Выжившим педагогам смутного времени посвящается

В приснопамятных 90-х годах мы с друзьями-биофаковцами работали в одной чудесной школе.

В ней была атмосфера добра и взаимопонимания, которая давала возможность расти и развиваться как ученикам, так и учителям. Многие ученики стали нашими друзьями на всю жизнь. Я была учителем биологии.

Один из моих друзей был гениальным учёным и фантастическим, харизматичнейшим учителем. Но в трудные времена он был вынужден кормить семью, поэтому в нашей школе, на первой смене, он вёл химию, а в соседней школе, которая работала во вторую смену, биологию, химию и какие-нибудь мутные «Основы БЖД».

Надо отметить, что соседняя школа была очень непростой. Когда местная завуч принимала друга на работу, она провела инструктаж – открыла журналы, прошлась пальцем по каждой фамилии, давая характеристику ученикам. Особо выдающиеся фамилии она подчёркивала ногтем. Характеристики звучали так: «это вор», «здесь был грабёж», «родители на зоне», «а вот здесь – напирайте на тюрьму! Напирайте на тюрьму!».

Провожая моего друга к упомянутым ученикам, она пожала ему руку, поблагодарила за смелость, а когда он вошёл в класс, закрыла дверь на ключ и крикнула, что на перемене её отопрёт.

Что происходило за дверью, осталось загадкой. Но мой друг выжил и дверь за ним больше не запирали.

Всего у моего гениального друга было 38 уроков в неделю, учились тогда шесть дней из семи, что при несложных подсчетах даёт около 7 уроков каждый день. На двух сменах. Денег тогда не платили, поэтому мы все, и он в первых рядах, подрабатывали репетиторством.

Учителя поймут и заплачут.

В таком режиме он проработал несколько месяцев. Общались мы мало, он только и бегал из одного кабинета в другой и из одной школы – в другую.

Однажды после уроков мы с друзьями-учителями решили сходить в кафе, поболтать и отвлечься от работы за бокалом вина. Хотя педработники хорошо знают, что где бы ни собирались учителя, школу они приносят с собой. И после определённого количества выпитого накал школьных страстей только нарастает: «Петрова умница, но родители…», «Иванов силён в математике, а ты его гробишь своей литературой», «Если ты не поставишь Сидорову нормальную оценку, я твоему классу дам такую контрольную, что они будут плакать!». Ну хорошо, не отвлечься, а просто поменять обстановку.

Мы уже собирались выходить, как увидели нашего гениального друга, который стоял, глядя на выкрашенную синей краской стену. Обрадовались и предложили ему пойти с нами. К общему удивлению, он согласился.

До метро мы шли, смеясь и обсуждая насущные на тот день дела. Друг шёл рядом, сосредоточенный на своих мыслях, и шевелил губами, явно продолжая какой-то урок. Спустившись в метро, мы задались вопросом, а в какое кафе, собственно, поведут нас ноги?

Пока мы спорили, друг стоял рядом, опустив голову и подёргивая в руках свой портфель. Тогда мы сделали ошибку – обратились к нему с этим же вопросом.

Друг поднял на нас невидящий взор, поднял трясущуюся правую руку и зычным голосом на всё метро прокричал, старательно артикулируя каждую букву: «СНА-ЧА-ЛА И-ДЁМ НА-ПРА-ВА, НА-ПРА-ВА, ПО-ТОМ НА-ЛЕ-ВА, НА-ЛЕ-ВА!»

Свою постпедагогическую тираду он сопровождал резкими взмахами рук в соответствии с указанными направлениями. Потом сник, как будто из него разом выжали все соки, опустил голову долу и надолго замолчал.

Учителя поймут и зарыдают.

Больше мы его не беспокоили. В кафе он сидел, прижав к груди свой портфель, полный тетрадей на проверку, и молча смотрел на живых людей вокруг, которых не надо ничему учить, дёргающимися глазами. Взять в трясущуюся руку бокал он смог, но не с первого раза.

В тот момент я поняла, как важно любить и лелеять самоё себя, уделять себе внимание, отдыхать себя, радовать мелкими и крупными радостями. И как необходимо выстраивать личные границы между «Я» рабочим и «Я» нерабочим. А полное погружение использовать только в дайвинге.

Мой друг вскоре ушёл и из нашей школы, и из соседской. И заветные 38 часов были у меня весь следующий год.

Но мне нечего рассказать об этом времени. Я его не помню.