез – делал свои. Несмотря на молодость, он не бил себя в грудь, доказывая, кто в доме хозяин; ему и без того как-то удалось завоевать себе авторитет, думаю, что у всех в редакции. По-моему, у нас было два эфирных вечера в неделю – по русским дням – в понедельник и четверг. Получалось восемь дней в месяц. За каждым редактором был закреплен свой день, точнее, весь эфирный вечер, задача состояла в том, чтобы полностью заполнить его. Эфиры были сквозными, мы их открывали и закрывали, незадолго до полуночи прочитав погоду, и весь вечер работали живьем, периодически прерываясь на отдых, когда шли записанные сюжеты или передачи. В студию постоянно приходили все новые и новые люди. Ко мне, например, в мои тематические вечера, рассказывающие о народах, живущих в Казахстане, приходили и простые люди, и послы. В столице самостоятельного государства открылись посольства разных стран, поэтому я познакомилась с некоторыми из них, а с Бенционом Кармелем (послом Израиля) даже подружилась. Я делала заранее подсъемки об интересных людях, о событиях, которые прошли в диаспоре, об истории и т.д., и этими подсъемками периодически перебивала общую беседу в студии. Здесь же были установлены телефоны, по которым мы принимали вопросы от телезрителей и оперативно на них отвечали. А еще была викторина. На ее вопросы ответить тоже нужно было по телефону. Первый дозвонившийся с правильным ответом признавался победителем, публично объявлялся и на следующий день приходил в студию за призом. Всего вопросов было пять, призов соответственно – тоже, а готовили их культурные центры. Помню, что именно тогда я познакомилась с Булатом А., который возглавлял быстро ставшую известной в республике фирму «Бутя»; она стала генеральным спонсором моих программ, а сам Булат А., как и его коммерческий и финансовый директора, порой тоже участвовали в этих передачах. Подробнее о нем речь еще впереди.
Однажды помощник режиссера позвала меня к телефону, установленному в студии. В это время шла какая-то получасовая передача в записи, и я отдыхала. Подошла к трубке и услышала, как на той стороне провода мужской голос кричал мне, что он у него есть 1 миллион, который он готов бросить к моим ногам; что если я захочу, то ни в чем не буду нуждаться. Я положила трубку. Позже подобные телефонные звонки еще случались не раз.
Как-то одна из коллег Марина С. посетила мою уютную, но довольно скромную квартиру. Оглядев ее со всех сторон, она сказала: «Не пойму тебя. Как ты со своей внешностью можешь так жить? Я езжу по городам Казахстана, и во время застолий у меня всегда спрашивают: «у вас там блондинка-ведущая…». Мне вообще кажется, что ты выходишь на перекресток, и рядом тут же останавливаются машины. Почему ты совсем не пользуешься этим? У тебя ума нет?»
Насчет ума не знаю, но воспитание у меня было все-таки провинциальным, и продаваться за деньги я в своей жизни не пробовала никогда. Правда, у Марины С. воспитание тоже было провинциальным, но в короткий срок она сообразила припасть к правительству, стала ручным журналистом, сопровождала членов правительства в поездки по Казахстану, а потом делала сервильные передачи. И она, конечно, жила не в такой квартире, как я. Но у каждого своя дорога. Моя никогда не сворачивала в сторону политики. И потому я имела, что имела.
Преобразования шли не только в республике, но и у нас на телевидении. Не раз оно переименовывалось, меняло собственников. Но однажды случилась совсем противная вещь: нам сообщили, что президентом Корпорации телерадио «Казахстан-1» (так, кажется, она называлась) стала Лейла Бекетова. Журналисты – народ циничный, они много видят, поэтому удивить их трудно. Но то, чтобы президентом на такой сложный участок Назарбаев назначил бывшую ассистентку режиссера, вдобавок, проработавшую в этой должности без году неделя, а потом ушедшую в свободное плавание – фарцевать - это как-то уже было ни в какие ворота. Правда, в последние годы она вдруг несказанно разбогатела, открыла даже свой телеканал, - образчик пошлятины. Впрочем, там и собственного вещания-то не было. Гоняли фильмы, собирали рекламу. Но для нас это не имело значения, все-таки хотелось к своей работе относиться серьезно, а тут…
Конечно, мы не догадывались, что в кругах, которые стали нагло называть себя элитой (воистину: «когда б вы знали из какого сора…»), шло по-крупному распределение богатств Казахстана, что Лейла уже влезла в обойму и прочно встала у корыта (такие слова ей как-то больше подходят, чем «элита», в какие бы одежды она ни рядилась) и требовала своей порции. Зато теперь это ни для кого не секрет. Вот, например, что пишет Талгат Ибраев в статье «Из фальши в ложь перелетая». Сначала он приводит цитату из самой Бекетовой: «Я представила правительству Республики Казахстан свои предложения по глубокому реформированию государственного телевидения советской эпохи в общественное телевидение. Это предложение было направлено на улучшение качества передач и регулирование отношений с частными телеканалами, в частности, в творческом, экономическим и техническим аспектах. Этот проект реформирования государственной телерадиовещательной компании получил высокую оценку…". Прерву текст Т. Ибраева, чтобы вставить одну только ремарку: «Умора! Видели бы вы сами этого реформатора!» Однако читаем дальше:
«Говоря проще, она предложила включить все негосударственные телерадиокомпании, (к тому моменту их в стране уже было несколько) в состав РК ТРК, при этом, разумеется, согласия владельцев никто спрашивать не собирался. И пока столь интересный и многообещающий проект проходил рассмотрение в разнообразных инстанциях, Лейла Калибековна с энергией достойной лучшего применения взялась за проведение внутреннего административного реформирования самой телевизионной корпорации. Делалось это крайне просто – в один не прекрасный день практически все сотрудники получили уведомление об увольнении, а право решать, кто из них впоследствии останется на работе, а кто нет, было делегировано самому первому руководителю. Сотрудники (многие из которых проработали на казахстанском ТВ не одно десятилетие), несколько возмутились и пошли искать правду на стороне… Попутно на свет всплыла интересная документация о начавшейся передислокации части казенного телеоборудования в адрес частной телекомпании "Тан", расхищения архивов Гостелерадиофонда (которые тоже перекочевывали в "тановские "закрома") и конечно же, подробности самого проекта реформирования телевизионной системы в целом. Все это скрупулезно было освещено в СМИ с самыми нелестными комментариями, а часть депутатов (типа члена парламентского комитета по социально-культурному развитию Валентины Сиврюковой) заваливали соответствующими запросами все более-менее профильные инстанции. Через какое-то время, очевидно устав от разбора бесконечных жалоб, "наверху" была создана межведомственная комиссия, которая выявленные "ошибки и недочеты" признала, проект временно "зарубила", а саму телевизионную корпорацию переподчинила профильному министерству». И Лейла Калибековна подает в отставку. Благо, возвращаться было куда.
А пока ее к нам назначили, и она начала знакомиться с коллективом, вызывая все редакции к себе на собеседования, на которых поражала телевизионщиков своими перлами. О ней не переставая говорили в кулуарах, все ее, оказывается, знали, кроме меня. Но Маиса (о ней шла речь выше) «успокоила» меня: «Да знаешь ты ее. Помнишь, как-то ты была на съемках, а я привела ее в нашу редакцию, потому что она только что вернулась из Турции и привезла кучу шмоток. Их мы разложили на твоем столе. Ты вошла и увидела это. Разозлилась и заорала: «Маиса, ты меня запарила со своими фарцовщицами! Уберите все с моего стола!» И тогда она быстренько все собрала и ускользнула из редакции» Я этого не помнила, но очень расстроилась. Представляю, какие отношения сложатся у меня с ней, если я когда-то практически выгнала ее из кабинета! Позже я поняла, она или тоже забыла об этом, или предпочла не вспоминать. Ждать вызова к себе на ковер нам пришлось недолго. За день до этого в студии интерпрограмм в прямом эфире прошел круглый стол о свободе слова, на который мы пригласили журналистов с других каналов и газет. Он не просто не понравился новому руководству, он взбесил его. Поэтому к ней мы пришли без настроения. Она попросила каждого редактора рассказать, чем он занимается. Во время этих рассказов вставляла какие-то свои замечания, которые даже не злили – просто удивляли нас. А, подводя итоги встречи, глубокомысленно изрекла, что работа наша требует переосмысления, и всем надо перестраиваться. Это переосмысление окончилось тем, что студию интерпрограмм вскоре закрыли. Чуть не забыла, с собой она привела новых заместителей, программу новостей «Казахстан» закрыли, на ее базе сделали информационное агентство «Хабар», возглавила которое …дочь Президента Дарига Н.
Я оказалась в этом агентстве. Не могу вспомнить, как я туда попала, ведь до этого никогда в жизни не работала на новостях. Наверное, это и был результат переосмысления. Но перед этим Бекетова вызвала меня и «поручила» делать передачу «Светская хроника», которую коллеги быстро переименовали в «Светкину хронику». Я должна была ходить по разным гламурным тусовкам и делать на таком материале сюжеты. Их было несколько в этой 25-минутной передаче. Ничего доброго я вспомнить об этой «Светской хронике» не могу, тусовок тогда было еще маловато, и я, набирая хронометраж, засовывала туда что ни попадя. Единственный плюс: я стала вхожа в домашний салон израильского посла Бенциона Кармеля. Он был большим любителем искусства, поэтому для каждой встречи готовил сюрприз – знакомство с какой-нибудь творческой группой художников, московским режиссером или оперным певцом. Мы слушали их, наливая себе из большого чана пунш и потягивая его. Меня этот напиток ничуть не радовал, но что делать, светская жизнь требовала жертв. А поскольку духовной пищей сыт не будешь, ко второй части вечера повар израильского посла приносил в соседнюю комнату полтуши запеченного барана, и мы приступали к трапезе. Мне кажется, он пытался ухаживать за мной (не баран и не повар): то уводил меня в какую-нибудь дальнюю комнату, чтобы показать вновь приобретенную картину, то, когда мы фотографировались в конце вечера, норовил встать рядом… Однажды я взяла с собой Ольгу К., чью свадьбу в Рашидом Нугмановым описывала выше. В это время она уже была в отношениях с англичанином Робертом Смитом, который вскоре станет ее мужем. И вот когда на этой тусовке посол подошел ко мне, она неожиданно спросила: «Бенцион, как Вы считаете, Света красивая женщина?» Мне показалось, что сейчас я провалюсь сквозь землю. Но в ответ тот запел соловьем, и тогда Ольга снова спросила: «А, как Вы думаете, почему она одна?» Посол не задумываясь ответил: «Потому что ведет себя независимо, словно ей ничьи ухаживания не нужны. И крылья у влюбленного мужчины вскоре опускаются». Во многом он был прав, давая такую оценку. Я на самом деле не хотела ни с кем никаких серьезных отношений. Я берегла свое сердце от печали и боли. Их я наелась однажды и на всю жизнь. Тем более, что мне хватало любви моей дочери.
Глава 4
Я на «Урожае». Как в Казахстане делали собственников
Я всегда с удовольствием ездила в командировки в Павлодар. Для меня это была бесплатная возможность повидаться с родственниками и друзьями. И когда мне предложили поехать специальным корреспондентом на уборочную в Павлодарскую область, я, конечно, согласилась. Мне следовало ездить по хозяйствам, снимать сюжеты о ходе уборки урожая, монтировать их на Павлодарской студии и перегонять в Алма-Ату. Надо ли говорить, что в сельском хозяйстве я ничего не смыслила, или это и так понятно? И скрывать свое невежество от моих сопровождающих или собеседников было глупо. А потому я на голубом глазу предупреждала их, что меня обмануть можно в любом вопросе, потому что я не имею об уборочной даже первых понятий. Но вот только надо ли им это? Во-первых, кем они сами себя выставят в глазах республики, заливая мне? А, во-вторых, с моим приездом у них появилась уникальная возможность озвучивать все свои реальные проблемы (и достижения) в надежде быть услышанными зам.министрами или начальниками отделов министерства сельского хозяйства, которые постоянно приходят в
алма-атинскую студию на программу «Урожай». Воленс-ноленс (вольно или невольно), но они должны будут реагировать на сказанное, скорее всего, будут стараться помочь решить проблему. Такие мои наивно-хитро-убедительные слова обычно действовали. Я приезжала в район, где меня ждали, и мы обсуждали проблему, которая становилась главной темой сюжета. Потом я уже популярно излагала ее в сюжете, а доказательством служили слова специалистов. И все это проходило на фоне работающих днем и ночью комбайнов, сыплющемся зерне и черных от пыли лицах комбайнеров. Так я проработала месяц, а перед отъездом один товарищ из облсельхозуправления сказал, что меня теперь можно назвать спецом. Я возрадовалась: «Так Вы доверили бы мне должность агронома в каком-нибудь плохоньком хозяйстве?» Он засмеялся: «Доверил бы. Только не в слабом, а, наоборот, в сильном хозяйстве. В слабое надо направлять серьезного специалиста, а в хорошем и от такого, как Вы, особого вреда не будет!» Этот сомнительный комплимент мне понравился. Но я и правда стала находить удовольствие от того, что каждое утро машина везла меня в какой-то новый район области, где я знакомилась с деревенскими людьми, разговаривала с комбайнерами и искренне вместе с ними переживала: успеют или не успеют убрать хлеб? Надвигались холода, и была опасность, что часть урожая из-за участившегося ненастья уйдет под снег.
Однажды вечером мы добрались в отдаленный район, с тем, чтобы поутру, переправившись на пароме на другой берег Иртыша, поехать в Михайловский совхоз (который теперь назывался по-другому), где я в далеком детстве провела столько счастливых каникул. Поехать туда настояла я. А пока нас привели на постоялый двор, который состоял из нескольких пустующих комнат, одна из них, правда, оказалась обжитой – здесь жили командированные люди. В их комнате устроили моего оператора. Мне открыли соседнюю. В ней было холодно так же, как и на улице. Ни горячих батарей, ни печки. Занесли кровать с панцирной сеткой, притащили чистое, но кажущееся влажным белье, несколько одеял. По обеим сторонам кровати поставили столы, на которые водрузили включенные плитки с открытыми спиралями. От них пошло тепло. Час я пила чай в соседней комнате, а когда пришла в свой «вытрезвитель», появилось ощущение, что возле кровати и правда стало теплее. Я нырнула под одеяла, в полной темноте спать в необжитой пустой комнате стало жутко, и я оставила гореть настольную лампу. Незаметно уснула. Но посреди глубокой ночи вдруг внезапно открыла глаза – просто показалось, что я уже в комнате не одна. Я скосила глаза в одну сторону, потому в другую. Действительно, не одна. Возле плиток сидели маленькие серые мышки. Тоже грелись. Мне стало жалко их, и я старалась не двигаться. Но в какой-то момент пошевелилась. Этого оказалось достаточно, чтобы они бросились врассыпную. Я снова уснула и потом снова проснулась. И опять у плитки увидела своих соседушек. В обычной ситуации я, наверное, заорала бы, но в эту ночь они не пугали меня. Вполне милые создания, которым тоже было очень холодно.
На следующий день мы были в совхозе. Как же он изменился. Опустел. Стал неуютным. Дедушкиного дома не было, вместо его усадьбы тоже зиял пустырь. Здесь еще продолжали жить мои две замужние двоюродные сестры, которые работали в школе. Лица их показались мне какими-то измученными жизнью. Я надеялась, что мне удастся вырваться на ночь к кому-то из них, но директор совхоза – казах, которого предупредили, что у меня здесь родственники, стал просто пасти меня. После съемок нам закатили пир горой, после которого он решительно настоял, чтобы ночевать мы поехали к нему домой. А утром, чуть рассвело, отправил на своей машине из совхоза восвояси. Его нежелание дать мне свободу передвижения показалось мне весьма подозрительным. Через несколько лет сестры, жившие уже в России, рассказали мне много плохого об этом руководителе-
самодуре и о делах, которые в его время там творились. То, что это может стать известным столичному журналисту, для него было нежелательным. И он постарался побыстрее от меня избавиться. Кстати, уборочную его хозяйство завершало вовремя.
Помню, что весь месяц, пока я работала на урожае, мне засовывали в машину мешки с картошкой, пакеты с гречкой, давали молока, сметаны и подсолнечного масла. Бесплатно. Я не отказывалась. Не то время было.
Когда я приехала в Алма-Ату, Саша Кораблин, который весь этот месяц вел программу из студии, пригласил трех лучших спецкоров на итоговую передачу. Среди них была и я. Смешно вспомнить, что за хорошую работу мне прямо в эфире подарили кусок тюля. Прямо-таки, как в фильме 30-х годов, когда передовой доярке дарят отрез на платье, и она от души благодарит за это партию и правительство.
В 1994 году началась так называемая массовая приватизация, для чего были созданы инвестиционные приватизационные фонды (ИПФ), а среди граждан стали распределять приватизационные купоны. В отличие от России, где ваучеры имели хоть какую-то нарицательную стоимость, и их владельцы могли пустить их в обращение, даже продать, приватизационные инвестиционные купоны (ПИКи) в Казахстане можно было только вложить в созданные ИПФ. Разгосударствление и приватизация предприятий по этой схеме привели к тому, что предприятия вместо инвестиций в обмен на пакеты своих акций получили ПИКи. Сами ИПФ не располагали средствами для инвестирования производства. Помню, что свои ПИКи я вложила в «Бутю», на этом дело превращения меня в собственника закончилось. До 2000 года – года моего отъезда в Россию – о судьбе приватизационных купонов благополучно забыли. Может, потом кому-то повезло, хотя вряд ли. Такая схема приватизации не могла привести к появлению реального собственника.
Глава 5
Исход
Как утверждают сегодняшние источники информации, к началу 1993года уже 50% населения Казахстана жили ниже черты бедности. На крупных предприятиях нормой стало по многу месяцев не выплачивать зарплату, но люди все равно не переставали ходить на работу. Именно тогда появилась новая реальность - бедные работающие. Права свои никто из них не отстаивал, а профсоюзы в те годы окончательно утратили свое влияние в трудовых коллективах. Они просто самоустранились. Как-то мне нужно было по делам съездить на Алма-атинскую ковровую фабрику. Подъезжая к ней, я увидела стоящих вдоль дороги женщин и мужчин. Они по дешевке продавали изделия своего предприятия. Зарплату им выдавали коврами и половичками. Это была типичная картина для того времени.
Из Казахстана начался исход людей не казахской национальности. Этому способствовало не только обнищание населения и безработица.
Как я уже писала, после развала СССР Казахстан активно стал строить свое национальное государство. Одним из первых был принят Закон о языке, который обязывал учить язык в первую очередь чиновников и всех, кто собирался продвигаться по карьерной лестнице. Если без эмоций, это правильно, потому что трудно представить какую-нибудь другую
страну мира (ту же Россию), в которой чиновник, верша дела государственные, не владел бы государственным языком. Но обязанность учить язык стала еще одним звоночком для тех, кто никак не хотел ассимилироваться. И люди срывались с места. Поначалу никто никого не удерживал. Но только поначалу. Потом, когда эмиграция приобрела невиданные масштабы, политика в этом вопросе изменилась. Если говорить о русских, то в газетных статьях тех лет приводились единичные примеры их возвращения обратно в Казахстан. Среди причин называлась и та, что их недружелюбно принимают на исторической родине. Статьи убеждали: русские в России отличаются от казахстанских. В худшую сторону, конечно. Например, в России все пьют, а мы тут не пьяницы. А в целом, суть этих газетных публикаций сводилась к тому, что нам совсем не надо уезжать, что в Казахстане земли на всех хватит, что мы у себя дома, что где родился, там и пригодился. Но процесс, как говорится, уже пошел. Помню одну из своих передач тех лет – об уезжающих немцах. Даже не передачу, а фрагменты ее: за кадром звучит полонез Огинского, а в кадре в это время люди пакуют на таможне остатки своего скарба в большие фанерные ящики. Застывшее лицо пожилой женщины с глазами, полными боли и отчаяния; она оперлась на край этого ящика и смотрит куда-то в пустоту. Первая волна уезжающих немцев покидала свои дома в Казахстане, очень страшась неизвестности.
Миграционные потоки с каждым годом все росли. И уезжали, конечно, лучшие: профессионально уверенные в себе люди, смелые, предприимчивые. Раньше цифры не подлежали огласке, но сегодня в интернете я их нашла: до 1996 года из республики выехало 2 миллиона человек. Это привело к тому, что «в результате эмиграции Казахстаном было потеряно: в 1991 г.- 22,2%, в 1992г.- 89,3% естественного прироста населения республики, а в 1993 и 1994 годах миграционные потери не только полностью поглотили естественный прирост, но и превысили его в 1,4 и 2,8 раза, соответственно. В 1994 "пиковом" году из республики выехало 480 тыс. человек, прибыло 70 тыс. человек». Невиданный для маленькой по численности населения республике демографический кризис больно ударил по экономике. По стране словно Мамай прошел. В больших городах внешне это было мало заметно, но в маленьких зловещими памятниками тому смутному времени еще долго стояли целые кварталы многоэтажек с глазницами выбитых или заколоченных окон. Пустующие дома Аркалыка, Каратау, Приозерска, Жанатаса, Актау…сегодня, когда давно залечены раны, в это уже даже и не вполне верится. А тогда жители этих городов или уехали из Казахстана совсем, или переселились поближе к более благополучным крупным городам и обеим столицам. Безработица привела к тому, что огромное количество людей выехало и из сельской местности. По неофициальным данным, число внутренних мигрантов после распада СССР составило 5 миллионов человек - треть населения Казахстана.
Во время одной из своих командировок в Павлодарскую область я побывала в бывшем образцово-показательном колхозе «30 лет Казахстана», который в советское время возглавлял Герой социалистического труда Яков Геринг. Это было передовое опытное хозяйство, гремевшее на всю страну. Яков Германович скончался еще в 1984 году, а в 90-е, когда я сюда приехала, колхоз возглавлял один из его сыновей – молодой еще парень. Урожай в тот год выдался хороший, хлеба стояли высокие, погода ясная – только и работать в поле. А он был в отчаянии. Некому работать. Прославленная семья комбайнеров: отец и трое сыновей уехали в Германию. «Больше не надо никого, только бы их четверых, и дело было бы сделано. Как мне их не хватает», - повторял он как молитву.
Официально процесс «исхода» сопровождался успокаивающими фразами, вроде того, что ничего страшного не происходит - это естественная ситуация при открытых границах. На самом деле эти заверения были просто хорошей миной при плохой игре. Кстати, именно в те годы в результате эмиграции неказахского населения титульная нация впервые за последние десятилетия по численности стала преобладать среди других национальностей.
Хочу сказать, что и в Казахстан приезжали мигранты. Потомки тех, кто в годы голодомора сумел откочевать в Монголию, Иран и др., а также просто этнические казахи. Но что это были за люди?! Кажется, что с их приездом республика не столько приобретала, сколько теряла. Мне признавались чиновники, которым пришлось заниматься устройством на новом месте казахов-переселенцев, в том, что лучшими были те, что приехали из Монголии. Дескать, эти казахи хотя бы грамотные, ибо жили в социалистической стране, где действовал всеобуч. Но остальные были абсолютно безграмотными или малограмотными, а значит совсем беспомощными на новом месте. Они увеличивали число безработных и добавляли проблем стране, которая и без того, напрягая силы, боролась с этими проблемами ежедневно. Устроены они были как попало, нищета была вопиющая, дома были ветхими, часто напоминающими сараи. Я говорю о семьях казахов, которые были устроены по Югу республики. В Баян-аульском районе Павлодарской области я, наоборот, увидела картину вполне благопристойную, побывав в семействе знаменитого в Монголии овцевода. Он, и переехав, жил в степи с большой семьей в добротном большом доме, пас стада овец и коней. Местные казахи не очень любили переселенцев. Первых – за то, что с ними совсем не было никаких точек соприкосновения, а вторых (оралманов – приезжих из Монголии) – за то, что с ними приходилось делиться льготами, жильем и работой.
Много чего малоприятного для памяти было в те годы в Казахстане, впрочем, как и на всей остальной территории бывшего Союза. Однако нужно отдать должное казахстанским политикам (и в первую очередь Н.А.Назарбаеву): за все эти тяжелые годы в стране не случилось кровопролития. Это несомненная заслуга, ведь Казахстан – полиэтническое государство, а в эти же годы в соседнем, моноэтническом, Узбекистане резня случилась. Были кровавые схватки и в других республиках, а сколько ее пролилось в России, про то и говорить не хочется!
В это время я очень сдружилась с греческим культурным центром, возглавлял который директор института проблем горения, академик Георгий Иванович К. Его внучка и моя дочь были родными сестрами по отцу. Правда, это стало известно не сразу, но, когда выяснилось, не только не испортило, а, наоборот, укрепило наши с ним отношения. К тому времени его дочь, та самая Галина из моей новогодней передачи, уже жила в Греции, а ее дочь – в Америке.
Да и отец Насти тоже перебрался в США. Греки предложили мне подработку: стать специальным корреспондентом по Казахстану Афинской газеты «Омония». И хоть писать я тогда совсем не умела, терять мне было нечего, и я согласилась. Во всяком случае, составлять информашки о том, как живет казахстанская диаспора греков, было делом несложным. С тех пор у меня появился псевдоним Светлана Фотиади, которым я пользуюсь от случая к случаю до сих пор. Платили мне за такую работу мало, зато летом, организовывая отдых и оздоровление своих детей в Греции, они включили в группу и мою дочь. Она вернулась оттуда загоревшая, с подарками и массой положительных эмоций.
В этой связи сразу вспомнился один эпизод. Это было в 1996 году, только что окончилась олимпиада в Атланте в США. Казахстан как суверенное государство тогда впервые отправил на нее свою сборную. И Василий Жиров завоевал золотую медаль по боксу в полутяжелом весе – это было первое золото победы, впервые во время церемонии награждения прозвучал гимн Казахстана. Я приехала на аэропорт встречать дочь из Греции, а буквально за 15 минут до приземления их самолета, сел самолет с нашей сборной. Незабываемая картина той встречи до сих пор перед глазами. За месяц до этого события кто-то сжег здание аэропорта. Оно сгорело без возможности восстановления – вспомните, это то самое здание, которое сегодня можно видеть только в советских фильмах. В республике распространенными были веерные отключения электричества. Его экономия коснулась и аэропорта. Взлетная полоса была в кромешной тьме, сквозь которую вырисовывались обгоревшие контуры аэропорта. Электричество было только в небольшом домике, который временно выполнял роль таможни и погранконтроля вместе. Поскольку места там было мало, мы стояли на улице, напряженно вглядываясь в темноту. Мы – это родители, которые пришли встречать своих детей. И вдруг на взлетном поле началось какое-то движение. Подъехали две военные машины и включили сильные прожекторы, чуть позже мы увидели приземлившийся самолет. Когда он остановился, к нему тотчас же подали трап, к подножию которого тут же постелили длинную ковровую дорожку. Как только показался первый спортсмен, во всю мощь грянул гимн Казахстана, спускающихся спортсменов тепло встречали внизу какие-то люди. Но вот в темноте послышался цокот копыт, а через мгновение стало видно, что прямо по дорожке к самолету под уздцы подводят белого жеребца какой-то немыслимой породы, настолько он был сказочно красивым. Это был подарок Президента Назарбаева первому олимпийскому чемпиону. Конечно, все призеры получили еще и какие-то премии, но белый скакун на ковровой дорожке у трапа самолета, встречающий своего нового хозяина, - согласитесь, это круто..
Глава 6
«Хабар» - это не барыш, а новости
Итак, я оказалась в информационном агентстве «Хабар», который только что возглавила старшая дочь Назарбаева – Дарига.
Люди меняются. И не всегда в лучшую сторону. Поэтому еще долгие годы после своего увольнения, когда слышала негативную информацию о ней, просто физически страдала. Я работала с Назарбаевой – прекрасным человеком, неутомимой труженицей, умным и тактичным руководителем. Другой я не знала. Об этой и хочется вспомнить. «Хабар» она поднимала с нуля. Зарплаты у сотрудников были смехотворными, хорошей техники в новостях не хватало, профессионалов было что называется раз-два и обчелся. У меня с ней отношения сложились сразу, но я никогда не злоупотребляла ими. Впрочем, иногда все же заходила к ней в кабинет поговорить по душам. Зачем? Ну, вот один из примеров. Как-то на редакционной летучке она стала упрекать работников в том, что они мало читают – не то, что книги – даже газеты. Ни у кого на рабочем столе она не видит газет – это значит, их просто не покупают, что недопустимо для журналистов информационного агентства… Что тут спорить? Все правильно. Но после летучки я решилась зайти к ней. Пришла и стала рассказывать ей, как живут многие наши редактора. Помню, привела в пример то, как строит свою жизнь один молодой корреспондент и ведущий новостей, работавший на казахском языке, Асылбек, фамилию его сейчас забыла. Я рассказывала, что живет он не в Алматы, а в Талгаре. Из-за нехватки денег не может снимать здесь квартиру, и каждый
день ездит на междугороднем автобусе с работы и на работу. Но иногда, когда эфир у него заканчивается поздно, он не успевает на автобус. Тогда едет на аэровокзал (находится в центре Алматы) и ночует там, а утром в вокзальном туалете стирает воротничок рубашки, сушит его под феном, и всегда свежим, бодрым и доброжелательным приезжает на работу. Рассказывала что-то еще, а она слушала молча и не перебивала. Когда я замолчала, она спросила о чем-то, не относящемся к теме разговора. Потом я ушла, не понимая, правильно ли сделала, устроив ей эту вежливую «разборку». На следующий день она пришла на работу и принесла с собой большую кипу газет на русском и казахском языке. Сказала своей секретарше, чтобы та разнесла их по редакции. И потом делала это каждый день все время. Когда она получила свою первую зарплату у нас, то потратила ее на то, чтобы купить целый ящик женских колготок для нас. Вспомните те нищие годы – для многих это было хорошим подарком. Постаралась сделать это анонимно, но мы все равно узнали, что ее рук дело. Потом старалась сформировать эфирный гардероб для ведущих, привозя откуда-то блузки и пиджаки. Может, кто-то подумает, что она так добивалась дешевого авторитета, что для нее это были мелочи. Насчет второго – согласна, наверное, мелочи; а что касается авторитета, то она завоевала его своим упорством и работоспособностью. Я помню, как на летучках она разбирала все прошедшие по эфиру сюжеты, вплоть до областных, и делала это толково. Несмотря на то, что по образованию была историком, она быстро вникала в суть дела.
Я помню, как мне хотелось сделать что-то особенное, яркое, чтобы о «Хабаре» заговорили, чтобы он заявил о себе. Случай представился перед Новым годом. Ко мне подошла режиссер Мила К. и тоже начала меня теребить: дескать, давай придумаем что-нибудь, какую-то масштабную акцию, например, для больных детей или для дома престарелых. Сами станем не просто освещать ее, но и участвовать в ней. Она подала мне идею, остальное я додумала. Мы решили, что «Хабар» устроит праздник для детской онкологической больницы и для дома престарелых. Веселый, с хорошими подарками и размахом. Правильно вы подумали: где деньги, Зин? Где-где – в «Буте». И я пошла к своим давним партнерам, надеясь, что они проспонсируют идею. Помню, я рассказывала, как мы на разнаряженных машинах подъедем к больнице, как «ворвемся» в отделение, принося детям смех, музыку и пение, как устроим для них выступление клоунов, как с ними пообщается Дед Мороз и Снегурочка, и как потом мы оставим каждому ребенку по подарку, а самому отделению – телевизоры, какую-то медтехнику. Я уже договорилась с зав.отделением, он назвал мне количество детишек, лежащих в это время в той страшной больнице. А на следующий день мы поедем в Дом престарелых и устроим представление там. Коммерческий директор «Бути» слушал меня, выпучив глаза, а потом, морщась, как от зубной боли, попросил: «Света, ну хотя бы какой-нибудь бизнес-план у тебя есть? Или ты вот так на уровне идеи пришла просить огромную сумму денег?» «Рустам, - говорила я ему. – Ну какой тебе бизнес-план?! Откуда я знаю, как он пишется?! Зато я обещаю, что сюжеты об этой акции пройдут по Московскому эфиру. Мы разрекламируем «Бутю» в республике. Ну помогите вы нам, ты же знаешь, что я слов на ветер не бросаю». И я-таки его уболтала! Просто это время было такое, за что я его и люблю. Это было время не только нищеты, но и «бури и натиска» (Sturm und Drangperieode), когда особенно ощущалось, что мы живем в «прекрасном и яростном мире» (А.Платонов). Наличные деньги – 150 долларов - он выдал мне только на артистов. 50 долларов я заплатила супружеской паре клоунов из цирка и 50 - Деду Морозу со Снегурочкой. На второй день в дом престарелых вместо клоунов с нами поехала народная артистка СССР Бибигуль Тулегенова, которая от гонорара отказалась. И оставшиеся деньги я отдала артистам ТЮЗа, выполнявшим роли Деда Мороза и Снегурочки.
В «Буте» сидели тоже молодые ребята. Быстрые на подъем. Они связались с руководством больницы и дома престарелых и уточнили, что им необходимо из техники. А я настаивала еще и на индивидуальных подарках всем и каждому. Не только, например, старикам, но и обслуживающему персоналу, потому что боялась: как только мы уедем, тот просто оберёт стариков. Две или три ночи мы сидели в подвалах у «Бути» и раскладывали по пакетам немыслимое количество каких-то шампуней, дезодорантов, конфет пр. Я договорилась с ТЮЗом, и нам дали несколько театральных смешных костюмов, обрядила в них своих коллег, сама стала Старухой Шапокляк, и в один из дней накануне Нового года съемки начались.
Начались они на ступенях ТЮЗа, где я отрапортовала Деду Морозу, что отряд в составе восьми журналистов агентства новостей к акции «Бутя – Хабар» готов. Дед Мороз рапорт принял, и мы расселись по машинам. Следующий раз камера включилась у входа в онкоотделение. Наш звукорежиссер развернул аккордеон, зазвучала развеселая детская песенка, и мы вбежали в отделение, где царили печаль и уныние. Некоторые детки лежали под капельницами. Многие из-за химиотерапии потеряли волосы, некоторые были сильно перебинтованными. Лица у всех - или равнодушные, безучастные, или - страдальческие. Увидев это, мы все равно не прервали свою веселую песню, а Дед Мороз со Снегурочкой быстро пошли по палатам собирать детишек в холл. Собрались на удивление быстро, и у всех уже заранее блестели глазки. Потом перед ними стали выступать клоуны, приглашали их в свое действо, и детишки весело реагировали и на их шутки, и на их фокусы. Потом мы разрисовывали физиономии ребятишек гримом, танцевали с ними, дарили им всем подарки, а под занавес записывали у них интервью. Пожалуй, не меньше детей, нашему приезду радовались их мамы, которые лежали здесь вместе со своими чадушками. Эта передача сохранилась у меня до сих пор, и я, порой пересматривая ее, все думаю, кто же из них до следующего Нового года уже не дожил. Потому что у многих было заболевание, которое уже не поддавалось лечению, о таких нам шепотом рассказывала врач.
На обратной дороге ехали подавленные и все больше молчали. А в редакции достали бутылку водки, разлили ее на всех и выпили. Так немного отпустило.
На следующий день повторилось то же самое, только в доме престарелых. Там было повеселее. Когда мы шумной толпой ворвались в столовую, где обитатели дома обедали, они быстро сориентировались. Многие бросили есть и выскочили на круг плясать с нами русскую, остальные в такт хлопали. Потом для них пела песни далеких 40-50-х годов Бибигуль Тулегенова. Несколько строчек одной из них запомнила, хотя больше ее никогда не слышала: «Милый в море на просторе В голубом краю; Передай-ка, птица чайка, Весточку мою»…Ее публика встречала не просто тепло – восторженно. А потом мы пошли по палатам, понимая, что в доме престарелых много лежачих стариков. Они на глазах оживали. Помню, как одна бабуся тут же вытащила из своей тумбочки деревянные ложки и начала подыгрывать аккордеонисту, а Дед Мороз со Снегурочкой плясали между кроватей. Фирма «Бутя» подарила дому престарелых телевизоры, видеомагнитофоны, тонометры, что-то еще, но все, как дети, радовались полученным подаркам. В том числе и нянечки. Помню, что меня, кроме всего прочего, поразило здесь то, что среди обитателей этого дома печали были только русские старики и старушки. У казахов не принято отдавать своих родственников в подобные учреждения. Зато, как мне объяснили, их много было на втором этаже, куда мы не поднимались, потому что там был дом инвалидов для умственно неполноценных людей, многие из которых – из экологически неблагополучных регионов.
Сегодня, когда я думаю о «древнейшей профессии», которой посвятила свою жизнь, я оправдываю себя хотя бы той самой акцией, когда мы подарили больным детям и немощным одиноким старикам Новогодний праздник.
Все свои обещания перед «Бутей» я позже выполнила, а как счастлива была Дарига Н.! Она рассказала, что у нее дома два вечера подряд – и на казахском, и на русском языках - смотрели сюжеты об этой акции и плакали.
Мне запомнилась еще наша редакционная собирушка по случаю наступающего Нового года, когда я впервые услышала, как великолепно Дарига поет. Еще помню момент, когда в «Хабар» приехали англичане. Был день моего рождения, и мама, которая тогда гостила у меня, испекла вкусный торт. Его я принесла в редакцию. Мы пили чай и ели этот торт, когда она вошла в кабинет вместе с английскими гостями. Они присоединились к нам, и Дарига сказала им, показывая на меня: если бы все работали так, мне нечего было бы больше и желать. Мне было приятно слышать такую оценку своего труда, и я очень надеялась, что прозвучали эти добрые слова не только потому, что у меня был день рождения.
А потом я от нее ушла, уволилась. Как-то на летучке она объявила, что несколько самых лучших работников поедут в Англию на стажировку, и сейчас мы услышим их фамилии. Такая командировка тогда воспринималась как нечто из области фантастики. Я понимала, что моя фамилия должна тоже прозвучать, но… она не прозвучала. После того, как список огласили, буквально все обернулись на меня. Я старалась держаться, хотя от обиды слезы в любую минуту готовы были политься из моих глаз. После летучки сразу ушла в кабинет, но меня и тут не оставили. Многие пришли следом за мной и вопрошали: «Почему?» Откуда я знала, почему. И тогда Олег Г. сказал: «Ты была в списках, но К. (он назвал фамилию главного редактора-казаха) взял от супругов NN взятку борзыми щенками (сказал, что полную сумку дефицитных продуктов), потому что в списке был только один из них, а они захотели поехать оба. К. сумку принял, а потом пошел к Дариге. Видимо, уговорил ее убрать тебя из списка».
И надо же такому случиться, что практически в эти дни мой приятель, который прежде работал на Москву в агентстве печати «Новости», а теперь стал главным редактором открывшейся частной газеты, пригласил меня к себе на должность зав. отдела культуры на бешеные по тем временам деньги – 250 долларов. Я попросила время подумать, но после этой летучки пошла к Дариге, решившись уже на последний разговор. Когда я сообщила ей цель своего визита, она не поверила своим ушам. Я ей сказала, что из списка меня, вероятно, исключили потому, что я не той национальности. На этот мой выпад она не отреагировала, но признала, что и правда к ней приходил К., который действительно убедил ее вычеркнуть меня из списка, потому что до этого я никогда в новостях не работала, и, конечно, здесь надолго не задержусь. Так зачем меня учить, если я все равно уйду на большие передачи? Уговаривая меня остаться, она сказала, что восстановила бы список, но его уже отправили в посольство, но к весне обязательно будет командировка в Австрию, и вот тогда… Но я уже не могла перебороть свою обиду. И мы расстались.
Глава 7
Над чем посмеешься, тому и послужишь
В цветной газете, которая носила очень «креативное» название «Казахстано-Российская газета», я долго не задержалась. Там я поняла, что значит работать на хозяина. Самостоятельность не порицалась только в том случае, если публикуемый материал полностью совпадал с мнением хозяина, а точнее, его жены. Основные разборки доставались, конечно, Оскару Н., бедняжке. Он был главным редактором. В общем, через три месяца я оттуда слиняла, потому что уж очень неинтересно было работать. Редакция располагалась рядом с телекомпанией ТАН, куда я иногда ходила пить кофе, и куда снова вернулась Лейла Бекетова. Я присматривала себе новое место работы, потому что понимала: газета – дело не мое. Кстати, она долго и не продержалась после моего ухода, развалилась примерно через полгода. В том самом ТАНе, который я презирала, как канал никудышный, теперь работали некоторые бывшие мои коллеги по гос. телевидению, в том числе и Шолпан Каиртаевна Б. – бывший главный режиссер музыкальной редакции. Именно она уговорила меня устроиться сюда работать. Так я снова встретилась с Лейлой. Воистину, над чем посмеешься, тому и послужишь. В зарплате я не потеряла. Вместе с Шолпан мы стали делать передачу «Третье открытие». Название – это выдумка нашей хозяйки, что оно обозначает, я понятия не имею, почему третье открытие лучше, чем четвертое или пятое – тоже. Знаю только, что в то время семья Храпуновых-Бекетовых собирала коллекцию живописи, поэтому Лейла часто называла мне художников, о которых следовало делать передачи, чтобы потом при покупке картины у того не было желания выставлять им завышенную цену. Художники были и в самом деле талантливые, поэтому я особо не страдала. Кстати, однажды в мастерской одного из них я увидела неоконченный парадный портрет Храпунова – во фраке, в богатом холле, на фоне лестницы, ведущей на очередной этаж. Помню, что картина мне не понравилась не только из-за этих нуворишевских понтов (не просто портрет, а парадный, словно он вырос в этом дворце), но и потому, что у Храпунова на нем была не голова, а головка, такая какая-то недоразвитая, примерно, как у памятника Петра Первого, что сидит в Петропавловской крепости. А ведь он претендовал на красавчика- плейбоя. В целом, если не считать периодических вызовов к Лейле в кабинет на чай или на проработку за излишнюю самостоятельность (она мне часто повторяла: «Света, это вам не государственное телевидение, это мой частный бизнес»), то работалось мне комфортно. У меня сразу появилась постоянная компания из художников, искусствоведов, артистов. Тогда мне это казалось пределом мечтаний. Я тоже довольно быстро собрала неплохую коллекцию из небольших работ художников, о которых снимала передачи. Они мне их дарили.
Примерно в это время я подружилась с художественным руководителем ТЮЗа Борисом Николаевичем Преображенским. Это был очень талантливый человек, но пьющий – и тоже со словом «очень». Кажется, пристрастие к спиртному и естественная при этом деградация и сгубили его. Но случилось это позже, когда я уже жила в Омске. А тогда именно этот театр мне нравился своим репертуаром, а не русская драма, возглавляемая Р.Андриасяном, который, на мой взгляд, свой театр окончательно засушил. Несмотря на то, что труппа там была довольно сильная, ни один спектакль в его постановке так и не стал событием, спектакли становились какими-то инсценировками пьес. А у Преображенского, где по мастерству актеров и труппа, казалось, была послабее, такие спектакли были. Особенно на малой сцене, где была вообще своя неповторимая
атмосфера от необманутого ожидания встречи с Искусством. Вместе с моей подраставшей дочерью мы постоянно бегали на новую сцену, порой некоторые спектакли смотрели по нескольку раз. Например, «Кармен», «Доктор Живаго», «Гамлет», «Мадмуазель де Бель Иль». Долгие годы, до самого своего отъезда я оставалась другом этого театра; с его актерами и главным режиссером, при любой возможности делала передачи по следам премьер и даже приглашала на прямые эфиры, посвящая им целые программы. Были у нас Настей в этом театре и свои кумиры – Ольга Коржева (засл. артистка РК), Виктор Ашанин (засл. артист РК) и Дмитрий Скирта. Можно сказать, что дочь моя росла здесь, гордилась, что многие актеры знали ее по имени. До сих пор у нас хранятся фотографии с их бенефисов, на которых мы регулярно бывали, с дней рождения Преображенского, с фрагментами закулисной жизни.
Вращаясь в богемной среде, я познакомилась с необычным стариком – Михаилом Павловичем Шмулевым. Жил он в «компоте» - частном секторе предгорья, где дома утопали в разнообразных плодовых деревьях, отсюда и такое народное название микрорайона. Он был коллекционером-эклектиком и большим мастером собирать вокруг себя талантливых и интересных людей. В центре его двора была установлена беседка с фонтанчиком посередине, называлась она очень претенциозно: «храм Аполлона». Отсюда начинались обычно все его праздники. Страсть к подобным надписям наблюдалась везде – в бане, которую хозяин сделал подобно римским термам; они были в доме, на стенах, на заборе. Между деревьями стояли скульптуры, по внешней стороне дома на крышу вела извилистая скрипучая лестница с перилами, которая упиралась в маленькую колокольню. Это не был дом нувориша, в нем не было евроремонта. Хотя отдельные уголки в доме и претендовали на это, в целом все было сделано руками хозяина, не всегда со вкусом и порой напоминало дом Манилова: «В гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею…Ввечеру подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону».
Внутри дома Михаила Шмулева стенам тесно было от картин – подлинников и копий, в дорогих рамах и не очень. Потолок одной из комнат был расписан рисунками Нади Рушевой - это постаралась художник Светлана Анзельм. Здесь много было батиков Тамары Челноковой. Прямо из окон гостиной был виден длинный забор какой-то французской фирмы, на котором стараниями Михаила Павловича художник изобразил монументальные копии двух полотен Матисса «Танец» и «Музыка». По лестнице гости поднимались на второй этаж, по пути рассматривая старинные иконы, настоящую кольчугу, другие диковины. На втором этаже располагалась библиотека, которая насчитывала несколько тысяч экземпляров. Со стеллажей и полок на нас смотрели портреты писателей, поэтов и философов. Да, дом был необычным. А главное, хозяин его не трясся над своими богатствами как царь-кащей. Все можно было брать в руки, на все садиться. Как-то к нему привезли Барбару Брыльску, которая оставила на двери надпись, ею очень гордился хозяин: «Хочу иметь такой дом!»
М.П.Шмулев в какой-то момент создал Сорос-клуб, на его заседаниях я не была, однако когда-то он позвонил мне и сказал, что я признана этим клубом женщиной года (по-
моему, 1995-го). В качестве приза мне вручили мой портрет, который, если очень напрячься, и правда слегка напоминал меня и большую корзину с парфюмерией. Как-то он пригласил меня с дочкой и Шолпан с внучками к себе на рождество. В гостиной стояла елка, был накрыт стол, за которым сидели какие-то иностранцы. Для наших детей приготовили маленькую новогоднюю программу и вручили подарки. Так что Михаил Павлович был не из тех, кто, организовывая события в своем доме, тешил свою старость, разгонял одиночество. Он старался делать праздники и для своих друзей, используя для этого все свои связи и возможности.
Но иногда своей простотой он просто умилял меня. Однажды позвонил и радостно сообщил, что договорился со скульптором Муратом Биляловым о том, что я делаю о нем передачу, а он, в свою очередь, - мою скульптуру. И установлена она будет не у меня дома, а в саду у Шмулева среди его легкомысленных греческих богинь и харизматичных богов. Его замыслу не суждено было сбыться и по причине того, что я снова уволилась. Телекомпания ТАН стала испытывать финансовые трудности и практически всю творческую часть ее Бекетова отправила в бессрочный неоплачиваемый отпуск. До лучших времен.
Я все больше понимала, что совершенно не приспособлена работать на хозяина – слишком независимо себя вела. Такой характер. Думаю, что под занавес Бекетова окончательно разочаровалась во мне. Она, насколько была способна на это, пыталась обласкать меня, а я вела себя совсем неблагодарно. За это она порой вела со мной себя, просто изощренно издеваясь. Помню, как-то я записала проблемное интервью с зам. министра культуры Кутовым (на министерство жаловались художники). И началось: почему я не пришла к ней и не поделилась своими замыслами, может, она против того, чтобы была передача с ним? С какой стати в ее эфире вообще пойдет проблемное интервью, ведь он – друг их семьи? Ах, там нет ничего особенного, тогда, с какой стати она будет делать ему рекламу? Ну, и все в таком же духе. В итоге передача свет все-таки увидела, но скольких нервов мне это стоило! Другой пример касался какого-то международного конкурса, типа «Заря Востока», на который нужно было представить очерк о необыкновенной женщине, чья жизненная история необычна и поучительна. Она вызвала нас с Шолпан, чтобы мы высказали свои предложения на предмет кандидатуры. Я по дурости называла разные имена, рассказывала ей об этих женщинах, Бекетова слушала меня, но видно было, что она не впечатлена. Потом она прервала разговор, предложив как следует подумать над кандидатурой. И больше она меня уже не приглашала, зато я узнала от Шолпан, что конкурсный очерк снимает Рубен Казарян, и героиней стала…правильно, она. Тогда я поразилась, насколько она бессовестная.
Короче, помотавшись «в людях», я снова вернулась на государственное телевидение. Как ни странно, мне показалось, что если и есть у журналиста относительная свобода, то она именно там, где нет конкретного хозяина. А на «Казахсане-1» такового не было. Так мне тогда казалось. Я вернулась. Здесь мне пришлось резко поменять амплуа, моя авторская программа называлась «Дело №».
Глава 8
«Дело №»
Я прожила уже длинную жизнь и, раздумывая о ней, давно пришла к выводу: Тот, кто ведет меня по жизни, решил не давать мне больших денег, не посылать удачу в тех делах, где ими сильно пахнет. Он не разрешал мне, например, никогда выигрывать в лотерею. Но зато, когда я попадала в тупиковые ситуации, именно Он всегда посылал мне спасение. Что-то вдруг «случайно» совпадало, кто-то вдруг звонил мне с интересным предложением, меня саму вдруг осеняло, как выйти из создавшегося положения. И тут же появлялись работа или деньги – в зависимости от того, в чем я нуждалась. Вот и в этот раз. Я вместе с другими ТАНовцами ушла на улицу и была близка к отчаянию: все случилось внезапно, к такому обороту дела я совсем не была готова. Запасов хватало ненадолго, ведь у меня был один кошелек (Настин отец давно уехал в США, и помощи от него мы никакой не получали), дочь училась в платной гимназии. На что жить? Через короткое время раздался спасительный звонок от Тыныса Шиндаулетовича, бывшего казахского диктора, а теперь возглавлявшего редакцию, занимающуюся правовыми и уголовными вопросами – как она называлась, я забыла. Он предлагал мне взять программу «Дело №». Несмотря на то, что я понятия не имела, с какой стороны браться за тему, конечно, согласилась. Подумала: главное находить сильных профессионалов, а уж они-то программу вытянут. Правда, потом выяснилось, что профессионалы, нужные мне люди, герои, которые раскрывали дела и продолжали бороться с преступностью, не очень-то хотели идти на контакт. Многие были оперативными работниками, поэтому записывать их приходилось со спины. Так или иначе, но передачи все равно получались смотребельными, так как тема преступности в ту пору была очень еще злободневной, а я рассказывала о раскрытых громких делах. Параллельно с этим мне предложили делать 15-минутные передачки «У вас есть право», за которые мне ежемесячно платило казахстано-американское бюро по правам человека по 100 долларов. Один приятель разместил в моей передаче рекламу своей фирмы – за это мне тоже перепадали какие-то деньги. Жизнь вошла в свою колею.
Один случай из этой практики я хочу рассказать. Как-то в редакции появился человечек – маленького роста, щупленький, странный. Он рассказал сначала главному, а потом и мне какую-то умопомрачительную историю о том, как несправедливо с ним, приезжим, обошлись. В результате чего он остался без кола и двора. Одет при этом был аккуратно. Мы решили помочь ему, сделав сюжет в передачу. Он зачастил к нам в редакцию ежедневно, рассказывал какие-то байки, которые слышал на улицах от полукриминальных людей, и стал эдаким нештатным «осведомителем». Потом от съемок отказался, зато предложил нам снять передачу о бездомных детях. Мысль была интересной. Оказывается, он, скитаясь и ночуя где попало, набрел на лежбище бездомных детей, которые убежали из детских домов или от неблагополучных родителей. Он согласился даже провести нас туда и организовать интервью с некоторыми из них. Так и сделали. В центре города в подвалах и на чердаках, которые тогда не запирались на замок, мы обнаружили места проживания каких-то групп людей – раскладушки, чайники, стопки книг и газет. Самих хозяев не было. Наш проводник убеждал нас, что сейчас они на промыслах и соберутся только к ночи. Он пообещал устроить нам встречу с некоторыми из них. И устроил. Пацаны рассказали, что днем моют машины, или стерегут их, когда богатые владельцы сидят в ресторанах. Конечно, подворовывают. Но не так, чтобы очень. Потому что незачем - им неплохо платят. Правда, если по вечерам они не успевают вовремя убраться восвояси, остается опасность нарваться на милицейскую машину, и тогда менты ограбят до нитки, вывернут все карманы. Потом отпустят – была охота с ними возиться! Нет, назад в детские дома возвращаться они не хотели, жизнь у них была свободной и веселой, разве что приходилось, отстаивая свою нишу, драться с местными мальчишками, живущими в тех же домах, что и они, только в семьях. В общем, из этих интервью, из походов по подвалам и чердакам, из объяснений работников детдомов, почему они не ищут сбежавших (нет такой возможности и должности) получилась передача. В ней я давила на жалость, пыталась разогнать людское равнодушие, пугала, что вырастает потерянное поколение неграмотных озлобленных людей, которое эмигрировать из страны никуда не будет и с которым жить нашим детям. Возвращаясь поздней ночью со съемок, попросила оператора снять горящие окна домов. Эти кадры завершали рассказ об алма-атинских гаврошах. А текст за кадром был примерно таким: «сейчас, когда вы пришли с работы и опускаете ноги в уютные домашние тапочки, когда ваш ребенок сидит за столом рядом с вами, знайте, что где-то в это же самое время бродят по темным улицам дети…и т.д.» В общем, когда передача прошла по эфиру, мне домой тут же позвонила Жемис Т. – зам. директора казахстано-американского бюро по правам человека, которая курировала мою передачу «У вас есть право» и с которой мы были в приятельских отношениях. Она с ходу обложила меня трехэтажным матом, возмущаясь, что я растрепала ее нервы, и теперь она не может успокоиться, не может даже видеть свои уютные домашние тапочки. А я слушала ее и радовалась: значит, пробило. Наверное, есть и другие, кому я испортила ужин. В общем, этот ее звонок с матерщиной мне показался дороже самых щедрых комплиментов.
А однажды в редакцию пришел другой человек. Высокий, симпатичный, респектабельный. Звали его Сабит Садыков, жил он в Джамбулской области и вел там свой бизнес. До поры до времени все складывалось хорошо. На базе разорившегося колхоза он создал свое сельхозпредприятие, исправно платил налоги, дал рабочие места не одному десятку человек. Но вот в области появился новый аким Тшанов, и все резко поменялось. Не только его, но и других успешных бизнесменов он стал зажимать, направлял бесконечные прокурорские проверки, по надуманным причинам останавливал производство неугодных бизнесменов. В сложное время, когда в бюджете практически не было денег, когда учителя и врачи по полгода не получали зарплаты, своими волевыми решениями он останавливал производство тех, кто исправно платил налоги, по сути наполнял бюджет. И очень большие налоги, как, например, владелец винно-водочного завода Мах-ов. Ну, и так далее. Вот она – настоящая тема, - думала я, - конечно, можно свернуть на ней шею, но можно сделать программу, о которой будут говорить все. Сабит, кроме меня, собрал и других журналистов-газетчиков, а заодно - правозащитников. Такой представительной командой мы и отправились в Джамбул.
В команде было совсем не сложно добывать материал. Нам организовали встречу с учителями какой-то школы, которые на высоких тонах рассказывали, как им приходится работать без зарплаты по многу месяцев, приводили в пример коллегу-пенсионера, который, по их мнению, умер от голода. Мы выслушали некоторых бывших чиновников из областного акимата, уволенных Тшановым, которые добавили нам фактов его самодурского правления, проталкивания «своих» фирм и т.д. Мы побывали на заводе у Мах-ва, посмотрели огромные цеха с передовой техникой, в которых полностью отсутствовал ручной труд. Производство в них было остановлено. Двух журналистов-газетчиков и моего оператора допустили «до тела» Самого. Тшанов оказался очень нетелегеничным героем, говорил с усмешкой (как я сейчас понимаю, частично и справедливые вещи). В общем, домой мы возвращались со святой верой, что свалим его, и таким образом поможем честному бизнесу. Наши герои и в самом деле производили впечатление людей, думающих о судьбе страны, цитировали правильные речи Президента.
У меня, работавшей на государственном ТВ, с годами выработалась привычка к осторожности, поэтому свою передачу я сделала на параллельных интервью разных людей, сопровождая их сдержанным комментарием. Мое отношение в передаче проявлялось практически только в подборе нужных мне фактов, обличать мне никого не надо было – это делали люди, которых я записала на видео. Но и в таком виде ее в эфир не пустили. Я разозлилась и понесла передачу на независимый канал к Дуванову (во времена были!), он ее посмотрел и дал добро на то, чтобы она прошла по его эфиру. А перед этим в прямом эфире я прокомментировала сложившуюся ситуацию. Шум от того, что мне запретили эфир передачи, подняли и правозащитники, в результате другой независимый канал – КТК – сделал об этом сюжет в свои вечерние новости. Здесь я говорила о том, что случись мне хвалить акима, и пусть это было бы ложью от первого до последнего слова, никто не помешал бы этой лжи попасть в эфир, но раз я рассказываю о неблаговидных поступках областного начальничка, то по существующей с советских времен практике, можно, никак не объясняя свое решение, просто запретить ее; сказала также, что готова отвечать за каждое сказанное в передаче слово. В общем, скандал получился громкий. Кто-то из моих друзей, бывший тогда в Праге, включил радио «Свобода» - и услышал эту историю с моей передачей. Но мне все равно было обидно, ведь передачу посмотрела только Алма-Ата, но не увидела Джамбулская область, потому что у независимых ТВ - небольшой диапазон вещания. В это самое время наши герои рассказывали нам, что по заказу областного акимата стали создаваться передачи о них. В этих передачах вскрывались не недостатки в работе, а разные неблаговидные ситуации из их личной жизни. Только эти передачи и могли видеть телезрители Джамбула и области. В это же самое время журналист Эрик Н., бывший с нами в командировке, после публикации своего материала, ввязался в долгую судебную тяжбу. Иск на него подал Джамбулский акимат за оскорбление чести и достоинства акима. Конечно, суд он проиграл. А у нас на республиканском телевидении потому ли, что дело с запретом передачи получило такую огласку, или по совокупности этой и разных других причин, президента корпорации освободили от занимаемой должности. Пока шла организационная неразбериха, я под шумок снова поставила программу «Дело №» в эфир, и она проскочила. Новый президент Ерлан С. оказался человеком крутым. Он вызвал нас с Тынысом на ковер и устроил настоящий разнос, обвиняя в предвзятости, в том, что я рекламирую производителей алкоголя, хотя у мусульман это последнее дело. Помнится, что мне объявили строгий выговор, а Тыныса освободили от занимаемой должности. Редакцию распустили. Меня позже перевели зам.главного редактора в редакцию общественно-политических программ, а Тыныса, по-моему, на утренний эфир.
Как-то примерно через полгода после описываемых событий я собиралась на вечерний прямой эфир, приехать хотела часа за три до его начала. Настя стала проситься с ночевкой к однокласснице, с которой она дружила и которая жила за несколько остановок от нас. Я отправила ее пораньше и ждала звонка о том, что она уже добралась, чтобы со спокойной совестью ехать на работу. Так мы уже делали не раз. Но время проходило, а мама одноклассницы все сообщала мне: нет, Настя не приехала. И тогда я перепугалась не на шутку. Почему-то подумала, что это со мной расправилась джамбулская мафия, что моего ребенка украли. Я помчалась к этой девочке домой, взбежала на пятый этаж, позвонила в дверь в надежде, что сейчас услышу хорошую весть. Но мне открыли обеспокоенные хозяева, и я поняла, что дочь к ним не доехала. Между тем становилось темно, до прямого эфира оставался час с небольшим. Я побежала вниз, зачем-то решив, что надо оббежать дворы – может, заблудилась. Но в голове была одна мысль: ее украли! Украли! Где сейчас
мой ребенок?! Представляла самые ужасные картины, на которые была способна. Я неслась с пятого этажа, перепрыгивая ступеньки, за мной - мама этой одноклассницы. На первом этаже дверь в подъезд открылась и… в него вошла Настя. Оказывается, она забыла деньги, чтобы ехать на экспрессе, а обычных автобусов, на которых действовал проездной билет, долго не было. Сначала она потеряла время на остановке, потом вышла не там, где надо – задумалась. Увидев ее целой и невредимой, я села на ступеньки и начала в голос рыдать. Они успокаивали меня, а я кричала еще громче. Наконец, на такси помчалась на работу. Эфир начинался через полчаса. Кое-как гример привела меня в порядок, и я провела передачу. После эфира со своим героем, помню, что это был сенатор, поехала в открытое кафе. Было уже прохладно. Я рассказывала ему свою доэфирную историю, а он сочувствовал. Я пила коньяк, но от пережитого потрясения совсем не пьянела и холода я тоже не замечала. Целую неделю после передачи мне звонили знакомые и спрашивали: не заболела ли я, уж очень плохо выглядела в последнем эфире. Естественно, а с чего это мне, рыдающей полтора часа, было выглядеть хорошо? Но я дала себе зарок: ни за какие деньги больше не лезть в подобные авантюры. Решила, что в этот раз Бог послал мне предупреждение, и я не должна больше испытывать судьбу. Никакой политики и экономики – только социалка и искусство.
Глава 9
Дорабатываю на Казахстан -1
Последние два года своей работы на казахском телевидении запомнились полнейшим разбродом и застоем. Руководство занималось чем угодно, только не тем, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Дарига Назарбаева со своим «Хабаром» давно отделилась в самостоятельное информационное агентство, там была сосредоточена самая передовая техника, высокими окладами она привлекла к себе толковых и способных журналистов. А на государственном ТВ все было с точностью наоборот. Копеечные зарплаты, дефицит приличной техники, слабый творческий состав. И, конечно, русское вещание было сокращено до минимума. Все были озабочены только тем, чтобы заработать деньги, поэтому торговали эфиром внаглую. Помню, что и мне порой приносили конверты с долларами и с просьбой, что некий ИМЯРЕК хочет «посидеть» со мной в эфире. Я делила полученные деньги на три части, одну несла кому-нибудь из руководителей, чтобы не очень интересовался, из какой табакерки выскочил этот мой герой, вторую часть брала себе, а третью делила между своей группой как считала нужным. Порой на меня выходили какие-то агентства, предлагая солидные деньга, если соглашусь сделать программу о том или другом человеке. Чаще всего я соглашалась, иногда – отказывалась. Это случалось, когда от предложения попахивало авантюрой или непорядочностью. Я договаривалась с заказчиками, чтобы кроме моего неофициального гонорара, они перечисляли приличную сумму и на счет ТВ, а потом заказывала съемку и уезжала в командировку. Так, например, я сделала программу о министре энергетики, индустрии и торговли Мухтаре Аблязове, или о работе канадской компании «Харрикейн» на нефтяных разработках Казахстана. Последняя учудила финт: в последний момент, чего -то испугавшись, ее топ-менеджер отказался от эфира без финансовых претензий к нашему ТВ. Моя поездка в Кзыл-ординскую область и съемки на жуткой жаре оказались просто экскурсией, за которую я, правда, получила приличный гонорар.
Зато на Мухтара Аблязова, который тогда еще не был во всесоюзном розыске, а, наоборот, считался перспективным молодым министром, попахать пришлось по полной. Сначала на Алма-Атинских предприятиях – АХБК (хлопчато-бумажном комбинате) и ковровой фабрике, которые после ступора времен распада СССР только начинали налаживать производство. А потом – в Актау, бывшем – Шевченко и Усть- Каменогорске. Актау поразил своей необычностью. В свое время он появился в результате принятого в СССР решения о создании ядерного щита страны. Таким образом и заработал уникальный комплекс, где не только добывали урановую руду, но и обогащали ее на месте. Предприятия этого комплекса обеспечивали основное производство химическими реагентами, теплоэлектроэнергией и водой. В Актау была полностью создана инфраструктура города, которая обеспечивала людям вполне пристойное проживание в пустыне.
В первый же вечер своего пребывания здесь я увидела диких розовых фламинго. До чего красивые и даже я бы сказала возвышенно – поэтические это птицы. Нашу съемочную группу, в составе меня и оператора, после трудных съемок на химкомбинате везли на заслуженный отдых в загородный дом отдыха, а на дальнем плане обочины дороги мы увидели, как сквозь дрожащий от жары воздух бродят и как-то даже приплясывают фламинго. Воистину – дети заката. В доме отдыха я жила в апартаментах акима области, а мой оператор – Мухтар – в коттедже, что стоял прямо на берегу Каспийского моря.
Сам Актау тоже как бы растянулся вдоль моря. Город очень симпатичный. Даже в то время, когда из Казахстана выехало огромное количество русскоязычных, там оставалось много русских интересных ребят и семейных пар из научно-технической интеллигенции. В свое время они приехали из центральных городов России, впрочем, и сам город строился по проекту ленинградских архитекторов. Часто после съемок некоторые из них устраивали нам вечера отдыха, угощая шашлыками из семги и даже севрюги. Редкий в ту пору для меня деликатес. В то время практически каждый вечер отключали электричество. Однажды глубокой ночью мы, возвращаясь к себе мимо черных силуэтов жилых микрорайонов Актау, вдруг увидели по другую сторону дороги, там где простирался городской пляж, блуждающие огни. Их было много – мелких живых огонечков. Что это? Какой-то эффект пустыни? Оказалось, все проще. В квартирах настолько душно в августе месяце, что горожане, не имеющие машин и дач, уходили целыми семьями ночевать на городской пляж. Там они купались, ужинали и устраивали ночлег. Утром расходились на работу. Каждая семья зажигала свой огонек – вот так в полной черноте ночи и колыхались эти огоньки. Издали от их света мы все равно не видели ни лиц людей, ни тем более морской глади моря. Кстати, помню, как я удивилась, увидев, насколько чистое это море. Зайдя в воду по пояс, можно было отчетливо видеть ступни собственных ног.
Питьевой водой Актау до сих пор обеспечивает водоопреснительная станция МАЭК (атомно-энергетический комплекс), сам комбинат к тому времени уже был остановлен. Снимали мы и там. Вообще цель командировки была такая: показать, как с приходом нового министра в Казахстане начали оживать промышленные предприятия. И в Усть-Каменогорске – на свинцово-цинковом заводе я опять бегала по цехам, на дверях которых висели таблички, похожие на флюгер и обозначающие опасность радиации. Иногда думаю, не там ли я заложила основу страшной болезни, которая всей своею силой обрушилась на меня только в 2015 году, и которая заставила жить с тех пор аккурат по
правилу древних: memento mori (помни о смерти). Кстати, там, на свинцово-цинковом комбинате, мне показали огромный цех (я смотрела на него сверху со смотровой площадки), в тот момент он не работал, после развала Союза его законсервировали. Мне объяснили, что строился он, когда СССР не исключал возможности ведения с США космических войн. В общем, в таких командировках, я все яснее понимала, почему именно Казахстан стал лакомым кусочком для наших бывших заклятых друзей-«империалистов»: сюда они хлынули рьяно и скопом. Слишком много чего интересного осталось здесь после того, как Советский Союз перестал существовать.
Глава 10
Презентация Астаны
Как известно, идея создания новой столицы Казахстана принадлежит Нурсултану Назарбаеву. А решение о переносе столицы из Алматы в Акмолу было принято в 1994 году. Фактически же он состоялся в 1997 году. Примерно в это же время Акмола была переименована в Астану.
Сегодня об этом решении казахи в интернете пишут вот как: «Так сложилась история нашего народа, что в таком животрепещущем и принципиальном для любого государства вопросе, как выбор столицы, мы были лишены подобной возможности. Оренбург, Кызылорда и Алматы, назначенные на эту роль в условиях колониальной и тоталитарной зависимости, не были выражением национального самоопределения». Противно читать, что корень зла в этом вопросе как всегда оказался в русских злодеях, в тоталитарном государстве. В мою же бытность переносу столицы вначале воспротивились сами казахи. А о причинах, почему он все-таки необходим, говорили следующее. Во-первых, высоко сейсмическая зона. Случись сильное землетрясение, от столицы суверенного государства ничего не останется. Во-вторых, близость Алматы к китайской границе; китайцев в Казахстане побаиваются, понимая, что «если кара-китай (кара-черный) пойдет, то рыжий русский родным братом покажется. В-третьих, Международный валютный фонд затребовал переноса столицы на север республики, чтобы ослабить там влияние русских вообще и русского бизнеса, в частности. Иначе денег не дадут. И Назарбаев вынужден был идти навстречу этой диктовке. В-четвертых, чтобы ослабить коррупцию в высших эшелонах власти, где большинство мест захватили представители Большого Жуза. Все-таки Целиноград – это уже Средний Жуз. Правда, эта затея провалилась, так как чиновники-южане поплакали-поплакали, да и поехали в новую столицу. Не покидать же место у кормушки. В первые годы было неудобно: каждые выходные мотались в Алма-Ату к семьям, потом заполучили в новой столице дома и квартиры получше алма-атинских. И, в -пятых, Алма-Ата, полукольцом окруженная горами, исчерпала свои возможности для развития, ей некуда было дальше расти.
Я помню, что сначала реакция общества на решение о переносе столицы была негативной: как всегда, накануне масштабного дела громче слышны голоса скептиков: почему вдруг выбран Целиноград? И вообще до переноса ли столицы, когда в стране столько нерешенных проблем? Заняться что ли нечем? Но авторитет Назарбаева был высок, и деваться было некуда. Я в эти годы дважды побывала в новой столице. В 1997 году мы организовывали телемост Акмола - Алма-Ата. Последняя только что перестала называться столицей, ее бюджет был сильно урезан, поэтому в студии, где присутствовал мэр города, царило уныние. Наоборот, в Акмолинской студии, где на русском языке телемост вела я, в воздухе витало воодушевление; все присутствовавшие ощущали, что открывается новая история у этого Богом забытого города. И то правда! Как же я не любила раньше бывать здесь в командировках: промерзшие номера в гостиницах, вечная пурга на улице, какие-то пустыри, которые рвали город на части, теплотрасса, проведенная над землей. У-ух, куда угодно, только не в этот город. И вот теперь наступали иные времена.
Презентация столицы состоялась в 1998 году. К моменту переезда строительство здесь пребывало на начальной стадии. Целиноград по максимуму старались спрятать за Астаной. Выглядело это так: на главной улице пластиком прикрывали фасады хрущоб, правда, во дворы заходить не рекомендовалось, ибо там эти же самые дома, но без пластика, производили удручающее впечатление. В общем, многие посмеивались: пытаемся строить для гостей потемкинскую деревню. Но, по-моему, тогда новая столица больше напоминала огромную стройку, чем потемкинскую деревню. Отовсюду торчали башенные краны, и то, что предстоит выполнить еще много работы, ни от кого не скрывалось и не пряталось. Говорят, что на стройках Астаны тогда трудилось 14 тысяч рабочих и специалистов. И город быстро менялся на глазах.
Почему же в очередной раз поменяли название города? Дело в том, что название Акмола тоже многим не нравилось. В переводе с казахского это означает «белая могила», а не нами сказано: как вы яхту назовете, так она и поплывет. Новое название придумали накануне презентации: Астана! И плевать, что с казахского астана переводится как «столица». Поэтому словосочетание в столице Астане звучит как масло масленое
К презентации Астаны в городе было построено 47 объектов, среди них центральный стадион, детский парк «Мир фантазии», гостиница «Астана-Комфорт» и боулинг-центр. Я была командирована на торжественные мероприятия, но по сути мне удалось только сделать пару репортажей о подготовке к празднику и в день прибытия самолетов с высокими гостями взять у некоторых интервью. Помню, что у трапа только что приземлившегося самолета я спросила у президента Узбекистана Ислама Каримова, с какими мыслями он летел на этот праздник. Что вообще думает по поводу переноса столицы? Как ни старался он быть дипломатичным в словах, выражением лица ему это практически не удалось, потому что он ответил с усмешкой в том смысле, что перенос столицы может себе позволить разве что смелый Нурсултан Назарбаев. И он очень надеется, что будущие поколения это оценят. Впрочем, при большом желании, очень-очень большом, эти слова можно было трактовать и как восхищение решимостью Назарбаева. Я на голубом глазу так и трактовала. Кстати сказать, что касается меня, то я до сих пор восхищаюсь им искренне. Назарбаев в этом смысле для меня – казахский Петр Первый, который в тяжелейших условиях в рекордно короткие сроки, вопреки неверию, практически только своей политической волей подарил своей стране еще один красивый город. Ах, Нурсултан Абишевич, тут бы вам и уйти на покой. И люди вспоминали бы Вас только со знаком плюс. За то, что после развала Союза Вы провели Казахстан по лезвию бритвы без особых жертв, хотя все к тому располагало. За то, что в эти тяжелейшие годы в многонациональной республике не пролилось ни одной капли крови, хотя были силы, которые кровопролитие провоцировали. Но у нас так не бывает. Нашим вождям мера неведома, и они предпочитают во власти сидеть до самой смерти.
10 июня стал днем официальной презентации столицы. Торжественное собрание с участием глав правительств и официальных делегаций завершилось большим концертом мастеров искусств Казахстана и британского королевского камерного оркестра принца Чарльза. А вечером на Центральном стадионе было дано театрализованное представление, после чего ликование продолжилось на площади перед зданием нынешнего акимата. Здесь состоялся гала-концерт с участием звезд казахстанской и мировой эстрады. Увы, ничего
этого я уже не видела, так как у меня неожиданно перестал видеть левый глаз. В таком состоянии я и вернулась в Алматы (так ее тоже переименовали на казахский лад), а там ухитрилась провести даже прямой эфир с Храпуновым – тогдашним ее мэром. И только
потом отправилась в институт офтальмологии. Оказалось, что у меня отек глазного дна. Мне назначили лечение, и постепенно зрение восстановилось.
Глава 11
Поездка в Ташкент
В июле 1998 года нам домой позвонили. Это была мама Настиной одноклассницы, с которой мы были в приятельских отношениях. Она приглашала нас составить им компанию для поездки в Ташкент. Дня на три. Говорят, что там открылся чудный аквапарк, есть и свой Дисней-ленд, так что заняться будет чем. Конечно, мы согласились. Они подъехали к нам на своем микроавтобусе. В салоне оставили только первый ряд сидений, остальные убрали и застелили пространство походными матрацами. Так что нашим девчонкам долгой дорогой было где и поваляться, и подурачиться. Гена (отец) сказал нам, что ехать придется часов 12. Но дорога была хорошей, она проходила через живописные места по югу Казахстана, вдоль гор и покрытых цветами склонов, потом - через Киргизию. Мы делали остановки, покупали сочные арбузы и объедались ими, соорудив на скорую руку биваки. В Киргизии обратили внимание на то, что многие названия сел носят по-прежнему русские названия: Алексеевка, Григорьевка. Прошло семь лет с момента развала СССР, и в нашем Казахстане от русских топонимов не осталось даже воспоминаний. А еще бросилась в глаза бедность простого народа. Помню, что мы сделали остановку у Бишкекского (столичного!) рынка. Вокруг была грязь, на жаре гнили остатки выброшенных фруктов; стоящий неподалеку верблюжонок «сделал пи-пи», его отвели на два шага в сторону и продолжали фотографировать рядом с ним ребятишек. Даже воды не захотелось покупать на этом рынке. Поехали дальше. Перед Ташкентом разразилась гроза, но было не страшно, мы проезжали через живописные населенные пункты, мало напоминающие Восток, скорее, - какую-нибудь Молдавию. В Ташкент приехали затемно. Помню толкотню и неразбериху на границе при обмене денег. В государственных обменных пунктах курс был заниженным, но с менялами, которых было великое множество, мы связываться побоялись: слишком уж плутовской вид они имели. Переехал границу – и ты сразу на окраинах Ташкента. Город красивый. В центре тепло, кругом открыты кафе, играет музыка. О своем ночлеге мы не имели ни малейшего представления, поэтому поехали сразу к гостинице. Мест там не оказалось, зато во дворе гостиницы оказалось много частников, которые по сносной цене сдавали квартиры и комнаты. На нас накинулась целая стая таких домовладельцев, мы выбрали себе русскую бабусю весьма широкомасштабных размеров, и она привезла нас к себе домой. Жила она неподалеку от центра. Подъехали к высокому забору, ворота открылись, и мы оказались внутри целого «микрорайона», просторный двор по периметру окружали тесно прилепившиеся друг к другу одноэтажные домики и сараи. Нам показали наши апартаменты. Это была двухкомнатная квартира с верандой и туалетом внутри. Запущенность жилища была колоссальной. Но зато было место для парковки, кухня с плитой и душ. Ночью было так душно, что заснуть удалось только перед рассветом. Утром вышли во двор и подивились увиденному. Атмосфера, в которую мы попали, очень напоминала Одесский дворик где-нибудь на Молдаванке. В пыли играли грязные дети, здесь же полуоткрытый сарайчик с пятнистыми свиньями, от общения с которыми наши девицы пришли в восторг. Кто-то лил на себя воду из умывальника. Наша хозяйка у своего крыльца торговалась с узбечкой, которая продавала вкуснейшие (как потом оказалось) молоко и творог. В общем, все было патриархально и мирно. Эту патриархальность нарушали только спутниковые антенны, торчавшие на крышах. Позавтракав, мы поехали в аквапарк. Он и правда оказался самым красивым и просторным из тех, что мне потом доводилось видеть. Попасть туда можно было двумя путями. Купив билет по-честному - на два часа или, заплатив деньги какому-то проныре - на весь день. Мы выбрали второе. Шагнув в аквапарк, оказались в самом настоящем раю. Бассейнов было много: с волнами и без, детских и взрослых, с горками и без них. В естественных водоемах, через которые были переброшены мостики, обитало много рыбы. Здоровой, откормленной. В общем здесь мы провели целый день до самого заката. Моя дочь, которую я потащила в эту поездку на свой страх и риск из-за того, что она температурила, чудесным способом излечилась.
После аквапарка мы поехали в центр города. Вечер был уютным, теплым и ласковым. Мы купили шашлыки, потом катались на катерке. Шашлыки были малюсенькими и не очень вкусными. Не то, что наши. У нас продавали такие увесистые, что рука уставала держать шампур. А какими сочными, душистыми, с неповторимым дымком от углей саксаула они были! Ташкент же производил впечатление скромно живущего, по сравнению с Алма-Атой, города. У нас роскошь уже бросалась в глаза, магазины были наполнены до отказа импортными шмотками, базары ломились от свежайших овощей и фруктов, которые везли отовсюду, даже из того же Узбекистана. А здесь магазины были практически полупустыми. В центральном универмаге на витринах (это был 1998 год) стояла какая-то убогая обувь на расстоянии метра одна пара от другой. На знаменитом Алайском базаре увидели пожухлые овощи и фрукты. Единственное, что мы накупили для себя здесь – дыни. Вкуснейшие, они стоили почти копейки. Рядом с базаром в книжном магазине я приобрела много книг – тоже по дешёвке. И, конечно, в Ташкенте нас поразили честные гаишники. Пишу без всяких кавычек. В городе проходило много ремонтных работ дорог, кругом стояли знаки объездов. Мы иногда по незнанию нарушали правила. Нас останавливали, видели, что номера у нас казахстанские, но денег не вымогали, а просто объясняли дорогу, примерно так: «Езжай, брат, в этом направлении и будь внимательным». В Казахстане гаишники были и остаются наглыми и жадными до денег. А у узбеков мы ни разу никому не заплатили взяток.
На следующий день приехали в Дисней-ленд. День там подарил меньше впечатлений, потому что подобные аттракционы уже были и у нас. Девицы наши рвались в комнату страха. Мы со Светой (мама) категорически отказались от такого аттракциона – хватало и без него своих страхов. Пришлось свою храбрость показывать Гене, который посадил Настю и Лену на вагонетку, и она укатила в страшный замок. По-моему, если кто и натерпелся за эти минуты страха, так это мы с ней, ожидая возвращения наших своевольных дочек. Они выехали, хохоча и кривляясь – так доказывали нам, что там - сплошной детский сад, а не страшилки. Гена, впрочем, помалкивал и так не радовался. Мы со Светой переглянулись: воистину поколение бесстрашных женщин шло нам на смену.
В этом парке нам понравилось кататься на лодочке по каналу, присутствуя как бы на африканско-американском сафари. Из воды вблизи нашей лодочки вдруг появлялись крокодилы, которые разевали пасти, в гротах почти по-настоящему ревело семейство львов, в таверне для ковбоев играли на банджо и т.д. Но больше всего народ, видимо, забавляло пленение чернокожими аборигенами двух бледнолицых братьев. Один уже сидел в котле с мученическим выражением лица, а второй стоял привязанным к столбу, ожидая свой участи. Лодочки мимо всех этих «живых» картинок проплывали медленно, так что можно было запросто спрыгнуть на землю, добежать до них, а потом снова
вернуться, продолжая путешествие. Кто-то очень «остроумный» так и делал, например, чтобы спустить штаны привязанному бледнолицему брату. Наши девчонки при виде этого «аттракциона» хихикали в кулачки. А еще понравилось кататься на канатной дороге вокруг аквапарка и дисней-ленда. Мы много фотографировались и снимали друг друга на камеру. Осталась хорошая память о беззаботных днях. Вообще эта поездка в Ташкент запомнилась именно тем, что оставила после себя только положительные эмоции. Никто нигде, даже походя, не испортил нам настроение, не пытался обмануть или содрать деньги. Но вот мы въехали в Джамбулскую область и стали проезжать населенный пункт, в котором я не раз бывала, защищая бизнес и человеческое достоинство Сабита С. (см выше). На выезде из поселка нас тормознул полицейский. По его словам, на въезде стоял знак, ограничивающий скорость до…км. А мы его нарушили. Пришлось заплатить, чтобы отвязался. Он знал и мы – тоже, что никакого знака там не было, но и он, и мы знали, что никто не захочет вернуться, чтобы проверить это. Здравствуй, Казахстан! Твои граждане вернулись в родные пенаты.
Глава 12
Почему я уехала в Россию?
В последние годы я все чаще думала о переезде. Говорят, что когда теряется смысл, никакой ветер не будет попутным. На Казахском телевидении к описываемым мной годам работать стало просто невозможно. Грозила реальная опасность деградировать. Да, вместе со мной продолжало трудиться много милых и деликатных людей, только творчество этот канал все равно давно покинуло. Нищенские зарплаты «держали» здесь только слабых специалистов, сильные давно ушли. Правда, оставалось несколько крепких тележурналистов, что нашли себе подработку на других каналах, а этот не покидали ради «большого» эфира. Так подрабатывала и я. Например, стала руководителем программы «Между нами, девочками» на КТК.
Платили мне за эту работу прилично, но работать приходилось за кадром. В кадре была актриса Лермонтовского театра Марина Г. Как же много усилий потребовалось нам с Натальей Стеблюк – режиссером этой передачи, чтобы она, наконец, поняла, что быть хорошей ведущей – это не значит быть красавицей в кадре и не значит без запинки произносить текст, искусственно улыбаясь в камеру. Были скандалы, слезы. Наташка в какой-то момент вообще собиралась отказываться с ней работать. Я бегала от одной к другой, не желая менять состав. Обе они были мне симпатичны. Наконец, в Марине что-то проснулось. Она ПОНЯЛА суть, и передача сразу приобрела искренность, естественность, у нее появились постоянные зрители. И вскоре Маринка стала гораздо более популярна как телеведущая, чем как актриса. Ее узнавали везде. А я радовалась не только за нее, но за себя, ведь тексты для нее писала я. Наступил момент, когда мне предложили место в штате КТК, но в программе, которую мне предлагали, я должна была снова писать сценарии чуть ли не на кулинарную тему для какой-то совершенно, на мой взгляд, бездарной девочки – дочери именитой матери. Я отказалась, хотя мне долго внушали, что поступок мой - неразумный, что попасть на этот канал – большая честь, что эта передача – просто повод зацепиться здесь, но я все равно не согласилась с этими доводами. На меня оскорбились, и я обиделась тоже, потому что мне таким образом определили амплуа. У меня отпала охота дальше сотрудничать здесь, и я уволилась.
В это время на «Казахстан-1» у меня была авторская программа «Правовой подиум», я работала в кадре, была лицом этого канала и бросать ее ради кулинарии не хотелось. Без подработки приходилось «зарабатывать на эфире». Как? А, например, так. Как-то ко мне пришла Шолпан Б. с конвертом долларов. Чувствуя себя очень неловко, она тем не менее сказала, что некий профессор и директор института хочет, чтобы я провела с ним эфир. Деньги я взяла, как всегда поделила со всеми, не забывая и Шолпан, эфир провела. Все остались довольны. Про профессиональную честность, совесть и творчество я старалась не думать. О них хорошо думается, когда работодатель достойно оценивает твою работу. А у нас на канале сами слова эти теперь звучали как издевка. К примеру, я придумала программу «Какая женщина!» Вначале, когда работала в ней одна и приглашала на нее по-настоящему интересных женщин, она пошла на «ура!» Но потом заставили взять вторую ведущую – с казахским лицом. Она стала приводить тех, кто был богат, и чтобы покрасоваться в эфире, готов был расставаться с приличными суммами. Я упорствовала недолго: у всех были семьи. Повторяю, на те зарплаты, что мы получали, реально жить было нельзя – вот и приходилось открывать двери эфира для случайных тетенек. Начальство хапало наверху, мы переходили на подножный корм внизу. Но работать становилось все противнее. Жизнь в Казахстане давно вошла в колею, но что делать с Первым каналом, видимо, еще не решили. Денег в него не вкладывали; все они уходили на «Хабар», который стал самостоятельным каналом и который по-прежнему успешно возглавляла Дарига Назарбаева.
В один из дней мне позвонила давняя знакомая, когда-то мы с ней работали в «Российско-Казахстанской газете». Она нашла «хозяйку» под свою идею: открыть республиканский глянцевый женский журнал «Зеркало». Ей это удалось – вот сюда она меня и звала заместителем главного редактора. И я согласилась. Последний год перед отъездом из Казахстана я просидела именно здесь. Тоска полнейшая, периодически разбавленная истерическими выяснениями отношений главного редактора с владелицей журнала. Единственное, чем меня радовала эта работа, - зарплатой. В остальном все мне казалось еще большей халтурой и собиранием рекламы. Я же, как показала практика, оказалась из когорты тех людей, для которых жизнь сильно блекнет, если работа не приносит удовольствия.
Скукой была наполнена и вся остальная жизнь. Многие друзья после развала СССР уехали в Россию и дальний «зарубеж». В общении образовалась невосполнимая дыра. Бывали вечера, когда у нас дома не раздавалось ни единого звонка.
Да и сама Алма-Ата переставала быть родным городом. Ее наполнили приезжие из аулов. На Первом канале русские были отодвинуты куда-то на задворки, казахи бойко решали свои дела, оставляя нам возможность только добросовестно работать, не претендуя ни на какие должности, бонусные командировки и награды.
То, что хватит раздумывать, а пора заняться переездом всерьез, я поняла после одного вечера. У меня был прямой эфир с лидером ЛДПК (либерально-демократическая партия Казахстана) – молодым, умным и очень воспитанным человеком. Позже он возглавил пресс-службу Назарбаева. После эфира мы с ним поехали в открытое кафе, в разговоре он упомянул о своем сыне от первого брака, о том, что имеет на него минимум влияния. Рассказывая все это, он увлекся и произнес: «И вообще я переживаю за него, как бы на русской не женился». Сказал это и спохватился: «Ох, Света, извини!» Я, едва сдерживая себя, ответила: «Ничего, я тоже очень боюсь, как бы моя дочь не вышла замуж за казаха. Думаю, что нам вообще, пора уезжать в Россию».
И в один прекрасный день я позвонила, чтобы заказать контейнер. Были только трехтонники, пятитонники следовало ждать непонятно сколько. Они еще не вернулись из России – так мне сказали. Люди уезжали, и эти контейнеры были нарасхват. Я была согласна на любой – только бы уже ехать. Засунула туда самое необходимое. Все остальное раздала знакомым. В расчет за контейнер мне включили даже взятку таможенникам, чтобы те на станции не вздумали открыть его и потрошить. Дело было поставлено «честно», меня и правда не тронули.
Были летние каникулы 2000 года. Дочь отдыхала у родителей в Павлодаре. А я носилась по инстанциям, собирая и предъявляя разные справки и документы. Хотела получить российское гражданство, но в консульстве было такое столпотворение, что я отступилась. Не смог помочь попасть на прием к консулу даже посол Киргизии. Параллельно я продавала квартиру. Мой контейнер ушел в Омск, этот город я уже успела предварительно посетить и познакомиться с родственниками, которые обещали на первых порах помочь. Омск выбрала потому, что это самый близкий к Павлодару город (там оставались родители); вдобавок цены на жилье здесь были значительно ниже Новосибирских. Свою же квартиру в Алматы я никак не могла продать, и это добавляло нервяк ко всей прочей нервотрепке. Наконец, нашелся покупатель, который получил мою чистенькую квартиру (перед продажей я сделала в ней косметический ремонт) почти даром. Передав ему ключи, я уходила прочь от своего дома, в котором прожила 13 лет, поминутно оглядываясь и не веря, что все это происходит наяву. Не веря, что теперь это уже чужой дом, что я к нему не имею никакого отношения. Несколько дней, остававшихся до поезда, я прожила у Софы, а потом отправилась в Павлодар, откуда до Омска добираться было проще простого.
Провожали меня весело. На перрон пришло много друзей, пили шампанское, желали мне счастья на новом месте. Знала бы я, куда еду! И через что мне придется пройти на своей исторической родине! Наверное, не поехала бы, не поверив, что все это смогу преодолеть. Но, говорят, что Бог дает человеку только те испытания, которые ему по силам. И правильно, что я ни о чем не подозревала, а то бы и в самом деле осталась. А, значит, не было бы в моей жизни Санкт-Петербурга и еще многих хороших моментов, дней и лет в России.
Глава 13
В Павлодаре
До отъезда в Омск я прожила у родителей несколько дней. За это время случилось одно любопытное событие. Как-то я пришла домой, и мама сказала мне:
-Никогда не догадаешься, кто мне сейчас звонил.
- А я и гадать не буду; сама скажешь.
И она сказала, что ей позвонила…моя бывшая свекровь. Она знала, что я живу в Алматы, а тут увидела меня из окна своей квартиры, набрала номер, чтобы уточнить, не ошиблась ли она, правда ли я в Павлодаре? Странный звонок после стольких лет молчания. Мама сказала, что все так и есть. И тогда свекровь попросила, чтобы я пришла к ней в гости. Прошло ровно 20 лет с тех пор, как я развелась с ее сыном. После меня он женился еще раз, но в 1989 году умер от рака.
Я решила сходить: чего уж теперь вспоминать какие-то обиды? Тем более, обиженными считали себя они, ведь это я в одночасье в свое время собрала вещи и съехала от него.
Почему? А не почему! Потому что просто представила, что так скучно и нудно я буду жить с этим человеком всю жизнь. Стало не по себе. Вот я и дала деру…
После развода я встретила свою свекровь как-то на улице, но она даже не ответила на мое приветствие. Потом как-то на Новый год в полупустом Павлодарском аэропорту встретила свекра, с которым у меня всегда были хорошие отношения. Он прилетел от каких-то родственников, а я улетала в Томск к друзьям. Мы мило поздоровались, поговорили. Потом Лида, жена брата моего бывшего мужа, передала мне, что свекор, поделившись со всеми о том, что видел меня, добавил: «В Павлодаре, наверное, всех уже перебрала. В Томск полетела». Меня это даже не расстроило: понятно, что я не оправдала их надежд. И вот через столько лет вдруг приглашение в гости. Конечно, время меняет людей. Она доживала старость в одиночестве: муж и сын, которого она любила больше всего на свете, умерли. К старшему сыну, который был у нее от первого брака, в мою бытность она относилась прохладно.
…Встретила она меня приветливо. Конечно, время и пережитое сильно изменили ее. От бывшей самоуверенной и немного высокомерной женщины не осталось ничего. Передо мной стояла старушка, которой почему-то захотелось увидеть меня. Мы с ней накрыли на стол. Она, как всегда, была хлебосольна. Выпили. Я рассказала ей, что переезжаю с дочерью в Омск. Она мне поведала, как умирал Анатолий Т. – ее сын. По сути, говорить было не о чем. Я спросила о Валере и Лиде. И тут она рассказала, что старший сын перестал общаться с ней. На старость лет загулял от жены (вот это новость, в мою бытность они с Лидой так любили друг друга!), дети давно выросли, он стал пропадать, не ночевать дома, Лида узнала не только о том, что муж завел любовницу, но и ее адрес. А потом попросила Галину Тихоновну, чтобы та пошла туда вместе с ней. По словам свекрови, ей очень не хотелось идти, но было жалко Лиду. Когда вошли в подъезд, она вообще оробела и попросила мать идти вперед. Дверь открыл Валерка, увидел гостей. По картинке получалось так, что это мать вела жену, чтобы его застукать. Во время скандала он сказал ей, что у него нет матери. Другие, дескать, своих сыновей выгораживают, прикрывают, а тут мать просто предала его. Закончив этот рассказ, свекровь сокрушенно вздохнула. И тогда я решилась:
- Галина Тихоновна, звоните Валерке, скажите, что я у Вас.
Почему-то я была уверена, что он обязательно все бросит и приедет, а значит я сумею помирить их. В бытность, когда я была членом их семейства, Валерка с Лидой очень сердечно относились ко мне, как, впрочем, и я к ним. Она набрала номер. Трубку долго не снимали. Наконец недовольный голос отозвался. Не поздоровавшись с матерью, он сказал:
- Чего ты от меня хочешь?
-Валера, - затараторила она, - у меня тут Света. Ну, как какая? Толика жена…
Он перебил ее:
- Сейчас приеду! – и положил трубку.
Он приехал быстро, навез с собой разных деликатесов. Потом подъехала на такси и моя мама. В итоге у нас получился почти семейный вечер. Вспоминали. Смотрели альбом. Мама попросила пару фотографий Анатолия – у меня-то их давно не было ни одной. Трогательно и по-родственному простились. А через год я узнала, что она умерла. Я рада, что эта поздняя встреча у нас состоялась. Что были расставлены все точки над i. И я очень надеюсь, что после нашей встречи Валерка снова стал общаться с матерью.
Когда мы вернулись домой, мама поставила фотографию Анатолия на стенку. Пришла с прогулки дочь и спросила: «А это кто, бабушка?» Последовал ответ: «Это муж твоей мамы». Она взяла фотографию в руки, повертела ее и со словами: «Ну, ничего так», снова поставила на место. Он ей был не интересен, что в общем понятно.
Часть 3
Российская Федерация
Глава 1
Тяжелый город Омск
Ну, вот и подошла я к тому периоду своей жизни, о котором совсем писать не хочется. Кажется, проще мне закончить эти мемуары совсем, чем снова переживать тот кошмар, через который я должна была пройти.
Но – все равно – поехали! Это – дело принципа.
Деньги я привезла с собой маленькие, квартира продалась дешево, в Алматы рынка жилья практически еще не было. Поэтому в Омске пришлось выбирать жилье среди квартир дешевых и запущенных. Сколько хибар я пересмотрела, жить в которых нормальному человеку было никак нельзя! Да и окружение чего стоило - пьяницы и опустившиеся люди! Омск той поры только приходил в себя после развала империи. Прежде это был промышленный город – с нефтеперерабатывающим, приборостроительным, авиационным, литейным, арматурным и еще многими другими заводами и предприятиями. Когда началась неразбериха в стране, практически все они встали или резко сократили производство. Тысячи рабочих оказались не у дел. За те годы, пока ситуация в стране налаживалась, многие спились. Этим мне и запомнился Омск той поры. Выходишь утром из подъезда на работу, а в детских песочницах уже сидят пьянчуги, соображают на троих. И хотя заводы уже стали работать, но собрать с улицы людей удалось не всех. Перевозить ребенка в такой отстой было просто тоскливо.
После долгих поисков, опять-таки у одной пьющей девахи, в малосемейном общежитии я купила страшненькую квартиру с просторной кухней и закутком с окном – какое-то подобие отдельной комнаты для Насти. Можно сказать, приобрела полуторокомнатную квартиру. Вокруг жили тоже сплошь непрезентабельные работяги, но было два плюса: это был нормальный микрорайон, хоть и не в центре; и тут неподалеку жили две мои двоюродные сестры, которые помогли с ремонтом, а братья перевезли и разгрузили багаж, поменяли сантехнику, установили купленную мебель. И сестер, и братьев я узнала только, решившись на переезд, их разыскала мама. Прежде мы никогда не виделись и не общались. Уже в отремонтированную квартиру я привезла из Павлодара Настю.
Следующим встал вопрос трудоустройства – вот где пришлось помучиться! Я долго не могла устроиться на работу. В Омске было много телеканалов, но куда бы я ни звонила,
везде по телефону спрашивали: сколько лет. Мне было уже 45. На этом разговор и заканчивался, мне даже не назначали встреч. Проходил месяц за месяцем, дочь уже пошла в школу в ближайший лицей, а я все еще сидела дома, проедая скудные запасы денег и тихонько плача в туалете. Наконец, работу я нашла на «Сибирском канале» - так назывался продюсерский центр, расположенный за 30 (!) остановок от моего дома. Платили там 700 рублей, еще на столько же можно было брать продукты бартером. Через руки хозяев проходили куриные окорочка, конфеты, кальмары, рыба и т.д. А наличных денег мне не хватало даже на то, чтобы платить за квартиру, Настину учебу, проездной билет и хлеб. Несмотря на то, что потребности мы свернули до минимума, все равно я на жизнь себе так и не зарабатывала. Приходилось вытаскивать из скудных запасов, которые еще оставались после переезда. Надо ли писать, как тяжело мне было?! Как трудно было каждый день добираться в холодных, переполненных автобусах до работы к 9 часам утра! А потом в час-пик снова возвращаться домой. С дочкой виделась только поздними вечерами да по утрам. Ах, нет, были и выходные, в которые я не знала, куда себя деть от грустных мыслей. Что я наделала? Зачем сломала жизнь себе и ребенку? Кто нас гнал из Казахстана? Кто звал сюда? У Насти тоже складывалось в новом классе все сложно. Правда, у нее сразу появилась одна хорошая и верная подруга, которая не бросала ее ни в какие, даже самые тяжелые, моменты. Но вот она заболела. И именно в это время одна бойкая девочка, которую поддерживали некоторые одноклассники, посещавшая спортивный кружок, вызвала ее «на стрелку». До этого ей ни разу в жизни не приходилось драться, но драться надо было, иначе затравят и засмеют. И она пошла. Битву назначили в каком-то садике – «до первой крови». Смотреть на это пришли болельщики. Ну и, конечно, понятно, чья кровь была первой, и кто в этой схватке проиграл. Домой она пришла со ссадинами и огромными синяками от пинков на ногах. Когда я ее увидела, мне захотелось завыть от отчаяния. Опять эти проклятые вопросы: что я наделала? За что это всё моей дочери?
…Должность, в которой я работала на «Сибирском канале», называлась громко: главный редактор, но это была просто хорошая мина при плохой игре. Потому что фирма была несолидная, хватались за любые заказы, хозяйка совсем примитивная, но мне ли было выбирать? Я старалась и ей понравиться. Наверное, понравилась, потому что она, несмотря на нашу разницу в возрасте (она лет на 10 была моложе) пыталась общаться со мной и в нерабочее время. Так, однажды с дочерью приехала к нам на своей машине и повезла в дом отдыха «Красноярка». Там мы провели день, катаясь на лыжах.
Ко всему подлец-человек привыкает, - говорил Достоевский. Но я никак не могла привыкнуть к своему новому положению. Я ведь не пишу еще о постоянно лопающихся трубах в квартире, о бесполезных хождениях в ЖЭК, о том, что квартира оказалась очень холодной, о том, что под нами жил алкоголик, который матерился на весь дом и грозился спалить его. Перед этими проблемами я была просто бессильна.
На новом месте у меня совсем не было друзей, если не считать подчиненных, но это были девочки и мальчики в возрасте до 30 лет. Правда, они ходили за мной по пятам, приезжали даже в гости в мою халупу и всячески старались поддерживать мой жизненный тонус, уверяя, что эти трудности - временные. От той поры осталась фотография. Они приехали ко мне в гости. Только мы сели за стол, как отключили свет. В темноте они перебрались ко мне на диван, обнялись, а кто-то со вспышкой сфотографировал. Так и осталась эта фотография – у всех, даже у меня, на редкость счастливые лица: хохочем от души.
Особая статья моих мучений – оформление Российского гражданства. Очереди в ФМС были просто колоссальными, но и отстояв их, не было уверенности, что сдашь документы. К чему-нибудь цеплялись. Обязательно оказывалось, что не хватает еще какого-нибудь документа, какой-то ксерокопии, и тебя с твоей папкой отправляли восвояси. Когда, наконец, я ее сдала, а потом долго ждала назначенного срока, чтобы получить гражданство, снова случился облом. Я отстояла очередь, но, когда вошла в кабинет, мне сообщили, что в моих документах не хватает одной фотографии. Как не хватает? Вот же у меня опись! Ну, значит, это мы потеряли.
- И все равно надо сфотографироваться и принести фотографию. Да, снова стоять в очереди на общих основаниях, а как Вы хотели? - Почему не позвонили раньше, чтобы я не ждала результат понапрасну весь этот месяц?
- А кто Вам будет звонить? У нас такой ставки нет! Идите, женщина, не задерживайте!
Господи, с кем я позже только ни разговаривала, и все, буквально все жаловались мне на то, как по-хамски вели себя с ними работники ФМС, будь то в Омске, Кингисеппе или Санкт-Петербурге. Вот где, по-моему, самая коррумпированная система! Правда, может, в последние годы что-то и изменилось. Моя сестра, получавшая гражданство два года назад по упрощенному варианту, практически не мыкалась. Просто выполнила указанные требования, и все. Но тогда был ужас! Многие рассказывали, как, ни грамма не стесняясь, работники ФМС брали подарки от желающих (в основном нерусских) получить гражданство, и вопрос решался.
Забегая вперед скажу, что в итоге гражданство России в один прекрасный день я оформила за неделю, безо всяких очередей, вдобавок, паспорт выдали сразу вместе с пропиской. И чуть не поцеловали ручку в придачу. Это было через семь или восемь месяцев моего проживания в Омске. Я работала уже директором программы «Новости» на телекомпании «Агава». Как-то приехала на пресс-конференцию с губернатором в областную администрацию. Когда все закончилось, меня кто-то окликнул по имени. Я недоуменно остановилась, зная, что в этом городе у меня нет никого, кто бы мог меня назвать только по имени. Мне улыбался мужчина, назвавшийся Володей Ф. Сказал, что в свое время нас знакомил Владимир Дегтярев, тогда он работал в экибастузской газете, но уже давно переехал в Россию, в Москву, там жила его семья, а в Омске он был собкором «Российской газеты». Вспомнить его я так и не смогла. Но в этой ситуации главным было то, что он меня вспомнил и захотел помочь. Когда я рассказала о том, как меня прессуют в ФМС и что я никак не могу получить гражданство, он засмеялся и сказал, что это не вопрос. В Омске возглавляет ФМС бывший павлодарец, с которым он приятельствует. Надо продолжать дальше, или вы и так уже все поняли? В общем, через неделю я держала в руках Российский паспорт с пропиской. И не верила своему счастью!
Но вернемся назад. Зимой 2001 года я со своей шефиней съездила в Павлодар в областную газету «Звезда Прииртышья», которую возглавлял мой приятель Юрий П. Я договорилась с ним, что за бартер (новогодние подарки для детей) он разместит в своей газете какую-то ее рекламу. Когда она ушла обговаривать условия сделки, я стала жаловаться Юре на жизнь, на то, что, кажется, готова уже вернуться в Казахстан, - благо гражданство еще осталось. Но в Алматы ехать стыдно, начнутся разговоры злопыхателей о том, как я съездила на «родину». Поэтому я спросила, не взял ли бы он меня к себе? Юра успокоил меня, сказав, чтобы не порола горячку, что у него в Омске есть друзья,
которые мне помогут. Он при мне позвонил Володе Г., который тогда возглавлял газету «Труд» и рассказал о моей ситуации. Тот согласился встретиться со мной. Пожалуй, именно с тех пор наши семьи связывают теплые человеческие отношения.
Через несколько дней я была у него, показала ему резюме, характеристику пресс-службы Назарбаева, он позвонил в областную администрацию человеку, курировавшему прессу Омска. Тот назначил мне встречу. Так ситуация стремительно стала меняться в лучшую сторону. Результатом стало то, что меня направили на работу в телекомпанию «Агава» возглавлять программу «Новости» на оклад 3,5 тысячи рублей. По тем временам и по тем ценам это были неплохие деньги, особенно для меня, которая привыкла жить на совсем маленькую зарплату. Не сразу, но я сумела собрать коллектив и делать с ним неплохие, естественно лояльные к власти, новости. Я вообще, когда поняла ситуацию, в которой существует тележурналистика Омска, то испытала шок. Мне показалось, что на улице не 21 век, а Брежневский застой, настолько все телеканалы не просто служили, а буквально лежали под губернатором. Журналистам платили гроши, поэтому вякать было себе дороже: окажешься на улице, а безработных журналистов хватало. Более-менее свободными оставались только газеты.
В принципе мне на «Агаве» нравилось; коллектив был несклочным, с генеральным директором отношения сложились хорошие. Мы с Настей стали жить получше, покачественнее. Могли позволить себе не только покупать вещи, но и вылазки в театр. Один из центральных кинотеатров периодически размещал у нас свою рекламу, поэтому всегда подбрасывал пригласительные на новые блокбастеры. Те, что причитались мне, я отдавала дочери и ее друзьям. Перепадали бесплатные пригласительные и на заезжих московских звезд. В общем, все шло неплохо до тех пор, пока меня не заметили.
Глава 2
Я возглавляю канал
Как-то мне позвонили из областной администрации и пригласили на встречу с вице-губернатором Р., который курировал прессу. На этой встрече мне предложили возглавить канал «Омское телевидение -3. Сначала я обалдела, потом обрадовалась, затем попросила время подумать. Мне разрешили, но с таким видом, словно вопрос уже решен. Как же отговаривал меня от этого шага мой генеральный! Что только не сулил! О чем только не предупреждал! Но я исключительно из честолюбия все-таки согласилась на новую должность, думая: вот, что значит Россия! Я русская, и потому мои способности быстро оценили. Совсем не то, что в Казахстане, где мне всегда приходилось быть только на вторых ролях!
Как же я заблуждалась! Когда получила канал, то только тогда поняла, в какую авантюру меня втолкнули. Ситуация, как оказалось, была патовой. Канал, на который меня назначили генеральным директором, распространял программы НТВ на Омск и область. Тогда это был серьезный канал, «смотрибельный», и реклама на него шла косяками. Собственного вещания практически не было – только новости. Генеральным директором до меня на нем работал мужчина – потомок или однофамилец одного из основателей МХАТа. А еще он был владельцем другой частоты – той, что распространяла в Омске «Россию» или 1 канал – не помню точно. «ОТВ-3» было акционерным обществом с
государственным пакетом акций 51%, остальные проценты распределили между собой руководитель одного из каналов и представители администрации. В какой-то момент их перестал устраивать Н.-Д., и они решили уволить его, назначив меня. Формальный повод: слабые новости, плохо освещается деятельность губернатора, погрязли с мелкотемье. Но после свершившегося факта все обнаружили, что денег на счету канала нет совсем, при том, что ежемесячно Москве надо было выплачивать за пользование частотой огромные деньги. Более того, продолжать работу с творческим коллективом новостей тоже не получилось. Вся съемочная техника числилась только на балансе «России». У ОТВ-3 же были шнуры, кассеты и прочая ерунда. Подозреваю, что Н.-Д., приобретая технику за выручку от рекламы по ОТВ-3 (а она была очень большой), ставил ее на баланс своего собственного канала. Так что после того, как «общее хозяйство» двух каналов разделилось, работать стало просто не на чем. После моего назначения он организовал прессу, которая писала о том, что в Омске началась расправа с неугодными, на их места назначаются выходцы из Казахстана, которыми легче управлять. Коллектив, которому я объявила, что работать не на чем, и что нужны несколько месяцев для того, чтобы скопить деньги на покупку камер и монтажных столов, организованно уволился. Полностью. Это добавило резвости журналистам-газетчикам. Ко мне тоже рвались на интервью, и я хотела разъяснить им ситуацию, но мне категорически запретили это делать в администрации: дескать, полают, да отстанут; дескать, нас не так полощут, мы привыкшие – привыкай и ты. Рекламу для НТВ стал собирать канал, чей генеральный директор был одним из акционеров, потому что на ОТВ-3, кроме бухгалтера и моего зама, никакого штата не осталось. Так огромные рекламные деньги были у Н.-Д отобраны и по сути переданы другому каналу (читай: акционеру). Я поняла, что это не моя игра, что назначили меня не потому, что я понравилась в работе, а потому, что была темной лошадкой, ничьей, поэтому никого нельзя обвинить в коррупции. Именно тогда я поняла выражение: спокойно спать по ночам. Я спать почти перестала. Только и думала, где и как меня могут подставить, и основания для этого были, просто об этом писать надо не здесь. Я много еще чего поняла об этой закулисной игре. В том числе и то, что слухи о том, что именно из-за рекламных денег убили Влада Листьева, имеют под собой серьезную почву. Потому что, наряду с честными расчетами, тут идет потоком и черный нал. На ТВ реклама – это немереные деньги. Примерно полгода я добывала деньги на технику, платила Москве долги, выплачивала налоги, по которым тоже были долги. В это время губернатор стал выражать недовольство тем, что забрать канал забрали, а новостей о его заботе о людях и прочей плодотворной работе нет. И тогда акционеры придумали новости на ОТВ-3 делать силами другого канала. Это было началом конца: через пару месяцев они горько пожалели об этом. Генеральный директор, чьи журналисты делали эфир на моем канале, положила перед губернатором проект, согласно которому предлагала объединить в единую корпорацию те каналы, акционером которых в том числе выступает и государство. Так, де, можно будет добиться единой медийной политики. Прямо Лейла Бекетова в омском варианте. Естественно, эту корпорацию возглавлять должна она. Губернатору идея понравилась. «Мой» канал, таким образом, полностью ложился под нее. Как ни бились горе-акционеры, победить эту даму они не смогли. Мы с ней встретились, и она мне предложила в новой корпорации место директора, отвечающего за областное телерадиовещание. То есть, я должна была мотаться по всем районам области, налаживая там работу, и получать законные «дюли» за все срывы и ляпы. Дочку свою при этом я бы видела только во сне. Лучшего способа изолировать меня от реальных дел и придумать было нельзя. Вроде, я и с должностью, и при этом в случае необходимости можно легко избавиться от меня, обвинив в несоответствии занимаемой должности. Потому что в районах при имеющейся у них технике и творческом составе практически невозможно работать качественно. Можно при желании на это закрывать глаза, а можно, наоборот, занять «принципиальную» позицию. Я настолько устала быть пешкой в чьей-то лихой дележке денег и власти, что написала заявление и ушла на улицу. Мне снова надо было начинать все сначала.
Правда, теперь такого отчаяния не было. Конечно, никто из моих облаченных властью горе-коллег не помог мне, потому что я ушла самовольно. И потому еще, что у губернатора появилась новая любимица в лице той, что готовилась развернуть масштабную медиа-работу, и «мои» акционеры сами были отодвинуты.
Куда мне было отправляться? После того, как я побывала генеральным директором, идти наниматься в газеты или телевидение – это значило бы снова очень сильно дразнить гусей. И я устроилась на первое подвернувшееся место: начальником отдела кадров в Центр по работе с детьми и молодежью. И опять в самый отдаленный район города.
Единственный положительный момент, который можно отметить в моей предыдущей работе, был таким, что, получая хороший оклад, я смогла накопить денег на доплату, и из своей убогой квартирешки перебраться в нормальную двухкомнатную хрущобу. Здесь мы с Настей, наконец, отогрелись. И вообще мне несказанно повезло хотя бы в том, что, переехав Россию, нам не пришлось мотаться по съемным квартирам. У нас было свое жилье, и моя дочь всегда имела свою комнату. А сколько переселенцев такой возможности были лишены!
Настя перешла в другую школу, поближе к нашему новому месту жительства, в гимназический класс. Я стала работать у черта на куличках, и обо мне вскоре позабыли. В каком-то смысле мне это нравилось.
Глава 3
Я переквалифицировалась
Как я попала в центр по работе с детьми и молодежью Октябрьского района? А вот так. В один из дней мне позвонила женщина, представилась хорошим другом Володи Д. (моя давняя павлодарская юношеская любовь, см выше). Сказала, что работает директором Центра. Также сказала, что звонит по его просьбе узнать, не нужна ли мне какая помощь? Сам Владимир Д. к тому времени жил уже в Новосибирске, но, узнав, что я перебралась в Омск, попросил Елену М. (так ее звали) связаться со мной. Мы встретились. Она оказалась красивой женщиной, брюнеткой невысокого роста, в свое время тоже немного поработавшей на Павлодарском телевидении, там и стала его «другом». Было у нее два сына-балбеса с легкой претензией на интеллект и с большой – на маргинальность. На первых порах мы подружились. Узнав о моей ситуации, она предложила мне работу в своем центре. Я решила, что от добра добра не ищут и согласилась. Должность начальника отдела кадров в ее Центре «стоила» 1,5 тыс. рублей – это в 10 раз меньше моего официального директорского оклада. Личные дела сотрудников были свалены в кучу, предстояло их все разобрать, изучить трудовое законодательство, сделать правильные записи в трудовых книжках, а потом заниматься текущей работой. Я обратила внимание на то, что у нее оформлены трудовые книжки и на сыновей, которые числились какими-то штатными сотрудниками, хотя, конечно, никакой работы не выполняли, разве
что по вечерам устраивали в Центре репетиции своего ансамбля, возбуждая шумом жителей соседних домов, а оставленной грязью – приходящих по утрам техничек.
Дело Елена М. вела с размахом, много людей у нее были оформлены в качестве «мертвых душ». Я стала задавать ей вопросы, которые подчиненные обычно не задают, принимая волю начальства (даже если она в нарушение законов) как необходимое зло. Но моя слабость состояла в том, что я стараюсь «чтить уголовный кодекс». Увы, этот атавизм из семьи, по этому принципу всю жизнь жили мои родители. В остальном же я мало похожа на Остапа Бендера. А Елена оказалась настоящим Остапом Бендером в юбке. Или – Сонькой-золотой ручкой. Через некоторое время ко мне в кабинет стали захаживать сотрудники, которых она обидела или «просто поболтать». Во время разговора они сдавали мне информацию, которая настораживала. А поскольку мы с Еленой молниеносно сдружились (вначале показалось, что есть много общего), то я начала во время наших с ней посиделок мягко укорять ее в том, что она небрежна к людям, какие-то свои дела обделывает, считая, что люди-дураки и ничего не замечают. А они видели все. Например, мне рассказали, что однажды Елена (видимо, с сыновьями) сымитировала кражу нового компьютера из Центра; по факту приезжала даже полиция, велись допросы, за халатность кого-то уволили, но вора так и не нашли. Дело спустили на тормозах. А через несколько месяцев Елена пригласила к себе домой на свой день рождения некоторых членов коллектива, и они увидели в комнате сыновей пропавший компьютер. По- моему, я со своими нравоучениями стала надоедать ей, и как-то она сказала мне: «Слушай, а давай я тебя переведу своим замом по социоклубной работе. Зачем тебе сидеть на этой технической должности. Там и оклад повыше, и ты так вянуть не будешь среди бумаг!» Я подхватила эту ее мысль: «А давай тогда я вообще съеду из Центра и сделаю себе кабинет в одном из клубов, где буду в центре всех дел!» А про себя подумала: «И подальше от твоих махинаций». Она согласилась.
Дело в том, что в отдельно стоящем здании Центра располагались только администрация, методисты, актовый зал для проведения торжественных мероприятий и бухгалтерия. А относящиеся к Центру дворовые клубы были разбросаны по всему Октябрьскому району. Было их порядка 15. В одном из них – самом просторном - я нашла себе две комнаты с телефоном и оборудовала кабинет. С педагогами-организаторами, возглавляющими эти клубы, у меня установились добрые отношения. Я требовала с них работу, но и была их «матерью Терезой» (по выражению Елены), защищала их от нападок разных комиссий и при проверках. Мы вместе отмечали праздники. Мне кажется, что работать они стали с большим интересом, чем прежде. Лет через 10 после этого, когда я уже жила в Петербурге, мне на сотовый телефон вдруг позвонила одна из подчиненных, чтобы поздравить с днем рождения. Она говорила мне такие чудесные вещи в трубку, что сердце таяло, и я поняла, что самое дорогое и правда, когда человек о тебе вспоминает с благодарностью через многие годы. В другой раз я проездом была в Омске и зашла в районный комитет по делам молодежи. Его председатель сообщила в Центр, что я приехала, и через некоторое время в кабинет к ней собрались почти все мои педагоги-организаторы. Мы хорошо пообщались.
Между тем, Елена на базе Центра открыла филиал одного из Московских институтов, с которым у нее были какие-то личные завязки, и уговорила меня вести историю и
культурологию на первом курсе. Выдала учебники, денег, чтобы я докупила нужную литературу, наняла других педагогов, и дело у нее пошло. Некоторое время я преподавала в этом институте, это улучшило мое материальное положение, взбодрило мозги. Мне нравилось, что не надо было никуда ехать, все было при центре. Но потом я узнала, что из Павлодара Елена не уезжала, а тайно убегала, что много лет находилась в розыске, в Павлодаре к ней домой даже приходили с обыском, а все потому, что, там она открывала тоже какой-то институт. Я стала внимательно оглядываться вокруг себя, и поняла, что и тут не чисто: лицензию она предъявляет Московского института, а не своего филиала, плату за обучение берет, выписывая «квитанции», банковских операций никаких не ведет; учебные классы и спортзал для студентов устроила в помещениях и клубах Центра. Я решила уволиться подобру-поздорову, сославшись на то, что трудно. К этому времени отношения у нас были уже весьма прохладными. А через полгода ее деятельностью сначала заинтересовались в городском комитете по делам молодежи, а потом и уголовный розыск. Уже после моего отъезда из Омска Елену арестовали, судили за незаконную предпринимательскую деятельность и мошенничество (она обещала родителям отсрочку студентов от армии, но, когда пришел срок, их всех забрили; тут они и подняли бучу, и тогда выявилось, что ее институт – полнейшая фикция, ведь печати, студенческие билеты и зачетки напечатать было довольно просто), она отбывала срок в колонии.
К этому времени я уже полностью созрела, чтобы уехать из Омска. Под Питером в райцентре Кингисепп обнаружилась моя подруга детства Люба Д., которая, узнав, что я так и не могу найти себя в Омске, стала звать меня к себе. Говорила, что дети ее учатся в институтах Петербурга и, наверное, осядут там. Настя моя тоже загорелась поступать в питерский вуз. Терять мне было нечего, кроме своих цепей. Правда, переезд опять требовал денег, которых у меня не было. Но не успела я отказаться от этой идеи, как помощь пришла, откуда не ждали. Одна моя хорошая знакомая, которая вместе с омскими политтехнологами собиралась на выборы в Экибастуз (Казахстан), неожиданно предложила и мне работу.
Прежде, чем подписать с ними договор, мэр Экибастуза господин Н., предложил им доказать свое мастерство: найти журналиста, который бы «завалил» в эфире скандально известного в Казахстане депутата мажилиса парламента Серикбая Бариевича А. Это вариант нашего Жириновского, выходить с ним в эфир местные тележурналисты боялись. Он вел себя в студии хозяином, во время передачи мог наорать на ведущего, задавшего неудобный для него вопрос и пр. Из столицы он приезжал в Павлодарскую область и Экибастуз, откуда избирался, как в свою вотчину. Мои омички подумали-подумали и вспомнили обо мне. Я из Казахстана, бывший столичный тележурналист, испугаться какого-то депутата вряд у меня получится.
Но их предложение меня не на шутку перепугало: в эфире я не была несколько лет. А тут дело и впрямь ответственное: если передача не понравится акиму города (вариант нашего мэра), то с моими хорошими приятельницами-политтехнологинями не заключат договор. С другой стороны, я порядком обнищала и стала более сговорчивой, чем раньше. Зная это, передо мной сразу положили аванс: 300 долларов. После победного эфира пообещали еще кругленькую сумму. И я приняла решение увольняться с работы, чтобы поехать на выборы в Экибастуз, надеясь там заработать на переезд.
В общем эфир этот я провела. Серикбай Бариевич А., приехал на него за пять минут до начала, уверенный в том, что сам черт ему не брат. Кто его, столичного депутата, может поставить на место в каком-то там Экибастузе, в котором и журналистов-то приличных нет. Но в итоге пришлось попотеть. Видимо, я ему сразу понравилась, потому что в эфире он не позволил себе ни одного грубого слова, хотя порой я и нарывалась. Политтехнологи меня проконсультировали, как вести этот часовой эфир. Это не авторская передача, у нее другие задачи. Она не должна быть яркой, лучше, если будет скучной для зрителей. Половину передачи я должна была дать ему возможность выговариваться, не задавая практически никаких вопросов. Так ему будет легче запутаться в словесах и надоесть зрителям. А когда до конца передачи останется минут 20, брать ситуацию в свои руки, энергично задавать резкие и нелицеприятные вопросы. При этом не давать ему возможности уходить от ответов. Я так и сделала, причем, во второй половине передачи повернулась к нему лицом так, чтобы зрители видели практически только мой затылок. Это мне нужно было для того, чтобы, задавая ему резко звучавшие вопросы, мило улыбаться; это его будет обескураживать. В конце передачи мы неожиданно обменялись «комплиментами»: он сказал, что я ему понравилась, а я – что он меня ни в чем не убедил. После эфира мы с удовольствием выпили по чашке чая, и я отправилась в акимат «на ковер», где передачу смотрели внимательно.
К счастью, аким ее одобрил, с моими приятельницами был заключен договор. Их приглашали политтехнологами на сложнейшие выборы в Павлодарскую область, в Экибастуз, который считался рассадником оппозиции Назарбаеву. И задачу акимат поставил серьезную: на выборах должны были победить только лояльные власти депутаты. Забегая вперед, скажу, что задачу эту мои омички выполнили.
Интересный момент был после эфира, о котором я рассказала. Когда поздним вечером я вернулась к себе в номер, мне сказали, что весь вечер мне названивает моя бывшая коллега по «Казахстан-1» Марина С. – та самая, которая в свое время недоумевала, почему я так скромно живу (см выше). Именно в это время она была в командировке в Экибастузе. Она сопровождала в поездке по Павлодарской области Данияла А. – в те годы он был премьер-министром Республики Казахстан. Вернувшись со своим оператором из угольного разреза, где они провели весь день, она тупо прошла в свой номер, тупо включила телевизор и тупо уставилась на экран, где в это время, подобно галлюцинации, увидела меня. Как сказал мне потом ее оператор, он был не на шутку испуган, когда из номера Марины раздался «крик Тарзана». Она его издала, выразив так свое изумление. Воистину – не верь глазам своим: как я, уехавшая в Россию, бывшая когда-то лицом Первого канала, оказалась в маленьком этом городишке рядом с Серикбаем, которого она тоже хорошо знала? Приехавший на следующий день в Экибастуз Даниял А., узнав от мэра об эфире, подошел и пожал мне руку. Видимо, и правда сильно достал их всех неугомонный Серикбай Бариевич.
Дальше ситуация разворачивалась так. Я вернулась в Омск, чтобы устроить дочь, пока полтора месяца буду работать на выборах. В Центре к тому времени уже произошли перемены. На месте Елены сидела другая директорша. Понимая, что над ней сгущаются тучи и могут приехать с серьезной проверкой, Елена сама написала заявление об увольнении. Одновременно от имени коллектива в Комитет ушло другое письмо – с просьбой, чтобы директором назначили бывшую под ее влиянием работницу. «Колллективу» пошли навстречу, и таким образом Елена некоторое время еще могла и
дальше продолжать свою «деятельность» по институту, используя для его нужд площади и учебные залы Центра.
Когда после выборов я, хорошо заработав, вернулась в Омск, то узнала, что меня разыскивают из Комитета по молодежной политике города, чтобы устроить встречу с его председателем. Я была на распутье. Квартира, которую я четыре месяца назад поставила на продажу, никак не продавалась. В моих делах образовалась пауза, и я согласилась на встречу. Может, и правда придется остаться. Почему бы не послушать, что скажут. Председатель комитета предложил мне место директора Центра, откуда я недавно уволилась, заранее соглашаясь со мной на все возможные кадровые перемещения. Дело было в пятницу. Я сказала, что подумаю, а точнее, так: если за два дня квартира не продастся, то в понедельник мы встречаемся, и он везет меня в Центр, чтобы представить коллективу. Он был в полной уверенности, что за выходные ничего не случится, поэтому согласился и назначил мне новую встречу на 8.30 в понедельник. Я тоже подумала, что раз квартира не продается, надо оставаться. Быть первым руководителем – это не самый плохой вариант, коллектив меня знает и, похоже, проблем не будет. Но, судьба играет нами: не успела я приехать домой, как раздался звонок от риелтора. Она сообщила, что завтра мою квартиру придут смотреть. Вы все поняли? Квартира моя безоговорочно понравилась, и в понедельник я поехала не на встречу с председателем комитета, а заказывать контейнер. Я стала готовиться к переезду на очередное место жительства – в Ленинградскую область. Не укатали еще сивку крутые горки.
Глава 4
Кингисепп
Я отправила контейнер с багажом и спустя три дня уже катила в поезде по просторам России на свое новое место жительства. Помню, что в поезде произошел такой случай. Так как от окна дуло, я легла головой к проходу. И на каком-то полустанке, где поезд стоял, наверное, минуту по этому проходу с огромной сумкой стала пробираться к выходу тучная бабуля. В какой-то момент она сделала неловкое движение и от того сильно шарахнула своей сумкой меня по голове. Я проснулась и автоматически промолвила: «Нельзя ли поосторожнее!» Помню, она приостановилась, посмотрела на меня и ответила: «Ничего с тобой не станет. Завтра целый день спать будешь!» Потом покинула вагон, а я постаралась уснуть.
Утро следующего дня было солнечным, и я проснулась с хорошим настроением. Но как только подняла голову, она стала кружиться, меня замутило, и я побежала в туалет, где меня стошнило. Потом вернулась в купе; чувствовала себя ужасно. А как только прилегла на подушку, стало гораздо легче. Словно ничего и не было. Полежав немного, я снова села, и снова почувствовала, что меня всю выворачивает. Пришлось повторить маршрут. Отравление исключалось, никаких подозрительных продуктов я не ела. Мужчина, ехавший со мной, выскочил на очередной остановке, добежал до вокзала, поискал аптечный киоск, но, когда нашел, тот оказался закрытым. Я снова прилегла и снова почувствовала облегчение. Это повторялось целый день. Когда я лежала на постели, дремала, было ощущение, что все у меня нормально, но как только приподнималась, мне становилось плохо. Раздумывая над причиной своего недомогания, я вспомнила о ночной старухе, которая в ответ на мое замечание, сообщила, что завтра-то уж я высплюсь. Она была права. Я выспалась на все 100. Утром следующего дня проснулась и чувствовала
себя так, словно накануне ничего и не было. Я была абсолютно здорова. Внезапно заболела и, не лечась, внезапно выздоровела. Помню, что я тогда подумала: а вдруг той ночью я повстречалась с какой-то сибирской бабкой-колдуньей? В таком случае, еще легко отделалась. Вам смешно, а мне досталось. Не испытывайте судьбу: не делайте замечания незнакомым старухам.
Настя осталась в Омске в семье подружки, с которой так и не расставалась с момента нашего переезда в Омск. Начался новый учебный год, и они пошли в 11-й класс. Их обеих должна была привезти мать подружки, когда я куплю квартиру, сделаю в ней ремонт и договорюсь со школой, где им предстояло учиться. Саша, так звали Настину подругу, захотела поехать с нами, чтобы после окончания школы попробовать поступить в Мухинское училище. Я была не против, чтобы она у нас жила, памятуя, как встретили новенькую в омском лицее. Решила, что вдвоем им будет проще адаптироваться на новом месте.
К моему приезду Люба уже подыскала мне двухкомнатную квартиру в старом фонде в кирпичном доме. Квартира была тоже в запущенном состоянии, но когда мы в ней сделали ремонт, стала выглядеть вполне даже уютно. Тут подошел и контейнер, так что с жильем все обошлось быстро и без особых проблем. Чуть позже приехали девчонки.
Школа, в которую они стали ходить, считалась на хорошем счету в Кингисеппе. С одноклассниками на этот раз никаких проблем у моих девчонок не возникло, зато с учителями… Своим внешним видом – «вызывающим» и манерой поведения – тоже «вызывающей» они никак не вписывались в их представление о старшеклассниках российской школы. Моя девица к этому времени изображала из себя панка. Представляете?! Ох уж эти наши учителя! Ни у кого из них не возникло даже мысли о том, что это простое самоутверждение подростка или защитная реакция перед взрослой недоброжелательностью. Успеваемость у Насти и Саши сразу съехала на нет, несмотря на то, что приехали они, имея в четверти по две четверки. Очень старались эти учительницы доказать мне и им, что омские школы просто гроша ломаного не стоят по сравнению с их, кингисеппской. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно, потому что обещало изломать судьбу и планы моих девочек. Особенно старалась классная руководительница – вела она литературу, но выглядела весьма затрапезно, косноязычила, словно неразвитая домохозяйка («очень прекрасно» - любила она, учитель словесности, повторять). Помню, как однажды в конкурсе «Против наркотиков!» сочинение Насти заняло 2 место в Ленинградской области. Его отправили на конкурс, минуя око классной руководительницы. А потом Настины одноклассницы рассказали ей, что, узнав о результате, та внушала им после уроков: «Вы что думаете, что сочинение написала Настя? Ясно, как день, что его за нее написала мать». Это был уровень опытного педагога. Дело приобретало плохой оборот, ибо класс был выпускной, моим девицам педколлектив этой школы вполне мог испортить аттестаты.
Но Господь и тут меня не бросил. По счастливой случайности я сначала познакомилась, а потом и подружилась с директором этой школы – Галиной Н. Она вызвала меня к себе в кабинет на проработку из-за «неподобающего» поведения Насти на школьном вечере. Это был коллективный проступок, при разборке же остальные виновные одноклассницы от него отказались, а мои красотки, наоборот, сочли вранье ниже своего достоинства. Потому мне одной в кабинете директора и вливали. Учителя в рядок сели напротив меня и по очереди говорили, какие ужасные у меня девочки. Наблюдавшая за этим разносом
директор неожиданно встала на мою сторону, оборвала самых ретивых, а потом и вовсе отпустила их. Мы остались вдвоем, разговорились. Позже на долгие годы стали подругами.
Когда о наших с ней отношениях стало известно педколлективу, ситуация тут же резко изменилась. У девчонок выросла успеваемость. Упорствовала только классная. Даже на выпускных экзаменах она сделала попытку поставить Насте тройку за сочинение, но не получилось – тут, признаюсь, вмешалась директор. В общем, доучивались мои девчонки уже в спокойной атмосфере. Кстати, на вступительных экзаменах в университет моя дочь успешно написала сочинение – это к вопросу о правоте кингисеппской учительницы.
Что касается меня, то и здесь я долго не могла устроиться на работу. Город маленький. Вакантных мест по моей старой и вновь приобретенной в Омске профессиям – никаких не было. Наконец, я стала работать методистом в Доме детского творчества, который находился прямо через дорогу. Привыкнуть не могла, что на работу можно было выходить за пять минут до начала рабочего дня, что обедать можно было дома. Времени свободного стало очень много. Работа была, что называется, не бей лежачего, но материально жить мы стали снова плохо. На жизнь хватало, но скопить ничего не получалось. И подработать было негде. А ведь скоро Насте предстояло поступать в Петербурге в вуз. Деньги были нужны позарез.
Этот год, проведенный в Кингисеппе, можно считать самым скучным в моей жизни, каким-то вялым и безрадостным; Настя же вообще считает его своим самым худшим в жизни. Было ощущение, что просто наступает полная деградация личности. Моя подруга Люба была генеральным директором какой-то фирмы, организованной на базе райсельхозуправления. После Ташкента – города, где она прожила большую часть жизни – прошло много лет, она уже в полной мере влилась в жизнь этого маленького городка, построила себе роскошную дачу, была за рулем. А – главное – при деле. Профессии у нас были прямо скажем не пересекающиеся, поэтому помочь мне в этом она ничем не могла. А я не представляла, как и чем можно было жить в Кингисеппе. Разве что читать. Да вязать. Да в гости друг к другу ходить, чтобы долго «кушать» и выпивать. Порой я выходила на балкон с сигаретой и думала: «Ну, вот, жизнь моя закончилась. Самое интересное уже позади. Теперь надо, как писал Тургенев, сесть на обочину дороги и без зависти и сожаления смотреть на тех, кто проходит мимо. На тех, у кого силы идти вперед еще есть. Мои - иссякли!».
Настин выпускной вечер для меня прошел тоже невесело. Я видела, что платье на ней - едва ли не самое «бедненькое» из тех, что были на девчонках. Но даже в нем моя дочь не выглядела забитой, вокруг нее были ее одноклассники, и было заметно, что она пользуется у них авторитетом.
Пожалуй, 2004 год был последним, когда нам приходилось с ней особенно туго. Но все-таки она поступила на исторический факультет Санкт-Петербургского государственного университета (бывший ЛГУ) (на бюджет), правда, на заочное отделение, ибо, чтобы жить в Питере, надо было идти работать. На гроши, что я получала в Доме творчества, учить ее на очном отделении было нереально. То, что ей пришлось учиться заочно, - в этом моя и только моя родительская вина. До сих пор у меня сжимается сердце, когда я думаю о том, что лишила ее беззаботных студенческих лет. Ведь свое студенчество я считаю лучшими годами жизни. И пускай с тех пор многое изменилось, все-таки студенческая пора незаменима ничем. Я уже не говорю о качестве образования, которое, конечно, на заочном отделении значительно отстает. Что тут скажешь: моей дочери, в отличие от ее подружек, пришлось вместо беззаботной студенческой жизни окунуться во взрослую, трудовую. Ей еще не исполнилось и 18 лет, когда она отправилась сама зарабатывать себе на жизнь. Эта моя вина. Mea culpa, mea maxima culpa!
…Учась на заочном, можно было жить и в Кингисеппе. Было бы и легче. Но Настя оставаться здесь категорически отказалась. И тогда, чтобы не отпускать от себя дочь, я снова почувствовала в себе дух великой авантюристки. В одночасье уволилась с работы, сдала внаём свою квартиру в Кингисеппе и поехала с ней в Петербург, где вскоре устроилась на работу в газету. И жить мы с ней стали на съемной квартире. Года через два я впервые поймала себя на мысли: правильно, что я увезла ее из Казахстана. «Жить стало легче, жить стало веселее». Спасибо, товарищ Сталин за то, что подарили народу это крылатое выражение.
Глава 5
Петербург
И вот мы в Петербурге. Поселились в Купчино - у деда с бабкой, которые большую часть времени проводили на даче, приезжая в город только за пенсией и деньгами за квартиру. К тому времени мои девчонки практически перестали общаться, поссорила нас всех Сашина мать, и после выпускного вечера она увезла ее на какую-то квартиру. После того, как она уехала из Питера, Саша несколько раз приходила к Насте, но потом у каждой из них появились свои компании, и дружба прекратилась. В Мухинку она не поступила, у нее не взяли даже документы, и тогда мать затолкала ее в какой-то институт в Пушкине.
Настя устроилась в типографию, а я – в объединенную редакцию «Московская застава». Возглавлял редакцию Андрей К., под своим началом он объединил одну городскую газету «Невское зеркало» и несколько районных и муниципальных газет. Я начинала свою работу здесь с чистого листа, практически ничего не понимая в том, как делаются газеты. Но редактировать, слава Богу, умела, да и писать на том уровне, который требовался здесь – тоже. В короткий срок я стала котироваться у него как одна из лучших и добросовестных журналистов – это говорю без ложной скромности, ибо и правда до того времени газетного дела совсем не знала. Я даже стала участвовать и довольно успешно в городских конкурсах профессионального мастерства. Но, войдя во вкус, тут же стала мечтать выбраться из лап Андрея К. Почему я повела себя столь неблагодарно? Причина одна: он платил не регулярно. Все время оставался должен журналистам, потому что каждый месяц, хоть по чуть-чуть, но недоплачивал. Так перед каждым у него образовался солидный долг, и люди только поэтому не могли уволиться, ибо не теряли надежду все-таки получить кровно заработанные. Мне он тоже недоплачивал, но его долг передо мной был, пожалуй, самым незначительным. Все-таки он понимал, что у меня всего один кошелек, и он не хотел расставаться со мной.
Второе – это потому, что дела редакции (по сути свой бизнес) он вел бестолково и бессистемно. С ним регулярно по телефону устраивали какие-то разборки его партнеры, которых он подставлял или не платил комиссионные. В общем первое впечатление о том, что попала в несолидное место, с каждым днем укреплялось. Но уходить было некуда. Мой московский друг Владимир Ф. снова попытался помочь мне устроиться в петербургский филиал «Российской газеты», но ничего не получилось. Предложили работать на договоре за такие гроши, что я решила: игра не стоит свеч.
При всех финансовых проблемах редакцию Андрей устроил в историческом центре Питера – на Сенной площади – в большой трехкомнатной квартире с евроремонтом. Коллектив собрал очень хороший, с некоторыми я сохраняю дружеские отношения до сих пор. Как-то, наряду с газетой «Коломна» (Адмиралтейский район), он предложил мне редактировать и газету Московского района – «Московская застава». Я пришла знакомиться в администрацию района к начальнику пресс-службы Елене Маковиз, которая оказалась моей ровесницей. Позже, когда она увидела, как я работаю и как стала меняться эта их районная газета, она прониклась ко мне человеческой симпатией, и с тех пор старалась всем, чем можно, помогать. Пресс-секретарем у нее работала Елена Бобровская – с той вообще, как выяснилось, мы окончили один университет практически в одно время, только училась она на историческом факультете. В общем в короткий срок я с ними обеими подружилась. Работать было легко, они охотно делились информацией, подсказывали нужные адреса. Периодически за чаем я стала позволять себе ныть по поводу того, что хотелось бы уйти от Андрея, да некуда. Они с ним дело тоже имели не первый год, поэтому понимали меня и всерьез озаботились моей проблемой. Уже скоро Елена М. помогла мне устроиться по договору в городскую газету «Петровский курьер», также я стала корреспондентом другой районной газеты Московского района - «Виктория». Платили и там, и там немного, но не меньше, чем я получала у Андрея К., вдобавок - всегда вовремя.
Наступил момент, когда я с диким скандалом все-таки ушла от него. Орал, конечно, он. В том смысле, что он облагодетельствовал меня, а я оказалась неблагодарной, разрушила все его планы. Я не верила в то, что, наконец, освободилась от него. Чуть позже разбрелись от него и все остальные люди, и редакция его стала существовать только номинально. Со временем Елена М. помогла мне устроиться в муниципальную «Звездную газету» Московского района в должности выпускающего редактора. Там мне платили совсем приличные деньги. Я решила больше не бегать по городским газетам, не лезть в так называемую «качественную прессу», куда в штат все равно не попасть, а сосредоточить все свои усилия на прессе Московского района. Практика показывала, что и при таком раскладе можно жить совсем даже безбедно. А я уже не собиралась делать себе имя, просто хотела выровняться, перестать жить, надрывая жилы. Я ушла из «Петровского курьера». А когда на меня «находило» и хотелось написать что-то серьезное, просто предлагала материал в городскую газету «Санкт-Петербургские ведомости». Там его печатали. Чуть позже в коридоре администрации района ко мне подошла глава муниципального образования «Московская застава» Валентина Ивановна Афонькина и предложила редакторство в своей газете. Отовсюду понемногу, а вместе это уже были приличные деньги, и я перестала нуждаться. Теперь можно было позволить себе, наконец, снова качественные вещи и поездки за границу.
Глава 6
Израиль
Первая страна, куда я отправилась, был Израиль. Меня пригласила к себе в гости Алла С. – моя павлодарская подруга юности. Она и через много лет осталась по-прежнему первой страной – так мне здесь понравилось. Хорошо, что знакомство с Израилем состоялось у меня не впопыхах, а с чувством, с толком, с расстановкой. Поэтому и запомнилось все хорошо. Во-первых, все, что связано со святынями. Например, экскурсия на Иордан, где я по правилам окунулась трижды с головой в эту священную реку, кишащую рыбой.
И - на Галилейское озеро, откуда Христос вел свою нагорную проповедь. И в Иерусалим христианский – с его святынями: Храмом Гроба Господня, Гефсиманским садом, Голгофой, Путем Скорби (Via Dolorosa) — улицей в Старом городе Иерусалима, по которой пролегал путь Иисуса Христа к месту распятия. На этой улице, кстати, находятся девять из четырнадцати остановок Крестного пути Христа. Последние пять остановок - уже на территории Храма Гроба Господня.
Ощущение, что я попала в очень дружелюбную среду, появилось у меня сразу по прибытии в «Бен Гурион» – аэропорт Тель-Авива.
Алла решила организовать фоторепортаж о моем пребывании в Израиле, поэтому стала фотографировать меня с первых шагов по стране. В аэропорту подруга, пожелав запечатлеться вместе со мной, попросила стоящую рядом незнакомую женщину сфотографировать нас. Не успела та навести объектив, как рядом с нами пристроился муж «фотографа» с ребенком на руках. Мы оторопели, а веселый мужчина свой поступок объяснил просто желанием сфотографироваться с нами. Так и улыбается теперь он с той фотографии, словно родственник какой или друг.
Эта легкость в отношениях и доброжелательность, несмотря на то что жизнь в Израиле совсем даже не сахар, бросались в глаза настолько часто, что я, грешным делом, решила, что они суть еврейского национального характера. Вообще, как и другие южане, евреи – народ шумный. В присутственных местах разговаривают громко, в выходной (шабат) отдыхают в парках и на пляжах целыми семьями, что тоже тихо не получается. В рабочие дни их пенсионеры любят встречаться за чашкой кофе в каньонах (почему-то так бывшие наши называют супермаркеты). Необычным кажется и то, что с детьми здесь возятся исключительно папаши: играют с ними, носят на руках, потакают их капризам, мамы при этом просто как бы присутствуют, не вмешиваясь в процесс.
К безусловным плюсам Израиля следует отнести то, что в общественных местах здесь часто можно видеть инвалидные коляски. Инвалиды не запрятаны по квартирам, жизненное пространство страны хорошо приспособлено для них. Их видишь и на концертах, и на курортах, и в кафе. Такое же трогательное отношение здесь и к старикам.
Как-то в маршрутке я стала свидетелем такой сцены. Машину остановила маленькая сухая старушонка, в руках которой была целая охапка метелок и швабр. Прежде чем войти в салон, старушка стала пытаться втиснуть туда это богатство, но у нее никак не получалось. И тогда водитель (!) покинул свое место, подошел к бабушке, помог ей положить «багаж» в маршрутку и войти самой. Вся эта процедура заняла время, но никто из пассажиров не выказал нетерпения, никто не возмутился, словно и торопиться им некуда. Через несколько остановок ситуация повторилась, ибо старушке надо было выходить, и снова водитель помог ей.
Особая статья – жизнь молодежи. В семье, в которой я жила, двое взрослых детей. Оба, отслужив в армии, учились и работали. Оба ежедневно вставали в 4.30, чтобы успеть на работу. Вообще израильтяне работать начинают рано, чтобы успеть до солнцепека. Ведь в июле под открытыми лучами солнца можно получить ожог кожи за какие-нибудь полчаса.
Настоящая жизнь у молодежи начинается после захода солнца. Тогда в городах она собирается в открытых кафе и ночных клубах, а на курортах – в прибрежных ресторанчиках или просто шумными компаниями гуляет вдоль пляжей и отелей. Создается впечатление, что вся молодежь посещает здесь танцевальные классы, настолько здорово все танцуют!
Как и наши молодые, все одеты по-разному – ярко, модно, неформально. Как и наши, во время своих тусовок производят впечатление людей беззаботных и легкомысленных. Но в отличие от наших никто нигде не ходит по улице с бутылками пива. Это просто не в культуре израильской молодежи. За месяц отпуска не раз на пляжах Красного, Мертвого и Средиземного морей наблюдала за молодежью, отдыхающей шумными компаниями, но ни парни, ни девушки при этом себя не взбадривали алкоголем.
Во всех городах страны сплошь и рядом молодежь в военной форме, ведь служат не только в армии. Службой считается и охрана супермаркетов, вокзалов, наблюдение за общественным порядком, работа в больницах и домах престарелых. За редчайшим (ну просто очень редчайшим!) исключением от воинской службы здесь никто не уклоняется, хоть у родителей также разрывается сердце от страха за детей, которые охраняют границы государства.
В массе своей у людей трепетное отношение к своему здоровью. Вечером на улицах и пляжах я видела людей разного возраста, занимающихся спортивной ходьбой или бегом, играющих в волейбол или теннис; практически у всех моих знакомых в квартирах были уголки или отдельные комнаты с тренажерами.
И все-таки людей с лишним весом в Израиле много. Кухня здесь обильная, вкусная и разнообразная. На улицах вместе с фруктами торгуют хлебобулочными изделиями, сдобренными разнообразными приправами. На израильском хлебосольном столе много мясных блюд, морепродуктов, салатов, но вкусной, как у нас, рыбы нет.
И еще: в Израиле я хорошо поняла, что каждый израильтянин – патриот своей страны. Знакомясь со мной, все сначала задавали один и тот же вопрос: понравилось ли мне здесь? И потом до занудства выпытывали –что именно понравилось, и долго оправдывали «объективными причинами» то, что мне «не показалось». Многие из них считали, что все в их стране самое лучшее. Самое лучшее образование, самое лучшее воспитание детей,
самая лучшая разведка в мире, самый лучший отдых... Такой оптимизм иногда вызывал снисходительное к себе отношение. Ведь он был непривычен. Но, приехав из-за рубежа и заразившись чужим вдохновением, мне какое-то время тоже очень хотелось и у себя на родине поверить и рассказывать другим, что живу я в самой лучшей стране на свете! Мечты, мечты, где ваша сладость?!
Глава 7
Поездка в Алматы
Именно так теперь называется город, который в советские времена носил другое имя – Алма-Ата, что в переводе с казахского означало: отец яблок. Лет пять назад я поехала в этот город, в котором прожила долгие 17 лет, и откуда никогда бы не уехала, не случись распада СССР. Мне было интересно вернуться туда, это не было никаким пепелищем, там остались мои друзья. Настоящие друзья. Конечно, возвращение на старые места по прошествии многих лет сулит не только радость от встречи с ними, но и осознание потерь. Многое меняется в быстротекущей жизни. И когда мы не узнаем прежде до боли знакомые места, когда видим на их месте новые застройки, помпезные и не всегда уместные, мы осознаем это как потерю. А Алматы, к примеру, теперь нет знаменитых садов, что в мои времена раскинулись в предгорьях выше улицы Аль Фараби. Теперь на их месте дворцы. И когда я, уезжая в Петербург, изъявила желание купить знаменитого алма-атинского апорта, чтобы угостить своих российских друзей, мне сказали: «Нет больше апорта. Сады все вырубили».
В Алматы я остановилась у своей подруги Софы Янлосы. По национальности она дунганка. Диаспора ее народа с незапамятных времен живет на юге Казахстана, расселяясь в основном в сельской местности. Софа – представитель дунганской интеллигенции. На всю жизнь я запомнила один наш с ней разговор. Мы говорили о репрессиях 30-х годов, о том, что практически вся дунганская интеллигенция, и так немногочисленная, была скошена под корень в те страшные годы. Она стала сетовать на то, что необходимо написать книгу об этих людях, чтобы в ее народе жила память о них, а этому нужному делу всегда мешают какие-то срочные проблемы сегодняшнего дня. В ответ я сказала: «Почему все время это заботит только тебя? Пусть делают другие!» И тогда она ответила: «Хорошо тебе, Света, ты представляешь большой народ. Многочисленный. И если какое-то важное дело не сделаешь ты - поленишься, не успеешь - его сделают другие. Обязательно найдутся те, кто отразит и наши 90-е годы для истории. А нас, дунганской интеллигенции, слишком мало, И если я понадеюсь на других, это может не сделать никто. И тогда для наших потомков этот период останется просто черной дырой, невосполнимой пустотой». Я запомнила эти слова, потому что они поразили меня ответственностью. Той самой интеллигентской ответственностью, которой, как утверждают, сегодня уже не существует, как, впрочем, и самой интеллигенции – тоже.
Так вот, я остановилась у Софы. Еще одна моя подружка – Зухра С. – купила машину, и, благодаря этому факту, мы сумели объехать не только всю Алма-Ату, но и ее окрестности: Медео, Кок-тюбе, Айнабулак: она устроила нам даже поездку в Ушконар. Там я прежде вообще никогда не была. Поэтому поездка высоко в горы буквально потрясла меня. Это когда по прекрасной дороге, минуя источники с хрустальной горной водой, ты поднимаешься высоко в горы, и потом попадаешь на огромных размеров плато.
Здесь сейчас понастроили своих дворцов сильные мира сего, во владении у них не просто большие участки земли, а огромные площади. Нас за небольшую плату охранники пустили на территорию одного такого владения по причине отсутствия хозяев. Мы долго ехали на машине мимо плантаций и огородов, на которых для хозяев взращивали экологически чистые овощи и фрукты. Мимо нас ходили верблюдицы, мирно пощипывая травку – молоко их тоже полезно организму нуворишей. Наконец, когда уже стали думать, что заблудились, подъехали к высокогорному озеру, в котором водится форель, на берегах его пасся табун коней – из конского мяса казахи делают прекрасные деликатесы. Их кони не то, что у русских – кормильцы, всю жизнь проводящие в пахоте, пропахшие потом. Их кони не выполняют тяжелой физической работы, больщую часть жизни проводят на пастбищах, где питаются сочной травкой. И мясо их нежное да вкусное.
Мы отдохнули на берегу этого озера, пофографировались там и пустились в обратный путь. Дорога иногда вела рядом с отвесными склонами, и вдали, где-то далеко внизу, виднелись домики каких-то селений, а еще дальше – Алматы, утопающий в смоге. И почему-то на высоте этого райского места мне вспомнились тогда голливудские фантастические фильмы, где в экологически чистом Поднебесье живут узурпаторы, а внизу задыхается от копоти и грязи – быдло, которому в определенные часы отпускаются нормы воздуха…А еще вспомнился отрывок из повести Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянам мы оставляем? То, чего отнять не можем? Воздух? Да, один только воздух!» Устарел Радищев. Теперь и воздух запросто можно отнять. И еще подумалось: за какими высокими заборами, лесами да озерами прячут свои необъятные владения наши, российские бонзы?
Вот, пожалуй, и все мои яркие впечатления от той поездки. Был июль: большинство друзей увидеть не удалось: сезон отпусков. Кто-то, к несчастью, уже умер. И все-таки я из тех редких людей, кто считает, что в прошлое возвращаться можно и нужно: так дороги мне встречи со старыми друзьями! И пусть большинство из них живет непросто, разрывается от обязанностей, испытывает нужду в средствах, они все равно по-прежнему умеют радоваться жизни и ценить главное в ней. Я всегда помню вас, мои алматинские друзья!
Глава 8
Встречи со студенческими друзьями
Как-то, сидя дома, я развернула газету «Аргументы и факты», где наткнулась на интервью с актрисой Татьяной Калгановой, только что сыгравшей в многосерийном телефильме «Черный ворон» и по этой причине ставшей популярной. Оказалось, что помимо кино, она служит в труппе Небольшого драматического театра, художественным руководителем которого является …Лев Эренбург. Это был тот самый мой давний однокурсник Левка, с которым я училась в университете в одной группе. Мне очень захотелось встретиться с ним. Я купила билет на его спектакль «В Мадрид, в Мадрид», который шел на малой сцене Ленсовета и отправилась туда.
Лев Борисович у нас оказался постмодернистом, но спектакль мне его все равно очень понравился. В антракте я вышла в холл и подошла к девочкам, продающим программки.
- Скажите, а можно увидеть режиссера этого спектакля? – спросила я у них.
Девочки удивленно подняли глаза:
- Да вот же он.
Действительно, в двух шагах от меня стоял вполне узнаваемый Эренбург, который, услышав, свою фамилию, обернулся к нам. Я подошла к нему:
- Лева, ты, пожалуйста, узнай меня!
- А что мне тебя, Светка, узнавать? Пойдем! – ответил он и потащил меня по каким-то длинным и запутанным коридорам «покурить».
В общем, с той встречи мы стали общаться. Я посмотрела все его спектакли, он приглашал меня на творческие вечера с собой, любимым. Что говорить: Левка – бесспорно, человек талантливый, и студенты от него без ума. Это было видно. А жизнь его – бурная, нелегкая, необычная, полная взлетов и падений – еще ждет своего биографа. Думаю, получился бы бестселлер. Левка дал мне телефон Ольги Ш. – еще одной нашей «томички», которая с советских времен жила в Петербурге и по сравнению с нами по праву считала себя коренной, а не пришлой. Мы встретились с ней на концерте «Билли-бэнд». Оказалось, что здесь живут еще двое наших университетских приятелей. Все стали вполне состоятельными людьми.
Позже в Петербург из Нижневартовска перебралась и Марина Писарева – Мэри, как мы звали ее в студенчестве. Здесь окончила учебу ее дочь, вышла замуж, и Мэри захотела быть с ней рядом. Так город на Неве через десятилетия стал новым местом наших встреч.
А в тот момент, когда еще жила в Омске, я отыскала в Москве, куда на летних каникулах возила дочь, еще двух своих университетских товарищей: Александра Кравцова и Сергея Ключникова. Оба «выросли» в достойных мужчин – интересных, умных, успешных в профессии. Увы, Сашу мы уже похоронили, а с Сергеем наша дружба, к счастью, не сдулась и до сегодняшнего дня.
Когда я работала в «Петровском курьере» в один из дней мне передали телефон, который оставила женщина, назвавшаяся моей студенческой подругой. Это была Ольга Волкова, чьи картины когда-то вызвали благородный гнев у нашей преподавательницы по зарубежной литературе Веры Михайловны Яценко (см выше). Удивительно, что в 5-миллионном городе ей на глаза попалась маленькая моя ироничная заметка, она увидела фамилию и имя и решила, что такого совпадения быть не может. Вскоре мы с ней встретились тоже. Она была замужем за сыном режиссера Георгия Козинцева («Король Лир», «Гамлет») и жила в самом центре города. В Новосибирском академгородке она редактировала научный журнал – весьма солидный и интересный. Даже живя в Петербурге, она не бросила его и летала каждый месяц в свой сибирский город.
Так постепенно Санкт-Петербург из холодного имперского города стал превращаться для меня в город моих старых и новых друзей. Он теплел и из просто глубоко почитаемого превращался в просто родной.
Наступил день, когда моя дочь окончила университет. Четыре года назад она вышла замуж за тогда корреспондента НТВ Дмитрия Павлова (сейчас он редактирует вечерние новости
на канале «Санкт-Петербург»).
Три года назад у них родился чудный сын – моя умница, моя любовь, моя гордость. Дочь и зять – полная противоположность друг другу. Она любит путешествовать, - он – нет; она задыхается от внезапно возникающих желаний и от того, что их не удается моментально исполнить, - он довольствуется тем, что есть; она большая спорщица, - он старается сохранять спокойствие и т.д. Время покажет, как у них все сложится. А пока - жизнь продолжается…
Глава 9
Люди, встречи, мысли
Я долгие годы проработала в Московском районе, ведя две районные и две муниципальные газеты. В пресс-службе администрации района у меня до недавних пор было свое рабочее место. Дважды за эти годы по заказу администрации я писала книги о районе. Много материалов было написано о людях района. Некоторое время также писала очерки и редактировала воспоминания блокадников Василеостровского района. Сейчас, когда я думаю о том, что довелось пережить ленинградцам в годы блокады, понимаю, что это самое большое мое жизненное потрясение. «Простые, обыденные» блокадные будни, о которых мне рассказывали люди, никак не могут уложиться в моей голове, тем более – в сердце – до сегодняшнего дня. Вот некоторые из воспоминаний детей блокадного города (увы, в Санкт-Петербург я приехала слишком поздно: защитники города уже практически все умерли), с которыми мне довелось познакомиться.
Валентина Ивановна Буровцова:
- Мы с сестрой пошли на эвакуационный пункт. Но там сказали, что город готовят к уличным боям, и, если понадобится, комсомольцы тоже должны его защищать. А пока сестру, которая к тому времени окончила десятилетку, отправили на лесозаготовки, по сути, она оставалась там всю войну. Мне было еще 14,5 лет, и меня на работу никуда не брали.
Рассказывая о страшных буднях блокадного города, Валентина Ивановна приводит пример. Как-то ее маму отправили в Шушары убирать капусту. После окончания работы ей разрешили взять с собой зеленые листы, оставшиеся в поле. Там же она добыла и щепок. Буржуйку топить нужно было каждый день, а книги и мебель уже сожгли. Со всем этим «богатством» женщина шла пешком домой, на Лиговский проспект через Волковское кладбище. В какой-то момент стало невмоготу от усталости, и она, оставив на кладбище щепки, с капустными листами продолжила путь. Но когда пришла домой, сказала дочери, что нужно вернуться, чтобы забрать щепки. На улице давно стемнело, когда они пришли на кладбище. Было очень страшно, тем более, что между многими могилами лежали окоченевшие незахороненные трупы. Но страх холода оказался сильнее, они отыскали драгоценные щепки и вернулись домой.
…Мать сказала, чтобы она во что бы то ни стало где-то нашла работу, без рабочей карточки - смерть. Сначала помог сосед, который отвел ее на лесопилку. Обязанности были несложными. Рабочий электропилой распиливал бревно, а она с земли поднимала
очередное и подталкивала его к месту распилки. Через неделю от тяжелой физической работы серьезно заболела спина. И тогда ее перевели на другую работу. Там сколачивали ящики для мин.
- Я спрашиваю: а для чего эти ящики для мин, ведь город в блокаде. Мне отвечают: они и здесь пригодятся. А дело в том, - поясняет Валентина Ивановна, - что уже с сентября весь город был заминирован. И весь Обводный канал, и все заводы.
Позже пришлось работать ей и учеником …сапожника.
-В цехе был длинный стеллаж и вокруг него сидели мальчишки и девчонки. Все стучали молотками. Каждый день к цеху подъезжала машина, нагруженная сапогами убитых на фронте немцев. У этих сапог на каблуках были металлические подковы, а на подошве - металлические шипы, и внутри - такие портянки трикотажные! Клещами мы отрывали подкову, вытаскивали шипы, а вместо этого гвоздями приколачивали на каблук резиновую набойку.
Готовые сапоги снова отправляли на фронт, только теперь уже для наших солдат. Вы спросите, зачем такими действиями нужно было ухудшать качество сапог? А затем, чтобы в случае чего, немцы не поняли, что советские солдаты воюют в их сапогах
Олег Станиславович Яцкевич:
…Зимой 1942 года наша семья (единственная оставшаяся в живых в громадной коммунальной квартире) умирала от голода. Мама ввела жёсткий режим "питания":
- Мальчики! Мы будем съедать один раз в час по крошечному кусочку хлеба. Строго по часам.
Однажды, когда мама с братом ушли в ванную пилить мебель для "буржуйки", я не выдержал. Выбравшись из-под одеял, залез на пианино и перевёл стрелки часов на 30 минут! "Дровосеки" вернулись в комнату, и я тут же указал на часы: пора "кушать". Родные засмеялись, потом мама заплакала и выдала кубик хлеба.
…Голод пробуждал безумие. В нашей квартире жила молодая женщина с трехлетней дочкой. Девочка уже не вставала. Мать уходила за хлебом, но возвращалась с пустыми руками, рыдала и кричала, что хлеб отобрали на улице. Она уже обезумела и съедала оба пайка по дороге к дому. Девочка угасла, а мать пропала. Говорят, что на Мальцевском рынке она выхватывала еду из рук и тут же начинала судорожно глотать, согнувшись пополам и не замечая ударов.
…Мой братишка Олег так он описал чудо времён блокады: «Это произошло в январе 42-го. Мой отчим работал на заводе, на Выборгской стороне. Он как-то сообщил маме, что хочет отдать нам талон № 8, по которому давали сто грамм постного масла. Это было огромное богатство! К вечеру я доплелся до завода. Отчим вырезал из продуктовой карточки маленький бумажный квадратик, я переложил его в варежку и двинулся в обратный путь. Миновал Литейный мост и тут же попал под артобстрел. Переждал в подворотне. А когда утихло, пошел, переступая через упавшие провода и битые стекла. Внезапно меня пронзил страх - пальцы не чувствовали бумажного квадратика! Сдернул варежку. Талон исчез...Как я покажусь домой, где в промерзшей комнате меня ждут мама
и младший брат? Повернулся и побрел назад, впиваясь взглядом в чуть видимый снег... Не было у меня ни одного шанса. В полном отчаянии воскликнул: "Господи! Если ты есть, - я найду!" Через два шага я увидел на снегу свой талон. Место, где он лежал, было чуть светлее других... Не веря своим глазам, я поднял драгоценную находку и, потрясенный случившимся, зашагал домой...»
…Наша семья угасала. Взрослые уже настолько обессилили, что не могли заготовить дрова и сходить к Неве за водой. Но произошло чудо! Собственно говоря, 600 тыс. ленинградцев, с которыми не произошло чуда, лежат на Пискаревском кладбище. В конце февраля раздался стук в дверь. Отец привез несколько килограммов мороженой картошки, целый "диск" замороженного молока и крошечный кусочек сала. Потом наступила весна, стало тепло и светло.
И последний большой отрывок – это воспоминания Симы Гинзбург:
«- Было отключено не только электричество, но и водопровод. Город был без света, без воды, без туалетов. Нужду свою справляли на стоявшее в кухне ведро, которое тут же замерзало. Мы с мамой ходили на Фонтанку за водой, черпали из проруби мутную пахучую воду и, скользя и падая, боясь расплескать, поднимали застывшими руками тяжелые бидоны, ведра и чайники на четвертый этаж.
Днем и ночью мама и тетя, вместе с другими женщинами и подростками, с противогазом и красной повязкой на рукавах, дежурили у ворот и на крышах нашего и соседних домов. Мы с сестрой тоже там бывали, во многом помогая взрослым. В обязанности дежурных входило помогать пешеходам, попавшим под обстрел, наблюдать за всеми, кто входил и выходил из домов, вылавливать ракетчиков и диверсантов, подозрительных отправляли на милицейский пост. Людям не разрешалось отвечать на вопросы прохожих, указывать дорогу или направление.
…Транспорт не работал, на Садовой стояли застывшие трамваи. Редкие обессиленные люди тонули в снегу, еле передвигая опухшие от голода ноги. Кто-то вскрикивал в агонии, иногда раздавался тихий стон-человек падал и больше не поднимался. В булочной, которая находилась на набережной Фонтанки, женщина кричала в ужасе: у нее украли карточки- это означало голодную смерть! Выхватывали и хлеб и заправляли его в рот-тут уж никто не отнимет! Я не осуждаю этих людей-это была их болезнь. Одни люди могли терпеть голод, продолжали ходить пешком на работу, работали на благо победы, однако, голод оказывал влияние на психику и поведение других людей, у них нарушались мыслительные процессы, они теряли контроль над собственным поведением, голод подавлял их волю.
Одни спасали детей и относили их в детские приемники, принимали роды во время бомбежки, навещали больных, другие же - выкапывали с огромным трудом похороненные трупы, особенно детские, и торговали этим мясом. К сожалению, это БЫЛО!
…Постепенно мы перестали выходить из квартиры, не реагировали даже на объявления о воздушной тревоге. Помогали только маме приносить воду с Фонтанки, выносить ведро. Очень хотелось есть! Мы съели все запасы продуктов, которых было немного, затем мама купила на толкучке около булочной плитки дуранды (жмых для корма скота), ее называли "блокадным шоколадом". Мама варила на буржуйке "студень" из столярного клея и
разливала его по тарелкам. От него шел ужасный, крепкий запах, но, заправленный лавровым листом, он становился более съедобным.
У нас были голодные видения, галлюцинации, непрестанные, доводящие до безумия мысли о еде. Лежа на ледяной подушке, до боли в желудке, до умопомешательства, мы бредили в полусне о горячей буханке хлеба или о школьной булочке-слойке или крендельке, которые когда-то не доели. Я думала о том, что когда кончится война и будет много хлеба, я спрячу кусочек, а когда он понадобится-я его найду.
…Воронья гора в Дудергофе (ныне поселок Можайский)-господствующая над окрестностями высота, около которой наша семья еще в июне жила на даче, имела огромное значение в битве за Ленинград. Фашистские захватчики превратили ее в мощную крепость. Она была опоясана траншеями, отсюда обстреливался город из дальнобойных орудий.
Обстрелы из артиллерийских орудий, налеты с воздуха иногда происходили одновременно, тогда положение становилось особенно опасным. Вражеские бомбардировщики целились в определенные здания-мишени, имевшие огромное значение для обороны, в здания предприятий, которые были перепрофилированы на выпуск продукции военного значения. Таким предприятием была бумажная фабрика "Гознак. С началом войны фабрика переключилась на изготовление военных заказов. В конце сентября 1941 года кольцо окружения вокруг города замкнулось, и подача продовольствия по суше прекратилась, по этой причине для изготовления пищевых заменителей использовать можно было только то сырье, которое оставалось в осажденном городе.
Был разработан режим получения гидроцеллюлозы или древесной, пищевой целлюлозы и с ее 15% добавкой получен опытный образец "блокадного хлеба". После получения согласия медиков был начат промышленный выпуск разработанного продукта на нескольких предприятиях города, в том числе и на фабрике "Гознак". Таким образом, продукция этой фабрики помогла выжить Ленинграду в годы войны.
Вскоре и в нашу семью пришла непоправимая беда. В январе умерла наша бабушка, ей было всего 59 лет. В феврале умерли от голода обе наши младшие сестренки. Минночка не дожила 5 дней до своего 5-летия. Тамарочке было 7.
…В один из этих трагических февральскиx дней раздался стук в нашу дверь, это пришел молодой солдат с фронта, по просьбе папы. Он принес нам хлеба и шпига и сказал, что папа просил узнать, как мы тут живем. На этот вопрос мама показала ему нашу промерзшую и закопченную квартиру, замерзшее ведро на кухне, а потом приоткрыла одеяло на кровати, показала ему трупик Минночки и сказала: "Это уже вторая"...
Молодой солдат горько плакал.
…Однажды я поднялась, посмотрела на себя в позолоченной раме зеркало и увидела маленькую старушку с нечесаными волосами, впалыми щеками, в мятом бумазеевом платье-и... ужаснулась! С тех пор я ношу эту тяжелую ношу в своей памяти, боясь растерять даже малую долю своих воспоминаний».
Это малая толика материалов, которые мне пришлось редактировать в Московском районе. Как-то к 70-летию прорыва блокады Ленинграда на Васильевском острове решили издать несколько брошюр-воспоминаний блокадников. Мне также довелось их редактировать. Больше получаса я работать не могла. От ужаса описываемых событий требовалось отвлечься, иначе можно было если не сойти с ума, то впасть в самую настоящую глубокую депрессию.
И еще об одном хочется написать. Сейчас в некоторых бывших союзных республиках понаоткрывали музеев, так называемого, геноцида. Речь не о фашизме, конечно, а о тех трагических моментах, которые случились в истории этих народов, когда они жили в составе СССР. Сегодня Россию беспрестанно заставляют каяться в совершенных грехах и свои, и чужие.
Только вот что интересно. Именно в Петербурге от бывших малолетних узников концлагерей мне довелось услышать о рабском труде русских – женщин и детей - в годы Великой Отечественной войны на территории Эстонии, Латвии и Литвы. Получается какая-то игра в одни ворота. Они нас клянут за репрессии, высылки в Сибирь, а мы молчим, словно ничего и не было. Словно забыли, как фашисты вывозили из центральных регионов России и Северо-Запада целые эшелоны женщин и малолетних детей, и на территориях указанных стран их размещали в семьях фермеров, где они бесплатно, за скудную еду работали на поле, ухаживали за скотиной в хозяйствах, занимались уборкой домов. А малолетние (даже пятилетние!) дети пасли гусей или уток. Когда стали подходить наши войска, многие фермеры стали отпускать русских рабов, боясь мести со стороны советских солдат. Но многие и упорствовали. Так понравился бесплатный труд бесправных русских!
Помню одно фронтовое письмо. В нем солдат удивляется, что, когда перешли границу с Эстонией, то увидели исключительно мирные картины. Словно и войны никакой нет. Кингисепп весь лежал в руинах, из земли торчали только печные трубы. А прошли 24 км, переправились через Нарову, и вскоре – и сплошной мир. Только неприятным дымком откуда-то потянуло. Когда подошли ближе, оказалось, что это сложенные штабелями вперемежку с дровами не догоревшие трупы русских людей – неподалеку находился какой-то концлагерь. А так – мир кругом. За сотрудничество с фашистами те не трогали ни эстонцев, ни их дома. Зато нашим войскам нигде без боя никто не сдавался, и пришлось в тяжелых боях выбивать фашистов из Таллина. Теперь в старом городе здесь висят таблички, что такой-то храм поврежден Красной Армией и т.д. Ну, да, звери же, которым нужно было стрелять и рушить. Так тихонько переписывается история.
…Ежегодно в Петербурге объявляются конкурсы районной и муниципальной прессы. Я в них тоже принимаю участие и всегда какая-нибудь из моих муниципальных газет, а то и обе сразу, занимают призовые места. Сначала в этих конкурсах участвовать было интересно, награждения проводились в Доме журналистов, призы были приличными, после торжественной церемонии обычно устраивались фуршеты, во время которых можно было общаться с коллегами. Но в последние годы все заметно сдулось. Вместе с грамотами победителям вручают какие-нибудь флешки, общение журналистов практически прекратили. Эти конкурсы меня давно не вдохновляют; а на награждения ходить - только время терять и, если честно, себя не очень уважать. Но участвовать в конкурсах все же приходится - это дело имиджа моих работодателей.
Глава 10
Путешествия
Я побывала в 10 странах Европы. Это меньше, чем другие – те, кто живет в этом регионе значительно дольше меня. Ленинградская область – приграничная, поэтому здесь легко получить шенгенскую многоразовую визу. А поскольку я прописана в Ивангороде, в граничащем с Эстонией городке, виза мне выдается на три года, и бывать в Евросоюзе я имею право 90 дней из 180.
Забыла рассказать, что еще до замужества дочери я решила сделать ей жилье в Санкт-Петербурге. На квартиру денег у меня тогда не было, но на коммуналку вполне хватало. Для этого я решила отъехать от Питера еще 20 км и поселиться в Ивангороде, где квартиры значительно дешевле, чем в Кингисеппе. Я продала свою двухкомнатную квартиру и купила однокомнатную в этом маленьком приграничном городке – улучшенную, с 12-метровой кухней и большой лоджией. Доплата пошла на коммуналку. Ее я купила ей на Васильевском острове, неподалеку от метро. Мы сделали в комнате ремонт и сдали. Сами продолжали снимать квартиру.
Поскольку я все эти годы работала не в штате, а по трудовым договорам, у меня было достаточно времени, чтобы проводить его в Ивангороде. Я обговаривала с учредителями сроки сдачи газет, основные темы, писала нужные интервью, собирала нужные материалы от милиции, пожарных, пенсионного фонда и т.д. и уезжала домой писать. Готовые полосы слала на верстку по электронной почте. Уже много лет компьютерной версткой газет (сейчас одной газеты) занимается Анна Ч., с которой я познакомилась и подружилась, работая еще у Андрея К. Мы давно привыкли друг к другу, и менять что-либо – это все равно, что искать добра от добра. Приезжала в Питер я для того, чтобы сдать готовые сверстанные газеты и снова получить задание.
Ивангород находится на одном берегу реки Наровы, а на другом – раскинулся город Нарва, принадлежащий уже Эстонии. На одном берегу стоит наша средневековая крепость, на другом – их. Именно здесь молодой Петр потерпел «Нарвскую конфузию» в 1700 году от шведского короля Карла XII.
Часто я перехожу границу и гуляю по Нарве, по ее гипермаркетам, фермерским магазинчикам, люблю посидеть в кафе или пиццерии. Там как-то это все вкуснее и дешевле. А иногда я беру билет на автостанции Нарвы и уезжаю в Таллин - тоже на денек. Возвращаюсь ночным или вечерним рейсом. Пересекаю мост, и через 15 минут оказываюсь уже дома. Именно так, из Нарвы, со своей университетской подружкой Мэри мы ездили в Ригу и Тарту. А из Риги я улетала в Бремен к Татьяне К. в гости. Так дешевле, чем из Пулково. И из Осло мы тоже с дочерью брали билет не в Санкт-Петербург, а в Таллин, оттуда до Ивангорода – 200 км.
Недавно я была в Норвегии в гостях у Настиной свекрови. Несмотря на то, что погода в июле здесь нас не баловала, впечатления от поездки остались самые лучшие. Правда, ни в Швецию, ни в Норвегию просто по путевке или самостийно особо не поездить: очень все дорого по нашим доходам. А экономить в поездке мне в моем нежно рассыпчатом возрасте уже не хочется. Поскольку нас встречала мать Настиного мужа, многих из бытовых проблем мы просто не заметили. Поэтому было время для беззаботного
рассматривания жизни с широко раскрытыми глазами. Вот некоторые мои впечатления той поры.
«…Через Талллин и Стокгольм добралась, наконец, до Норвегии. Живу на острове близ фьорда. Это такая красота! Такая спокойная и размеренная жизнь здесь, словно бы за окном не 21 век. Сообщение с миром паромное. Погода, правда, не балует. Часто идет дождь. Туман плотно лежит на окрестных горах. У берега плавает семейство лебедей, а дальше - редкие лодочки - почти у самого горизонта. Глядя на эту чудную дикую природу, вспоминаешь Пер Гюнта, который искал счастья в далеких краях, не подозревая, что оно было рядом. А иногда вдруг подумаешь, интересно, а живы ли тролли? Или уже точно окаменели, и все-все-все превратились в эти каменные глыбы-горы, которые окружают деревушку, в которой я живу?»
«…Сегодня только собрались на материк в расхваленный дочкой комиссионный магазин, как пришло штормовое предупреждение. Но на непрекращающийся дождь, хоть и через стеклянные стены, смотреть уже надоело, поэтому все-таки поехали. Такси к нам опоздало, но таксист сообщил, что договорился с паромщиками: подождут нас 2 минуты. Успели. Магазин и правда оказался чудным. Дочь накупила медной посуды, а я картину, деревянную шкатулку с нарисованной жирной уткой и разных симпатичных мелочей. Если бы была уверена, что Бог даст мне долгие лета, брала бы все подряд. Там такой милый винтаж! Потом через неспокойный фьорд мы поплыли обратно. Паром шел вдоль лежащих в воде гор, поросших мрачным лесом, и островков, похожих на утесы. Внук носился по парому, орал в полный голос свои стихи и песни, но ему все только улыбались. Видно было, что никого он не раздражает. Люди, живущие в этой норвежской глубинке среди сурово красивой природы, не мрачные. При встрече улыбаются. Не только старики, но и молодежь. Завтра пойдем в горы за малиной, а послезавтра поедем в Берген - второй по величине город Норвегии.
«…Четвертый день в Норвегии. В глухомани. Это когда от Бергена сорок минут на такси, потом полчаса на пароме до живописного острова, окруженного фьордом. Со второго этажа через стеклянные стены видны горы на горизонте, крохотные островки, маячок, который к ночи сигналит всем затерявшимся в ночном море рыбакам зеленым огоньком. Перед домом лужайка и две маленькие пристани для катерков. Один сдается туристам-немцам, которые приезжают сюда на рыбалку. В их распоряжении также весь первый этаж дома. Второй катер-для личного пользования. Мы не пользовались. Муж свекрови сломал бедро, и в море пока не выходит. Поэтому фьордом любоваться приходится, стоя на берегу. Вид, конечно, мощной красоты. И поросшие темными лесами горы, на вершинах которых улеглись туманы, очень напоминают окаменевших троллей. Тут так и говорят: горы эти давным-давно были троллями. Когда нам надоедает сидеть дома, есть и пить (исключительно чай и молоко, ибо винная монополия), мы выходим гулять по острову. Он, конечно, ухожен, дома разбросаны вдоль берега и у подножия гор, на участках - многолетние цветы, но довольно безлюдно. Власть местная здесь называется коммуной. В центре поселения - церковь и уютное кладбище. На пристани, куда приходит паром, магазины и кафе. Мы проходим мимо этих точек цивилизации к горам, по пути собирая сочную малину. Сверху остров открывается своим полукругом, и красота такая, что дух захватывает...»
И вот, наконец, последняя запись о поездке, стоящая всех предыдущих:
«Я провела незабываемые дни в Скандинавии. Но расскажу вам не о красотах Швеции и Норвегии, не о доброжелательных жителях этих стран, а о том, почему долго будет помниться мне этот отпуск. По законам драматургии очень важна последняя точка, завершающая роман, фильм, ...отпуск - тоже. Наши билеты на самолет из Осло до Таллина мы заказали по интернету. Очень радовались, что нашли дешевые. Что-то порядка двух тысяч рублей на каждого. Свекровь дочери купила нам билеты из Бергена до Осло в спальном вагоне поезда и поехала с нами, чтобы посадить на самолет. Купе было уютным, постель воздушная - ну и так далее, об этом тем, кто ездит, хорошо известно. Было только жалко, что едем ночью, и нельзя из окошка наблюдать чудесные виды разных уголков этой страны. В Осло погуляли по улицам, посидели в кафешках и за два с половиной часа поехали на аэропорт, который км в 30-40 от города. Экспресс домчал нас быстро. Мы приехали в аэропорт, зная, что у нас впереди уйма времени. Дочь случайно взглянула на табло-расписание и задумчиво произнесла, что нашего рейса почему-то нет, хоть обозначены даже те, что летят позже. Как-то это нас взбодрило, и мы направились к информационной стойке. Там, взглянув на наши билеты, с радостной улыбкой сообщили, что в 40 с лишним км от Осло, только по другую его сторону, есть еще один аэропорт - маленький, не основной. Так вот наш рейс летит оттуда. Ни на такси, ни на автобусе, ни на чем другом мы до назначенного времени уже не успеем. Нам проще купить новые билеты и забыть про свой рейс. Мы бросились покупать, но оказалось, что билеты на рейс, который нам подходит, стоят в общей сложности около 100 тыс. руб. Потеряв еще минут 15, мы решились все -таки ехать на такси. Авось успеем. На стоянке такси водитель заверил, что постарается довезти нас за час, а стоить это будет 1000 крон (8 тыс. руб.). Мы были согласны на все, заскочили в такси, оставив свекровь, так как ее рейс на самолет обратно в Берген был из этого аэропорта. И поехали в белый свет, как в копеечку. Водитель наш был выходцем из Африки, тучностью своею и важностью напоминал, как минимум, вождя племени. На его милость мы и положились. Он тут же потыкал пальцем в компьютер, связался с диспетчером, поговорил с ним о чем-то и объявил, что окончательная цена нашей поездки - 1860 крон (примерно 14 тыс). Спорить было бесполезно. Оставалось только кивать. Ехали быстро, порядка 100-120 км в час. И уже стали немного расслабляться, понимая, что и правда успеваем на свой самолет, но буквально км за 20 до места назначения со всего маху попали в пробку. Водитель опять же по компьютеру узнал и сообщил нам, что пробка растянулась на 10 км. И тогда нас накрыла самая настоящая тоска. Только внук, не понимая ситуации, пел во весь свой громкий голос о том, что "бабочка килысками бяк-бяк-бяк, а за ней вообусек пык-пык-пык". Мы ползли сквозь непрекращающийся дождь со скоростью 6-17 км, периодически посматривая на часы. Надежда таяла. И придумать я ничего не могла. Наш самолет улетал через 35 минут, мы отдавали таксисту немалую по нашим возможностям сумму и оставались в какой-то дыре без билетов. И неизвестно, как из нее выбираться. Дорога периодически ныряла в тоннели, и вот одна из полос очередного тоннеля оказалась на ремонте. Движение было только по одной полосе, потому и собралась пробка. Только за 12 мин. до отправления самолета мы подъехали к аэропорту. С кучей багажа, коляской и ребенком ворвались внутрь. Зал был пуст, только вдалеке у стойки сидели две девушки. Закончилась не только регистрация, но и посадка. Дочь на английском языке стала объяснять им ситуацию, тут же оказалось, что в суматохе мы забыли на стойке в том, первом, аэропорте билеты дочери и внука. И нам сказали, что нам их снова распечатают
ровно за ту сумму, сколько они стоят. Мы радостно расставались с деньгами, понимая: раз нами занимаются, значит, полетим. Потом со скоростью, которой позавидовали бы новобранцы, мы раздевались и одевались, проходя контроль, потом галопом волокли свою кладь к самолету. Взбежали по трапу, где нас улыбками встретили пассажиры и бортпроводники. Один даже сказал дочери восторженно по-английски: "Вы сделали это!!!" Понимая, что мы опаздывали, но все-таки в последнюю минуту нам повезло. Мы плюхнулись в кресла, не веря своему счастью. Летели, никогда так не радуясь, что возвращаемся домой. На другом самолете тоже домой возвращалась свекровь дочери, тщетно пытаясь с нами связаться и рисуя картины, одну страшнее другой. Счастья, в отличие от нас, она не испытывала...»
Вот так. Кроме двух этих стран, я была еще пару раз в Финляндии, чья столица мне нравится чистым воздухом и далеким напоминанием о том, что когда-то эта страна входила в состав Российской империи. Я имею в виду исключительно названия улиц и площадей, памятники русским людям и их же особняки в предместье Хельсинки, а не какую-то шовинистскую ностальгию. Что касается Черногории и Боснии (обе когда-то входили в состав Югославии), то в этом воистину райском месте понимаешь, почему именно отсюда начинались обе мировые войны. Такой лакомый кусочек для агрессоров! Красота неописуемая.
Албания интересна тем, что и сегодня эта практически закрытая для мира страна, стала чуть-чуть приоткрываться туристам. Она мало чем отличается от предыдущих двух по своему ландшафту, разве что выглядит все-таки беднее. Интересная деталь. Во всех сувенирных лавках можно увидеть здесь пепельницы или брелоки с изображением бетонных дотов. Один такой дот мы осмотрели и в Тиране. Дело в том, что во время правления диктатора Энвера Ходжи, тому пришла в голову мысль, как можно защитить свою страну от двух ядерных супердержав: США и СССР (к этому времени он успел поссориться с Хрущевым, и ненавидел его до конца дней своих; Сталина, напротив, всегда боготворил). Он придумал для каждой семьи построить индивидуальное бомбоубежище - дот. Точнее, не для каждой, а для тех, где есть мужчины- потенциальные бойцы. На правительстве рассмотрели проекты таких дотов. Через некоторое время опытный образец был готов. Когда члены правительства вместе с Энвером приехали на место и последний услышал лестные характеристики об устойчивости бункера, он заставил министра обороны влезть в дот, а потом из тяжелого танка прямой наводкой военные пальнули по нему. И он…выдержал. Министр остался жив. И тогда по всей стране были понастроены такие доты, которые одновременно могли бы служить и убежищем, предположительно, даже при ядерной войне. Сегодня они зарастают травой и составляют отличительную черту этой страны. Вот так диктатор хотел уберечь свою маленькую страну и свой народ от ядерной войны.
Глава 11
Не «за что?», а «для чего?»
В 2016 году я пошла на интервью с главным врачом одной из поликлиник, расположенных в Московском районе. Проходя по первому этажу, обратила внимание на объявление, призывающее граждан 1955 года рождения пройти диспансеризацию.
В интервью главный врач, наряду с другими темами, остановилась на важности диспансеризации, на том, что пропускать ее нельзя, потому что любая болезнь на первых стадиях легче…ну, и так далее. Когда разговор был закончен, я сказала, что родилась в 1955 году, что видела висящее объявление, но проходить диспансеризацию вряд ли стану, потому что не хочу терять уйму времени в очередях перед врачебными кабинетами. Главврач решила эту проблему просто: вызвала своего заместителя, и та за руку провела меня по кабинетам. Анализы крови я тоже сдала. Сама Марина Викторовна (зам.главного врача) на следующий день уезжала в отпуск, но сказала, что поручит проверку моих анализов какому-то другому врачу. Если что-то окажется не в норме, мне позвонят. Естественно, никто мне не позвонил, и через неделю я со спокойной совестью тоже уехала в отпуск к родителям в Казахстан.
По возвращении через пару недель я все-таки решила позвонить Марине Викторовне по поводу результатов своего обследования. Захотелось убедиться, что все в порядке. Она собрала все анализы в кучу – тогда-то и выяснилось, что, наряду с другими проблемами, у меня плохая флюорография. На левом легком хорошо было видно пятно внушительных размеров. Меня направили на компьютерную томографию…
…Я держала результат и не верила глазам своим. Там черным по белому было написано: neo и много еще чего. Новообразование на легком. Когда -то я читала признания других людей, у которых был обнаружен рак. Они сводились к одним и тем же мыслям: «гром среди ясного неба», «не верилось, что все это происходит со мной», «это может быть у кого-то, только не у меня»…Я бы тоже могла под всем этим подписаться, потому что диагноз и был тем самым громом среди ясного неба; сухой медицинский текст просто оглушил…
Потом я брела куда-то по Московскому району, сидела на каких-то лавочках. И думала: «Как же так: я прекрасно себя чувствую, а, между тем, внутри меня затаилась смертельная болезнь. Неужели это конец?» Конец «Проекта Светлана Задулина»? Почему это выпало именно мне? Чем таким особенным я провинилась перед Богом? Где набраться сил, чтобы пережить все это? Я понимала, что подошла к черте, за которой меня ждали очень тяжелые испытания, и к ним ни одна клеточка моего существа готова не была.
Дочь была в Черногории с внуком, и сообщать ей о своем горе я естественно не хотела. Тогда с кем разделить все это? Я позвонила главному бухгалтеру администрации Московского района, с которой приятельствовала. Выслушав меня, она сказала:
- Запомни, что ты не одна. Поняла? Ты не одна!
Справедливость этой фразы я вскоре поняла. Когда мне устроили быструю встречу с зав.отделением торакальной хирургии 1-го мединститута им. Павлова Сергеем Юрьевичем Х. Когда бесплатно прооперировали с применением высоких технологий медицины. Когда включили в эксперимент, где во время сеансов химиотерапии мне также
бесплатно прокапали дорогой швейцарский препарат. Когда из администрации домой привезли букет роз, огромную корзину фруктов и крупную сумму денег. Когда Елена М., работавшая к этому времени уже советником председателя одного из комитетов Смольного, также привезла от своего шефа хорошие деньги на лечение. Все это дорогого стоило.
И все-таки я готовилась к смерти. Общее мнение о том, что я сильный и мужественный человек, разбилось в дребезги. Перед операцией воспринимала все, происходящее вокруг, отстраненно. Помню, что в операционной подумала: а вдруг больше не проснусь? И тут же тупо ответила сама себе: «Ну, и что?!» Давали о себе знать, наверное, таблетки, которые я выпила накануне на ночь и с утра. А, может, это такие блоки сознанию ставил мой организм, чтобы от страха не разорвалось сердце, ведь я знала, что мне будут удалять легкое. Очнувшись после операции, я не смогла говорить, только жутко сипела. Как потом оказалось, мне повредили возвратный нерв, который связан с голосовыми связками. Голос и сейчас не восстановился, и дома меня теперь дразнят «Радзинским» - таким высоким и мерзким фальцетом я разговариваю.
Потом почти неделю после операции лежала в реанимации. Это особая статья страданий. С температурой, вся перепутанная проводами, подключенными к аппаратуре; под носом – еще один провод – подающий кислород. Утром и вечером приходили какие-то молодые ребята-медики и, не заморачиваясь по поводу того, что мне очень больно, тыкали в вены и артерии иголки - брали кровь. Конечно, попадали далеко не с первого раза. От боли и унижения (целую неделю не разрешали вставать, привезли после операции голую, пищу организм не принимал, нянечек не дозовешься) я просто отупела, воспринимая дни и ночи, как одинаковый кошмар. Постоянно кололи промедол. Каждый день поступали новенькие – тяжело больные люди. Свет в палате горел круглосуточно. Их привозили не только из операционных, но и по скорой. Особенно «плохими» были последние. Часто без сознания, в бреду, с галлюцинациями, они пытались сорвать провода, вскочить с постели. Орали. С ними пытались справиться молодые худенькие медсестры. Работа у них, медсестер реанимации, конечно, не позавидуешь.
Наконец, меня перевели в отделение. Через несколько дней освободилась одноместная платная палата, и я перешла в нее. Подруги не оставляли меня. Спасибо им за это. Но больше всего досталось Насте. Каждый день она оставляла маленького ребенка и приходила ко мне. Да и потом, дома, безропотно терпела мои «больные капризы» и нытье, ухаживала. Потихоньку я начала оживать. Но, когда все уходили, опять и опять предавалась грустным мыслям – мыслям о смерти. Но и мыслям о Боге – тоже. Иначе, как же это было осилить?
Через 20 дней меня выписали, а еще через двадцать я начала проходить сеансы химиотерапии. Их назначили четыре. Один раз в 20 дней мне капали швейцарский препарат алимпту и наш – с тяжелым металлом - цисплатин (так, вроде). В день химиотерапии и следующий за ним состояние было терпимым, но потом начинался кошмар. И в прямом, и в переносном смысле. В прямом, - это когда вместо снов снились самые настоящие ужастики: какие-то крылатые дети, которые летели с небес целой стаей, а потом смотрели в мои окна, и я видела, что они мертвые. После таких снов я просыпалась, но явь была еще хуже – физические муки требовали того, чтобы я снова постаралась уснуть. Я по стенке поднималась в туалет и снова укладывалась в постель. Так продолжалось две недели. Непрекращающаяся тошнота и рвоты выматывали, это
состояние ни с чем сравнить больше нельзя. Таких мук в своей жизни я никогда не испытывала. К концу срока я чуть приходила в себя, но надо было снова ехать на очередное вливание. Последнюю химию мне делали только с алимптой, ибо уже слабость не проходила, сердце билось учащенно – тогда решили сделать облегченный вариант, но и с ним я в лежку лежала несколько недель. А потом несколько месяцев держалась температура! Практически полгода я провела в постели, мышцы стали дряблыми, головокружение не прекращалось – одно легкое плохо справлялось с обеспечиванием организма кислородом.
…С момента сложнейшей многочасовой операции прошло больше года. И даже после химии тоже уже прошло больше года. Пока Бог дает возможность жить. Сколько это продлится, - не знаю. В документах я увидела, что мне поставлена 3-я стадия «А». Это значит, что болезнь была запущена. В интернете я прочитала, что после 3 стадии выживаемость составляет 8%. Войду ли я в них – тоже не мне решать.
Конечно, как и другие, на которых сваливается неожиданное горе, с которым самостоятельно справиться трудно, я стала по воскресеньям ходить в церковь. И стараюсь услышать ответ уже не на вопрос: за что мне это? А - для чего мне это? Может, чтобы поменять свою жизнь, которая стала слишком размеренной, спокойной и эгоистичной? Если предположить, что мы живем не во вселенском хаосе, а воплощая некий Божий замысел, то - да. Только трудно менять что-то и меняться самой, когда тебе за 60. Получится у меня? Но ведь правду говорят: Бог дает испытания только по силам. Выдержу ли я это, самое серьезное свое испытание? Тут, как говорится, есть два варианта.
Пока всё. Жизнь продолжается…
Три моих Родины гибель империи глазами обывателя
© Copyright: Светлана Задулина, 2021
Свидетельство о публикации №221092901795
Свидетельство о публикации №221092901795
Рецензии
В поисках исчезнувшей империи
Я знаю петербургскую журналистку Светлану Задулину уже больше сорока лет, поскольку учился с ней вместе на филологическом факультете в Томском университете. Потому с большим интересом прочитал её автобиографическую повесть о времени и о себе. Книга, написанная лёгким, полным юмора и свежести языком, интересна своим сочетанием частного и общественного. С одной стороны, это личная женская история, где есть место и работе, и личной жизни, и любви, а с другой – через призму бытовых описаний просвечивает образ Родины, которую мы все по-разному любили и которой больше нет.
Когда я читал эту повесть, то почему-то вспоминал замечательный фильм Карена Шахназарова «Исчезнувшая империя». В нём речь идёт о судьбах трёх студентов-филологов, как и мы поступивших в университет в 1973 году. Один из героев, внук известного археолога, мечтает побывать в Хорезме, который раскапывал его дед, и в конце концов приезжает туда, чтобы посмотреть на исчезнувшую в толще веков империю.
Метафора понятна. От этой потери боль саднит грудь каждому, для кого была дорога наша страна. Хотя есть и такие, причём из нашего поколения, кто воспринимает случившееся с радостью или равнодушием. Светлана Задулина не из их числа.
Три Родины, в которых ей пришлось жить 0 это СССР, Казахстан и Российская Федерация – описаны по-разному. Видно, что самая любимая для автора повести – это первая её родина, Советский Союз, в котором самые тёплые краски, конечно же, отданы Томску.
Казахстан, где Светлана Задулина профессионально состоялась, с точки зрения гибели империи выписан наиболее точно. У автора цепкая память, и многие перестроечные события и конфликты, пронёсшиеся по нашей жизни как вихрь и уже подзабытые, воссозданы в книге с мужской профессиональной точностью. Может быть, последняя родина Эрэфия, как её с нелюбовью называют приверженцы советской империи, описана в более спокойных красках. Это вполне объяснимо: во-первых, сюжет ещё не окончен, а во-вторых, трудно с позитивом писать про наше бытие, когда мы из одного кризиса ныряем в другой..
Другое дело – золотые краски нашей чудесной томской юности, периода, воспринимаемого большинством людей несколько идеализированно. Когда я читал эту повесть, то с наслаждением погружался в атмосферу тех далёких лет, когда нам казалось, что страна, в которой мы живём, сохранится вечно. Но ничто не вечно под луной, тем более, что СССР распался не сам по себе, а потому что ему очень хорошо помогли это сделать. Те, кому интересно вспомнить, как и почему это происходило, найдут в книге немало фактов, деталей и подробностей, которые подводят к пониманию причин. А они были связаны в том числе и с тем, что мы не очень ценили то, что с таким трудом вырвали для нас у истории наши отцы и деды. То, что не ценишь, обычно всегда ускользает сквозь пальцы. Потому нам предстоит долгий и трудный путь обретения суверенитета и процветания. Автор честно и достаточно объективно показывает наши западнические иллюзии и внушаемость, которые позволили противникам России пробудить ненависть к своей стране, открыть путь наверх мародёрам и хищникам.
Интересной империей был Советский союз: державообразующий и преобладающий по численности русский народ всегда жил хуже, чем жители других республик, входящих в союзное государство. И тем парадоксальнее, что при распаде Союза буквально во всех республиках главными виновными за всё происходящее были названы русские.
Ценность книги в том, что частная жизнь советской женщины, показанная на фоне огромного имперского полотна страны, становится историческим свидетельством, по которому можно изучать эпоху. Не все согласятся с авторским взглядом на мир и нашу общую русскую судьбу. Но все исторические оценки, выносимые Светланой Задулиной на страницах книги, совпадают и с моим видением того, что произошло с нами.
Сильную, художественно выстроенную книгу Светланы Задулиной, своего рода, исповедь – очень интересно читать. За исповедь человека не судят, а, наоборот, отпускают грехи.
Сергей Ключников, член Союза писателей России, директор издательства «Беловодье»
О том, что с нами было
Я давно знаю автора этой книги, мою коллегу и друга Светлану Задулину, большую часть своей жизни прожившую в Казахстане. Она была тележурналистом, но иногда писала и в газеты.
Она неожиданно уехала и Казахстана в 2000 году. По какой причине? Об этом она говорит невнятно. Возможно, потому что в стране зазвучали националистические голоса, конечно, не такой крепости, как в других, вчера ещё «братских» республиках, но достаточной для того, чтобы встревожиться.
…Мы случайно нашли друг друга только в 2015 году. Однажды Светлана Сказала, что хочет написать о нашем времени, тающем на глазах. О том, как ей жилось на трёх родинах, о тех людях, которые её окружали, в их числе и о наших общих казахстанских знакомых. Мне стоило немалого труда убедить её, что её труд достоин увидеть свет. Так что в появлении этой книги есть и немалая моя «вина». Обоснование для написания книги у неё резонно: «не каждому поколению выпало жить при крушении империи, а потом и в эпоху перемен, которая сопровождалась девальвацией всех ценностей, придающих смысл любой человеческой жизни».
В результате появилась книга о становлении советского интеллигента, рождённого в хрущёвскую эпоху середины 50-х годов. Так как публикация не предполагалась, автор пишет свободно, раскованно, с немалой долей самоиронии и с нотой ностальгии, поэтому читается книга легко и приятно.
Вначале мы видим аскетическую жизнь той поры и в России, и в Казахстане, где самые простенькие радости воспринимались, как счастье. Книгу поэтому можно назвать «малой энциклопедией» детской жизни той поры. Светлана описывает все игры и забавы, в малейших подробностях и с большим интересом. И это неслучайно, так как она убеждена, что именно игры закладывают в нас код нашей судьбы.
С естественным любопытством я читал то, что она пишет об алма-атинской журналистской и интеллигентской среде 90-х годов, которую я хорошо знаю.
Её описания во многом совпадают с моими ощущениями, за исключением некоторой женской пристрастности к отдельным фигурантам, но так как больше всех она не щадит себя, это делает только ярче колорит её повествования. Какие-то штрихи этого повествования позволили мне глубже их понять.
У нас принято разделять автора и его творение, но я думаю, что злой человек не может искренне проповедовать добро. А Светлана – верный и добрый друг, в том числе и читателю, с которым хочет поделиться своим жизненным опытом. Её первая Родина – СССР – исчезла в одночасье, другую – Казахстан – она оставила, теперь жизнь продолжается на третьей, исторической родине – в России. Но в её сердце – все они три.
Думаю, что эта книга будет интересна и для поколения «отцов»: в них она разбудит забытые воспоминания об их сложной, но интересной жизни, а в «детях» - интерес к тому тёмному для них периоду, из которого вышли и стали именно такими их отцы.
Светлана – филолог, прекрасно знакомый с лучшими образцами мировой и русской литературы, и пишет она в лучших традициях русского письма, без всяких современных «измов». Она не старается задним числом подкорректировать свои советские ощущения и передаёт всё, как было: сложный быт, прекраснодушные иллюзии, навеянные идеологией, впрочем, без которых так оскудела наша действительность.
Эта книга русского интеллигента, долго жившего в Казахстане и впитавшего в себя местную культуру, её обычаи и нравы, который, вернувшись на свою историческую родину, вдруг стал ощущать в себе «казахскость». Теперь Светлана смотрит на своё окружение несколько иным взглядом, а свои воспоминания о Казахстане воспринимает через российскую действительность. Эта двойная маргинальность даёт Светлане особое видение и позволяет тоньше понимать события своей жизни.
Словом, получилась хорошая, искренняя, доверительная и интересная книга, которая, надеюсь, подвигнет автора продолжить своё писательское начинание.
Думаю, что её исповедь вызовет несомненный интерес как казахстанцев, так и россиян, и будет способствовать более глубокому осознанию нашей общей прошлой жизни и лучшему взаимопониманию.
Сейдахмет Куттыкадам, писатель, философ, публицист
Светлана Задулина 30.09.2021 16:43 • Заявить о нарушении
Я знаю петербургскую журналистку Светлану Задулину уже больше сорока лет, поскольку учился с ней вместе на филологическом факультете в Томском университете. Потому с большим интересом прочитал её автобиографическую повесть о времени и о себе. Книга, написанная лёгким, полным юмора и свежести языком, интересна своим сочетанием частного и общественного. С одной стороны, это личная женская история, где есть место и работе, и личной жизни, и любви, а с другой – через призму бытовых описаний просвечивает образ Родины, которую мы все по-разному любили и которой больше нет.
Когда я читал эту повесть, то почему-то вспоминал замечательный фильм Карена Шахназарова «Исчезнувшая империя». В нём речь идёт о судьбах трёх студентов-филологов, как и мы поступивших в университет в 1973 году. Один из героев, внук известного археолога, мечтает побывать в Хорезме, который раскапывал его дед, и в конце концов приезжает туда, чтобы посмотреть на исчезнувшую в толще веков империю.
Метафора понятна. От этой потери боль саднит грудь каждому, для кого была дорога наша страна. Хотя есть и такие, причём из нашего поколения, кто воспринимает случившееся с радостью или равнодушием. Светлана Задулина не из их числа.
Три Родины, в которых ей пришлось жить 0 это СССР, Казахстан и Российская Федерация – описаны по-разному. Видно, что самая любимая для автора повести – это первая её родина, Советский Союз, в котором самые тёплые краски, конечно же, отданы Томску.
Казахстан, где Светлана Задулина профессионально состоялась, с точки зрения гибели империи выписан наиболее точно. У автора цепкая память, и многие перестроечные события и конфликты, пронёсшиеся по нашей жизни как вихрь и уже подзабытые, воссозданы в книге с мужской профессиональной точностью. Может быть, последняя родина Эрэфия, как её с нелюбовью называют приверженцы советской империи, описана в более спокойных красках. Это вполне объяснимо: во-первых, сюжет ещё не окончен, а во-вторых, трудно с позитивом писать про наше бытие, когда мы из одного кризиса ныряем в другой..
Другое дело – золотые краски нашей чудесной томской юности, периода, воспринимаемого большинством людей несколько идеализированно. Когда я читал эту повесть, то с наслаждением погружался в атмосферу тех далёких лет, когда нам казалось, что страна, в которой мы живём, сохранится вечно. Но ничто не вечно под луной, тем более, что СССР распался не сам по себе, а потому что ему очень хорошо помогли это сделать. Те, кому интересно вспомнить, как и почему это происходило, найдут в книге немало фактов, деталей и подробностей, которые подводят к пониманию причин. А они были связаны в том числе и с тем, что мы не очень ценили то, что с таким трудом вырвали для нас у истории наши отцы и деды. То, что не ценишь, обычно всегда ускользает сквозь пальцы. Потому нам предстоит долгий и трудный путь обретения суверенитета и процветания. Автор честно и достаточно объективно показывает наши западнические иллюзии и внушаемость, которые позволили противникам России пробудить ненависть к своей стране, открыть путь наверх мародёрам и хищникам.
Интересной империей был Советский союз: державообразующий и преобладающий по численности русский народ всегда жил хуже, чем жители других республик, входящих в союзное государство. И тем парадоксальнее, что при распаде Союза буквально во всех республиках главными виновными за всё происходящее были названы русские.
Ценность книги в том, что частная жизнь советской женщины, показанная на фоне огромного имперского полотна страны, становится историческим свидетельством, по которому можно изучать эпоху. Не все согласятся с авторским взглядом на мир и нашу общую русскую судьбу. Но все исторические оценки, выносимые Светланой Задулиной на страницах книги, совпадают и с моим видением того, что произошло с нами.
Сильную, художественно выстроенную книгу Светланы Задулиной, своего рода, исповедь – очень интересно читать. За исповедь человека не судят, а, наоборот, отпускают грехи.
Сергей Ключников, член Союза писателей России, директор издательства «Беловодье»
О том, что с нами было
Я давно знаю автора этой книги, мою коллегу и друга Светлану Задулину, большую часть своей жизни прожившую в Казахстане. Она была тележурналистом, но иногда писала и в газеты.
Она неожиданно уехала и Казахстана в 2000 году. По какой причине? Об этом она говорит невнятно. Возможно, потому что в стране зазвучали националистические голоса, конечно, не такой крепости, как в других, вчера ещё «братских» республиках, но достаточной для того, чтобы встревожиться.
…Мы случайно нашли друг друга только в 2015 году. Однажды Светлана Сказала, что хочет написать о нашем времени, тающем на глазах. О том, как ей жилось на трёх родинах, о тех людях, которые её окружали, в их числе и о наших общих казахстанских знакомых. Мне стоило немалого труда убедить её, что её труд достоин увидеть свет. Так что в появлении этой книги есть и немалая моя «вина». Обоснование для написания книги у неё резонно: «не каждому поколению выпало жить при крушении империи, а потом и в эпоху перемен, которая сопровождалась девальвацией всех ценностей, придающих смысл любой человеческой жизни».
В результате появилась книга о становлении советского интеллигента, рождённого в хрущёвскую эпоху середины 50-х годов. Так как публикация не предполагалась, автор пишет свободно, раскованно, с немалой долей самоиронии и с нотой ностальгии, поэтому читается книга легко и приятно.
Вначале мы видим аскетическую жизнь той поры и в России, и в Казахстане, где самые простенькие радости воспринимались, как счастье. Книгу поэтому можно назвать «малой энциклопедией» детской жизни той поры. Светлана описывает все игры и забавы, в малейших подробностях и с большим интересом. И это неслучайно, так как она убеждена, что именно игры закладывают в нас код нашей судьбы.
С естественным любопытством я читал то, что она пишет об алма-атинской журналистской и интеллигентской среде 90-х годов, которую я хорошо знаю.
Её описания во многом совпадают с моими ощущениями, за исключением некоторой женской пристрастности к отдельным фигурантам, но так как больше всех она не щадит себя, это делает только ярче колорит её повествования. Какие-то штрихи этого повествования позволили мне глубже их понять.
У нас принято разделять автора и его творение, но я думаю, что злой человек не может искренне проповедовать добро. А Светлана – верный и добрый друг, в том числе и читателю, с которым хочет поделиться своим жизненным опытом. Её первая Родина – СССР – исчезла в одночасье, другую – Казахстан – она оставила, теперь жизнь продолжается на третьей, исторической родине – в России. Но в её сердце – все они три.
Думаю, что эта книга будет интересна и для поколения «отцов»: в них она разбудит забытые воспоминания об их сложной, но интересной жизни, а в «детях» - интерес к тому тёмному для них периоду, из которого вышли и стали именно такими их отцы.
Светлана – филолог, прекрасно знакомый с лучшими образцами мировой и русской литературы, и пишет она в лучших традициях русского письма, без всяких современных «измов». Она не старается задним числом подкорректировать свои советские ощущения и передаёт всё, как было: сложный быт, прекраснодушные иллюзии, навеянные идеологией, впрочем, без которых так оскудела наша действительность.
Эта книга русского интеллигента, долго жившего в Казахстане и впитавшего в себя местную культуру, её обычаи и нравы, который, вернувшись на свою историческую родину, вдруг стал ощущать в себе «казахскость». Теперь Светлана смотрит на своё окружение несколько иным взглядом, а свои воспоминания о Казахстане воспринимает через российскую действительность. Эта двойная маргинальность даёт Светлане особое видение и позволяет тоньше понимать события своей жизни.
Словом, получилась хорошая, искренняя, доверительная и интересная книга, которая, надеюсь, подвигнет автора продолжить своё писательское начинание.
Думаю, что её исповедь вызовет несомненный интерес как казахстанцев, так и россиян, и будет способствовать более глубокому осознанию нашей общей прошлой жизни и лучшему взаимопониманию.
Сейдахмет Куттыкадам, писатель, философ, публицист
Светлана Задулина 30.09.2021 16:43 • Заявить о нарушении