Полковнику не пишут даже мыши...

Режиссура


1.

Полковнику не пишут даже мыши. –
Кому он нужен, старый хрен моржовый,
он, кто опять на кухне лепит вирши,
согрев нутрянку бражкою дешёвой!
Никто не пишет сивому старлею,
в холерный год дававшему присягу.
Власть, – выскоблена бритвой брадобрея, –
всех стриженых опять сведёт к оврагу

или в посадку. Скажет: «Так и было!»,
навек под спудом заховав архивы...
А всё ж и нас с тобою жизнь любила –
ночами своенравного разлива!
И потому, старлей мой, пеший маршал,
мы и без войск пробьёмся, без оружья.
Родной асбест и антрацит откашляв,
опять с утра схвачусь за дюжий гуж я.

На здешних перегноях не случайно
зернистая живучесть колосится.
Не зря на тёмных перегонах тайна
за каждым кадром Режиссёру мнится.
Но, смог вдыхая, выдыхая звуки,
уже не жди известий – мэйлов милых
о том, что будешь взят ты на поруки
среди немногих, любых, непостылых...



2.

Лёха Октябриныч Балаганов,
культовый российский режиссёр,
вырос средь реальных бандюганов,
в глубине Ебуржских руд и нор.
И в своей чернухе, в "Грузе 200",
пополам ломает он хребет
Староплошадной, Лубянской спеси,
в коей есть Москва, а правды нет...
Лёша, сотоварищ мой, Остудин,
стылых душ ведущий инженер,
в атмосфере многотрудных буден
с "хером" рифмовал СССР.
А Роман Андреевич Чурило
был простым учителем в очках,

аж пока не вырос до водилы
с бубликом в натруженных руках.
Вот мой дом над патогенной зоной,
родина, еловая нога!
Я, в неё с младенчества влюблённый,
знать, в любви не смыслю ни фига...
Всё стою на росстанях ростовских,
харьковским украшенный харчком,
всё везут уставших - в цинках, в досках. -
В пиджаках ховают - быстрячком.
Рады-балаганы, Дум шалманы,
буквы-цифры задом наперёд.
И, по откровенью Иоанна,
по эскизу пальца истукана -
гарный Харьков, танковый завод...