Эвакопункт

Эвакопункт

Назар Шохин

                «Неподалёку от вокзала, –
                скажу я вам как знаток вопроса, –
                возможно всё».
                Альфонс Алле

Поезд продолжал медленно двигаться к следующей станции, когда проводник вдруг объявил о конце пути и полной разгрузке вагонов. Для пассажиров теплушки это стало неожиданно: после скученных Ташкента и Самарканда грезилась не остановка среди скупого степного пейзажа, а хотя бы небольшой город в оазисе с высокими деревьями и плотными застройками. Но делать было нечего, и на появившийся перрон юные с виду пассажиры стали медленно выгружать тяжелые чемоданы, свернутые матрасы, широкие тазы; позже стали спускаться и уставшие от длинного пути женщины и старики.

Людской поток устремился влево от входа в старый, царской постройки, каменный вокзал – к высокому дереву с прикрепленной к нему яркой дощечкой-указателем «Эвакопункт – 200 м».

Пункт эвакуации, как выяснилось, располагался в Доме культуры железнодорожников – высоком, роскошном, окруженном ажурными решетками здании. Во дворе был довольно внушительный сад, на всех скамейках которого в тени раскидистых деревьев сидели (возможно еще со вчерашнего дня) европейского вида приезжие. Здесь же лежал их нехитрый скарб – узлы, корзинки, сумки.

Над главными дверями эвакопункта висел портрет Сталина; сам вход был открыт наполовину, причем загорожен письменным столом с домашней скатертью, за которым сидело двое регистраторов пожилого возраста – узбек в тюбетейке и славянин в шляпе. Очередь к дверной створке после прибывшего поезда стала намного длиннее, и все это, похоже, не обещало недавним пассажирам скорого оформления.

Немного позже, с девяти утра, открылись привокзальный буфет, железнодорожная столовая, продовольственный и хозяйственный магазины, магазины культтоваров и военторг, после штурма которых очередь в эвакопункт заметно поредела. Все ринулись за кипятком.

Гринеры были в списке аж тридцатыми, и это сулило ожидание не менее, чем до трех дня. Мать заняла себя разговорами с бывшими соседками по вагону, а сын Валентин прошелся сначала по окрестностям дома культуры, а затем – через железнодорожный мост – по большой привокзальной военной крепости русской постройки.

Дом культуры, как рассказали его сторож и уборщица, располагался в бывшем дворце эмира. Дворец этот соорудили лет тридцать назад по случаю возможного прибытия сюда русского царя и его короткой остановки на долгом пути из Самарканда в Красноводск. Российский император по каким-то причинам не приехал, а здание в мавританском стиле прямо за вокзалом – с башнями, куполами, шпилями и балконами – осталось. По ночам по комнатам дворца, как добавила к рассказу сторожа уборщица, гуляло привидение первого хозяина, и даже «поправляло стрелки оставленных им для потомков высоких напольных часов».

Еще более загадочной Валентину представилась бывшая русская крепость. Военных на улицах, как это ни странно, не оказалось – о них напоминали лишь выстроенные в свое время в прямые ряды офицерские дома, казарма, оружейный склад, почта, телеграф, госпиталь, училище с датами постройки и замазанными двуглавыми орлами. И еще чувствовалась дисциплина в движениях редких прохожих.

Кое-какая жизнь теплилась вокруг рынка, в окрестностях бывшей мечети, церкви и синагоги, а также в небольшом саду с фруктовыми деревьями и летней сценой. Про свое привидение рассказали и здесь: как оказалось, покойный архитектор немец-педант, строивший эту крепость, наведывался ночью в дома тех, «кто перестраивал свои жилища вопреки генеральному плану и рубил на топливо деревья».

«Интересно, – подумал Валентин, – а эти два привидения встречаются? И, если встречаются, на каком языке говорят – на узбекском или немецком?» Других вопросов тоже было много, и Гринер-младший решил наведаться сюда еще раз после обустройства.

Сам переезд вроде бы уже начался: киевляне ближе к полднику получили направление на жилье в областной центр; многие другие – в ближайшие райцентры. Гринер-мать, узнавшая о театре и музее в этом южном азиатском городе, была рада выбору регистраторов неимоверно: значит, можно будет перетерпеть до казавшегося тогда таким близким конца войны.

Прибывшая ближе к вечеру полуторка за полчаса довезла Гринеров и их спутников до временного ночлега. Это было такое же, как и в привокзальной крепости, кирпичное здание царской постройки рядом с каким-то памятником с клумбой с цветами-сентябринками, – как потом оказалось, Обелиском Свободы. Памятник так себе, средней руки, правда, для революционного – слишком наивный и добрый.

– Сына, – успокоилась, наконец, мать Валентина, – вот мы с тобой и попали в родной город Ходжи Насреддина. Восток, пустыня, золото, паранджа… Научимся с тобой здесь шутить, острословить и будем приключения на свою голову искать. Здесь не холодно: нечего бояться морозов, сугробов, отсутствия отопления.

В пристройке предстояло разместить багаж, переночевать, подождать распределения по общим коммунальным дворам и выяснить место прописки.

* Фрагмент неопубликованной историко-приключенческой повести “Заповедь искушенного города” о судьбах эвакуированных в Узбекистан семей из центральных районов Украины, Белоруссии, России во время войны 1941-1945 гг. В отрывке повествуется о приезде в Новую Бухару (Каган) и последующем расселении в Старой Бухаре евреев, бежавших из Киева от фашистов.