Серенада для Веры

   Вера сидела, спрятавшись за куст сирени, на деревянной чурке, откаченной ею от поленницы. Костя, муж, сегодня с удовольствием раскалывал эти чурки для камина на втором этаже. Камина еще не было. Бригада строителей из Молдавии перестраивала все, что можно перестроить. Дом ходил ходуном. Приделывали на втором этаже балкон, перестилали пол ровными белыми досками, прежде положив утеплитель. Как здорово будет ходить босыми ногами по теплому, пахнущему смолой, гладкому дереву. Набросать тряпичных деревенских половичков. Везде чисто, светло. Меняли окна, двери. Чудесное полукруглое крыльцо было почти готово. Здесь они будут пить чай из старинного кузнецовского самовара, пузатого и начищенного до блеска, который топили сосновыми шишками. Вода из колодца за поворотом через две улицы, по абсолютному убеждению Веры, была самая вкусная в мире. Говорят, что и водка на мытищинской воде самого высокого качества. Наверху самовара водружали керамический чайник с травами, собранными в ближнем лесу, который сейчас темной стеной чернел на заднем плане.
   Вечера стали короче. Август. Вера зябко поежилась, плотнее запахнула кофту. Тихо зевнула, прикрыв рот замерзшей рукой. С тоской посмотрела на небо, усыпанное яркими, будто промытыми кем-то звездами. Ни одна не падала. И комаров уже нет. Давно простучала колесами по стыкам рельсов последняя электричка. В их старом дачном домике, покосившемся одним боком к маленькому озерцу, будто избушка на курьих ножках, рабочие, которым он служил бытовкой, уже погасили свет.
Вера вглядывалась в очертания двух старых рябин у калитки. Дочка, Дорина, все не возвращалась. Глаза, привыкшие к темноте, знающие каждый кустик на участке и за забором, тревожно искали два силуэта. Вера вслушивалась, не скрипнет ли дверца. Должно быть уже часа два. Где же они?
В это лето дочка в первый раз влюбилась. В парнишку из этой самой строительной бригады.

***
   Когда они впервые приехали знакомиться с рабочими, по рекомендации друга и коллеги мужа по работе – Семена, был май. Вся дача утопала в сирени и чубушнике. Чувствовалось, что ребята бывалые. Уже не первый год работали в России «по дачному делу». Вера с Костей наперебой объясняли, что им хотелось бы переделать. Бригадир Василь, с насмешливым взглядом черных, близко посаженных глаз, загорелый до черноты, будто весь прокопченный, с ходу начал накручивать цену. Сразу увидел, кто перед ним. Остальные смущались. Согласно трясли головами, подтверждая непомерные требования ВасилЯ. Обещали все сделать как надо. Сеня уверял, что цены божеские. Костя с Верой переглянулись. Да… Торговаться не стали, не умели. Договаривались о материалах. Проживание, кормежка за счет хозяев.
Один парень был помоложе других и красив той дерзкой южной красотой, которую называют «латинловер». Просто глаз не оторвать! Черные блестящие кудри, на которые он сдвинул пилотные очки со лба, карие глаза с густыми ресницами и бровями, смуглый. В ухе, проколотом в нескольких местах, блестело несколько крошечных гвоздиков-сережек. Он стоял, чуть отставив ногу, втиснув пальцы правой руки в карман узких джинсов, другой придерживал тощий рюкзак, висевший на одной лямке на его атлетическом плече. Под застиранной футболкой с вылинявшими английскими буквами «Rock Forever!» просматривались кубики накачанного торса. Вера засмотрелась на него. Хорош! Прямо дух захватывает!
   Несмотря на столь сногсшибательную внешность, парень почему-то все время смущался, слушал указания старшего – ВасилЯ. С «хозяйкой», как они называли Веру, поначалу мало говорил. Костя нервничал, плохо разбирался во всех премудростях. Вера и того меньше. Они были, что называется, интеллигенты. Оба преподавали в университете. Вера – психолог по образованию, а Константин – филолог, доцент. Вымучивал докторскую. Вот именно вымучивал. Все уже устали ждать. То, что обещал прижимистый Семен, и то, сколько по факту заламывали бывшие соотечественники, в разы отличалось, но терпели. Очень хотелось поскорее превратить наспех построенный дом, как говорится, в настоящую фазенду. Принимать гостей, работать, писать статьи для научных и литературных журналов на природе. Дача находилась совсем недалеко от Москвы. Они почти переехали туда. Мотались на лекции на машине по Ярославке, томились в многочасовых пробках.
   Пришлось взять кредит в банке, чтобы еженедельно расплачиваться с рабочими.
Молдаване оказались ребятами порядочными. Резину не тянули. Как только договорились о цене, через пару дней приступили к стройке. Не филонили. Работали споро. Там и тут слышался стук молотков, звук электропилы. Везде валялись свежие стружки, отпиленные концы досок. Красили дом морилкой. Меняли окна, ставили фигурные решетки. Потом будут бурить скважину. У них наконец будет вода для полива грядок, для постирушек, да для всего! Надоело из озерца таскать через весь участок. Нагревать огромным тэном, опустив его в ведро. Все на соплях. А тут ребята на все руки. В этом Сеня оказался прав.

***
   Вера взяла ведра, чтобы идти к колодцу. Йон, так звали красавчика, посмотрел на нее и перестал красить. Вытер руки о тряпку. Взглянул вопросительно на бригадира.
– Иди, помоги хозяйке, – разрешил Василь.
– Да нет. Я сама, – Вера попыталась замахать руками, загромыхав пустыми ведрами.
– Ничего. Он поможет. – Василь важно показал рукой, мол, иди, иди!
– Я только не помню точно, где колодец? – Юноша обезоруживающе улыбнулся белоснежными зубами.
– Я покажу. Спасибо! – Вера тоже улыбнулась. – Заодно и прогуляюсь.
Парень с готовностью взял у нее ведра.
Они медленно шли по дачной улице.
– А вы из какого города? – спросила Вера, чтобы завязать разговор.
– Из Кишинева.
– А там что, нет совсем работы?
– Платят мало, – с неохотой ответил парень. – А мне нужны деньги.
– А зачем? – Вера осеклась. – Ой! Глупый вопрос, простите!
– Почему? Нормальный вопрос. – Он вздохнул. Откинул волосы со лба. Рабочую кепку он бросил на даче, и теперь волосы при свете солнца свободно ворошил ветерок. Они блестели как вороново крыло, кудрявые, как у цыгана. – У меня сестра болеет. Я подрядился работать, чтобы собрать ей на операцию.
– А что с ней?
Парень помрачнел. Замялся.
– Рак груди.
– Ой! Господи! – От неожиданности Вера прижала ладони к лицу, покачивая сочувственно головой из стороны в сторону. – Как ее зовут?
– Виорика. – Он помолчал. – А сейчас все платно. – Он тяжело вздохнул.
   Ей стало до слез жаль его. Не могла отделить в себе материнское от женского, захотелось на секунду прижать его голову к груди и шептать: «Ш-ш-шш. Все будет хорошо». И гладить по голове, вдыхая запах его волос. Еле удержала себя от почти бессознательного этого порыва. Психолог в ней всплеснул сокрушенно руками: «Вера! Как можно?! Включайте голову. Держите себя в руках!» А что такого? И утешить нельзя? Совсем молодой мальчик, а уже такая взрослая беда. Смерть ходит рядом с сестрой. А она тут стоит, в солнечном дне, кругом красота, жизнь…
– Ну да… Сейчас и у нас все платно, – печально подтвердила Вера и замолкла, не зная, стоит ли расспрашивать дальше, будоражить парня.
– Сестре тридцать вот будет, – продолжил он рассказывать. – У нее двое детей. Мальчики. Такие смешные! – улыбнулся он, видимо, что-то вспомнив из проделок племянников. Вдруг остановился на полуслове, глядя как будто сквозь нее.
– Что? – Вера еще не совсем пришла в себя от услышанного. – Что вы на меня так смотрите?
Йон что-то снял с ее волос.
– У вас букашка в волосах.
– Да? Спасибо.
По его ладони медленно ползла божья коровка.
– Надо загадать желание! – Вера попыталась взять коровку, дотронувшись до его пальцев. Они дрогнули. Коровка сообразила, что к чему, и быстренько попыталась взлететь.
Йон положил жучка ей на ладонь. Сжал ее руку:
– Ну?! Что же вы? Загадывайте! Сейчас улетит!
– Нет, вы! Это же вы увидели.
– Ладно. – Он подумал секунду. – Я хочу поцеловать вашу руку.
– Ну что это за желание? – Вера смутилась.
 Божья коровка взлетела. Йон наклонился и коснулся губами ее ладони. Вера не успела отдернуть. Почувствовала, как что-то в ней дрогнуло.
– Вот и желание сбылось.
– Зачем, Йон?
Он рукой пригладил ей волосы, заглянув в глаза своим колдовским взглядом, будто вбирающим в черноту зрачка.
– Я вам прическу испортил, Вера. У вас красивые волосы. Как у принцессы из сказки. И сама вы…
– Йон! – Она не дала ему договорить и быстро пошла дальше. На улице никого не было. Середина рабочей недели. Позади он разочарованно загремел ведрами.
– Я сделал что-то не то?
   Вера не отвечала. Повернули на грунтовку. Гудели шмели, летали пестрые бабочки, шумели сосны в дачном детском саду за давно не крашенным голубым забором с ромбиками. Пахло дурманяще нагретой травой и цветами, медом. Они молча плелись по давно не ремонтированной дачной дороге с ухабами, будто после землетрясения. Вера задумалась и вдруг чуть не упала, споткнувшись о трещину в асфальте. Балетка отлетела назад.
   Вера беспомощно оглянулась, стоя, как цапля, на одной ноге. Йон, шедший за ней, быстро отставил ведра в сторону и подобрал туфлю.
– А вот и туфелька принцессы! Примерим? – он встал на одно колено, ожидая. Вера смущенно протянула ногу.
Помедлив, Йон надел балетку ей на узкую ступню. Он говорил чуть насмешливо, и было непонятно, серьезно или нет, но в его словах проступала какая-то скрытая чувственность.
– Как раз впору! – засмеялся он.
Фу ты! Совсем с ума сошла! Но надо признать – ей нравилась эта игра. Надо же! Так примитивно, а работает! Психолог в ней сокрушенно покачал головой: «Осторожно, Вера! Если так дальше пойдет, я снимаю с себя всякую ответственность, и…»
– Во-он за тем поворотом колодец, – показала она рукой, чтобы сменить тему. – А вы раньше не знали?
– Знал, – тихо ответил он и взглянул на нее так, что у нее подкосились ноги.
Йон крутил ручку колодезной цепи, играя отшлифованными мускулами. Вера поставила ведра на скамеечку. Вытащив немного деформированное, а может, специально чуть сплющенное местными ведро, так что с одной стороны образовался острый носик, как у кувшина, он стал наливать голубую, играющую брызгами на солнце воду.
Потом еще раз. Наклонил к себе ведро и начал пить прямо из него.
– Хотите? Вода у вас как хрусталь. А вкусная! – Губы его блестели. – Я подержу.
Йон приставил ведро к ее губам, и Вера, сама не понимая почему, осторожно стала пить родниковую голубую воду. Все равно пролила на кофточку. Он легким движением стряхнул ей капли с груди, и она почувствовала это прикосновение как молнию.
   Обратно шли какое-то время молча. Он нес ведра. Вера семенила сзади. Она невольно залюбовалась его осанкой. Сильными руками, всей его стройной рельефной фигурой в рабочем комбинезоне. Он вдруг поставил ведра и резко оглянулся. Увидел ее глаза.
– Вера…
– Что?
– У нас таких женщин нет. Как вы… Я таких никогда не видел. – Он помолчал, как будто припоминая.
– Ну вот теперь увидели, – она немного успокоилась. Безобидный флирт. А может, и правда есть в ней что-то такое, чего в других нет? Психолог в ней печально усмехнулся. Что? Дурочка я? Ну и пусть!
– Я видел один американский фильм, – сказал он, берясь опять за ведра. – Там играла артистка. Очень похожа на вас. Белая кожа, волосы…
– Да? Как ее имя? – удивилась Вера, заинтригованная.
– Стрип, кажется… Да. Мерил Стрип, – уверенно повторил он, берясь за ведра.
   «Однако! – теперь уже изумилась Вера. – Ну конечно, он смотрит американские фильмы. Современный парень. Кишинев – это же столица. И очень неплохое сравнение. У мальчика хороший вкус! А он, кажется, отнюдь не примитив… Видимо, скрывает свой интеллект. Так легче. И со своими тоже».
   Вера вспомнила не испорченное высокими раздумьями о судьбах человечества лицо и нос картошкой работящего бригадира Василя. Они уже подходили по примятой от шин траве к калитке.

***
   Дорина теперь почти все время одна жила в Москве. Экзамены в университете подходили к концу. Сдавала хорошо. Все пятерки. Не сказать, чтобы Вере эта ситуация нравилась, оставлять дочь одну не хотелось, но приходилось рисковать. Заезжая набегами домой, она вздыхала, видя гору грязной посуды в раковине просторной кухни и чуя от занавесок запах курева, запшиканный наскоро духами после домашних party. Ничего не поделаешь. Молодость. Сами такие были. Психолог в ней все время тормозил мать.
   Первый раз Дора приехала неожиданно для всех на вечерней электричке. Ребята уже заканчивали работу. Вера подвязывала разросшуюся малину у калитки и сквозь забор видела всю сцену. Доринка подошла к «Иглесиасу», как называла юношу Вера про себя. Дочь остановилась около кучи песка на улице у дачи и пару минут с любопытством наблюдала за ним, мол, что это еще тут за кадр нарисовался? Он стоял в рабочих штанах с помочами, в кепке козырьком назад, и нехотя насыпал в тачку песок.
– Здравствуйте! – вежливо поздоровалась Дора.
Парень оглянулся, сорвал кепку и что-то пробормотал. Поздоровался, видно.
– А что это вы здесь делаете?
Вопрос был глупый, и ответ тоже.
– Да вот, песок в тачку насыпаю, – улыбнулся работник, вытирая локтем пот со лба.
– А… – Дора дерзко-снисходительно, по-московски, окинула парня взглядом с ног до головы. – А я Дорина, дочь владельцев дачи. А вас как звать-величать?
– Что? – парень смутился под смелым взглядом московской девицы. – Йон.
– Как? Еще раз! – Дора приложила ладошку к уху.
– Йон, – как бы настаивая, юноша повысил немного голос, крича ей в ладошку.
– А по-русски?
Парень неопределенно пожал плечами:
– Так же и по-русски.
– Ну, не буду вас отрывать от столь увлекательного занятия, Йон! – съязвила Дора, смущая его прямым взглядом серых глаз, хлопая чуть покрашенными небрежно ресницами, и пропорхнула в калитку.
   Вера увидела дочь и поймала взгляд парня, который он послал ей вслед. Да. Дочка была и правда хороша. Русоволосая, в платьице с красными маками, в красных сабо и с такого же цвета малюсеньким рюкзачком, мотающимся где-то на спине. Эта свежесть и красота юности, когда косметика еще не нужна, когда все на месте и совсем не думаешь, какое освещение, и что надо бы не есть на ночь. Вера обняла дочуру за плечи. Та чмокнула ее мимо щеки поцелуем ребенка, которого любят.
– Привет, мамульчик! Я страшно голодная.
Почему-то она обернулась и еще раз взглянула на парня. Он застыл у калитки вместе с тачкой, как вкопанный.
«Так…» – подумала Вера про себя, но несерьезно. Добродушно. Поймала себя на барственности. Что за надменность, снисходительный тон? Он что? Не человек? Хотя… Что может быть у ее столичной «продвинутой» дочуры с этим продувным красавцем? Он ведь и к ней клеился.
Но она ошиблась. Вот тебе и психолог. Высокомерие империи.
   Вопреки своему обыкновению глазеть в мобильник и валяться с женскими журналами на диване, Доринка с удовольствием начала помогать бабуле Марии Андреевне, а коротко – бабе Мане, накрывать на стол. Потом села и стала играть в переглядки с Йоном, так что он почти ничего и не поел. А домашние котлеты с пюре и обжаренной цветной капустой были хороши. Запах на весь поселок. Аж собаки бродячие гавкали за забором. Потом Дорка начала мотаться по участку. Вроде как соскучилась, давно не была. С притворным вниманием разглядывала все переделки. У бытовки на крылечке старой дачи курили мужики, глазели на Дору и ухмылялись, балакая после сытного ужина, который им сварганила на плитке баба Маня. Йон стоял, прислонившись к столбику крыльца, и с кем-то говорил по мобильнику. Потом и вовсе вышел к озерцу, через заднюю калитку. Язык был незнакомый. На итальянский немного похож. Дора незаметно нырнула ему вслед.
– Смотри, Вера! Доринка-то наша вьюном вокруг него вьется, – изрекла недовольная этим непредвиденным поворотом мать, беспокойно поглядывая в сторону озера. Она принялась с досадой споласкивать посуду после ужина в огромном тазу. Вера с полотенцем стояла на подхвате, вытирала. Слава Богу, что скоро поставят кухню с посудомойкой.
– Ма! Это все твои выдумки.
   Вера улыбнулась. Ну что такого. Красивый мальчик. Лето. Дача. У нее самой тоже были дачные любови. Вон, ее «Ромео» через два дома от них, напротив живет. Ничего. Выжили. Теперь дружат семьями.
И это пройдет… Девочка с головой. И, к сожалению, с завышенной самооценкой. В Вере опять проснулся психолог. Хотя парень был… хорош. Вера вспомнила поход к колодцу и усмехнулась. Должно быть, он флиртует бессознательно. Так его природа создала. Психолог в ней развел согласно руками. Мол, что вы хотите – южный мужчина. Требовательный взгляд влажных черных оливковых глаз, идеальный разлет бровей... Ему то ли хотелось подчиняться, то ли противостоять, то ли бежать черт-те куда, на край света, то ли от него, то ли за ним, а когда он бросит, так же неторопливо уйдет, не оглянувшись, чуть вразвалочку, то останется только утопиться или из окна выпрыгнуть. Вера встречала такой тип мужчин и пострадавших от него женщин, когда вела прием в психологическом центре. Самое интересное, что в конце концов такие достаются совершенно невзрачной женщине с лошадиной челюстью, так что рот не закрывается, и мужскими желваками, с косой черной челкой, вроде певицы из 90-х Анки-пулеметчицы, – расчетливой, холодной, которая постоянно ему изменяет и в конце концов бросит, потому что, по ее выражению, она ошиблась и ничего путного из него не вышло, денег он заработать не может, в постели – ноль, а остальное ее не волнует. И она уйдет от него, не оглянувшись. Справедливость все-таки есть на свете. Тип Рики Мартина или Иглесиаса-младшего. Оставаться равнодушной к этой красоте, к этой молодой львиной грации хищника было невозможно. Прямой нос с чуть эротической, так и не пробившейся курносинкой. Губы мужские, хорошо очерченные, нижняя чуть полнее. Смуглый, часто небритый – да и зачем? В рабочих штанах на голое тело; под загорелой, блестящей на солнце кожей при каждом его движении играли молодые, сильные мускулы. Он часто перемахивал через забор, будто зависая в небе. Зачем? Калитка же рядом. Одним словом – мечта домохозяйки! Но Вера домохозяйкой не была, и поэтому всегда думала, что ей, как современной эмансипированной женщине, нравился другой тип: поутонченнее, пообразованнее, светлый тип задумчивого интеллектуала, ни с чем не сравнимый тип, а-ля Роберт Редфорд в лучшие свои дни. Ее Костя был чем-то похож на него. Но оказалось, что Редфорд – только теория, и она себя совсем не знает. Потому что, когда Йон проходил мимо, у нее коленки подгибались и перехватывало дыхание. У нее было такое чувство, что, если он предложит ей снова прогуляться к колодцу, будет невозможно ему отказать. Но он не предлагал, да и с какой стати? Сам, оказывается, знал дорогу. Зачем он с ней в тот раз флиртовал? Чтобы сделать приятное хозяйке? Казалось, что ему неинтересна его красота. Он все время был напряжен. Не особо разговорчив. Но она часто за это лето ловила на себе его мимолетные взгляды исподтишка.
   Прошел час. Позвали к чаю.
– Костя! Сходи за Дорой. Кажется, она пошла к озеру. – Мария Андреевна волновалась.
– Не надо, – вскочила Вера. – Я сама позову.
   Муж ничего не имел против и уткнулся в телефон, от которого его оторвали. Теща недовольно сдвинула очки на лоб и строго поглядела на зятя. Положила в розетку абрикосового варенья.
– Костя, будь добр, прервись хотя бы на вечерний чай. Люди разговаривают друг с другом, если ты еще не забыл. Подай, пожалуйста, печенье.
Костя протянул теще вазочку с печеньем, почти не отрываясь от мобильника.
– И как у тебя ловко получается, – иронизировала Мария Андреевна. Костя с сожалением отложил мобильник и, вздохнув, вымученным взглядом посмотрел на тещу.
– Скажи мне, друг мой, – начала она, делая вид, что не замечает его кислого выражения лица, будто он объелся незрелого крыжовника, – ты читал последний роман Пелевина?
– Нет. Не читал. – Он безразлично подпер щеку рукой, другой мешая ложечкой чай.
– Как? – всплеснула руками Мария Андреевна. – Ты же филолог!
– Ну и что? – парировал зять. – Он же тоже моих книг не читал.
– Как ты можешь сравнивать?
– Очень даже могу. – Ему нравилось поддразнивать тещу.
– А потом удивляются, откуда в ребенке эгоцентризм? – картинно всплеснула руками баба Маня и стала пить чай из чашки, оттопырив мизинец.
– Я разве удивлялся?
...Ясно откуда!
   Мужики молча слушали перепалку, пили чай важно, Василь тихонько прихлебывал, ломал в руке сушки, закидывая их одну за другой в рот.
– А вот скажите, Василь, у вас в Молдавии грибные леса есть? – пытаясь поддержать культурный разговор и игнорируя вызывающее поведение зятя, задала вопрос бригадиру Мария Андреевна.
Зять хмыкнул, но Василь серьезно ответил:
– Грибы есть, но надо в горы ехать.
– Что вы говорите? Ах, как интересно! – кивала удовлетворенная ответом баба Маня.

***
   Вера стояла за кустами, не решаясь выйти к озеру. Она видела, как Дора и Йон сидели на мостках, болтая ногами в воде, и смотрели на молодой месяц, поднявшийся из-за леса. О чем они говорят? Дорка засмеялась чему-то. Легко, звонко. Как смеются влюбленные. Опять психолог. Черт возьми! Вере все это очень не нравилось. Она не узнавала свою девочку. Прошло всего минут пять, но для Веры они показались вечностью. Она услышала, как Йон сказал Доре:
– Пойдем. А то твои будут волноваться.
   Дорина неохотно повиновалась. Он подал ее девочке руку и дернул к себе. Вера замерла, потому что дальше… Дальше он поцеловал ее. «Нет! – крикнула в ней родительница. – Так не бывает!» Психолог не согласился. Гормоны, половое созревание и все такое прочее. Мы должны дать им все попробовать. Вера покашляла и решительно, нарочито сердито шаркая при ходьбе сандалиями, из-под которых летела мелкая щебенка, быстро вышла на мостки. От неожиданности Дорка отскочила от парня. Вера сделала вид, что ничего не заметила.
– Дора, Йон! Чай бабушка зовет пить, – еле выдавила она из себя.
– Мы не хотим, – за него и за себя ответила Дора, но он взял ее решительно за руку и сказал:
– Пойдем! – и они мимо Веры прошествовали к калитке.
   Вера не могла прийти в себя. Ну, она льстит себя мыслью, что достаточно широко смотрит на вещи, но это?! Это просто… То, чему она оказалась невольной свидетельницей, было так потрясающе естественно и так первобытно эротично! Как сама природа. Она задумчиво пошла, скрипя сандалиями, стараясь не расплескать увиденное, не унизить мыслями в себе.
   Они сидели рядышком за столом, бабушка подливала обоим чай. Дорка накладывала варенье своему новому знакомому в вазочку, и дело было ясное, что дело – труба. Во всяком случае, от ее дочери можно было поджигать фейерверки, так горели и искрились счастьем ее глаза. Вера решила, что надо переработать увиденное. Но переработать было не с кем. Костя снова уткнулся в телефон, а бабушка наблюдала, как Йон дегустирует ее варенье. Мария Андреевна выжидательно смотрела, как он отправляет ложку в рот, и все спрашивала:
– Вкусно?
Йон кивал головой, показывая большой палец. Мол, во – варенье! Вкусно. Бабушка пыталась начать светскую беседу:
– Скажите, Йон, а в Молдавии тоже варят варенье?
   Костя усмехнулся. Вера укоризненно посмотрела на него. Надо бы с мамой побольше разговаривать. У нее явно дефицит общения. Так что Верин традиционный вопрос «Вы хотите об этом поговорить?», который она обычно задавала запутавшимся, зацикленным на своих «шекспировских трагедиях» несчастным клиентам, а сейчас, увы, обращала к себе самой, – повис в воздухе. Хочу, но не с кем.
   Вера ушла незаметно в дом, зажгла свет, уселась в старенькое любимое кресло, привезенное на дачу при смене мебели в городской квартире, и стала читать свежую статью по психологии в последнем номере «Вестника Московского университета». Немного позже полезла под кресельную подушку, на которой сидела. Завтра надо расплатиться с рабочими. Там она всегда прятала деньги для оплаты. Портмоне было на месте. Вера углубилась в чтение. «Соотношение организации концепта Стресс и совладающего поведения у студентов разных этнокультурных групп». Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Этнокультурные группы! Хоть у нее за столом сидят и не студенты, но с ними тоже без стресса трудно было общаться. Разница менталитетов, языка, непонимание в мелочах. Клали кирпичи под фундамент крыльца, «керамида», да «керамида». Думала, что хотят строить в форме пирамиды. Какая пирамида? Мы хотим полукруглое, не надо «пирамида», а они смеются. «Керамида» – кирпич. «Не волновайся, хозяйка. Мы строим, как скажешь». Вот тебе и стресс. И смех и грех. Совладающее поведение налицо. Слышала, как мама гремела чайной посудой, убирая со стола. Там Дора. Поможет. Лень вставать. Плыли строчки, торшер отбрасывал тень. Хотелось спать. Пересела на диван. Надо бы постель постелить. Вроде только на минутку закрыла глаза. Провалилась. Вдруг почувствовала, как Дора котенком ткнулась ей в шею мордочкой. Ластилась.
– Мамуль? Ты спишь?
Вера обняла ее.
– Бабуле помогла?
– Ага. – Доринка терлась об ее щеку. Она всегда так делала, когда чем-то хотела поделиться. Вера проснулась.
– Мамусик! Правда, он чудный?
– Кто?
– Йон. – Дочка заглянула Вере в глаза.
 – Приятный парень, – неопределенно пожала плечами Вера. – Но…
 – Мам! Опять твое «но». Ну что – «но»?
– Все-таки не стоило с ним сидеть на пруду так долго.
Вера строго взглянула.
– Подглядывала?
– Пришла звать вас к чаю, а тут… – Вера не договорила.
Дочь перестала тереться.
– Ну мам! Я уже взрослая!
– Да? – удивилась Вера. – Ну тогда помоги постелить постель!
Дора не ожидала такого поворота событий.
– Мам! А он тебе нравится?
– Симпатичный, – Вера дипломатично выбирала слова. Расстелила простынь на диван. Дорина стояла с подушками, мечтательно прижав их к себе.
– Мне сначала он показался каким-то озабоченным, грустным немного. Я спросила у него – почему?
– А он что?
– У него сестренка в Молдавии болеет.
– Да. Я слышала об этом. – Вера с усилием разложила диван. – Доча, давай подушки! – скомандовала она, несколько более громко и нервно, чем обычно, только чтобы не говорить о Йоне. – И одеяла, там все в ящике. Пожалуйста! Я с ног валюсь!
Заглянул Костя.
– Ты, как всегда, к шапочному разбору, – заметила недовольно, вскользь посмотрев на супруга, Вера. – Давай укладываться.
– А я разве против? Ты всегда можешь рассчитывать на меня, дорогая! – он с готовностью расстелил одеяла.
– А Дорина ляжет с бабушкой. На втором этаже. – Дора согласно кивнула.
– Но он все-таки милый, да? – чмокнула она мать. – Чао, папа!
– Чао-какао! – откликнулся отец.
– Первый раз сплю в этом доме. – Дора все еще пребывала в грезах.
– Жених приснится! – неожиданно брякнул Костя.
– Ты серьезно? Тогда завтра расскажу. Спокойной ночи, предки! – И она убежала. Слышно было, как дочь взлетает на второй этаж. Лестница под ней почти не скрипела. Так скачет юность. Через две ступеньки.
– Что это она сегодня с нашим Марчелло крутилась? – Костя ткнулся в нее колючей щекой.
– С каким Марчелло? – Вера слегка погладила его по щеке. – Ты колючий.
– Понятно. – Костя обиделся. – Завтра побреюсь! И фрак надену!
 – Ну не обижайся! Очень устала.
 – Тогда спи, дорогая! – и через две минуты сам засопел.
Вера безразлично уткнулась в подушку. Тоже мне – герой-любовник!

***
   Вера прислушалась. Шуршание щебенки от шагов, тихие голоса, смешки. Ближе. Ближе. Пытались говорить полушепотом, но потом, забывшись, захихикали громче. Вера притаилась за кустом. Скрипнула калитка. Вот замолчали. Тишина. Вера отогнула ветку сирени у забора, чтобы лучше видеть. Обнимаются. Минута. Две. О Господи! Сколько можно? Она присматривалась и вдруг показалось, что Йон смотрит на нее. В темноте мерцали его глаза.
Опять молчанье.
– Ванечка! Любимый! – Вера слышала как шуршали его руки по ее свитеру.
– Дорина… А почему у тебя имя наше?
– Какое – ваше? – удивленный голосок потонул опять в тишине.
– Молдавское. У меня одноклассница была с таким же именем. Почему тебя так назвали?
– Не знаю. Дар. Подарок. Я не задумывалась.
– Подарок? С неба! – Чувственный тембр его голоса чуть с акцентом…
– Еу те юбеск!*
– Си еу те юбеск!* – пролепетала ее дочурка.
   «Силы небесные! – Вера прижала руку к губам. – Одно хорошо. Молдавский выучит». И психолог, и мать в ней согласились с таким положением вещей. Но женщина… Ей показалась или в ней шевельнулось что-то похожее на ревность?
– Твоя мама, наверно, волнуется. Пора идти.
– Я не хочу! Ну вреау. – Дора обняла его.
– Пойдем, пойдем! – с властностью в голосе он потянул ее за руку. – завтра увидимся. – Ноа'пте бу'нэ!* – он подтолкнул ее в сторону дома, шлепнув пару раз по девичьему задку.
– И тебе, любимый! – Дора впорхнула на крыльцо. Через минуту заскрипела дверь старой дачи, с трудом поддаваясь из-за перекоса. Дом играл. Давно не домкратили. Все равно, наверное, придется сносить. Послышался сонный голос Тодора, одного из рабочих, спящего на террасе.
Шепот Йона. Он осторожно прикрыл за собой дверь, стараясь не шуметь.
Вера осторожно встала с чурки. Размяла затекшие ноги. По влажной траве пошла к дому. Поднявшись тихонько на крыльцо, взялась уже за скобу двери. Вдруг, сама не зная почему, оглянулась. В окне старой дачи увидела силуэт Йона. Он смотрел на нее, приподняв занавеску. Вера разозлилась. И чего смотришь? С дочкой же гуляешь? Юркнула в дверь. Все равно неудобно. Ее уличили. Шпионит за дочерью. Психолог в ней неодобрительно покачал головой. Закрыв глаза, она видела, как Йон обнимает дочь, а смотрит на нее – Веру – своими цыганскими глазами. Нет! Проваливаясь в сон, чувствовала его прохладные губы на своей щеке. Он обнимает ее… Сильнее… Еще сильнее…

***
   Работы подходили к концу. Дом блестел как новенький. Светлые бревна покрыли защитным лаком. Изукрашенные резьбой подзоры и дощечки полукругом обрамляли террасу, крыльцо казалось ажурным. Работа Йона. Когда он выпиливал и вырезал, Дора была на подхвате и подавала ему те инструменты, которые он просил. Потом куда-то убежала.
– Я быстро. – Йон отпустил кивком.
– Вы настоящий художник, Йон! – с уважительным удивлением произнесла Вера, обозрев плоды его трудов. Она почему-то смущалась, когда разговаривала с ним.
Он посмотрел на нее странно. Глаза его потеплели.
– Я очень хотел, чтобы вам понравилось. Вспоминать меня будете.
– Из-за Дорины? – спросила Вера несколько иронично.
 – О нет! – он усмехнулся.
– То есть как – нет?! – Вера удивленно посмотрела ему в глаза.
– Она будет потом похожа на вас, но такой, как вы, никогда не станет.
– О чем вы? Я вас совсем не понимаю. – Она почувствовала что лицо заливает румянец. Опустила голову.
– В вас есть тайна и… – он подбирал слово: – …хрупкость цветка, нежность... – Он пристально посмотрел на нее, оторвавшись от работы. – …Хочется носить вас на руках и петь вам серенады.
– А вы умеете петь? – смутилась Вера, пытаясь обратить его слова в шутку.
– Да, вообще-то могу. Гитары с собой нет.
– А у нас где-то была в городской квартире. Да! Вспомнила. У соседей здесь, кажется, есть. Сыграете?
Вера внутренне облегченно вздохнула, что сошла со скользкой темы.
– Только для вас. – Он смотрел на нее с улыбкой.
– То есть для нас для всех?
– При всех, но вам. Вам не говорили, что вы похожи на «Весну» Боттичелли?
– Вы на самом деле художник? – догадалась наконец Вера. Психолог пихал Веру в бок.
– Прикладник. Декоративное искусство, но классику мы рисовали тоже.
– А почему вы не работаете по специальности?
Он помрачнел.
– Я же уже рассказывал. Я должен помогать семье. Резьбой по дереву в Молдавии не заработаешь.
Подбежала Дорина.
– Мамуль! Постираешь мне сарафан?
Вера хотела согласно кивнуть.
– Сама постираешь, – Йон сказал это между делом, не взглянув. Взял снова молоток и сосредоточенно стал прибивать дощечку к перилам, но Дору как ветром сдуло.
– А вы так всегда над ней командуете?
– Нет. Не всегда. Просто хотелось остаться с вами подольше. А ей полезно.
 – Йон, вы даже не думайте… – У нее перехватило дыхание.
– Я даже и не думаю, – в тон ей ответил он и, повернувшись, подошел к ней, буквально затягивая ее взглядом. Потом тихо добавил: – У калитки я был с вами.
– Что?! У какой калитки? – Вера вопросительно смотрела на него снизу вверх.
– Вы прятались за кустом.
– А Дорина?
– Она напоминает вас. Иногда очень.
– Но это нечестно.
– Почему? Она счастлива, – спокойно парировал он.
– Но ведь вы ее не любите?
– Нет. Так ей сейчас этого и не надо.
– А когда?
   Он посмотрел на нее и ничего не ответил. Молча стал прибивать готовые дощечки, продолжая ловко вынимать изо рта гвоздики, которые он по привычке сунул в рот. Вера ждала, смотрела, как ровно они ложатся, повторяя отчасти рисунок.
– Йон! Я надеюсь, что все это ерунда и вам просто скучно.
– Нет. И так иногда бывает… – непонятно ответил он. Она повернулась, и взбежав по ступенькам, вошла в дом, чувствуя спиной его взгляд. Когда же закончится это лето? Надо как-то сказать Доре. Но как такое скажешь? Уж скорее бы они все доделали и уехали. Психолог ехидно согласился, что для некоторых это было бы лучшим выходом из создавшегося положения.
   Сердце неспокойно стучало от только что услышанных слов. Она подошла к зеркалу. Что у нее на голове? Порылась в сумочке, лежавшей на подзеркальнике, достала расческу. Расчесала волосы. Вера никогда не была о своей внешности высокого мнения. Ей казалось, что она немного похожа на овечку. Светлые, пепельные волосы, нос пряменький, линия розоватых губ несколько безвольная. Серые глаза. Она совсем не красилась. Естественность лучше. Да и времени не занимает. Бледная кожа. Малоцветная. Альбинос такой. И что тут может нравиться? Психолог тоже усомнился в Вериной неотразимости. Могут быть у него и меркантильные интересы. «Какие?» – возражала Вера. О цене договорились. «Ну согласитесь, что эта ситуация ненормальна! Разница в возрасте. И мать и дочь. Либидо и прочее…» – не унимался психолог. «Заткнись!» – оборвала внутренние препирательства Вера. Надоело жить по писанному.
   Достала из косметички светло-персиковую помаду. Мазнула. Открыла коробочку с румянами. Да что она, в самом деле, прихорашивается? Сорок – это, конечно, еще не кризис, но у глаз чуть заметны морщинки. Голубые круги от постоянного недосыпа и писанины по ночам. А в общем – еще ничего. Но для парня? Странный он. Это признание… Ничего подобного ей никто не говорил. Костя… Их чувства давно потухли. Превратились в рутину. Вера привыкла, что все уже было и ничего дальше не будет. Будут стареть, как все знакомые пары.
Зайдя в комнату, открыла шкаф, критически обозрела неброские дачные наряды. Переодевшись в длинный сарафан прямого покроя с набивным рисунком, отодвинула скрипучую дверцу и взглянула в зеркало. Худенькие плечи голубели сквозь лямки. «Надо бы позагорать. – Она покрутила плечами. – И поднабрать вес. Прямо как хиппи с флэта». Вдруг услышала сзади:
– А вам идет! – Йон прислонился к раме двери, скрестив руки на груди, и одобрительно улыбался. Ни дать ни взять манекенщик. Солнце било ему в спину, и Вера прищурилась, пытаясь в преломляющихся от силуэта лучах разглядеть выражение его глаз.
– Вы следите за мной?
– Нет. Я случайно. Дощечки здесь примерял.
– Ну и примеряйте дальше! – несколько резко сказала Вера и попыталась выбежать мимо него на улицу. Он поздно отстранился. Скользнула плечом по его комбинезону.
Мать чистила грибы в большом тазу. Вера присела рядом. Взяла нож.
– Верусик! Что с тобой? – Мария Андреевна удивленно посмотрела на дочь. – Сарафан надела… – раздумчиво протянула мать.
– Ма! Сегодня грибы с картошкой пожаришь?
   Вера пыталась обрести душевное равновесие. Он просто нес чепуху. Забыть и не относиться к этому серьезно. Он ничего такого не сделал. А как же Дора? Он ее не любит. Чем же это закончится? Да… Чем же? Услышала, как Йон тюкает молотком на крыльце. Встала. Вытерев об полотенце руки, пошла по кирпичной дорожке к калитке, стараясь не смотреть на него. Вышла на улицу. Зашла к соседям. К тому самому несостоявшемуся Ромео.
– Димка, привет! У тебя, кажется, была здесь гитара?
– Есть, а зачем тебе?
– Дай на вечер!
– А кто у вас играет? – удивленно спросил Димка, друг детства и первая дачная любовь.
– Да есть тут один...
Сосед вынес гитару в чехле.
– Ты сегодня полный отпад! Гости? – Димка понимающе усмехнулся.
– Да какие гости! Так... Просто обещали сыграть. – Взяла гитару.
– Ну-ну! – он одобрительно поцокал языком, то ли оценивая ее вид, то ли завидуя предстоящему у соседей веселью.

***
   Доринка сидела около Йона на крыльце. Вера выдохнула, подошла.
– Вот вам гитару нашла. Подойдет?
Йон вытер руки о штаны. Взял гитару. Вынул из чехла. Присел на ступеньки. Провел по струнам. Покрутил, настроил.
– Подойдет.
– Мамуль! Ты прелесть! – Дочура в порыве благодарности обняла Веру. Вере стало неловко. Знала бы она… – А ты мне не говорил, что ты умеешь на гитаре! – удивленно тронула она Йона за плечо – и плюхнулась рядом с ним на ступеньки. – Сыграешь?
 – Вечером…
Его категоричный тон Дорку совсем не обидел, наоборот, она буквально заверещала от восторга!
 – О'кей! Как кла-а-а-ассненько! Ну мы оторвемся сегодня! Зажжем по полной!
– Ты многого еще обо мне не знаешь, – не обращая внимания на ее писки, усмехнулся он и посмотрел внимательно на Веру. Она отвела взгляд, повернулась и пошла по дорожке.
   Весь вечер Йон пел молдавские, цыганские песни, взглядывая на нее тоскливо из-под ресниц. Вера сидела напротив как на иголках, пила воду, стыдясь самой себя и всех вокруг, из-за стакана поглядывая на него. Доринка зажгла свечи, и весь стол под раскидистой старой яблоней мелькал огоньками, колыхаемыми движением воздуха. Вера искоса взглядывала на мужа, но Костя ничего не замечал. При свете свечей он умудрялся что-то искать в мобильнике. Мать, положив руки на стол, тревожно смотрела то на Доринку, то на Веру.
– ...Ну вот разве эту еще, – Йон задумчиво перебирал струны. Наконец, как бы настроившись на песню, заиграл. Видимо, это было вступление. Он поднял голову от гитары и, глядя на Веру, проникновенно запел:
Daca mor, tu cui ramii
Banii n-au valoare,
Nici aurul din lume.
Tu doar pentru mine
Esti tot ce am pe lume
Si daca mor, tu cui ramii, cui ai sa ramii?
Cine te va-nbratisa, si te va saruta?
Tu esti viata mea
Si nu te pot uita
Fara tine mor
Tot de al tau dor…
   Музыка лилась грустными переливами, голос поющего – обволакивающий, временами поддающий цыганских вибраций – проникал в самое нутро, будоражил. Казалось, он признавался ей в чем-то, спрашивал, умолял… Вера смотрела на него завороженно. Ошеломительная чувственность непонятного языка, сентиментальность мелодии отдавалась в ней сладкой болью, разрывая все внутри. Что он делает? Все видят. Боже! Ну когда же он допоет? Йон смотрел только на нее, ей в глаза, и, как под гипнозом, она тоже не могла отвести от него взгляд. Затих, отдаваясь эхом в подмосковных сумерках, его голос, последний звук струны.
– Хорошие у вас песни, душевные, – сказала Мария Андреевна после того, как Йон допел. – А о чем была эта?
Йон нахмурил лоб, пытаясь перевести.
– «Если умру, кому ты останешься? Деньги – ничто. Золото в мире ничто. Только ты для меня все, что у меня есть в мире. И, если умру, кому ты останешься? Кому должна остаться? Кто тебя будет обнимать и тебя целовать? Ты моя жизнь. И не могу тебя забыть. Без тебя умираю. И от твоего желания. Я только тебя люблю. И очень тебя желаю. Хочу твоей любви. Хочу твоего сердца. Ты моя жизнь. И не могу тебя забыть. Без тебя умираю. И от твоего желания»*. Ну вот примерно об этом. – Йон помрачнел. – Уже поздно. Пора нам. – И он посмотрел на притихших своих соплеменников. Каждый думал, наверное, об оставленной дома семье, женах, детях, услышав родные песни. Когда еще свидятся?
– Да. Любовь – она везде любовь. Из сердца не вырвать! – Изрекла вдруг Мария Андреевна, поднимаясь. – Пожалуй, и правда пора спать. – И она стала собирать стаканы и чашки со стола. Попросила внучку: – Задуй свечи, Дора.
Йон зачехлил гитару и подошел к Вере. С поклоном протянул ей инструмент.
– Передайте владельцу и скажите ему спасибо, что дал поиграть. Давно не приходилось.
   Вера встала, взяла у него из рук гитару. Теперь она смотрела на него по-другому, почти не таясь, как будто они были одни.
– Спасибо, Йон… За прекрасные песни. – Она протянула ему руку.
– Я рад, что вам понравилось. Я пел для вас, – сказал он, задержал ее руку в своей и посмотрел на нее долгим взглядом своих черных, как пропасти, глаз. И было понятно, что сказал он это ей одной, а не всем присутствующим, несколько озадаченным, почувствовавшим себя при этих словах почему-то неловко, как будто они стали свидетелями того, что им не предназначалось. Даже Костя наконец, уловив повисшее в наступившей тишине напряжение, оторвался от мобильника и, ничего не понимая, смотрел на всех поочередно.
– Мам! Почему он так с тобой говорил? – все приставала позже в доме, когда они стелили постель, расстроенная Дорина. – А мне ничегошеньки не сказал. И был такой… Холодный, как будто я ему совсем не нравлюсь. Почему, мам?
– Ну, наверное, потому, что это я гитару принесла, – отшучивалась Вера, пытаясь успокоить дочь и унять гулкие удары сердца, стараясь, чтобы никто не заметил ее волнения... Психолог на этот раз грозил последствиями, возмущался, увещевал, но как-то неубедительно. Даже фальшиво. Похоже на панику. Было почти не слышно. И почему-то не стыдно.
– Ты бы поосторожнее с хозяйкой, – сказал Василь Йону, когда они поднимались на крыльцо старой дачи. – И девчонке нечего голову морочить. Ни к чему нам дурная слава.
   Йон молча выслушал, чему-то улыбаясь в себе. Ничего не ответив, ушел в дом.

***
   Принимали камин. Он немножко дымил, но Василь уверял, что это он обгорает.
Последняя переделка. Через несколько дней они уедут.
Вера полезла в кресло за деньгами. Что это? Портмоне с деньгами не было. Веру бросило в пот. Куда она могла их деть? Она растерянно пошарила по карманам курток и телогреек, висевших на крючках за дверью. Нет. Господи! 300 тысяч!
Вера обессиленная сидела в кресле. Она перерыла все что можно. Денег не было. Мария Андреевна вошла и сразу поняла, что с дочерью творится что-то неладное. Вера рассказала. Поискали вместе.
– Мама, что делать?
– Что ты глупые вопросы задаешь? Вызывать милицию, конечно!
– Нет! Не надо. Я уверена, что куда-то засунула их. Надо еще поискать!
– Мы все проискали, дочь. Это взял кто-то из рабочих. Господи! Вот налетели!
 – Мам, не надо! Я займу у кого-нибудь!
 – У кого ты займешь?
 – Найду!
 – Такую сумму тебе сейчас никто не даст.
 – Мама! Они не могли взять.
 – Горе ты мое! Доверчивая! – Мать припомнила: – Здесь Йон эти дни крыльцо делал. Может, он?
– Нет! – в отчаянии вскрикнула Вера, обернувшись к матери, вконец обессиленная.
Взглянув внимательно на Веру, Мария Андреевна вышла.
Через короткое время вернулась с Костей.
– Костя отвезет меня в Москву. Надо цветы полить и пенсию получить.
 Вера удивленно посмотрела на мать.
 – Все будет хорошо. – Мария Андреевна сжала Верину руку. – Костя! Через час едем.
Костя, ничего не понимая, кивнул.

   Вера шла в магазин за хлебом. Ей хотелось сейчас побыть одной…
– Нет! Это какое-то недоразумение. Не верю! – она не заметила, что разговаривает в голос. Корабельные сосны в роще, ведущей к станции, тревожно поскрипывали, шелестели на самом верху черными кронами. Выступающие из земли корни были похожи на змей. Она оказалась в беде. В темной чаще. Что же теперь делать? И мама, как назло, уехала, когда она так ей нужна.
Мать вернулась к вечеру и отозвала Веру.
– Вот, – сунула ей сверток, – мои «смертные». Копила. – Похлопала Веру по руке. – Может, еще поживу! Сверх земли не оставите, надеюсь? – Вера благодарно прильнула к матери. – А может, найдутся. Не могли они взять. Ты права. Честные, работящие мужики. Не затем на заработки приехали, чтобы воровать.
– Ма-а-ам! Спаси-и-ибо! – Вера тоненько заскулила, уткнувшись в мать. Худенькие плечи под Костиной старой футболкой, слишком большой для нее, сотрясались беззвучным плачем.
– Ну-ну, Верунчик! Все образуется. – Мария Андреевна гладила дочь по льняным волосам.
Вера вытерла слезы. Немного успокоившись, взяла сверток и поднялась на крыльцо старого дома.
– Василь! Можно вас на минутку?
Вышел бригадир.
– Вот деньги. Как договаривались. – Она увидела на террасе Йона. Он быстро взглянул на нее и исчез.

***
   Вера сидела с Дориной на мостках.
– Девочка моя! Я хотела с тобой поговорить.
– Мам! Я знаю все, что ты скажешь!
– Дорина! – Вера тяжело вздохнула. Ну как начинать такой разговор? Психолог в ней беспомощно затих. Разбирайся, мол, сама. Тебя предупреждали.
– Мам! Я буду с ним. У нас поживем или… ну, или снимем квартиру. У него всегда работа будет.
– Дорина! Послушай! Я понимаю, что ты влюблена. Но любит ли он тебя?
– Любит, мама. Любит больше жизни.
 – Это он тебе сказал?
– Нет, – Дора грустно покачала головой. – Он последнее время ничего не говорит, но… – Дора вскинулась: – Я знаю, что любит. Просто сейчас ему тяжело.
Вера горько усмехнулась.
– Я верю ему. И ты поверь! Пожалуйста, не отговаривай меня. – Дорина прижалась к ней доверчиво и Вера почувствовала, как она дрожит. – Мама, он такой…
– Ну какой?
– Хороший. Честный. Ты знаешь, я тебе говорила – у него сестра болеет. На операцию нужно 200 тысяч, не меньше. Он работал весь этот год, где только мог, и все домой отсылал.
– Я понимаю, – задумчиво протянула Вера, – но ведь это большие деньги.
– Да, большие. – Дорина как-то странно посмотрела на мать. Вера похолодела.
– А где он их заработает? – Вера внимательно вгляделась в глаза дочери.
– Заработает. Я его знаю. Это не он. – Дорина осеклась на полуслове, закусив губу. Отвернулась. Смотрела слишком пристально на ставшую темной водную рябь, на стену из шуршавших от ветра камышей, обрамлявших озерцо с той стороны.
– Что – не он? – Вера повернула дочь к себе, но Дора отводила глаза, упрямо уставившись в сторону. – Ну хорошо. – Вера оборвала сама себя. – Поговорим еще. Позже. Я должна помочь с ужином. – Она медленно пошла обратно к дому. Ее шатало от забрезжившей вдруг в голове догадки.

   Она стояла у дома и ждала, когда Йон покажется. Наконец, увидев, что он спускается с крыльца бытовки, сделала ему знак. Вышла за калитку и направилась до конца улицы к лесу. Он молча следовал за ней. За поворотом около мостика она остановилась. Глядела, как он подходит все ближе в свете закатного низкого солнца, бьющего ему в спину, своей пружинистой походкой, с этой неподражаемой кошачьей грацией хищника. По иронии судьбы на нем были те же вытертые узкие джинсы, что и в день, когда она его первый раз увидела. Переоделся… К чему?
– Йон! Я хотела с вами поговорить. – Она посмотрела на него полными слез глазами. – И вдруг ее прорвало: – Я прошу вас – уезжайте. Уезжайте, пожалуйста! – Вера заплакала, молитвенно сложила руки, глядя на него.
– Не плачьте! – Его лицо вдруг исказилось. Он вытер ей слезы кончиками пальцев, растерянно глядя на нее. – Хорошо. Я уеду. Завтра рано утром. Только не плачь! Слышишь? Уеду!!!
   Он схватил ее неистово, и она, слабея, ощущала, как он весь дрожит и шепчет ее имя: «Вера… Вера…», неловкий поцелуй его горячих губ. Она, сама не понимая каким усилием, вывернулась из его объятий, оттолкнула, прерывисто дыша, качая отрицательно головой. Поправила рассыпавшиеся волосы. Йон поймал ее за руку, хотел удержать. Вера снова вырвалась, отстранилась. Вспомнив, как их учила психолог на семинаре в Вене, выставила ладонь вперед, как будто показывая: «Не дотрагивайся до меня!» С минуту они стояли и, прерывисто дыша, смотрели друг на друга.
– Ну почему… – начал он и замолчал, горящим взглядом прожигая ее.
– Ты уедешь, и это пройдет, – уже спокойно ответила Вера. – Не иди за мной сразу. Чуть позже. – И она побежала назад, больше не оглядываясь.

***
   Вера не спала. Стараясь не разбудить мужа, осторожно вылезла из-под одеяла. Накинула кофту, натянула джинсы. Наскоро заколола волосы. Попила из кувшина и, надев балетки, выскользнула на крыльцо. Было часов пять утра.
Она увидела, как Йон тихонько открывает скрипучую дверь, приподнимая ее. В джинсах и ветровке. В руках сумка. Пошел к калитке. Увидел ее. Остановился. Она знаком показала, чтобы он шел дальше. Спустилась с крыльца. Пошла за ним.
Коротко попрощались.
– Спасибо тебе! – Вера погладила его по щеке.
Он качнулся к ней.
– Всё, всё! Иди! – она положила руки ему на грудь, будто подталкивая. Он взял их в свои, ткнулся губами в ладони. Вдруг властно притянул ее к себе. Поцеловал. Отвернулся и, закинув на ходу тяжелую сумку на плечо, быстро зашагал по рассветной, спящей улице к станции.
Вера не помнила, как вернулась в дом. Хотела раздеться. Но вдруг что-то толкнуло ее. Полезла под подушку кресла. Портмоне. На месте! Открыла. Деньги. Записка: «Прости. Я не хотел. Помню тебя всегда!»
   Она стояла как оглушенная. Схватила листок из блокнота на комоде. Зажгла ночник. Костя заворочался во сне… Она подождала. Написала что-то. Сунула деньги, записку в целлофановый пакет. Скрутила несколько раз. Схватила дамскую сумочку и выбежала.
   Она поднялась, задыхаясь, на платформу. Последние метры уже не могла бежать. Кололо в боку. Йон сидел на скамейке у билетной кассы. Увидел. Рванулся к ней. Она раскинула руки, и несколько минут он целовал ее, шептал, зарываясь в ее волосы:
– Ты пришла… Ты пришла…
Улучив момент, Вера незаметно запихнула деньги в не до конца застегнутую спортивную сумку.
– Все! Иди.
Вдали загрохотала электричка.
– Вера! Вера! Как мне найти тебя? Только не говори «нет»! Я прошу! – Йон с тревогой наблюдал за ней. – Что ты ищешь?
 Она наскоро сунула ему бумажку.
– Это мобильный.
Электричка остановилась.
– Еу т'юбеск!
Вера вздрогнула как от удара, продолжая все еще машинально улыбаться сквозь слезы. Она уже слышала это раньше.
 – Вера! Я позвоню! Слышишь? Когда?
Она молчала.
   Йон протянул ей руку из вагона. Слишком долго не отпускал ее пальцы, придерживая двери ногой. Раздался резкий свисток. Вера испуганно попятилась назад, он нехотя отпрянул наконец от двери. Кивнул ей. Хотел еще что-то сказать. Створки ударились друг о друга, и электричка тронулась, набирая ход. Она беспомощно махнула рукой его силуэту в темном стекле тамбура.

***
   Вера шла к даче. Надо успеть, пока все не проснулись. Надо успеть. Вдруг, переходя по покосившемуся мосту через заболоченную, покрытую ряской речку, остановилась. Постояла, облокотившись на перила. Улыбнулась, покачав головой, печально. Порылась в сумке. Психолог напрягся. Что она опять задумала? Вера достала мобильный. Держа его в руке, еще минуту думала о чем-то. Потом отвела руку назад и со всей силы забросила его далеко в речку, как учил их бросать в школе учебную гранату приставучий военрук. Булькнуло. Ряска сомкнулась. Вера закрыла лицо руками. Мгновение постояла. Выпрямилась и быстрым шагом, спотыкаясь на ходу, пошла к дачным участкам.

***
   Йон сидел, поставив сумку на скамейку. Контролер остановился около него.
– Ваш билет!
   Йон полез в карман сумки. Показал билет. Контролер прокомпостировал, прошел дальше. Йон хотел застегнуть сумку до конца, чтобы забросить ее наверх. Молния не закрывалась. Что-то мешало. Он поднялся. Открыл сумку. Увидел свернутый пакет, торчащий сбоку. Развернул. Там лежала пачка купюр и листок. На нем было написано от руки, неровным, торопливым подчерком: «Ты должен взять деньги! Спаси сестру! Тут ровно 200 тыс. Уезжай домой сегодня же. Я так хочу. Это мое решение! Вера».
Йон схватил сумку. Побежал к выходу. Нетерпеливо ударил в дверь с полустертой надписью «Не прислоняться!». Он метался по тесному тамбуру, словно зверь по клетке, не в силах дождаться следующей остановки. Контролер проходил обратно из следующего вагона.
– Ты чего, парень? У тебя же билет до Москвы? Москва еще почти через час, – удивился он. – У тебя огоньку не найдется?
Йон отрицательно мотнул головой.
– А чего в тамбуре стоишь? Иди в вагон. – Кондуктор прикурил у коренастого грибника с корзиной, стоящего у двери.
- Мне надо выйти. Я забыл… Мне надо… обратно.
– Будет сейчас остановка – выйдешь! – Контролер проводил парня глазами и опасливо покачал головой, раскуривая сигарету. – И чего вам всем дома не живется? – бурчал он, призывая в свидетели грибника. Тот ухмыльнулся, пожав плечами, мол, ясно чего. Кондуктор помолчал, затягиваясь. И сам ответил: – Худо, видно. Страну развалили. А теперь вот все порознь. И стой у дороги – кто работать на дачу возьмет. Эх, жизнь! – Он бросил окурок, придавив его для верности ногой, прямо под табличкой «В электричках курить запрещено», и досадливо рванул дверь вагона.
Йон опять присел на лавку. Мял сверток в руках, задумавшись. Сунул обратно в сумку. Прислонился головой к раме окна, за которым бежали назад дачные разноцветные домики с поспевшими за оградами яблоками, полоски пыльных тополей у проселочной дороги. Через несколько минут поезд сбавил ход, покачиваясь на стыках. Включились тормозные механизмы. Йон медленно, будто еще не совсем очнувшись, с усилием повернул голову и взглянул на двери, ведущие в тамбур из вагона. Из затрещавшего динамика голос машиниста невнятно объявил:
– Остановка «Правда»…


Примечания:

* Eu te iubesc. – Я тебя люблю. (Молд.)
*Si eu te iubesc. – И я тебя люблю. (Молд.)
*Noapte bunа. – Спокойной ночи. (Молд.)
*«Si Daca Mor Tu cui ramii» («Если умру – кому ты останешься?») – народная молдавская песня, перевод Б. Пахомова.