С О Н

(Рассказ-фантасмагория)


Мне приснился сон. Поскольку сны обычно очень быстро забываются, а этот утром отчётливо запомнился, я решил записать его в виде небольшого рассказа, тем более он, не как все сны, был очень близок к реальности.

Жизнь удалась, - думал я, сидя у окна в вагоне поезда. Мимо проносились луга, покрытые ярко-зелёной травой, бесконечные лесопосадки, какие-то не виденные мною раньше курганы правильной формы, полустанки с их вечным, неистребимым за десятки лет запахом креозота и редкие деревушки, поражающие своей бедностью.
          Я был доволен жизнью. А что? Ротмистр гусарского полка особого назначения, что-то вроде гвардии в гвардии. В углу на вешалке висел мой мундир чёрного цвета с золотыми позументами, такими же погонами с двумя золотыми галунами и тёмно-красным просветом меж ними и тёмно-красной же окантовкой по борту мундира. На груди – четыре звезды орденов:  Св. Георгия 2-й степени, «За храбрость» 2-й степени, Александра Невского 1-й
степени и «За службу России» 2-й степени. На другой вешалке с крючка свисала портупея с саблей с золочёным эфесом и георгиевским темляком на нём и огромная кобура с револьвером «Смит &Вессон», только недавно принятым на вооружение в России. В отличие от штатной, я предпочитал носить открытую кобуру ковбоев Североамериканских Штатов, и хотя подобные нарушения блюстителями исполнения службы жёстко пресекались, мне, как заслуженному ветерану гвардии, многое сходило с рук. На сетчатой полке напротив красовался мой кивер чёрного цвета с золотыми шнурами и тёмно-красным верхом. Вместо обычных огромных двуглавых орлов и гербов, которые украшали кивера других полков, здесь была лишь
обычная скромная овальная кокарда, правда, несколько увеличенного размера – знак особого подразделения гвардии Его Императорского Величества.
          Я ехал в город Роттенбург(переименованный Красногорск) с особой миссией. В Роттенбурге находилась гостиница, недавно выстроенная по последнему писку архитектуры и интерьера. С новинками западной культуры – французским варьете, казино и «дамами для компании» - этот вертеп, который так и назывался: «Hotel», привлекал к себе представителей сильного пола, как мух на мёд, со всей России и не только. Естественно, русским офицерам здесь было где разгуляться. И они оправдывали это действо в полном смысле этого слова: за год – 12 дуэлей с пятью смертельными исходами; постоянные скандалы, заканчивающиеся драками, грохот от которых неизменно докатывался до столицы; самострелы из-за карточных и рулеточных долгов; наконец, намертво, казалось бы, вошедшая в моду «русская рулетка», участники которой на пари с завидным постоянством, наплевав на всё и напившись напоследок, отправляли себя в мир иной простым нажатием на спусковой крючок нового табельного револьвера «Смит&Вессон».
         Я    ехал   с   особыми   полномочиями   пресечь   деятельность   этого «небогоугодного», как говаривал мой ординарец Филипп, заведения. При мне был   двойной   приказ   за   подписями   главы Военного   ведомства  и шефа Корпуса  жандармов,  дававший  мне  поистине  неограниченные полномочия  по наведению порядка в Роттенбурге.               
          Паровоз засвистел и остановился.   Мой   ординарец   капрал   Филипп, отслуживший двадцать пять лет  срочной и семь сверхсрочной и имеющий два «егория»   и   две   медали,   считал   себя   никак   не   ниже   невоевавшего фельдфебеля  и,  случалось,   в   моём   присутствии   покрикивал на старших унтер-офицеров.   Филипп   взял   оба   моих   чемодана   и, ворча, поплёлся к выходу. Я, нацепив саблю и надвинув кивер, направился за ним.
          Так   как    мой   визит    должен   был   явиться   неожиданностью   для обитателей «Отеля»,  на перроне нас никто не встречал. Подозвав извозчика,
Филипп погрузил чемоданы, и мы двинулись по названному мною адресу.
          «Отель»  Роттенбурга   действительно   представлял  собой  нечто. Это было    футуристическое   строение,  напоминавшее  перевёрнутый   графин  с водружённым на него фужером из чёрного стекла.  Портье за стойкой учтиво поклонился  и выдал  нам  ключ  от  номера.   В номере я переоделся в халат, попросил чаю и уселся в кресле, читая рапорт агента жандармерии, который заблаговременно был подготовлен им и прислан мне в номер.
          Будучи боевым офицером гусарского спецназа, я никогда до сего времени не занимался подобными функциями и надеялся, выполнив это задание гвардии, выйти, наконец, в отставку, получив подошедший мне по времени выслуги чин полковника.
          На этот раз в «Отеле» отличился начальник 26-й пехотной дивизии из-под Оренбурга генерал-майор Свистков. Будучи уже в преклонных годах, он ни разу не участвовал в боевых действиях, и своё продвижение по службе вместе с орденами получал исключительно по родству с двоюродной сестрой жены начальника Генштаба. В чём-то провинившись, он чуть ли не из свиты Его Величества угодил дослуживать в пехоту, где и затосковал в полной мере по былым временам.
          Генерал Свистков был красивым великаном с седыми бакенбардами, всегда носившим синий мундир с множеством наград. Самой выдающейся из них был орден Св. Екатерины, которым награждали. в основном, придворных, по большей части, дам из свиты Её Величества, и восьмиконечная звезда которого занимала всю левую часть широкой груди генерала.
          Пять дней назад Свистков напился: у него украли (или сам потерял) деньги, в связи с чем он учинил в «Отеле» дебош и велел своим собутыльникам-офицерам прилюдно на площади перед «Отелем» выпороть метрдотеля, а затем по очереди и всю прислугу. Пьяные вояки с удовольствием произвели экзекуцию, после чего на имя военного министра в столицу пошла жалоба.
          Явившись к генералу в полной форме, я представился и ознакомил его с Приказом.
          - Потрудитесь одеться, ваше превосходительство, и следовать со мною в кабинет следователя по военным делам местного отдела жандармерии. И поторопитесь, генерал, время работает не на вас.
Свистков, выпучив глаза и икая, прочитал приказ, отхлебнул из кружки кваса и заорал:
          - Ты как, щенок, с боевым генералом разговариваешь?! – и… осёкся.
          На моей груди красовались четыре звезды боевых орденов – все не ниже 2-й степени, а значит, до этого были и награды 3-й и 4-й степеней, а на лице моём был след сабельного ранения.
          - Генерал, в отличие от меня ваши бои происходили в основном в номерах отелей и,  pardon, как я смею догадываться, судя по ордену  Св. Екатерины, в будуарах великосветских дам. Выполняйте приказ, в противном случае, пользуясь своими полномочиями, я арестую вас!
          Генерал побагровел, икнул, схватил со стола кружку с квасом и запустил в меня. Десятидневный хмель всё ещё владел им. Вслед за кружкой полетел графин, за ним – портсигар. На шум сбежались офицеры из соседних номеров – собутыльники Свисткова, другие любопытные обитатели апартаментов…
          Такого я потерпеть никак не мог! В присутствии сбежавшихся на шум офицеров я подошёл к генералу, влепил ему увесистую оплеуху и, вложив приказ в бювар, громко заявил:
          - Оружие за вами, ваше превосходительство! Через два часа за городом у заброшенной часовни я жду вас с секундантами.
          По донесениям я знал, что именно у заброшенной часовни возле речки обычно и происходили поединки. Когда я садился в пролётку, подбежал молодой штабс-капитан и сообщил мне, что генерал Свистков выбрал табельное оружие, но перед дуэлью револьверы обязательно должны быть осмотрены секундантами. Я предложил штабс-капитану быть моим секундантом. Он согласился.
          Странно, - подумал я. Такие ретрограды, как Свистков, обычно придерживаются всего старинного. Чего ради его потянуло стреляться из револьвера, а не из привычного капсюльного пистолета? Хотя, может быть, он просто любит оружие?

          Через два часа у старенькой полуразрушенной часовенки я отдал Филиппу свой плащ, отдал секундантам свой револьвер, заряженный одним патроном, и, получив его назад, выслушал условия дуэли. Стреляться нам надлежало с расстояния меж нами в двадцать шагов. По слухам, генерал стрелял неплохо – сказывалась долгая служба да и частые дуэли, во многих из которых он выходил победителем. Стрелялись тогда, в основном, из старинных капсюльных дуэльных пистолетов огромного калибра. Многие получали серьёзные ранения, но летальных исходов было не так много.
          …Пуля генерала пробила мой кивер слева от кокарды. Мне это показалось таким обидным, что я, напрочь забыв про свою миссию и все свои полномочия, решил поставить точку в никчёмной, как мне тогда показалось, жизни этого надутого индюка. Я стрелял много лучше других и чётко осознавал в тот момент, что генеральская судьба определялась мною. Направив ствол в грудь противника, я выбрал мишенью огромную звезду ордена Св. Екатерины и нажал на спусковой крючок…
          Шестизарядный револьвер американской системы «Smith&Wesson», поставляемый в Россию с 1871 года в виде модели «Скофилд-44 «русский», имел мягкую свинцовую пулю калибра .44, или 4,2 линии, что в метрической системе равно 10,67 мм. Эта пуля, расплющившись о стальную центральную часть звезды на груди генерала, выпрямила выпуклую звезду, вследствие чего восемь концов её, пробив сукно мундира, впились, раскрывшись, в тело Свисткова. Восьмиконечная звезда отпечаталась на нём в полной мере во всей своей красе!
          - Вот теперь вы по-настоящему боевой генерал с настоящим боевым орденом, - сказал я ему, когда секунданты усаживали его в окровавленном мундире в коляску. Генерал, весь мокрый от пота и серый от бледности, испуганно смотрел на меня и ничего не ответил.
         Наверх тут же ушла услужливо посланная кем-то телеграмма, и уже  через день я был доставлен в столицу и предстал перед высоким начальством…

          Шли долгие месяцы разбора моего дела. Наконец, меня понизили в чине до армейского штабс-ротмистра и отправили дослуживать командиром эскадрона в драгунский полк под Рязанью.
          Явившись для представления к командиру полка, я, к своему дикому удивлению, увидел перед собою… Кого бы вы думали? Свисткова! Разжалованный в полковники, он тоже сначала не поверил своим глазам. Потом расхохотался и… предложил коньяк. Мы выпили, поговорили о том, о сём, и служба пошла своим чередом. Свистков оказался неплохим командиром. Дело своё, оказывается, он знал неплохо, короче говоря, мы подружились. Потянулись обычные рутинные дни службы в кавалерийском полку в мирное время.
          Прошло примерно полгода. Начальник штаба полка подполковник Цесарский, который метил на должность командира полка после ухода в отставку прежнего начальника, в связи с назначением Свисткова был
оставлен на прежнем месте, и это не давало ему покоя. Цесарского в полку не любили за его въедливость и вечные подковырки, придирки и сальные шуточки. И вот на очередной вечеринке в офицерском собрании изрядно напившийся Цесарский, распустив слюни и беспрестанно пытаясь чокнуться со мной, бормотал, наливаясь злостью:
          - Вот и вас, штаб-ротмистр, аж из супергвардии! попёрли из-за этого болвана! Вы по табели о рангах, будучи ротмистром, были выше меня, подполковника, а теперь вы до эскадрона снизошли! Простой кавалерийский штаб-ротмистр! Вы потеряли фактически три чина, чёрт побери! И всё из-за этого мешка с дерьмом с кучей дешёвых побрякушек на груди! Он обоим нам карьеру испортил, чёртов будуарщик! Мне один месяц, всего один! Как и вам, кстати, оставалось до чина полковника при наличии должности, но ведь надо же! Этот, простите, старый пердун со своим вечным орденом! Ха-ха-ха! – вашей наградой ему за храбрость! Перешёл мне дорогу…
          Цесарский, сильно качаясь подошёл к Свисткову и, пуская слюни, завопил:
       - Сволочь юбочная! Ни себе, ни людям! – Цесарский оттолкнул стоявшего  рядом  поручика  и  замахнулся  на  Свисткова.  Такое  в армии каралось сурово: поднять руку на командира? Это уж слишком! Какая-то непонятная сила швырнула меня к ним. Я с хрустом врезал Цесарскому в челюсть, он отлетел в угол и, споткнувшись о чей-то сапог, упал, моментально трезвея…
          Что ж, опять  дуэль…  Цесарский,  к  моей неописуемой радости, тоже выбрал «Скофилд»,  хотя  был  неплохим  фехтовальщиком.  Его  пуля,    распоров мундир,  зацепила мне левое плечо, обильно окрасив рукав кровью.
          Я попал ему в грудь. Пуля пробила грудину в верхней её части и застряла в трахее. Пулю вынули, но он остался на всю жизнь инвалидом, обречённым дышать лишь через трубку, вставленную в горло.

          Меня разжаловали в солдаты, лишили всех наград и отправили на два года дослуживать по возрасту солдатский срок в Сибирский пехотный полк.
          Неотлучный Филипп, вышедший с моей подачи в отставку в чине фельдфебеля, ворчал:
          - Да где наша не пропадала, вашескобродь, Владимир Васильич! Такое ли  видали?  Чай  не  война  –  там похужей  бывало!  Вот  испейте-ка кваску! Ядрёна-ай!
          Мы сидели у окна в вагоне поезда. Мимо мелькала Россия.

Я проснулся, испытывая и чувство неизбывного горя, и какую-то необъяснимую радость от своего сна. Горе от того, что со мною сталось в конце концов во сне, а радость – не от того, что я, наконец, проснулся, а от того, что мне приснился такой прекрасный, живой сон! Я побывал в XIX веке, где ощущал всё окружающее меня с такими подробностями, как будто это всё было со мною наяву! Никогда я такого не испытывал!               

Декабрь 2012 г.