Балботов

Место действия. –
Одна из больниц города Москвы. Гериатрическое отделение*. Палата №617.
/* - В гериатрических отделениях оказывают помощь людям пожилого и старческого возраста (от 60 лет), а также людям, страдающим хроническими заболеваниями с частичной или полной утратой способности к самообслуживанию. В гериатрическом отделении пациенты находятся от 7 до 10 дней/.

Действующие лица. –
Балботов Евгений Леонидович. 66 лет. Хотя на вид ему больше. Выглядит в свои 66 неважно. Несколько лет назад ему удалили часть желудка. За последние три месяца похудел на 15 килограммов. Режим питания – ЩД (щадящая диета). В прошлом – инженер-электрик. Прибыл из пансионата для пожилых людей.
Он высок и худ. Лицо выражает какую-то сильную, непроходящую скорбь. Человек очень тихий, можно сказать, незаметный. Пребывает в палате так, как будто его нет.

Иван Сидорович. 91 год. Режим питания – ОВД (основной вариант диеты). В прошлом инженер-строитель, руководитель треста. Переведён в гериатрическое отделение из хирургии.
Он громко и часто дышит, лежит в памперсах, ходит с посторонней помощью, в т.ч. и в туалет; еле видит, плохо слышит. Ест сам. Любит поговорить. Ему есть, что рассказать. Охотно слушает и других. Ночью громко кашляет и храпит, как паровоз.

Михаил. Режим питания – ОВД. 72 года. В прошлом – специалист по морозильным камерам. Всё жизнь сопровождал продовольственные грузы по железной дороге. У него астма. Прибыл по направлению из районной поликлиники.
Худ, согбен. Занозист. Часто кашляет. Днём кашляет редко, а ночью – приступами, часто и долго.

И, наконец, я – корреспондент издательского дома Independent.

***
В семь утра, как обычно, в палату заходит медсестра с градусниками и таблетками. Иван Сидорович уже не спит:
-А мне таблетки есть?
-Да, есть и много.
-Давайте, давайте скорее их сюда…

К девяти часам привозят завтрак. Каждому – в соответствии с его режимом питания.
Ивану Сидоровичу – тарелки ставят на его тумбочку рядом с кроватью, остальным – на общий стол у окна. Чай наливают каждому в свою, принесённую из дома, кружку. У каждого также есть своя, принесённая из дома, ложка.
Балботов первым встаёт с кровати, садится за стол, съедает свою манную кашу, кусочек сыра с порцией масла, запивает слабым чаем и ложится обратно на кровать, на бок, лицом к большому окну, за которым шумит осенний лес.
Вторым к столу подходит Михаил:
-Евгений Леонидович, а в твоём пансионате как кормят, хорошо?
Балботов чуть привстаёт на кровати и начинает тихо говорить. Он всегда говорит тихо:
-Хорошо. Питание – по предварительному заказу. В ресторане на первом этаже.
-В ресторане? Надо же.
-И мероприятия небось разные – включается в разговор Иван Сидорович.
-Да, и - мероприятия, и экскурсии.
-И что это стоит – интересуется Михаил.
-75% от пенсии. Это моя дочь меня в этот пансионат устроила… Он здесь недалеко. В этом же районе. Раньше он назывался <…>, а недавно его переименовали в <…>.
/Позже я для себя уточнил, что этот пансионат – его и теперь называют пансионатом – сегодня имеет официальное название “Геронтологический центр” Департамента труда и социальной защиты населения города Москвы; предназначен для проживания лиц, имеющих ограничения способности к самообслуживанию и нуждающихся в постоянном постороннем уходе./
-Комната на двоих? – опять спрашивает Иван Сидорович.
-Да.
-И как твой сосед? – добавляет Михаил.
-Вот с соседом мне не повезло. – Непорядочный, нечестный человек. Подворовывает. В прошедшую зиму перчатки у меня украл, потом штаны. На Пасху я кулич купил, принёс в комнату. Потом прихожу – кулича нет. Спрашиваю его: “Где кулич?”. А он – мне: “Не знаю, не брал”…
Водку охранникам часто по их просьбе тайно носил. Потом у него самого вдруг водку нашли. А он говорит, что вот, мол, охранникам водку пить можно, а ему нет. В общем, сдал охранников. Их, понятно, выгнали с работы. А ему – ничего, обошлось.
-Тебе бы его на кого другого поменять – сочувствует Иван Сидорович.
-Со мной многие хотели бы в комнате жить, но вот с ним никто не хочет…

Вошла палатный врач и начался осмотр пациентов – “Как себя чувствуете?” Замер давления,  пульса, кислорода в крови. Разговоры о предстоящих и состоявшихся исследованиях, анализах.

Балботов:
-У меня боли. Вот здесь и здесь.
-Да не может у вас здесь ничего болеть. Вас же вчера осматривал уролог, у вас здесь всё  нормально.
-Но ведь болит.
-Хорошо, назначу ещё уколы и свечи…

Вчера к нему действительно приходил врач. Говорят, такой средних лет, очень энергичный. Быстро вошёл, быстро спросил, быстро всё понял. И также быстро ушёл. Видимо, человек очень занятой и поэтому у него всё быстро. Интересно, в столовой он также быстро орудует ложкой? Ведь приём пищи – процесс важный, приятный и ни спешки, ни суеты не терпит…

Ивану Сидоровичу палатная врач предложила сделать ревакцинацию здесь же в больнице, поскольку он делал прививку восемь месяцев назад. Он сказал, что подумает.

После ухода палатного врача две сестры ввезли капельницы. Каждому пациенту – своя капельница…

-Евгений Леонидович, а вам в пансионате прививки от ковида когда делали? – спросил я Балботова, вспомнив о его резком похудании на 15 килограммов.
-Весной… Три раза.
-Как это – три раза. Что по два укола?
-Да.
-Шесть уколов?
-Да.
-А зачем?
-Не знаю. Всем так делали…

-А я прививку так и не доделал – сказал Михаил.
-Как это?
-А так. В первый раз первый укол мне сделали ещё в мае, а второй почему-то отказались делать
-Почему?
-Не знаю.
-Что же ты не спросил?
-А потом, летом, я опять укол сделал, а второй мне опять не сделали. Что-то там, в компьютере посмотрели и не стали делать.
-Но почему? Как же ты не узнал? Должна же быть причина, и ты должен её знать.
Михаил только пожимает плечами.
А недавно я опять первый укол сделал. Мне же путевку на декабрь в Керчь выделили. Надо быть привитым.
-Так тебе и опять второй укол могут не сделать. Ты же причины так и не знаешь.
Михаил опять только плечами пожимает…

-Что-то обеда всё нет, а пора бы уже – заметил Иван Сидорович.
-Привезут, не волнуйся – отвечает ему Михаил.
-Да уж, пора бы…

Балботов выходит из палаты и через несколько минут возвращается. Идёт и тихо ругается.
-Что такое – спрашиваю я его.
-Совести у них нет – вдруг отвечает он.
Выяснилось, что он попросил палатного врача дать ему какое нибудь успокоительное средство, та распорядилась. Дежурная сестра заполнила его кружку наполовину водой и капнула в неё из какой-то склянки. Он посчитал, что этого мало, что это просто какое-то издевательство.
Я потом говорил с сестрой на посту: Почему так? Что такое сильно концентрированное средство?.. Если даже и так, надо учитывать психологическое состояние человека. Например, можно было бы сказать, что идите, я сейчас принесу. Или как-то иначе…

Обед, как всегда, несмотря на его “диетичность”, проходит с определённым воодушевлением.
После обеда Иван Сидорович почти сразу же засыпает. Уже через несколько дней он вернется в свою большую семью. У него трое детей, внуки и правнуки. Михаилу позвонила жена и он, начав разговор с ней, выходит из палаты. Он вообще любит прохаживаться по длинному коридору отделения. Балботов как обычно лежит на боку и остекленевшими глазами смотрит прямо перед собой.

-Евгений Леонидович, а вы сколько уже в пансионате? – спрашиваю я.
-Четыре года….
Мы разговорились. Оказалось, у него – две дочки – старшая и младшая. Обе были замужем и обе развелись. У младшей сын четырнадцати лет. Обе дочки живут в одной квартире в Мытищах. Жена умерла 18 лет назад.
Когда-то, мне кажется, это был видный, интеллигентный мужчина. Но мне всё же трудно представить, каким он был, например, до смерти своей жены. Или каким он был четыре года назад. Похоже, смерть жены сильно его надломила… Потом этот пансионат…
Четыре года назад старшая дочь убедила его подарить ей его двухкомнатную квартиру в Печатниках. В то время она работала недалеко от его местожительства, часто ночевала у него. В чём-то ему помогала. Говорила, вот сейчас я тут недалеко работаю и могу тебе помогать, а скоро перейду на другую работу и уже не смогу тебе помогать как сейчас. В общем, свою ему в чём-то помощь она как-то увязала с необходимостью подарить ей квартиру. Убеждала, уговаривала его. И он поддался на её уговоры и подарил.
Но зачем, почему он это сделал? И потом, - у него две дочери. Подарить одной, - значит, ничего не подарить другой, обделить другую. И как старшая могла хлопотать о квартире отца, имея младшую сестру, которую, по сути, лишала её доли?
Понятно, что после дарственной сёстры поссорились. Понятно, что младшая дочь обиделась на отца. А ведь у неё сын, его внук. И поддавшись уговорам старшей дочери, он лишился хороших отношений со своей младшей дочерью и своим внуком. Очень неразумно.
А потом старшая дочь определила его в пансионат, а подаренную ей квартиру сдала в наём. Правда, он сказал, что какие-то деньги она иногда ему и младшей сестре подбрасывает.
Я спросил его, какие у него теперь отношения с младшей дочерью. Он ответил, что они теперь только в рамках редких поздравительных sms. То есть живого общения нет ни с младшей дочерью, ни с её сыном, его внуком.
Да и его старшая дочь, как я узнал, за неделю его пребывания в больнице ни разу не навестила отца. Не дала весточки палатному врачу, что он не один в этом мире…
Не знаю, каким он был четыре года назад, но теперь он уже точно не способен жить один в своей квартире. Даже если бы она у него была. Четыре года жизни в пансионате, несомненно, немало его изменили...
Да, вот человек прожил жизнь, вырастил двух дочерей, и одна из них выставила его из собственной квартиры, а теперь и носа не кажет… Ещё один такой вот король Лир…
Старики никому не нужны. От них уже нет никакой пользы. Вот они и не нужны. Когда-то были нужны. Но это тогда, когда они ещё не были стариками…

На полдник принесли чай и пирожки. Иван Сидорович (он ещё не получил свой пирожок):
-А с чем сегодня пирожки, с капустой или с яблоками?
Михаил, который уже откусил от пирожка и жевал, молчит, не зная, что ответить. Он ест и не поймёт, с чем пирожок. Потом пальцами достаёт из пирожка начинку и рассматривает её.
-Похоже, с капустой – заключает он.
-С капустой? Это хорошо, очень хорошо….

Не знаю почему, но потом, глядя на Ивана Сидоровича, я вдруг подумал. –
Люди, несмотря ни на что, хотят жить. В том числе и те, которым, казалось бы, уже нечего ожидать от жизни. Уже без посторонней помощи передвигаться не могут. Уже почти не видят, не слышат. Уже не могут сами себя обслуживать. А всё равно хотят жить. Зачем? Для чего? Уже, как будто, и незачем, и не для чего. Привычка жить? Инстинкт жить?.. Да и разве ж это уже жизнь?..
Есть жизнь человека, как его развитие, та или иная его деятельность, создание чего либо,  дарение радости и помощь людям. И есть жизнь человека, когда этого уже нет, когда он становится обузой, обременением для своих родных и близких, хотя его родные и близкие принимают эти обремения...
Зачем? Для чего? Обуза, обременение… - А люди всё равно хотят жить. Хотят, как и прежде, просыпаться утром, дышать, глядеть, слушать, чувствовать, сознавать. Смотреть в окно, слушать новости, есть, пить. Быть частью этого мира пусть только воспринимающей его частью…
Уйти из этого мира очень трудно. Как это вдруг не проснуться? Не проснуться никогда. Перестать быть. Прекратиться. Исчезнуть. Стать только землей и травой…
Да и как уйти? Трудно самому вот так взять и уйти. И Богом это осуждаемо. Не дозволяет Бог вот так по собственному желанию взять и уйти. Не по своей воле человек приходит в этот мир, не по своей воле должен и уходить… Но, может, люди сами придумали, что Бог этого не дозволяет? А просто уходить тяжело. Да и не в природе это человека, если только уж совсем невозможно быть…

В палату входит дежурная сестра. Балботов – к ней:
-Мне бы ещё укольчик, пожалуйста.
-Не положено. У вас выписан только один.
-Но больно же. Болит.
-Хорошо, зайдите, я дам вам свечку…

Балботов идёт за свечкой, потом в туалет, приходит и опять ложится на кровать. И так, молча, опять лежит. По сути, никому ненужный. Ни врачам, ни дочерям, ни внуку. Ни людям вокруг. Вообще никому. Везде чужой, полностью зависимый от других людей. Один, совсем один. Как это страшно…
И пробудет он в этой больнице, в этом отделении положенный для таких, как он, пациентов, срок. И ничем существенно ему не помогут. И выпишут обратно в его пансионат, в комнату к его гадкому соседу…

Я пробыл в больнице два дня и вот уже неделю дома. Но временами, нет-нет, да вдруг будто вижу этого Балботова, лежащего в чёрном спортивном костюме поверх одеяла, на боку, поджав под себя ноги, смотрящего в никуда застывшими, немигающими глазами; лежащего и тихо терпящего свою боль. И физическую, и моральную. Ничего хорошего для себя от жизни уже не ожидающего. Не могущего ожидать. Живущего как только можно ему жить…

PS
Сначала я хотел назвать этот текст “В гериатрическом отделении”, но назвал его “Балботов”. Мне почему-то захотелось оставить это имя в нашей памяти. Что вот, мол, есть на этом свете такой человек – Балботов Евгений Леонидович. А когда-то потом – что вот, мол, был на этом свете такой человек – Балботов Евгений Леонидович...