Последняя охота

Последняя охота
I
А вы когда-нибудь слушали лес? Нет? Хм… а ведь он поет… да, да, поет. И в этой песне иногда кажется можно разгадать отдельные слова и даже фразы. Только надо уметь слушать. Ты стоишь на какой-то лесной просеке, тропинке, а может быть дороге. Кругом сосны. На плече ружейный ремень. Замри! Не шевелись! Зверь все слышит, зверь все видит! Ты ждешь и твой слух пытается уловить каждый шорох, глаза-засечь малейшее движение. Проходят минуты, час, другой. Ничего не происходит, только ветер качает сосны, изредка хрустнет сбитая им сухая ветвь, перепорхнет невидимая птица. Устав от постоянного контроля, твои слух и зрение притупляются, а шум ветра, скрип стволов сливаются в один ни с чем не сравнимый звук. И вот ты уже начинаешь что-то различать и слышать. Что-то знакомое, только никак не понять, не уловить. Это как далекая песня. Где-то там… Ну как же… Ну это же….

Я много раз слушал эту песню. Может быть это и есть то зачем я приезжаю сюда.
Тогда стояла поздняя осень. Снег еще не лег. Охота шла по чернотропу. До места добирались на старом, давно уставшем уазике в народе нареченным буханкой. Нас человек восемь. Вторая группа примерно в таком же количестве на другой машине выдвигалась с противоположной стороны лесного массива, где предположительно ожидалось присутствие лося. С ними в машине убыл не особо приветливый белый пес с закрученным баранкой хвостом. По словам хозяина, помесь лайки и волка. Как знать. Перекуривая перед посадкой в машины недоверчиво посмеялись, в красках воображая лесную свадьбу. Однако, владелец кобеля, он же один из егерей, с виду обычный деревенский парень, по-крестьянски не многословный, предупредил: к стрелянному зверю если рядом собака не подходи –порвет. На том шутки юмора и закончились.
Мне достался номер в низинке. Передо мной, метрах в двадцати, в зарослях травы и ивняка протекал ручей. Мне он был не виден, но по раскисшей грязи с многочисленными следами лосиных переходов угадать это было не сложно. За ручьем местность опять шла на подъем, росли редкие, стройные как мачты сосенки. Перспективу закрывал густой как стена ельник. Прошелся вправо-влево, осмотрелся. Наметил где лучше встать. Приглянулась широкая раскидистая сосна. К ней то и встану, чтоб не маячить как три тополя на открытом месте. Разгреб под ногами сухие ветки и что-то там еще, что могло предательски хрустнуть в самый не подходящий момент. Вдохнул полной грудью влажный воздух, пахнущий хвоей, ручьем, грибами и этой раскисшей в грязи травой. Как же хорошо. Ружье поудобней. Встал.

Время течет медленно. Подгонять его совсем не хочется. Как-будто вся жизнь моя -этот лес, и нет ничег другого. Вот сосна с шершавым стволом. Стоит здесь может быть уже лет тридцать. Я уеду, а она так и останется здесь стоять. Одна. И еще тридцать лет простоит. Меня не станет, а она будет здесь стоять. Ручей этот…Ему вообще, наверное, тысячу лет. Лоси через него ходят, тропу протоптали. А интересно сколько они здесь? Из поколения в поколение? А мы? Мы сколько? Охотник с копьем, бородатый в шкуре… Может прямо здесь. На этом самом месте. Зачем ему лось? Понятно: семья, дети, женщина. Любовь. Целая жизнь полная опасностей, эмоций, планов. Наверное, очень важных. Не меньше моих. Все прошло. Кто об этом сейчас вспомнит, кто узнает. А о нас будет кто-то помнить? Ну дочь понятно, внук. И все. Фотографии в старых альбомах. Молодые лица стариков. Теперь все в телефоне. Вся память. Так и уйдём вместе с этими телефонами. Небо низкое, осеннее. И время не понять. Как в игровом зале: окна зашторены, часов нет. Очнулся, пришел в себя - а жизнь уже прошла.
Ветер шумит, лес подпевает. Все пройдет, все пройдет… Охотник этот, будь он неладен, ведь гораздо счастливее нас был. Жил простою и понятной жизнью, добывал пищу, защищал семью. Нас не станет… А те, которые придут потом, после нас, тоже будут думать - ах как у них было все просто. Заморосил дождик. Все вокруг стало еще серее. Сколько я уже тут? Час? Минут сорок? Может уже полтора? Работа изо дня в день. Раньше молодым горел на ней, амбиции, высокие достижения. Дежурства сутки через сутки, жена с маленькой дочкой одна. «Мама я его не буду будить, я на него только посмотрю». Теперь она уже сама мама. Зять с утра до ночи на работе. Так и живем за годом год, меняя столетия. А интересно, этот охотник пока ждал здесь, о чем думал? Крышу подлатать в пещере? Опять все упростить пытаюсь. А проблемы ему решать приходилось наверняка не чета нашим. Дети умирали от голода и болезней, неприятель был беспощаден. О чем он думал, как переживал, каким он был? Плакал, когда было больно? Когда душа на разрыв? Блин, дался он мне. Ворочается там, наверное.
Вот опять ветер с лесом запели свою песню. И как будто вот-вот… Хоть ручку хватай, записывай. Да что ж такое-то! Не пойму… Ощущение такое, как будто это не лес виноват, что слов его песни я ни как не разберу, а это у меня вдруг какое-то затмение, как уши заложило. И не разобрать такое очевидное и понятное. Вот в ельнике что-то хрустнуло, аж сердце в висках застучало. Ну-ка, ну-ка. Нее… Ветер стих и опять никого. И лая не слышно. Где там наш охотничий пес. По сути без него мы здесь туристы с ружьями. Погуляли, водки выпили и по домам. Главный здесь он. А у него был пес? Наверняка был и не один, думаю. Лучшее место в пещере, кормилец. Если собака хорошая так, наверное, и было. А плохих вряд ли тогда держали. Так, так, так, а вот и наш кормилец обозначился. Где-то далеко и слева, где я его и не ожидаю. Тявкнул пару раз и замолк. И за это спасибо. Все какое-то разнообразие. В наше время охота это в общем-то азарт и более ничего. Как игра в карты или однорукий бандит.

Лай повторился и гораздо ближе. Пес то замолкал на какое-то время, то взрывался, захлёбываясь лаем. Он был все ближе и ближе. Потом все смолкло и через мгновение за лесом раздался выстрел. Казалось совсем близко. Стрелял карабин. Хлестко и резко. Не перепутаешь. Выстрел, потом еще два, один за одним.

Осознание того, что что-то происходит еле-еле прорывалось в мозг. Как будто камень влетел в грудь и там остался. Тело медленно падало вниз и там, внизу, встретилось с землей. Все происходящее как бы происходило со мной и вместе с тем не имело ко мне никакого отношения. Все вокруг сузилось, заволокло каким-то синеватым туманом. Голова легла на бок и кустик обглоданной черники коснулся переносицы. Нейроны в глубинах мозга тщетно пытались создать причинно-следственную связь. В голове пустота, звонкая как эхо. И туман. И сухая сосновая веточка, там дальше, за кустом черники, тоненькая, буквально воздушная. Неслышно ступая, синие прозрачные лосиные тени с большими широко раскрытыми глазами выплыли из пустоты и обступили со всех сторон. А в глазах сострадание и печаль. Вот-вот влажный нос уткнется в щеку. Реальные, как этот кустик черники, как эта сосновая веточка, как я сам. Телефон… Фотографии… Не узнает никто... Печальные глаза таяли и появлялись вновь. Они проходили от ручья по тропе. Они шли по тропе, как ходили когда-то. Они плыли, прозрачные невесомые, заглядывая мне в лицо. Вокруг ночь. Уже ночь? Почему так легко? Так легко и спокойно. И только эти глаза-большие, полные печали. Печали о том, что их время прошло, печали об этом сером, бездонном лесе, об охотнике, лежащем под сосной на боку, о том, что время не повернуть вспять и им уже никогда не бродить среди этих сосен. Грустная морда участливо задержалась, водя носом. Не тот ли это, что в прошлом году, с одним рогом, что стрелял на восьмидесяти метрах? Хороший был выстрел. Хвастался. Глаза печально моргнули и растаяли.

Вместе с пониманием произошедшего пришла боль и обреченность. Так, наверное, смертельно раненный в бою солдат, еще живой, но уже знает, что убит. Еще живой, еще дышит, еще мозг способен просчитать сто вариантов, все будет хорошо, прорвемся…, но жизни уже нет. Командир я убит. И все. Жизнь ушла.
Но жизнь не уходила. Она возвратилась вместе с белой собачьей мордой. Выскочив из ельника, коротко ткнувшись мне в лицо, пес покрутился вокруг, поднял лапу у ближайшей сосны и унесся вдоль ручья. Это короткая встреча, казалось, изменила весь ход событий, всю мою жизнь. Пришла уверенность - не умру. И чем сильнее ощущалась боль, тем эта уверенность становилась крепче.
Зашипела рация. Голос. Что-то спросил. Не разобрать. Пытаюсь повернуться- рация в кармане куртки, надо достать, прибавить громкость. Не получилось. Только грудь разбередил. Стараюсь дышать. Беречь силы. Теперь надо зацепиться. И жить. Никогда не думал, что так хочется жить. Охотник вспомнился. Как знакомый какой-то. Охотник… Жить… Накатила тошнота. Странно как-то, ни паники, ни страха. Просто улетаю и последнее: все, пи… Почему именно это слово? Почему оно, откуда… Все…

II

Сначала был потолок. Белый. Просто потолок, как вещь в себе. Никому ничего не должен, типа- я всегда тут был. Потом появилось осознание, что он - потолок, потому, что я на него смотрю. Просто смотрю. Никаких эмоций. Никаких вопросов.
Следующий сеанс связи начался с прикосновения. Чья-то рука, нежная, родная гладила мое лицо. Женщина. Родная, любимая, моя. Слезы, улыбка. В голове проносятся все события пережитого, в горле ком. Говорить не хочу ни с кем, чувствую-если начну говорить польются слезы. Не хочу. Потом, уже на кухне скажу: «Ты хотела на море. А знаешь, действительно, поехали. А? Вот прямо сейчас, накидаем вещи в машину и махнем. Если не сейчас, то может уже и никогда…». А потом сказажу: «Налей полный».

Вечером пришел полицейский, пахнущий дешевым дезодорантом и неукротимым оптимизмом, он уверенно сидел на стуле напротив, накинув белый халат на плечи. Молодой. Его оптимизм раздражал. И дезодорант тоже. Вопросы-ответы. Ни шага в сторону. Карабин, три выстрела. Нет, расстояние не знаю. Инструктаж? Ну да, конечно. Кто конкретно? Откуда мне знать. Ночью поднялась температура и опять вспомнился тот охотник, что у сосны. И морда того, однорогого, что был стрелян мной в прошлом году, его большие печальные глаза. Он жалел меня. Я убил его, а он меня жалел. Это бред. Сколько там на градуснике? Тридцать восемь и пять. Все спят. Однорогий бродит по лесу. Матушка Иллария говорила у животных нет души, душа может быть только у людей. А может и не быть. Охотник где-то там на небесах со своими. И однорогий со своими. А я где? Что там у меня внутри? Есть душа? Это определённо бред. Временами проваливаюсь в сон и опять охотник и лось этот смотрит. Потом скажут: ты во сне с кем-то говорил, прощения просил, что ли. Может и просил… И меня кажется простили и от этого почему-то еще больней. Нет души.. А как же собачья преданность, любовь к хозяину, тоска по нему, белый Бим черное ухо, Хатико? Где это все помещается если не в душе? Нет души… А у кого я прощения просил?
Выписной эпикриз- лист А4, синяя печать, сложен вчетверо. Кухня, кухонный стол, окно. За окном предрассветная синева. Солнце вот-вот взойдет. Позади бессонная ночь. Чищу ружье. Придется ли ему еще стрелять…