Двенадцать месяцев - от февраля до февраля. 6-9

                Часть шестая

                Глава девятая. 26 февраля 1974 года

     Ночь прошла ужасно. Я проснулся задолго до рассвета, когда на часах ещё пяти не было, совершенно разбитым. Впечатление было, что я всю ночь, как когда-то в студенческие годы вместе с друзьями, разгружал вагон с картошкой.

     Следом за впечатлением и воспоминание пришло.   

     Снова попался вагон, в котором картошка навалом лежала и надо было её вначале деревянными лопатами по мешкам перетарить, а уж затем, взвалив полный мешок себе на закорки, отволочь его в картофелехранилище, где аккуратно установить на весы и лишь после того, как толстая кладовщица вес в свой кондуит занесёт, оттащить в дальний, только начавший заполняться, угол. За разгрузку картофеля платили вполне по-божески – рубль за тонну. Вот мы вшестером и брались за эту тяжеленную работу – 60-ти тонный вагон разгрузить. Зато под утро расходились по домам, слегка покачиваясь от нечеловеческой усталости, с червонцем в кармане. В то далёкое время это были большие деньги. На них студент мог нормально целую неделю кормиться.

     Я даже головой покрутил из стороны в сторону, не так чтоб шею размять, как чтоб отогнать от себя не вовремя нахлынувшие воспоминания. 

     На кухне меня как всегда ждали заявки. Это стало настолько естественным и привычным, что не будь их, я от безделья замучался бы. Но в то утро я тупо смотрел на лежащую с левой стороны ровную стопку документов и никак не мог заставить себя протянуть руку, взять с самого верха первую попавшуюся заявку и начать работать. Всё мне Дима вспоминался, он прямо как будто перед глазами стоял и улыбался. И ту фразу, которую он просто в пространство бросил, поскольку её даже не к чему и привязать было, я как бы снова услышал. Я её тогда хорошо запомнил. Это ведь ещё в Италии было, когда мы с ним в каком-то сквере неподалёку от берега Тибра сидели. Вроде бы ни к чему он сказал, так в пустоту, в пространство, что я и у дома Богородицы побываю и её саму увидеть смогу, так я и побывал, буквально накануне побывал, всё что там увидел и услышал мне до сих пор покоя не даёт. Вот только на могиле Иоанна не был, но скорее всего это меня ещё впереди ожидает.

     Меня даже передёрнуло от этой мысли, не нравилось мне, что меня без моего согласия в эту историю вовлекли. А Дима у меня вновь перед глазами появился и всё с той же улыбкой своей таинственной.

     - Тьфу, изыди, - буркнул я довольно громко, но он даже не пошевелился, так и остался стоять, хотя нет, наоборот стал приближаться ко мне почти вплотную, так что мне только одно его лицо виделось и взгляд вопросительный, мол, расскажи, что там было…

     А, что там было? Я даже задумался. Как передать то, что я не только видел, это-то легко словами пересказать, а вот то, что я в тот момент чувствовал – это непередаваемо, это лично моё. Мне самому в этом надо разобраться.

     - Эх, Дима, Дима.

     По-видимому, я неосознанно произнёс это вслух, поскольку в кухню заглянула Надя:

     - Ванюша, ты с кем опять разговариваешь? Всю ночь метался, стонал, бормотал что-то, всё Диму какого-то поминал, как в горячке был и вот снова, только теперь на яву. Расскажи, не таи в себе, поделись, что произошло, тебе сразу легче станет, - она говорила, а сама нежно-нежно меня по голове гладила.

     "Рассказать?" – эта мысль мне уже давно в голову приходила. Кому-то надо обязательно рассказать, ведь мне, когда я поделился с Димой, сразу настолько легче стало. А вот так в себе держать – в ношу непосильную всё это может превратиться.

     "Но ведь я уже пытался хоть капельку завесу над этой тайной приоткрыть, так не получилось – Дима мой рот запечатал, ни слова из меня не вылезало, как я не старался".

     "А, ты ещё раз попробуй, попытайся, ведь попытка не пытка, - кстати или некстати всплыл в памяти старый анекдот, и я даже головой встряхнул невольно, - действительно, ведь не пытает же меня, а искренне помочь желает любимый и любящий человек. Такой не предаст, если его не предашь, да и тогда скорее всего молчать будет".

     Такие вот мысли метались в моей голове, по которой всё скользила и скользила нежная рука. Такой вот внутренний разговор сам с собой я вёл, и всё больше и больше склонялся к мысли, что невозможно это нести одному, надо с кем-то разделить эту участь и лучше всего на такую роль годятся лишь два человека – папа и Надя. Ещё хорошо бы было с тёткой Любой поговорить, но её уже нет с нами, значит остаются лишь двое, и я ещё раз про себя проговорил – папа и Надя. Папа мудрый, уже проживший большую жизнь человек, прошедший и войну и тяжёлое предвоенное, да и не менее, наверное, тяжёлое послевоенное время. Он точно поймёт, но он далеко сейчас, а поделиться нужно именно сейчас. Время пройдёт и вчерашняя встреча, не встреча, не знаю даже как назвать то, что было, видение - это слово лучше всего отвечает на вопрос: "Что это было?", так вот замылится оно и в память тяжким грузом ляжет.      
   
     - Садись, напротив, так чтобы я тебя видел постоянно, - приказным тоном сказал я жене, - не мельтеши, потом успеешь свои домашние дела переделать и внимательно слушай. Разговор длинным будет и очень для меня важным.

     Я дождался, когда Надя поудобнее на стуле устроится и на часы, висевшие на стене, посмотрел. Было без двадцати пяти шесть. "Надо же, - удивился я про себя, - как быстро время пролетело, а я и не заметил. Казалось бы, мысли – в них же гиперзвуковой двигатель вставлен, мчатся быстрее скорости света, а сегодня они тянулись как тяжеловесный состав, который два локомотива с трудом с места стронули".

     - С чего начать лучше? – спросил и даже сам улыбнулся. Вопрос, на который только один ответ имеется, и я его прекрасно сам знал – с начала. Но вот где оно это начало? Что считать началом? Откуда счёт вести? - эти вопросы вначале поодиночке, затем россыпью и наконец, целой очередью, как из дула пулемёта вырвавшиеся, на меня рушились и рушились, и я задумался. Надя сидела напротив и молча ждала, когда я начну.

    Ну, и действительно, начал я с самого начала, которое она уже прекрасно знала - с того самого собрания, на котором я оказался за пару дней до поездки. Тогда я ей каждый день обо всём рассказывал, упуская, разумеется, отдельные пикантные подробности, но основные события она знала, словно сама их участницей была.

     Специально начал издалека, вдруг Димино заклятье – никому ни слова – с ходу преодолеть удастся. Рассказывал я много о чём, но лишь о том, что к Диме относилось. Дело неспешно вперёд продвигалось, вот мы уже на Узловой станции остановились, где я вязанку грибов у бабки за червонец купил, и я невольно на стену посмотрел, там эта вязанка, пусть и изломанная вся, а потому в прозрачную плёнку упакованная, между двух навесных полок висела. Я сам её туда повесил, как напоминание, что не надо быть таким доверчивым и Надю попросил не трогать эти грибочки до самых голодных времён, когда они нам жизнь спасти могут. Сказал так, конечно, как бы в шутку, в твердой уверенности, что такое время никогда не настанет, но, при этом прекрасно осознавая, что, во-первых, в каждой шутке лишь доля шутки имеется и мы все это хорошо знаем, а, во-вторых, я старался жить в соответствии с народной мудростью, а эта мудрость, что говорит?

     – От сумы и от тюрьмы не зарекайся.

     А, куда качнётся маятник судьбы в следующий раз и, когда это произойдёт, нам простым смертным неизвестно.

     Рассказывая про Узловую, я постарался напрячь всю свою память и вытащить из неё совсем мелкие подробности, которые хоть как-то помогут описать Диму, не внешне, конечно, а его характер. Внешне что? Бери его фотографию, ту что в шкафу у Фроси висела, а теперь и у меня в папке с личными документами лежала, в виде копии, разумеется, и смотри сколько хочешь. Виктор мне и Наталье при нашей январской встрече по одной такой фотке дал.
   
     Рассказ тянулся и тянулся, вот я и дошёл до того чего опасался, до Рима, вернее, Ватикана, до моей первой встрече с Пьетой. Я ведь чего побаивался, что рот мой захлопнется, и я ни одного слова произнести не смогу, из того, о чём Надя ещё знать не знала и ведать не ведала. Я продолжал говорить, а сам ждал всё время, что вот-вот до какого-то предела дойду и дальше ни слова из себя вытащить не смогу. Но, нет так и продолжал говорить, как будто никакого заклятья и не бывало. Я осмелел даже, снова словно в той капелле оказался и ещё раз всё от начала до конца прочувствовать успел, поэтому и Наде всё о чувствах, испытанных при рассматривании скульптуры, и о том до чего своим умом дойти смог, довольно натурально описал. 

     Первое видение, которое так нечаянно Дима прервал, я много раз про себя в памяти прокручивал. Вспоминал все Димины рассказы о тех, кого я видел там, под горой, и о Микеланджело, который в соседнем коконе болтался. Вот и рассказал Наде обо всём, и о том, что я видел и о том, что слышал и о своём отношении к происшедшему в те минуты. Упомянул, что тогда я ничего не знал о тех событиях и о тех людях и конечно ничего понять толком не мог и лишь после разъяснений, которые мне Дима дал, кое в чём разбираться начал, но всерьёз ещё ничего принимать не собирался, грешил на Диму, думал, что он меня гипнотизирует.   

    Второе видение той же самой сцены – снятие с креста, для меня вновь было во многом откровением, хотя мысли о том, что Дима причастен к этим моим посещениям далёкого прошлого, явно мешали окончательно поверить в реальность происходящего.

    И только третье видение – воскресенье Иисуса, причём с такими подробностями типа обгоревшей кисти руки одного из казнённых и запаха горелой плоти, практически полностью, в то время, когда это случилось, убедили меня в том, что я действительно наблюдал за событием, произошедшим почти две тысячи лет назад. Как это возможно, я тогда даже не стал задумываться, оставив всё на потом. Но вот теперь, рассказывая жене о том где я был и что я видел, я вновь словно баран, упёршийся своими рогами в ворота, перестал понимать так было это или не было, в гипнотическом сне мне всё это привиделось или всё же наяву я видел и как тело Иисуса Христа с креста снимали, и как воскрес он, в какой-то сгусток энергии достаточно правильной формы превратившись, который смерч, как мощный пылесос, в себя всосал и в небеса унёс? 

     Я как раз подошёл к кульминации всего того, что к воскресенью Иисуса относилось, как Надя руками всплеснула и со стула вскочила, где неподвижно, как будто застыв, всё это время сидела:

     - Ваня! Мы же опаздываем. Мы с тобой на работу, а Мишка в садик. Ты на время-то посмотри.

     Я посмотрел и побежал ребёнка будить. Он, как назло, заспался в тот день. Пришлось спешно его и самого себя собирать. Было уже не до завтрака.

     В садик мы успели, там ещё только собирались за стол садиться, а вот на работу я действительно опоздал, хорошо на проверку не нарвался. Ограничилось всё тем, что прибежал я весь задохнувшийся, совсем отвык кроссовые дистанции бегать.

     Я переодеться даже успел и только к себе за стол пробраться надумал, как меня начальство на ковёр вызвало.

     Шёл, в уме перебирая, в чём я провиниться успел, кроме того, что опоздал чуток. Так ни до чего и не додумался. А оказалось, меня чаем решили напоить:

     - Я у окна, - мне Т.В. с непривычной улыбкой на устах принялась рассказывать, - на четвёртом этаже в главном корпусе стояла, разговаривала и видела, как вы сломя голову в сторону проходной неслись. Решила, что, скорее всего, вы проспали и позавтракать не успели, а я как раз вчера пироги с капустой испекла. Так что поешьте, да чаем запейте, - и она мне перед носом полную миску пирогов поставила.

     Я, памятуя свою дурную привычку, есть всё до чего рука может дотянуться, три пирога взял, на лист чистой бумаги перед собой положил, остальные отодвинул на другой край стола, спасибо сказал и к чаю потянулся. Стакан настолько горячим оказался, я его чуть себе на колени не уронил, неимоверным усилием на стол поставил, прямо рядом с пирогами. Резко поставил, чуть не полстакана на них выплеснулось. Т.В. за тряпкой метнулась, она у неё за письменным столом висела. Вытерла она стол и решила мокрые пироги в урну выбросить, но я не дал, а принялся их есть.

     С раннего детства терпеть не могу пироги с капустой, а тут ел и нахваливал, и не из подхалимажа, а потому, что действительно вкусными они были. Я пока ел, тему люблю-не люблю в отношении еды обдумал и к вполне очевидному выводу пришёл: "Вкус у людей с возрастом меняется, поэтому, если в детстве ты что-то не любил, не стоит отказываться это что-то вновь попробовать".

     Поскольку накануне мы с начальством решили, что пока ничего нового в голову не приходит, надо мне вновь к синтезу полимерного комплекса с йодом приступить. Вот я и пошёл к себе лабораторную установку собирать. Всё стекло, что я заказывал, в институт поступило и в лабораторию было доставлено. Главной весьма неприятной особенностью этого синтеза, было то, что он проходит в среде пиридина, а это такая гадость, я пиридин имею в виду, что изолироваться от него следует как можно тщательней. По литературным данным возможно отравление его парами, которое приводит к снижению репродуктивной способности мужчин. Честно признаюсь, стать импотентом я совершенно не хотел, поэтому к сборке установки отнёсся настолько тщательно, что, притирая шлиф дефлегматора к боковому горлу круглой трёхгорлой колбы, умудрился его сломать. К счастью аккуратно сломал, руки не порезал. Дефлегматор был у меня единственным. Я сказал нашей лаборантке Дине, которая выполняла в лаборатории роль сестры-хозяйки, чтобы заказала ещё несколько штук и пошёл к начальству отпрашиваться – давно надо было в библиотеку съездить, а тут окно невольно образовалось. Т.В. возражать не стала, я и поехал.

     Поехал на Кузнецкий мост в научно-техническую библиотеку. Подобный выбор был обусловлен несколькими причинами, основной из которых была близость к площади Дзержинского, ведь в пять я уже должен находиться по адресу, который буквально огненными буквами светился в моей памяти – улица Дзержинского, 10, подъезд 2. Там меня должен ждать полковник Ягодин Пётр Георгиевич. Интересно сколько же у них полковников? В Минске тоже полковник был, и директор круиза оказался полковником. "Прям полковник на полковнике сидит и полковником погоняет", - даже усмехнулся я, подходя к дверям библиотеки.

     Я был там постоянным посетителем и меня в лицо знали практически все контролёры, которые даже не смотрели на мой читательский билет, а лишь головой мотали, проходи, мол, что застрял в дверях.  Знали и все библиотекари, поэтому я сразу же как в читальный зал зашёл и место за столом занял, отправился к кафедре, за которой восседала Любушка-голубушка, или просто Голубушка, как её звали многие постоянные посетители библиотеки. Мне Люба была не просто знакомой, она почти в подругах у меня числилась. В тот день неожиданно для самого себя мне захотелось назвать её Любашей, что я, как только приблизился к кафедре, и сделал. Люба широко открыла глаза, а они у неё были крупными, очень красивыми и очень тёмными, как омут, так что при желании в них можно было утонуть, и улыбнулась:

     - Ванька, а откуда ты узнал, что меня так Саша называет?

     Саша был её женихом, с которым я был очень давно дружен.

     Я ещё на первом курсе института учился, когда начал по книжным магазинам ходить в поисках интересных книг. На Кузнецком находилась Книжная лавка писателей. Вот при своём ежедневном обходе букинистических магазинов, расположенных в этом краю Москвы, я на Кузнецкий и стал регулярно заглядывать. Ведь там тоже был букинистический отдел. Смотрю однажды совсем молодой парнишка, лет четырнадцати, от силы пятнадцати, довольно высокий, очень худой, выкатил передвижной прилавок из дверей магазина, и по Кузнецкому его повёз. За ним грузчик появился с тележкой, на которой целая гора из пачек книг лежала. Парень вниз уже уехать успел, почти до Неглинной добрался, когда грузчик свою тележку начал поворачивать, а с неё пачки посыпались. Он их вновь уложил, но стоило ему за верёвку потянуть, как опять они на землю падать принялись. Я как раз к дверям магазина подошёл, вот и решил книги руками придержать, думал, что ими где-нибудь прямо тут на Кузнецком торговать будут, а телеги по Неглинке поехали, до поворота на проспект Маркса добрались, и только, когда направо повернули, у глухого торца Малого театра остановились. Я помог вначале тележку разгрузить, затем книжки на прилавке разложить и только уйти собрался, как паренёк громко, хорошо поставленным голосом, начал покупателей зазывать. Начал неожиданно:

     - Уважаемые москвичи и гости столицы. Сегодня вашему вниманию предлагаются новые книги…

     И так начал всякую чепуху расписывать, что даже мне захотелось у него какую-нибудь книгу купить. Я и остался посмотреть, чем дело кончится. Очередь моментально выстроилась. Парень несколько раз вдоль очереди пробежал, делая вид, что выравнивает её параллельно театральной стене, а на деле дожидаясь, когда она ещё вырастет. Ведь как у нас в стране было, раз очередь где-то возникла, значит там какой-то дефицит выбросили, надо успеть за её конец уцепиться. Вот парнишка этот такую психологию людскую и использовал. 

     Он из очень интеллигентной семьи оказался. Отец - профессором был, специалистом по древнерусской литературе. Он давно умер. Сашку воспитывала мать, работавшая в библиотеке. Учиться в школе парень не захотел, после восьмого класса поступил в книготорговый техникум на вечерний факультет. В средствах семья очень нуждалась. Родной брат матери оказался директором Москниги, вот он и пристроил племянника в Лавку писателей. Учился парень по вечерам, а днём с успехом распродавал многолетние завалы, скопившиеся в подвалах Лавки писателей. У него настоящий дар оказался, как втюхать непродающуюся книгу доверчивому покупателю. Я начал регулярно заходить к Сашке, так звали этого парня, и мы с ним подружились. Разница в возрасте у нас небольшой была, а книги мы оба любили. Так что общий интерес нашёлся. Как-то, когда я уже в медицинском НИИ работал, он ко мне в научно-техническую библиотеку забежал, где я в тот момент сидел, я его с Любой и познакомил. И вот дело у них до свадьбы дошло.
   
      - Не знал я этого, - ответил я, - при мне он к тебе никогда так не обращался. Просто мне почему-то захотелось тебя так назвать, вот и всё. Скажи, а у вас какие-нибудь книги на религиозную тематику имеются? Мне тут надо доклад один антирелигиозный сделать, а я этой темой совсем не владею.

      Люба тут же к стене из каталожных ящиков пошла и давай там ковыряться, то в один заглянет, то в другой. Потом рукой махнула:

     - Иди сюда. Вся христианская литература, которая у нас имеется, здесь описана. Посмотри, может тут найдется что-нибудь тебя интересующее.
 
     Я посмотрел и даже крякнул от удивления. В ящике находилось не менее пары сотен каталожных карточек:

     - Голубушка, - обратился я к Любе продолжавшей стоять рядом, - откуда в научно- технической библиотеке такое богатство? Здесь же книги семнадцатого и восемнадцатого века попадаются?

     - А ты, что ничего не слышал что ли? – всплеснула руками Люба, - В соседнем доме жил один старичок. Он у нас постоянным посетителем был, каждый день заходил и все свежие газеты просматривал. Мы даже новые поступления не обрабатывали, пока этот старичок их не просмотрит и, что-то из них к себе в блокнотик не перепишет. Особенно его интересовали периферийные издания. Весной в прошлом году он умер. Оказалось, что он очень известный учёный, богослов. Дома у него огромная библиотека была – около десяти тысяч томов. В основном по истории и богословию. Вот всю эту библиотеку он нам и завещал. Почти две недели мы книги сюда перетаскивали. За год вон видишь сколько обработать смогли, а остальные так и лежат в отдельной комнате. Когда у библиографов свободная минутка выдаётся, они туда идут и ещё несколько томов оформляют. Мы бы всю эту библиотеку в Ленинку сдали, но нельзя. В завещании прямо указано, что у нас должен быть его мемориальный кабинет. У нас в плане стоит к столетию со дня его рождения этот кабинет открыть. Должно это случиться в 1980 году. Нам правда Министерство навстречу пошло и разрешило некоторые его инкунабулы с Ленинкой обменять на недостающие у нас технические журналы последних двух столетий. Представляешь по каждой книге комиссия собиралась, оценивала книгу из его собрания, а мы на эту сумму набирали целую кучу различных журналов. 

     Пока я карточки перебирал, Люба рядом стояла и мне эту историю рассказывала.
 
     - Ну, ты нашёл то что ищешь? – спросила она, посматривая на своё рабочее место, где небольшая очередь собираться начала.

    - Иди народ обслуживай, мне здесь разбираться и разбираться.

    В каталоге я рылся около часа, успел выписать с десяток книг, с которыми хотел бы ознакомиться. В первую очередь это были две книги Фаррара "Жизнь Иисуса Христа", 1890 года издания и "Первые дни христианства", изданной в 1888 году. Очень меня заинтересовали две книги о Богородице: "Сказания о земной жизни Пресвятой Богородицы", 1880 года издания и в особенности книга Авдотьи Глинки "Жизнь Пресвятой Девы Богородицы", изданной в 1903 году. Я надеялся найти там ответы на некоторые вопросы, которые у меня возникли после последнего видения. Кроме того, нашлась среди обработанных книга Димитрия Ростовского "Житие святого Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова", 1903 года издания. Заказал я также ещё две книги: Давида Штрауса "Жизнь Иисуса", изданную в 1907 году и Евгения Маркова "Путешествия по Святой Земле", изданную в Санкт-Петербурге в 1896 году.

     Люба принесла мне книги непривычно быстро, я только и успел сходить в туалет, чтобы сигаретку выкурить, возвращаться даже не спешил, думал придётся мне ещё в этом ящике рыться, а она как меня увидела, так мне махать принялась. Всего семь книжек, а стопка ого-го какой получилась, да и тяжесть приличная. Все книги мало того, что толстые, так еще и в тяжёлых кожаных переплетах с золотым тиснением. Я книги к себе на стол перенёс и начал с оглавлениями знакомиться. В книге Глинки о Богородице нашлась глава о её жизни в Эфесе вместе с Иоанном Богословом. Особых подробностей я там не обнаружил, но я же не вчитывался, а так бегло полистал, однако сам факт заставил меня задуматься.   

    До без пятнадцати пять я книгу за книгой перелистывал, много интересного обнаружил, читал бы да читал, но время поджимало. Пришлось книги Любе вернуть, да попросить, чтобы она их на резервную полку в читальном зале положила, где они два дня находиться могут. Я решил, что в ближайший день - другой с ними обязательно поподробней ознакомлюсь, и на улицу Дзержинского почти бегом отправился.

     Продолжение следует