Рядом с Кремлём. Фрагмент 3

   
     ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО ДОМА-ДВОРЦА

     Историческая реставрация
     примечательных документов,
     хроники реальных событий
     и портретов главных действующих лиц


     Фрагмент 3. «Три зала госбезопасности»

«Зал с колоннами», реставрировать который стали первым, расположен между главным домом и левым флигелем усадьбы. Во времена Талызина на месте зала находился проезд с выездными воротами, из которых экипажи, высадив пассажиров у западного входа и описав круг мимо конюшни и «Оранжерейного домика», возвращались на Воздвиженку.

Застройка этой части владения происходила уже при новых хозяевах — в 1805 году С.А. Талызин усадьбу продал. В книге купчих на дворы в Москве можно прочитать:

«Лета тысяща восемьсот пятаго октября в восемнатцатый день я, генерал-майор и ковалер Степан Александрович Талызин, продал коллежской ассесорше Варваре Герасимовне по отцу Осоргиной, а по мужу Устиновой и наследникам ея крепостной свой двор на белой земле со всяким в нём каменным жилым и нежилым строением, состоящий в Москве Тверской части 4 квартала под № 387 в приходе церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, что на Старом Ваганикове, доставшейся мне в тысяща седмь сот девяносто четвёртом году по наследству».

К этому времени размеры усадьбы были «1331 квадратных сажен», и по правую сторону она имела «Воздвиженский монастырь, по левую сторону — подворье Исланьевской пустыни и двор Успенскаго собора диакона Исакова, а за оным погост церкви Благовещения Богородицы». Далее Талызин добавляет: «…а взял я, Степан, с неё, Варвары, за оный свой двор денег пятдесят шесть тысяч рублей».

После смерти жены в 1809 году в права владения усадьбой вступил муж Варвары Герасимовны — Михаил Адрианович Устинов. Три года спустя новый хозяин берётся за расширение главного дома. Для проектирования приглашается известный петербургский архитектор Е.Т. Соколов. Желание заказчика — превратить дом в настоящий дворец.

Тут надо сказать, что усадебные дома начала XIX века и XVIII столетия немного отличаются: и внешним своим видом, и внутренней планировкой. В какой-то мере новые дома отражают, можно сказать, «требования» меняющейся моды, но, главное, они становятся более удобными и приспособленными для повседневной жизни хозяев. В соответствии с этим в 1809 году между главным домом и флигелями появляются каменные двухэтажные постройки, объединившие жилые строения в единой целое, и парадный этаж, обращённый на Воздвиженку, становится жилым.

Судя по сохранившимся с тех времён описаниям, для богатых домов не только Москвы было характерно наличие больших гостевых пространств, украшенных росписями и лепниной. В определённой мере модой тогда было и увлечение владельцев строящихся и перестраиваемых зданий коллекционированием живописи и предметов искусства. Всё это хорошо вписывалось в московскую жизнь накануне приближающейся войны. Город продолжал жить вальяжной жизнью екатерининских времён. Победы Наполеона в Европе не трогали её. По свидетельству современников, Москва, можно сказать, спокойно, беззаботно, с обычным весельем и зимними удовольствиями, вступала в огненный 1812 год.

В год столетия победы в Отечественной войне журнал «Искры» (№ 31 от 12 августа) откликнулся серией изображений со старинных гравюр и литографий, показывающих сцены «допожарной» Москвы, сопроводив их следующим текстом:

«В Москве, по словам современников, до Бородинского сражения жизнь шла по-старому. Здесь преобладал ещё тон старой Франции, тон эмигрантов, выброшенных волнами революции к нам в Россию. В барских домах танцевали экосезы и матрадуры. Гулянья были наполнены народом. Дворяне прохаживались там в мундирах, а щёголи рисовались в серых шляпах a la Sandrilion, в пышных жабо с батистовыми брызжами, с хлыстиками или с витыми из китового уса тросточками, украшенными масонскими молоточками. Дамы являлись туда в платьях с высокой талией, с короткими рукавами и в длинных, по локоть, перчатках, шляпках и башмаках».

Хотя в знаменитых воспоминаниях «бабушки Яньковой», записанных её внуком Дм. Дм. Благово, картина рисовалась не столь легкомысленной:

«Тяжёл был для всех 1811 год, мы все смутно предчувствовали, что готовится что-то ужасное и собирается гроза над нами, но чтобы постигло нас такое бедствие, какое мы испытали, этого никто и представить себе не мог. Так мы всю зиму в нём прожили преблагополучно. Наступила весна, стали ходить смутные слухи, что Бонапарт с нами не ладит и что как бы не было войны».

…Французы входили в Москву как раз по Арбату и Воздвиженке. Вся многочисленная армия Наполеона прошла мимо дома Устиновых к Кутафьей башне Кремля. В пожаре 1812 года, устроенном Наполеоном для разграбления Москвы, дом, расположенный в самом центре первопрестольной, «со всем украшением и имуществом Устиновых» полностью выгорел. Сгорела церковь Благовещения Божьей матери, стоявшая по соседству с усадьбой в Староваганьковском переулке. Позже по резолюции архиепископа Августина она была разобрана. Также были снесены палаты XVII века по Крестовоздвиженскому переулку (ныне дом 4). В огне погибла Москва М. Казакова. Мастер так и не смог пережить этого страшного потрясения. Он умер вместе со своим городом.

На протяжении последующих десяти лет в Москве можно было легко встретить следы того страшного пожара. Не все домовладельцы оказывались в состоянии быстро возродить сгоревшие усадьбы. Но пожар 1812 года словно пробудил любовь россиян к Москве. Был обновлён и восстановлен заросший травой и кустарником Кремль. На пепелище пострадавших в пожаре улиц, усадеб, дворов возникала новая Москва. Надо признать, известная фраза-кульбит, сужденье грибоедовского персонажа в комедии «Горе от ума», полковника Скалозуба, о Москве, что «Пожар способствовал ей много к украшенью», при всём своём комическом эффекте не лишено резонных оснований.

Хотя надо заметить, оправиться после пожара М.А. Устинову удалось довольно быстро. Уже весной 1813 года он берётся за восстановление дома и подаёт прошение на Высочайшее имя Александра I:

«Имел я собственный свой дом, состоящий (в) Тверской части в квартале под № 387, который во время нашествия на здешнюю столицу неприятельских войск сгорел, в нём имелось собственное моё имущество...».

Михаил Адрианович просит царя, чтобы его записали в книгу прошений: «При этом приложена опись имущества, потерянного Устиновым при пожаре, на сумму в 336723 рубля». Опись позволяет представить, в какой роскоши жили хозяева. Среди сгоревших и пропавших вещей иконы (среди них «Владимирская Божия Матерь» с жемчугом и с стразовыми каменьями, оплечье с венцом серебряным с позолотою; книги, зеркала, несколько мебельных гарнитуров, «обитых разноцветным сафьяном», серебряный позолоченный сервиз, оценённый в 40 тысяч рублей, сотни столовых приборов, посуда, бокалы «разных манеров наподобие виноградной кисти с крышками и на оных с гербами снаружи и внутри вызолоченными».

Просьба Устинова удовлетворена, о чём в журнале Государственного Заёмного банка появляется запись от октября 2-го дня 1813 года.

На плане Тверской части Москвы, составленном в 1813—1814 годы, где показаны сгоревшие и уцелевшие от пожара здания, впервые зафиксирована перестройка главного ансамбля усадьбы Устиновых. Он отражает два обновлённых флигеля, соединённых с главным домом двухэтажными переходами, починенные конюшни и восстановленная или построенная заново полукруглая стена «Домика садовника». Тогда у усадьбы появляется новый парадный въезд — полукруглые ворота из Ваганьковского переулка. И уже в декабре 1814 года в записи квартирной книги читаем, что «оправлен весь дом», кроме одного этажа в главном корпусе. Можно предположить, что восстановление дома проводилось по «допожарным» чертежам. Надо признать был Михаил Адрианович хозяин деятельный и рачительный: в 1816 году он хлопочет об освобождении дома от постойной повинности и для этого готов доплатить за появившиеся на участке новые пристройки*.

* Прошение это находится «в делах Саратовского архива» Устиновых.

А на следующий год делается опись земельного участка со всяким в нём строением и дома, оцениваемого в «нынешнем» его виде в сто тысяч рублей. Указано, что, что «доходу с оного дома не имеетца», а занимается он самим владельцем.

Обновлённый (имя архитектора неизвестно) трёхэтажный дворец с двумя крыльями в два этажа, уходящими вглубь двора, изящный и осовремененный, становится истинным украшением улицы. «Казаковский» дом строгой московской классики (первоначальный проект которого хранится в альбомах М. Казакова) уходит в прошлое. Новый «Дом Талызина» оказывается одновременно и воспоминанием о Москве М. Казакова, и свидетельством того, что та, «допожарная», Москва безвозвратно исчезает.

Именно к периоду 20—30 годов XIX века относится акварель художника В.С. Садовникова «Вид на Воздвиженку в сторону Кремля»*. Справа на акварели дом Устиновых, предстающий во всей своей красе: стиль ампир, парадный, театральный**. Хорошо видно, что на уровне второго этажа вдоль портика тянется резной балкон с кронштейнами и балюстрадой из чугуна. Окна второго этажа увеличены в высоту, и над ними между пилястрами появились лепные венки. Две больших лоджии, выходящие на Воздвиженку по обеим сторонам портика, украшены белоснежными колоннами. Лоджии и окна бывших флигелей закрываются от солнца игривыми белоснежными маркизами. Парадный подъезд — крыльцо, ведущее в вестибюль главного дома, — теперь выходит на Воздвиженку.

* Находится в собрании Государственного исторического музея.
** Стиль, возникший во Франции в период правления Наполеона. Главная особенность — обязательное наличие колонн, лепных карнизов и других элементов, присущих классицизму, но при этом также мотивов, репродуцирующих античные образы (грифоны, сфинксы, львиные лапы и другие конструктивные украшения).

Но в 1830-х годах дом опять перестраивают. Именно тогда, вероятней всего, и пропадает двусветный парадный зал. Его заменяет дворовая анфилада. На месте лоджий образуются новые гостиные. Ведущая из вестибюля парадная лестница, украшенная искусственным мрамором, приобретает иллюзорную живопись. Комнаты оформляются плафонами.

Это были годы, когда Россия двигалась к реформам второй половины XIX века. Патриархальное усадебное хозяйство с его неповоротливостью умирало вместе с барством. «Идеал покоя и бездействия», «безмятежная лень», отличавшие Москву конца XVIII — начала XIX веков, уходили в прошлое. Время требовало от человека предприимчивости и подвижности. Хозяева усадеб уже не могли позволить себе иметь земельный участок и недвижимость на нём, не приносящие доход. Вальяжные курдонёры (парадные дворы, ограниченные главным особняком и боковыми флигелями) начинают меняться, уступая место доходным владениям, застраиваться. Ограды превращаются в флигели, которые сдаются в аренду под жильё или магазины.

К этому времени на авансцену российского бытия выходит капитал. «Образованные представители буржуазии — купечество и предприниматели — начинали тяготиться размеренностью и торжественностью жизненного обихода», — читаем в книге М. Ильина «Памятники архитектуры XVIII — 1-я треть XIX вв.». Новый уклад требовал новых ритмов, новых людей, умеющих считать минуты, площади. Устиновы из их числа.

То был золотой век усадьбы на Воздвиженке. Дом был полон молодёжи. У М.А. Устинова было пять сыновей от первого брака. Все пятеро, видные женихи, а потому удачно женились. Братья получали образование в Московском университете и во время учёбы жили в семейном доме. Для него этот период тесно связан прежде всего с именем Андриана Михайловича Устинова. С 1809 года он, студент Московского университета, жил в доме отца на Воздвиженке. По окончании обучения Андриан Михайлович поступает на службу в Государственную Коллегию иностранных дел, потом состоит на службе в Московском архиве той же коллегии. Позже несколько лет он находился при особых поручениях московского военного генерал-губернатора князя Д.В. Голицына. Был в тёплых отношениях с ним и с его женой Татьяной Васильевной, которые сохранялись и после того, как А.М Устинов отойдёт от дел. В те годы отстроенный заново после пожара «Большой дом» на Воздвиженке становится своеобразным культурным центром Москвы.

В «Большом доме», как пишут о нём братья в своих письмах, хозяева устраивали музыкальные вечера, здесь звучала музыка Моцарта, Бетховена, Гайдна, гостем Устиновых доводилось быть автору романсов на стихи А. Пушкина — композитору И.И. Гениште. С визитами бывали П.А. и В.Ф. Вяземские, Денис Давыдов, генеральша В.Я. Сольдейн (Солдан), жившая неподалеку на Пречистенке.

В 1825 году А.М. Устинов женится на Анне Карловне Шиц, дочери лифляндского помещика и воспитаннице Екатерины Владимировны Апраксиной. По иронии судьбы муж Апраксиной — Степан Степанович был младшим братом бывшей хозяйки усадьбы на Воздвиженке, вырос в её доме. Жил он неподалеку, на Знаменке в собственном доме, где и произошёл «сговор» девицы Анны и надворного советника Андриана Михайловича Устинова. Через четыре года он выходит в отставку и уезжает в саратовское имение Беково. Став бековским помещиком, Устинов с неохотой наезжает в Москву. Только неотложные дела и болезни детей заставляют его покидать имение. 21 января 1831 года он пишет из Москвы отцу в Саратов:

«Вот только шесть дней, что мы здесь, а меня так и тянет в Беково. Никак не сравню здешнюю жизнь с тамошней. (…) Всё хорошо, всё приятно, а всё-таки бековская жизнь на уме».

В январе 1835 года Устиновы обсуждают продажу московского дома саратовскому уездному предводителю дворянства Бекетову:

«Насчёт продажи дома московского, то не нужно терять время. <…> Бекетовым пренебрегать не должно. Он чудак большой и как услышит, что идёт торг о доме, немудрено, что из честолюбия и надбавит против протчих».

На дом и впрямь находится много покупателей. Кроме того бельэтаж хочет снять Купеческое собрание. Дело, однако, затягивается. Купеческому собранию дом не сдают. «Мне кажется предосудительно решиться сделать из нашего дома род трактира», — пишет отцу А.М. Устинов. В результате дом сдают Бекетову, а через год выросшим детям Андриана Михайловича нужно выезжать в свет. Мальчики должны учиться.

В октябре 1836 года А.М. Устинов нашёл родной дом в полном запустении:

«Бекетов съехавши, вчера ходили осматривать комнаты и нельзя объяснить положение, в котором мы их нашли: паркеты загажены, расклеены, нечистота неимоверная, паутина, клопы, как будто свиньи жили, а не люди. Паркеты вместо чем воском чистить, мыли водою и протч. Не знаю, как Григорий будет в них жить, если, приехавши, найдёт их в том же положении. Завтрашний день примемся всё очищать».

Затевается вынужденный частичный ремонт дома. Андриан Устинов пишет отцу, что старается быть экономным:

«Устройство комнат, нами занимаемых, много и много забот и издержек мне стоит вместе с хозяйственным здесь обзаведением. Я всячески лишнего избегаю, и до сей поры только одна гостиная почти отделана».

Возможно, речь идёт о новых гостиных, появившихся на месте большого, двусветного зала дворовой анфилады.

С ноября 1836 года в доме живут сыновья А.М. Устинова: Михаил, Владимир и Сергей. При них состоит гувернёр, дядька. Мальчики готовятся к поступлению в университет. Приехали также дочери Катерина и Юлия, для них взята гувернантка. О жизни третьего поколения Устиновых в доме на Воздвиженке мы узнаём из писем сына Владимира.
 
Мальчик старается писать по-русски, хотя приехавший из провинции ребёнок с большей охотой и сноровкой пишет и говорит на французском и немецком языках.

В письмах, написанных трогательным детским почерком, новости об Апраксиных, Талызиных, Паниных. Все они заботятся о мальчиках, вывозят их на гулянья, в парки:

«Когда музыку делают в Аlexanдровском саду, середа и воскресение, тогда мы там слушаем Льва Яковича…»; и ещё: «Ездили в Архангельское, Кузьминки, Кунцево, Черёмушки».

Андриан Устинов приезжает навестить сыновей. Иногда все братья собираются вместе в «Большом доме», о чём и сообщают «дражайшему папеньке»:

«Третьего дни удивил нас приездом брат Василий, который тихонько пробрался до кабинета моего, где мы все сидели вместе и ждали обеда. Теперь все братья Устиновы в Москве, и дом опять порядком наполнился…»

Долгие годы в семье Устиновых хранился автограф А.С. Пушкина. Поэт заходил в дом на Воздвиженке к Н.И. Кривцову* и, не застав его, оставил записку: «На Арбате дом Хитровой А.П.»**

* Николай Иванович Кривцов — сосед Устиновых по саратовскому имению, офицер, в Бородинской битве был ранен в руку, а в заграничном походе, под Кульмом потерял ногу и вынужден был оставить службу, в 1818—1819 годах служил в посольстве в Лондоне. Позже в разное время занимал посты тульского, воронежского и нижегородского губернатора, не задерживаясь в должностях из-за «строптивого и запальчивого характера». Был в приятельских отношениях с поэтом, приезжая в Москву, почти каждый день бывал у Устиновых. В Петербурге, вращаясь в литературных кругах (Кривцов дружил с членами общества «Арзамас»), он познакомился с Карамзиным, Жуковским и молодым Пушкиным. С Александром Сергеевичем они даже переписывались. Пушкин посвятил Кривцову стихотворения «Когда сожмёшь ты снова руку…» и «Кривцову» («Не пугай нас, милый друг…»).

** Сейчас эта записка хранится в Саратовском областном архиве — «сероватый листок», под пушкинской строкой приписка Андриана Михайловича на французском языке: «Рука поэта Пушкина. Адрес, написанный им на Воздвиженке в нашем большом доме, однажды вечером, во время моего отъезда в Саратов. Пушкин был тогда женихом». Кстати, не только автограф Пушкина нашёлся в саратовском архиве Устиновых. Эта семья хранила также толстую тетрадь со стихами Лермонтова, принадлежащую дяде поэта. Многие стихи в этой тетради написаны рукой автора.

 Афанасий Алексеевич Столыпин (герой войны 1812 года, участник Бородинского сражения, из его рассказа о битве родилось лермонтовское «Бородино», родной брат бабушки Лермонтова Е.А. Арсеньевой. — Авт.), к которому обращены знаменитые лермонтовские строки: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…», был женат на дочери старшего из братьев Устиновых Марии Александровне. В Саратов к ним на свадьбу приезжали знаменитый Денис Давыдов и бабушка Лермонтова Е.А. Арсеньева. У дочери Столыпина М.А. Щербатовой и хранилась знаменитая «Саратовская тетрадь» Лермонтова с 131 стихотворениями поэта.

В 1837 году умерла жена Андриана Михайловича Анна Карловна. Оставшуюся жизнь Устинов прожил вдовцом в Саратовской губернии. В перешедшей после смерти Михаила Андриановича к трём сыновьям усадьбе к 1841-му году в Москве остаётся один Григорий Михайлович Устинов, который на правах хозяина решает вновь перестроить усадьбу и главный дом.

Чертёж 1841 года свидетельствует: фасад «Большого дома» уже сильно отличается от того, что изображён на акварели Садовникова. Здание вновь приобретает лаконичный и строгий вид: исчезает балкон, лоджии заделаны каменной кладкой, вместо изящных колонн появляются три окна, разделённые пилястрами. На втором этаже бывших флигелей возникают большие окна с полукруглыми перемычками. Однако внутри дома сохраняются роскошные интерьеры начала XIX века.

С появлением «Зала с колоннами», обустроенного к 1841 году, уже ничто не напоминает о существовавшей тут некогда левой лоджии. Сохранилась фотография 1908 года, на которой запечатлена эта одна из красивейших парадных гостиных богатой «устиновской» анфилады.

По указу Гражданской палаты от 3 февраля 1841 года дом на Воздвиженке был окончательно «зачислен за коллежским советником Григорием Михайловичем Устиновым», младшим из братьев. Про него приходится сказать: это был единственный из братьев, не сделавший блестящей карьеры. По словам одного из родственников, Григорий был «по всей видимости, весьма плачевным представителем рода человеческого и провёл жизнь в редком распутстве». Образ жизни хозяина отражается на усадьбе: часть её продаётся, главный дом перестраивается с целью иметь возможность часть помещений сдавать в аренду.

В 1844 году, как следует из семейной переписки, пятый сын М.А. Устинова — Григорий Михайлович — собирается в Париж, ему нужны деньги, думает, у кого бы занять. Уж не поэтому ли он решает продать усадьбу с домом на Воздвиженке. Он сдаёт часть дома Межевой канцелярии и Коммерческому суду. А в 1845 году усадьбу со всеми постройками покупает казна для размещения в ней Казённой палаты и губернского казначейства.

…Когда в 1947 году в «Зале с колоннами» появляются реставраторы, ничего даже похожего на былую красоту уже нет.

Работы начались с «раскрытия стен». Сняв обои, специалисты обнаружили, что некогда стены этого зала имели сиреневый окрас. Под масляной краской откосов окон и дверей был обнаружен искусственный мрамор. Чуть позже выяснилось, что им же были оформлены лопатки на стенах, колонны и цоколь. К счастью, мрамор не был серьёзно повреждён, лишь некоторые места требовали вмешательства реставраторов. Предстояло удалить масляную краску с мраморных колонн и даже плафонов, вычинить, как тогда говорили, побитую лепнину карниза и коринфских капителей. Реставрации требовали дубовые рамы и двери.

К сожалению, восстановить двери не удалось. Их отделка была скрыта под толстым слоем масляной краски. Вскрыв маленький участок (площадью около дециметра), реставраторы увидели, что первоначально они были покрашены под орех. Причём, покраска была столь искусной, что сам Щусев сначала принял её за натуральное ореховое дерево. О восстановлении такой окраски при отсутствии специалистов, способных на это, не могло быть и речи. Решено было просто покрасить двери в белый цвет.

Потолок «Зала с колоннами» украшал самый, наверное, интересный плафон в доме-дворце — редкая по сюжету композиция «Рождение Млечного Пути», написанная с картины Тинторетто из дворца дожей в Венеции. «Рождение Млечного Пути» — лучшая мифологическая картина великого итальянского живописца венецианской школы позднего Ренессанса Якопо Робусти (1518—1594), прозванного Тинторетто (маленький красильщик). Художник был современником Тициана и Паоло Веронезе. Картина была исполнена в 1575 году по заказу императора Священной Римской империи Рудольфа II для украшения его пражской резиденции. Сейчас полотно можно увидеть в Национальной галерее Лондона.

Сюжет панно центральной части плафона «Зала с колоннами» основан на греческом мифе о рождении Геракла. Геракл — сын Зевса и смертной женщины Алкмены. Зевс, желая дать сыну бессмертие, подбросил его своей божественной супруге, чтобы молоко Геры сделало Геракла бессмертным. Не подозревая о коварстве мужа, Гера начала кормить ребёнка своим молоком, но младенец, сжав грудь богини, причинил ей сильную боль, и она оттолкнула его. Брызнувшая в тот момент струя молока превратилась в Млечный Путь на небе, а из капель, упавших на землю, выросли белые лилии. Существует легенда, что первоначально картина Тинторетто была прямоугольной, и белые лилии входили в состав композиции.

Кому из Устиновых пришла в голову идея воссоздать у себя в доме панно итальянского мастера, кем из художников оно было выполнено в плафоне усадьбы Устиновых — неразгаданная тайна дома на Воздвиженке.
Известно, что живописное панно «Рождение Млечного Пути» неоднократно повторялось разными художниками. Плафоны расписывались нередко по готовым эскизам, использовались даже трафареты. Тем не менее обращение к классическим образцам было в ту эпоху показателем мастерства автора, его профессиональной грамотности и ничуть не умаляло его роли. В Москве существует ещё одна копия картины Тинторетто – она выполнена в начале ХХ века известным российский живописцем и архитектором, театральным художником И.И. Нивинским для одной из жилых комнат второго этажа «Дома Тарасова» (Спиридоновка, д. 30).

К 1947 году от живописи центрального панно почти ничего не осталось, обнаружились только контуры разбивки панелей и остатки гризайли. Но каким-то чудом сохранились фотографии, сделанные в 1908 году фотографом Московского археологического общества Н.Н. Ушаковым*.

* Фотографии Н.Н. Ушакова хранятся в фототеке ГНИМА.

Благодаря записям Н.Д. Виноградова известно, что руководивший бригадой реставраторов художник Викентий Павлович Трофимов по этим фотографиям сделал эскиз центрального панно. А.В. Щусев его утвердил, и по эскизу панно масляными красками было написано на живописном полотне, которое наклеили непосредственно на штукатурку потолка. Всё остальное писали непосредственно по штукатурке.

Изображения «путти» — младенцев в медальонах — писал Л.В. Трофимов, а всю гризайль — П.В. Спасский с напарником.

Страницы истории «Зала с колоннами» хранят немало любопытных эпизодов. Среди них и тот, о котором вспоминал профессор Н.Д. Виноградов. В 20-е годы он состоял председателем Комиссии по охране памятников искусства и старины Моссовета и однажды зашёл проверить сохранность здания. В тот период в здании располагался Секретариат ЦК РКП(б). Визит Виноградова случайно совпал с приходом в «Дом Талызина» В.И. Ленина, зашедшего «в гости» к своим однопартийцам.

Виноградов провёл для Ленина небольшую экскурсию по залам дворца. Тогда кабинеты-залы дома ещё сохраняли своё великолепие. Ленина особо заинтересовал плафон в «Зале с колоннами», и профессор рассказывал о сюжете живописного панно. «Кстати, — вспоминал позже Виноградов, — в этом зале тогда помещался секретный материал, и туда без особого разрешения никого не пускали, а благодаря присутствию Ильича, я беспрепятственно смог осмотреть все залы с плафонами, все они были в порядке, т. к. никаких перегородок тогда ещё не делали». Сейчас об этих визитах «Ильича» напоминает мемориальная доска на фасаде дома-музея.

«Малая гостиная» — возможно, при Талызиных это помещение не было частью анфилады, а являлось служебной комнатой. Связанная внутренней (чёрной) лестницей с третьим этажом, она вполне могла служить буфетной в дни, когда в «Белом зале» устраивались парадные обеды. При Устиновых, после появления «Зала с колоннами», комната превращается в «Малую гостиную», которая соединяет «Белый зал» с лоджией. Новый зал включается в анфиладу, и он получает нарядное убранство.

Потолок «Малой гостиной» украшало интересное живописное панно. По четырём сторонам небольшого плафона располагались композиции: богиня Венера плывёт в раковине, в которую запряжены тритоны, бог Дионис в колеснице, хороводы амуров. Зеркало плафона окружала цветочная гирлянда из сирени — мотив довольно-таки редкий в монументальной живописи эпохи классицизма. Цветущую сирень можно увидеть разве что в оформлении спальни императрицы Марии Фёдоровны в её жилых покоях Павловского дворца. Отделкой спальни императрицы занимался архитектор А.Н. Воронихин (1805).

Восстановление живописного панно было поручено студентам бывшего Строгановского училища. Руководство училища предложило музею, что студенты в виде практики постараются восстановить роспись по сохранившимся фотоматериалам. Работу оценят преподаватели, под руководством которых будет выполняться реставрация. Щусев пошёл на это, но выдвинул встречное условие: «если живопись будет отвечать реставрационным требованиям, работа будет оплачена, если нет — то не будет оплаты». По словам Виноградова, живопись признали слабой, оплачивать её не стали. Однако студенческая работа осталась и до сих пор смотрит на посетителей с потолка «Малой гостиной».

В ходе ремонта между стенами и потолком был обнаружен живописный фриз. Фотографий фриза не сохранилось, в результате исследования выяснилось, что «написан он был наспех по мраморной штукатурке стены масляными красками». До ремонта о фризе вообще не было ничего известно, поэтому краску удаляли решительно, и вместе с ней была удалена живопись «целиком с восточной стены и почти полностью с южной стены и только в юго-западном углу заметили роспись». Сохранившиеся участки показали, что каждая стена олицетворяла определённое время года. На западной стене сохранилась «Зима», на северной — «Осень». К сожалению, композиции «Весны» и «Лета» были утеряны безвозвратно, и было принято соломоново решение: на восточной и южной стене повторить сюжет «Зимы» и «Осени».

Работа по восстановлению фриза была поручена профессору А.А. Рыбникову, заведующему реставрационной мастерской в Третьяковской галерее. Щусев знал Рыбникова ещё со времён своей работы в галерее (в 1929 году он был её директором).
Виноградов вспоминал:

«Рыбников только руководил, работали двое молодых людей. Предполагая, что они могут не справиться с этой задачей, им было предложено писать темперой, а не маслом (чтоб в случае неудачи можно было стереть). Когда работа была закончена, А.В. Щусев пригласил художника П.Д. Корина, просил его высказаться о работе Рыбникова. П.Д., будучи хорошо знаком с А.А., нашёл, что работа сделана хорошо.
Щусев предложил мне оплатить работу. Но через пару дней А.В. пригласил в музей В.И. Мухину, которая объявила, что живопись сделана безобразно. А.В. спросил меня, оплачена ли работа Рыбникова, и, узнав, что ещё нет, сказал: «И не платите». Работа оплачена не была. Через несколько месяцев Рыбников скончался. А.В. упрекнул меня, сказав: «Вы не заплатили ему, вот он и помер».

«Белый зал» — самый большой зал уличной анфилады дома Устиновых. В 1820-х годах это бальный зал. К 30-м годам размеры залов хозяева дома уменьшили, но художественная их значимость возросла. «Белый зал» стал парадным залом, который служил не только для приёмов, но и превратился в место повседневного местопребывания семьи: его предназначение символическое — роскошными интерьерами демонстрировать богатство и достаток его владельцев. Уместно упомянуть: в эти годы «богатство Устиновых простиралось до 10 миллионов» и, по мнению современников, представляло «изрядный кус!».

Своё нарядное убранство зал утратил спустя сто лет, в 1930-х, когда в нём разместилось общежитие сотрудников Наркомата внутренних дел. Для них был проведён «косметический» ремонт: стены комнаты поверх искусственного мрамора были покрыты масляной краской. Новые жильцы по стенам развесили вешалки и портреты вождей, при этом гвозди вбивали в мрамор, можно сказать, не ведая того, но в любом случае, не жалея.

Перед реставраторами стояла задача вернуть залу хотя бы часть былого великолепия. Из «Исторической справки…» Виноградова:

«Мрамор в целом имел тонкие трещины, в них проникло масло, и они приобрели более видимый характер. Реставраторы предлагали расшить эти трещины. <И это> При отсутствии нужных материалов главным образом белого гипса (советские заводы в то время не производили чисто белого гипса, даже так называемый медицинский гипс и тот был тёмным на фоне старого мраморного покрытия). От расшивки трещин отказались и правильно, т. к. стены, завешанные экспонатами, то и без них никого не шокировали. Качество живого гипса можно видеть на простенках между окон белого зала, где в далёком прошлом были зеркала…»

В «Белом зале» была одна из интереснейших росписей. В торцах прямоугольного плафона, занимавшего всё пространство потолка, помещались «многофигурные панно» на сюжеты «Одиссеи». По мнению специалистов: «эти композиции по своим сюжетам не имеют аналогий в истории русского монументального искусства, их по праву можно назвать уникальными». Один сюжет рассказывает о встрече Одиссея и Ахилла на острове Скирос. Второй — о возвращении Одиссея на Итаку.

К сожалению, о красоте этого плафона сегодня можно судить только по дошедшим до нашего времени фотографиям 1908 года. Потому что жильцы потолок побелили, предварительно затерев живописный плафон. Уверенности, что вселившиеся в «Белый зал» сотрудники Наркомата внутренних дел знали, кто такие Одиссей и Ахилл, нет. Явно лица не пролетарского происхождения.

«Историческая справка» Виноградова свидетельствует:

«Разведка забелённых плафонов <…> показала, что от живописи ничего не сохранилось, кроме отдельных красочных пятен, которые могли дать только тон бывшей росписи».

Экспертная комиссия постановила плафоны не реставрировать и не восстанавливать.
К счастью, в зале сохранились четыре барельефа, которые появились здесь после перестройки «Большого дома» Устиновыми в 1814 году. Барельефы парадных гостиных того времени были, в основном, типовыми и собирались из нескольких блоков. На одной из карточек фототеки обозначен автор этих барельефов — «скульптор Замараев, первая четверть XIX века». Они, как и лепные карнизы, были очищены от копоти и пыли, вычинены, побелены мелом на молоке. Паркет вычинен и оставлен старый.

Над анфиладными дверями зала симметрично располагались два прямоугольных панно (горельефы). На одном из них изображён «Аполлон и музы», на другом — «Афина и музы». Пока не удалось найти «двойников» устиновских панно, неизвестен и автор, столь искусно воплотивший античные сюжеты. Мода на панно с античными сюжетами, украшавшими парадные гостиные и фасады домов, долго сохранялась и в «послепожарной» Москве.

На угловых печах, делающих зал более обтекаемым, расположены медальоны с горельефами (тоже с сюжетами греческой мифологии). Историк архитектуры Е. Николаев считает, что «происхождение» таких печей: с цельным зеркалом и барельефами, чисто московское.

Видимо, в одно время с печами «Белый зал» был визуально увеличен зеркалами и в простенках окон. Тогда же зал, можно предположить, обрёл выход на изящный чугунный балкончик, украсивший фасад, и в качестве украшений появились колонны, занявшие место в проёмах анфиладных дверей.

Шпингалеты и дверные ручки в зале были заменены на новые. Их изготовили в реставрационной мастерской по сохранившимся образцам.

По окончании реставрации и санитарного ремонта этих трёх залов в них была устроена показательная выставка по материалам Музея русской архитектуры.