Пушкин - Новое слово

                НОВОЕ  СЛОВО

 Сергий Семенович Уваров пребывал в отменном настроении. Сидя за письменным столом домашнего кабинета, он просматривал великолепно переписанный и красиво переплетенный доклад, который ему надлежало делать государю, в ожидании - когда каминные часы отзвонят урочное время, чтобы ехать на вечер к Карамзиным.
 Неслышно ступая мягкими туфлями по паркету, в кабинет вошел лакей с серебряным подносом и замер возле стола в почтительной позе. Сергий Семенович поднял голову.
- Письмо Вашему Высокопревосходительству.
- Хорошо, - произнес Сергий Семенович, беря с подноса конверт и распечатывая его. - Ступай.
«Милостивейший Государь Сергий Семенович!
 Памятуя о том, что Вы давно уже изволили снискать заслуженную славу истинного любителя острословия, имею честь препроводить Вам образчик оного - эпиграмму, принадлежащую перу Пушкина и давно уже имеющую хождение в списках по Петербургу:

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Отчего ж он заседает?
Оттого, что есть чем сесть.

 Смею надеяться, что ознакомление с эпиграммой доставит Вам минуту истинного удовольствия.
С совершенным почтением честь имею быть, Милостивый Государь, Вашего  Высокопревосходительства всепокорнейший слуга».
Подпись была неразборчива.
 Прочитав письмо, Уваров изменился в лице. Неведомый адресант знал, чем уязвить больнее: изысканная учтивость письма таила убийственную иронию. Только недавно в светском обществе утихли слухи о том, что ставший вице-президентом Академии наук князь Дондуков-Корсаков, не имевший никаких научных трудов, обязан своим избранием исключительно покровительству Уварова. Бывший уже много лет президентом Академии, Сергий Семенович, питая к князю не совсем естественную наклонность, назначил своего любимца также попечителем столичного учебного округа и председателем петербургского цензурного комитета. Высмеивая своей эпиграммой князя Дондукова, Пушкин больно задевал ею и самого Уварова.
 Поразмыслив, Сергий Семенович сунул полученное письмо в карман жилета. «Сегодня у Карамзиных будет Пушкин. Пора ему остепениться и перестать сочинять подобные эпиграммы». С такими мыслями президент Академии наук и министр народного просвещения поднялся из-за стола.

* * *

- Александр Сергеевич, на два слова.
- К вашим услугам, Сергий Семенович.
- Я давно уже имею счастие наблюдать расцвет вашего дарования. Еще в пятнадцатом году на экзамене в лицее довелось мне стать очевидцем триумфа, когда «старик Державин вас заметил и, в гроб сходя, благословил». Однако должен с прискорбием заметить, - Уваров горестно вздохнул, - что сочинением эпиграмм, подобной этой, - он извлек из кармана злополучное письмо, - вы решительно роняете свой талант, осмеивая людей почтенных и заслуженных.
В глазах Пушкина вспыхнули веселые искорки.
- Однако отчего вы решили, - осведомился он, читая письмо, что автор этих стихов - я?
- Бог мой, да об этом весь Петербург говорит!
- «Ах, злые языки страшнее пистолета»! Мало ли кто что говорит! Эпиграммы ходят в списках, и каждый волен подписать их так, как ему заблагорассудится. Смею заверить вас, Сергий Семенович, уж коль мои стихи будут посвящены вам, то я непременно напечатаю их и подпишу своим именем.

                * * *

 Сергий Семенович был человеком отнюдь не бедным. Став в молодые годы мужем графини Разумовской (супруга была пятью годами старше его), он сделался обладателем шести тысяч крепостных. Брачный союз способствовал и успешной карьере: женившись на дочери министра народного просвещения и внучке президента Академии наук, Уваров со временем сам возглавил и Академию, и министерство. Однако, несмотря на весьма значительное состояние и жалованье, он не пренебрегал и малым: использовал служителей министерства для своих домашних работ (что почиталось тогда предосудительным), а казенные дрова, отпускаемые на отопление Академии наук и министерства, расходовал как свои собственные. И хотя с годами состояние его заметно увеличилось - он владел уже одиннадцатью тысячами крепостных, - Уваров ждал нового случая приумножить его. И такой случай, кажется, наконец представился…
В своем имении под Воронежем тяжело захворал граф Дмитрий Николаевич Шереметев. Обладатель тысяч десятин земли, двухсот тысяч крепостных, дворцов в Кускове и Останкине под Москвой, он почитался одним из богатейших людей России. Граф был молод, не женат и прямых наследников не имел. Вести о его болезни, поступавшие в Петербург, становились с каждым часом все более тревожными. 
 Уваров находился в отдаленном родстве с Шереметевым - его жена доводилась кузиной графу. Получив известие, что тот при смерти, министр явился во дворец Шереметева на Фонтанке и на правах родственника распорядился опечатать его.
О болезни Шереметева говорили повсюду.
- У него скарлатинная лихорадка, - со знанием дела пояснил Уваров, явившись на заседание Государственного совета,
- А у вас лихорадка стяжательства! - громогласно ответствовал граф Литта.
Уваров побледнел и отвернулся.

«Быть или не быть? - по-гамлетовски размышлял Сергий Семенович, шагая из угла в угол по министерскому кабинету. - Умрет или не умрет?»
 Ожиданиям Уварова не суждено было сбыться - вопреки его ожиданиям Шереметев выздоровел.
 История несбывшихся надежд, ставшая достоянием общества, легла в основу стихотворной сатиры «На выздоровление Лукулла», появившейся в скором времени в журнале «Московский наблюдатель». Автором ее был Пушкин. В несостоявшемся наследнике умиравшего богача и вопреки его ожиданиям выздоровевшего все узнавали Уварова:

Ты угасал, богач младой!
……………………………
А между тем наследник твой,
Как ворон, к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки твоей конторы;
И мнил загресть он злата горы
В пыли бумажных куч.
Он мнил: «Теперь уж у вельмож
Не стану нянчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В кармане, благо, есть излишек.
Теперь мне честность - трын-трава!
Жену обсчитывать не буду,
И воровать уже не буду
Казенные дрова!»
Но ты воскрес…
……………………….
Бодрится врач, подняв очки;
Гробовый мастер взоры клонит;
А вместе с тем приказчик гонит
Наследника в толчки».


* * *

«Генерал-адъютант граф Бенкендорф покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина доставить ему объяснение: по какому случаю помещено было в журнале стихотворение его под названием «На выздоровление Лукулла».
 Бенкендорф встретил Пушкина официально. На столе шефа жандармов лежал номер «Московского наблюдателя», раскрытый на сатире о выздоровлении Лукулла.
- Александр Сергеевич! Я пригласил вас по поводу неприятного и щекотливого дела, касательно вот этих ваших стихов. - Граф указал на раскрытый журнал. - Хотя вы и назвали его подражанием латинскому, но согласитесь, что мы, да и все русское общество в наше время настолько просвещены, что умеем читать между строк и понимать истинный смысл произведения, а также цель и намерения написавшего его автора.
- Совершенно согласен и радуюсь за развитие общества, - слегка поклонился Пушкин.
- Но позвольте заметить, - произнес Бенкендорф строго, - что подобное произведение недостойно вашего таланта, тем более что осмеянная вами личность - особа весьма значительная в служебной иерархии!
- Но позвольте же узнать, - спросил Пушкин с видом искреннего недоумения, - кто эта жалкая особа, которую вы узнали в моей сатире?
- Не я узнал, а Уваров сам себя узнал, привез мне жалобу и просил обо всем доложить государю. И даже о том, как вы у Карамзиных сказали ему, что напишите на него стихи и не отопретесь, то есть подпишитесь под ними!
- Сказал и теперь не отпираюсь, - подтвердил поэт. - Однако признаюсь, что эти стихи я написал вовсе не на него.
- А на кого же?
- На вас.
Бенкендорф, пораженный столь неожиданным оборотом дела, откинулся на спинку кресла так, что оно откатилось от стола, и, вытаращив на Пушкина глаза, воскликнул:
- Что?! На меня?!
- На вас, - подтвердил тот невозмутимо.
Громовержцем поднявшись из-за стола, шеф жандармов схватил журнал и, тыча пальцем в строки стихов, произнес с негодованием:
- Однако послушайте, господин сочинитель! Что же это такое! Какой-то пройдоха наследник размышляет:

Теперь уж у вельмож
Не стану нянчить ребятишек…

- Ну, это еще ничего…

Теперь мне честность - трын-трава!
Жену обсчитывать не буду…

- Ну, и это ничего, вздор… Но вот, вот ужасное, непозволительное место:

И воровать уже забуду
Казенные дрова!

- А? Что вы на это скажете?
- Скажу только, что вы не узнали себя в этой личности…
- Ведь это уму непостижимо! Да разве я воровал казенные дрова?!
- Так стало быть Уваров воровал, коли подобную улику на себя принял!
Бенкендорф понял умозаключение, улыбнулся кисло и пробурчал:
- Гм… Да… Сам виноват!..

* * *

- Карета его сиятельства графа Уварова!
По гранитным ступеням министр спустился вниз - импозантный и величественный. Вот и исполнилась его мечта: он стал графом и полноправно вошел в круг высшей знати. Усаживаясь в карету, Уваров прислушался - в отдалении жандармский офицер бранил нарушившего порядок движения кучера.
- Игнат! - приказал Сергий Семенович лакею. - Попроси жандармского офицера подойти.
Минуту спустя молодцеватый офицер в лазоревом мундире вытянулся перед каретой во фрунт.
- Честь имею явиться. Отдельного корпуса жандармов штаб-ротмистр Родзаевский второй!
- Скажите, ротмистр, отчего вы употребляете слова, которых в нашем языке нет? - осведомился Уваров.
- Виноват, ваше сиятельство. - Офицер был озадачен. - Какие слова?
- Вспомните, как вы называли сейчас этого кучера?
- Как называл? - пожал плечами штаб-ротмистр. - Обыкновенно как: болван, каналья, дундук…
- Что же, по-вашему, означает последнее слово? - Сергий Семенович прищурился.
- Известно что…человек без понятия… дурак то есть…
- Запомните хорошенько, - отчеканил министр, - такого слова в русском языке нет!

Сказать по правде, штаб-ротмистр был бы рад умолчать о приключившемся с ним казусе. Однако, проводив глазами удалявшуюся карету, он заметил стоявшего поодаль квартального. И хотя тот имел невинный вид и даже глядел в другую сторону, было ясно: он слышал, как распекал жандармского офицера господин министр, и не замедлит сообщить о случившемся частному приставу, который доложит об этом обер-полицмейстеру. (Между тайной и явной полициями давно уже существовало соперничество). А стало быть, завтра же при докладе во дворце обер-полицмейстер сообщит государю о случившемся. И, принимая шефа жандармов, император упрекнет его в нерадивости офицеров вверенного ему корпуса… Последствия замечания, мимоходом оброненного государем, представились штаб-ротмистру столь впечатляющими, что, сменившись с дежурства, он не замедлил подать рапорт о случившемся по начальству.

* * *   

Войдя в кабинет Бенкендорфа, Николай Иванович Греч* был приятно удивлен, услышав от шефа жандармов:
- Вы как нельзя кстати! Прошу у вас совета как у первейшего знатока русской грамматики. Скажите, Николай Иванович, есть ли в русском языке, - Бенкендорф взглянул на лежавший перед ним на столе рапорт, - такое слово: Дундук?
Николай Иванович превосходно знал эпиграмму, начинавшуюся строкой: «В Академии наук…» и не сомневался в авторстве Пушкина. Знал он и о трениях между двумя высшими сановниками Российской империи: министром народного просвещения и шефом жандармов.
- Такого слова в литературном языке пока еще нет, - ответствовал с легким поклоном Греч, - но оно, несомненно, в скором времени появится.

* * *

И такое слово действительно появилось. Раскройте второй том «Толкового словаря живого великорусского языка», и вы убедитесь в этом. Как же оно попало туда? Автор этих строк уверен: его вставил Николай Иванович Греч, помогавший Далю в составлении словаря. Он скрупулезно вычитывал корректуры всех его томов, делая на полях веские замечания, значительную часть которых тот с благодарностью принял. И, дойдя до буквы Д, Греч не преминул внести в летопись русского языка давно запомнившееся ему слово, написав красными чернилами на полях корректурного листа:
Дундук - бестолковый человек**.
Получилось так, как говаривал Пушкин - просто, коротко и ясно.
___________________
* Журналист, писатель, филолог, автор работ по русской грамматике; был консультантом III Отделения по литературным вопросам.
** О том, что эти слова вставлены в корректуре, свидетельствует то, что это было сделано в последнюю очередь, когда уже набран основной текст - вписанные строки перепутаны местами - и допущенную при наборе ошибку уже нельзя было исправить..