Прохоровское поле

- Ох, ёкарный бабай! Опять, значит, ничегошеньки для меня нету? –  Степан, по деревенскому, проверенному обыкновению, прикинутся простодырым, поскольку с таких спрос вдвое, а то и втрое, меньше. Хотя, на самом деле в глубине души надеялся на другой ответ.
- Я же на прежней неделе объяснял! Нет для тебя здесь, чудак ты человек,  работы. Нет, и не будет! Тут требуются люди не просто так. Из отборных отборные! – Охранник, видно, из бывших служаков - в ладно подогнанной униформе, шибающей на наряд полисмена из американского боевика, с металлической бляхой на груди, украшенной головой атакующей кобры, при дубинке, газовом баллончике в чехольчике, при наручниках и рации, зацепленной за широкий офицерский ремень, почти на полторы головы возвышался на Степаном. Сразу видно, что из отборных. Хотя и сам Степан отроду не из маленьких. Правда, стал в последние год-два всё больше сутулиться. -  А ты кто, что на работу сюда норовишь? Сам на себя взгляни! И не ходи сюда, дед. Не трать время попусту, обувку побереги.
Сказал, как топором рубанул. От слов его у Степана в груди защемило. И действительно! Кто он такой?. Ну, Степан, ну, Лексеич, ну, местный, ну, из Прохоровки… Да, конечно! Не молод! Зато, сызмальства мастеровит: хоть по механической части, хоть по электрике, сварным может работать, да хоть и по сантехнике. И, опять же, при правах водительских профессиональных. Хотя и просроченных. А вот, не нужен он здесь, за этой стеной под три  метра, сложенной из калиброванного красного кирпича с битыми бутылками, пущенными поверх стены остриями вверх.  Он и сам всю неуместность своих посяганий на преодоление красной стены знал-понимал. Куда там, в стоптанных, со скособоченными каблуками полуботинках и с плохо выбритой щетиной? Пора перестать надеяться и на что-то рассчитывать. Чать не маленький! Всё, что по жизни было или могло с ним случится доброго, уже случилось. Рос-вырастал, в люди выбился без отца – тот от ранений фронтовых, отмучившись, вскоре после того, как заделал сына, умер. Школу закончил не в отличниках, но и  не в натяг. Руки с измальства - в отца – нужным местом вставлены. Голова по технической части фурычила. Это пригодилось в армии, где отбарабанил он положенные три года в автобате. За такие умения очень его ценил майор Головня: - Ты, - говаривал матерщинник-майор, - хоть и деревенский - в лоб-те-перевлоб, но с гайкой во рту родился.  Отслужив, вернулся в Прохоровку, хотя уматюкивал его майор на сверхсрочную. Но, не уматюкал. В колхозе демобилизованному воину с полным набором армейских значков на груди  определили почти новый «Зилок». Легко оседлал Стёпа и трактор, и  комбайн. Пуще всего  нравилось ему по весне боронить; Трактор фырчит, волочит сцепку, а за следом грачи тучей вспархивают, перелетают по полю  за агрегатом, расхаживают чёрные по чёрному, кормятся - милота! Поля у прохоровского колхоза добрые – сплошь чернозём. Есть и суглинки, но это во второй бригаде, куда зимой Степан возил на тракторной тележке навоз с фермы. Но более всего нравилось поле, что у самой Прохоровки. Немаленькое поле - тридцать два гектара от Васюнинской Шишки, чуток под уклон к речке Шарашке, до кустов и вётел на её бережку. Весною речка своё прозвище полностью оправдывала – беременела вешними водами, что катились с сыртов, шарашилась, льдины с лихостью таща на загорбке. Степан любил у края поля тормознуть, не глуша дизель, вылезти из кабины трактора перекурить и, продравшись через чапыжник, выйти к самому урезу воды. А  речка мутна, бурлива. Откуда –то с верховьев несёт ветки, а иной раз и коряжину протаскивает. Сила  реки явственна, неуёмна и, словно, передаётся тому, кто её буйством любуется.
  Осенью, как правило, хороший намолот на этом поле. Первый загон Степан начинал всегда сверху, от всё той же Васюнинской Шишки. Комбайн стрекочет, мотовило вращается, ножи режут, состриженные колосья  ровнёхонько в валок укладываются. Поле после косьбы , как разлинованное. А ещё забористее, когда обмолот. Только подставляй кузов грузовика под зерно из бункера комбайна!
Сверху, от  шишки вся Прохоровка, как на картинке из букваря:  дома почти все справные, далее - зерноток с ворохами зерна, а там и коровники в ряд, и двор фуражный с зародами сена, и дорога в недалёкий город выворачивает из села на асфальтированный большак  через мост. Туда, на элеватор свозят очищенное на току зерно; Как в газете писали в прежние времена: «Красный Обоз! Хлеб – Родине». А на Шарашку, через которую мост перекинут, в эти дни и смотреть некогда, да и не на что. Обезводела за лето, поумерилась нравом. Но, зато чиста, и в ямине под вётлами видно, как голавчики кормятся.
Теперь-то всё по-другому. Колхоза нет давно, будто и вовсе не было. Последний председатель Павлушкин, сколько смог, всё из хозяйства отжал. Ну, чисто,  центрифуга в стиральной машине. Степан на  кормильце-грузовике своём возил с колхозных складов  в город: доски, шифер, железо кровельное и прочее-разное. Там Павлушкин ладил дом, вроде как, для любимой дочурки. В те поры и скот колхозный извели, как затратный и, якобы, низкорентабельный.  Приехали заготовители плечистые, в спортивных костюмах, коротко стриженные, удалые – по всему видно - и вывезли в три приёма, в сопровождении  легковушек с чернеными стёклами,  на трейлерах весь гурт красностепных бурёнок подчистую. Вроде как, для укрупнения Черноводского агроиндустриального комплекса. Но Степан, в город ездил и, слухи дабы проверить, завернул на бойню, что за вокзалом. А у ворот очередь и прохоровские  коровки вторые сутки очереди ждут в кузовах трейлеров. Ревут, маются недоенные, вонь несусветная – известное дело - от живой ещё скотины что ждать кроме ссеца и навоза!. А бойня день и ночь план по отгрузке мяса перевыполняет. Ясно дело, деньги за скот в колхоз не вернулись. Павлушкин, понятно, клял, на чём свет стоит, банкиров. Рубль на глазах тощал – инфляция, мать её ети!  А вскоре и Павлушкин в городской дом отбыл из Прохоровки. Словом, накрылся колхоз медным тазом. Землю и прочее, что годно из оставшегося, на паи поделили. Степану  и жене, и на Полинку – дочку досталась и земля, и грузовик. Хотя, было, хотели кормильца четырёхколесного отобрать за колхозные долги и продать. Но кому он нужен – старичок задышливый? Степана всё это устраивало до поры до времени. В город на грузовике без крайней нужды он не совался. А в деревне машина всегда потребна для разных разностей. Значит, и приработок был, хоть рублями, хоть натурой. А ещё огород: картошки-моркошки не покупать, куры несутся, свиноматка хрюкает, подсвинки подхрюкивают, корова доится, телёнок лобастенький копытцами во хлеву постукивает. А летом с трёх ульев достаточно мёда Степан накачивал. Вскорости завёлся в Прохоровке и фермер крепкий по фамилии Анкудинов. Из местных родом. Но до того в городе обретавшийся при советской должности. Вернулся с капитальцем и при наработанных в городе связях.  Стал пшеницу выращивать. Принялся паи земельные у прохоровцев в аренду брать. Денег не платил,  расплачивался всё той же натурой. На весновспашку и в уборочную, однако, нанимал не деревенских, а сторонних. Те являлись из соседнего региона со своей техникой. Работали споро, до озверения. Степана Анкудинов тоже не нанимал. Да и пёс с ним - приработка хватало. А годы шли, только циферки менялись, как на счетчике километража. Впрочем, спидометр уже не работал, а покупать взамен новый и негде, и зачем. По Прохоровке и до соседних деревенек можно и  так колесить. Благо спиногрызов-гаишников на полевых стёжках-дорожках не встретишь отродясь. А участковый Айрат – из своих, из деревенских. Ему бы только за буянами да пришлыми уследить, которых в последние годы в селе изрядно прибавилось. В основном, переселенцы с азиатских земель. Хорошо получилось и с дочкой Полиночкой. Закончила Медицинский  по специальности детский доктор. Пока училась, жила в общежитии. Домой приезжала только за продуктами и то, не каждое воскресенье.
  Получив отказ от охранника, сказавши: «Эх!» и сплюнув, Степан, незнамо почему, пошёл не в село, а по, бывшему некогда хлебным, полю в сторону Васюнинской Шишки. Когда-то на тракторе было и недолго, и не важко катиться вверх. А теперь тяжеленько. Стала  одышка мучить. Надо бросать окаянное курево. Но дочка, как-то  уже, чисто по-докторски, сказала, что теперь, папочка, в твои-то годы, да с этаким стажем курения лучше  не бросать. Вот и одышка… А когда-то в армии не зря ему значки на грудь цепляли с разрядами спортивными. И курил, но бегал на средние дистанции, и даже в противогазе и химзащите, и на соревнованиях дивизионных рекорды ставил, и «солнышко» на турнике крутил, и двумя двухпудовками поигрывал. А теперь; Вот она - Васюнинская Шишка – рукой, кажется,  подать, поле прикатанное, давно не паханое, травой иноземной под газон засеянное, а он идёт-идёт, и никак не дойдёт.
 И чего попёрся работу искать? Знал же, что не возьмут. Кому он нужен в этом Заповеднике  – так деревенские меж собой прозвали поселение за стеной. Где-то в городских конторах что-то щёлкнуло-звякнуло-прошелестело и в одночасье пахотная землица, дававшая из года в год добрые урожаи, для исконного употребления стала непригодной. Исключили из земель сельскохозяйственного назначения. Поговаривали, что Анкудинов-фермер ерепенился, но глава сельской администрации  Башкин, по уличному прозвищу Башка, руку к этому делу приложил – подписал справку о неплодности Прохоровского поля. А оно отродясь пахотное, с тех самых пор, как получил эти земли в награду от Матушки Императрицы Екатерины секунд-майор Пров Петрович Прохоров  за участие в делах противу вора и разбойника Емельки Пугачёва. Обжился новосел, полбу сеял да рожь. Плотину на Шарашке поставил и мельницу. И сельцо Прохоровку заложил, крепостных с Тамбовщины перевезя. Словом, давно и место обжитое, и поле хлебодарное. А теперь – вишь ты - неплодное, согласно состряпанным бумагам. И понеслось строительство целого посёлка и, сразу же, стены краснокирпичной вкруг домов. А место-то завидное; Ровнёхонькое поле, речка чистая, Вдоль берега  лесочек, воздух, как в Ессентуках, где Степану в советские времена удалось побывать  в послеуборочное время по путёвке санаторной. Деревенские да и Степан  поначалу возрадовались. Раз стройка – будет и работа. Глядишь, и грузовик на подхвате потребуется. Ан, нет! Зря радовались. Работали на стройке люди вовсе заезжие. В несколько бригад – сплошь не русские. Одна от них прибыль в прохоровском магазине – и то ополовиненная. Приезжали строители за куревом, курями мороженными, хлебом и прочей снедью. Рис для плова брали мешками. Но, что досадно для хозяина магазина Егоршина, ни вина, ни водки не брали ни пузыря по причине строгостей мусульманских. Однако, вели себя смиренно. Год, два – и забор возвели, и дома-теремки, и было видно по въезжавшим через фигурные кованые ворота дорогим машинам,  поселились здесь люди достаточные, умеющие радоваться жизни. И плотинку подпорную на Шарашке установили, где в прежние, достославные времена мельница колесом своим по воде шлёпала. Словом, обустроились. Но, наособицу от других. Одно слово – Заповедник!
 А работа? Нужна Степану  не сама работа, а деньги нужны. Грузовик своё отъездил и начал врастать скатами в землю перед домом. Пчёл поморил Анкудинов.  Он завёл моду поля опылять.  Один раз опылил в самый разгар цветения, и прощайте милые жужалочки!  Новые  пчёлосемьи заводить – цены жалят пуще пчёл, и дымаря на них нет. А тут жена Наташа занедужила. Ей бы давно надо было по женскому низку техосмотр провести. Но фельдшерско-акушерский пункт  оптимизнули по причине близости к городу, где районная больница – туда и ездите. Да, не наездишься. Перемогалась. А когда совсем прижало – пришлось ехать. Приехала в районную больницу, а там велели ехать в онкологическую. Само собой, без операции не обошлось…
  Застрекотало в небе издалека, а потом ближе, ближе, ближе… Степан поднял голову. Со стороны города заходил на посадку вертолётик. В Заповеднике  у трёх обитателей были свои вертолёты. А Прохоровское поле = вернее, что от него осталось -  использовали теперь, как аэродром и место для верховых прогулок. Вертолётик красненький, с каплей крови схожий,  лыжи вместо колёс. Пролетая над степановой головой, обдал его ветром от лопастей. Приземлился. Открылась дверца, вышел человек – по всему видно, Важняк. А следом – человечек поменьше чином с портфелем, вроде как  при услужении. И зашагали оба к кованым воротам. Важняк впереди, а сопровождающий, полуотстав. Да  и пёс с ними! Степана всртолётом не удивишь; Полинка – дочка тоже как-то прислала фотографию, как она в вертолёте средь небоскрёбов летает в Дубае. Дочка после института поработала детским доктором в городе, замуж выскочила, с мужем – тоже доктором –  пожила, да расплевалась. И уехала в Москву. Там, де, платят больше и вообще метро и театр Большой. И правда, денег стала получать сразу втрое против прежнего в какой-то платной детской поликлинике. Потом повысилась, авторитет наработав, На машину накопила, жильё сперва снимала, а потом и на квартирёшку в ближнем Подмосковье собрала. Там-то её и приметили, как хорошую специалистку, одни у бога за пазухой пригревшиеся москвичи. Пригласили поработать медицински подкованной нянькой к своим чадам. А чадам московская слякоть противопоказана – лёгкие у них слабенькие. Нужно сухое тепло. Вот и вывозят её с чадами и тёщей Хозяина на аравийские пески. Живёт в пансионате, который Хозяин там завёл и держит. С октября по май в тепле у моря.   
  Начал дождичек сеяться. Степан привычно, с удовлетворением отметил: « В самый раз, под налив». Только, что ему теперь дождь – от земли отстранён. Конечно, по результатам уборки  Анкудинов в счёт арендной платы отмерит и зерна и сена. Однако, зачем ему всё это? Наташа, как слегла, от коровы пришлось избавиться. Да и зачем с коровой маяться, когда в магазине молоко в пакетах, которое, впрочем,  не скисает, сколько ни заквашивай. И свиней Степан извёл, поскольку деньги были нужны на лечение и на лекарства, и подношения медсестрам да докторам. Остались куры и два петуха горластых – вот и всё домоводство. Хотя  курям пшеничка с ячменём впору.
   Так, в размышлениях, задыхаясь, дошагал Степан до Васюнинской Шишки. Место приметное. Васюнинской прозвали её в честь Васюни. Был в допрежние времена такой мужичок в деревне. Жил не шатко, ни валко. Растил в огороде табак-самосад да хрен. Просевшая крыша избы потемневшей соломой крыта. Дети вечно сопливые и голопузые, жена - крикунья заполошная. На фронт в Первую Мировую Васюню не мобилизовали. Тут  грянула революция и верх взяли большевики. Затесался среди победителей и Васюня. А когда навалился в 21 году голод, Васюня усердничал непомерно, помогал излишки хлебные изымать у односельчан. Десять полнёхоньких подвод тогда набрали. Продотрядовцы погнали свои гружёные подводы в сторону Соловьёвки, добирать излишки у тамошних мужиков. А Васюня замешкался. Упряжь у него верёвочная, прямо сказать, говённая. Вожжи порвались. Пока перепрягал, продотрядовцы вооруженные за Шишку перевалили. А на Васюню бабы  со всей деревни насели,  с плачем да ором по хлебушку – ведь последнее выгребли, даже посевное зерно. Васюня хлестанул своего одра. Да где там - не ускакать, да в горку, да с чувалами на телеге. Мерин еле ногами переступает. Васюня рядом вышагивает, понукает. А бабы следом: идут, орут, слезьми обливаются, Васюню клянут, на чём свет стоит. На Шишке обступили телегу, лошадь под уздцы ухватили. А Васюня из-за пазухи хвать наган и начал дуло на баб наставлять. Тут старуха Елатомцева и  ударила Васюню в висок булыганом, что обочь дороги валялся. Зла она была безмерно; Её двор первым Васюня продотрядовцам указал и сам, сковырнувши намеренно наваленный и присохший коровий назём, поднял творило над люком, ведущим в тайный подвал, где припрятан хлеб.
    Шишка обрела имя геройски погибшего от рук кулаков первого деревенского большевика. Долгое время здесь митинги проводили в день васюниной гибели. Потом в пионеры торжественно принимали. Степану также здесь красный сатиновый галстук повязали, и он торжественно обещал бороться за дело Ленина. Однажды здесь же Степану Красный вымпел за посевную прилюдно вручали, как победителю соцсоревнования. А орден, между прочим, зажилили. Он достался Гришке Тафинцеву, поскольку член партии и на собраниях складно говорил. Теперь на Шишке, в самую её верхушку вкопали  мачту, на которой укрепили антенны сотовой связи. Милое дело – эта связь. Дочка Полина подарила родителям аппарат с экраном. Можно просто поговорить, а можно, глядючи друг на дружку, беседовать. Степан, например, здесь или в огороде с жуками колорадскими борется, а Полина в своём Дубае. И видно, как у неё за спиной шейхи в белом одеянии с золотой оторочкой шествуют, и машины, одна краше другой, по асфальту ровнёхонькому шелестят. А ещё показала, как сок гранатовый пьёт; Араб гранат разрежет, в чашку положит, пресс надавит, сок польётся в кружку, а там уже заранее ледяная крошка. А пуще всего поразил её звонок с Золотого Рынка – аж, в глазах зарябило. Жене Наташе такая связь в отраду. Она, наговорившись с дочурой единственной, любимой, повторяет: «Живёт доченька… Как я, не мучается. Жаль, только безмужняя и внуков нам не нарожала».
Дождик прекратил сеять. Прояснело.  Степан присел с устатку на  бетонное основание одной из лап мачты. Достал из кармана куртки пачку сигарет. Последнее время в магазине русского курева не встретишь. Всё иноземное. Настоящего вкуса не добьёшься, хотя дым идёт и пачка красивая, хоть в рамку вставляй и на стенку вешай. Но оно, может, и к лучшему – меньше вреда для здоровья. По телевизору показывают: у курильщиков в лёгких черным-черно, будто в картере машины, где отработанное масло, что сливать пора. А хорошо здесь на Шишке!  По левую сторону – Прохоровка. Поуменьшилось село, поразъехались люди кто куда. Переселенцев черноголовых больше половины стало. Но, всё же, живое село.  Хотя школа полупустая. Туда даже детсадик перевели, чтобы на отоплении экономить муниципальный тощий бюджет.  А если прямо взглянуть: Прохоровское Поле, где когда-то побеждал Степан в битве за хлеб. Даже газета районная три раз про него писала. А теперь канадский газон вместо хлеба и вертолётная площадка с шестом, на котором бессильно повис при безветрии мокрый от дождя бело-черный конус. А дальше  стена красная с коваными воротами. Шерифа-охранника  не видать. Знать, спрятался от дождя в свою будку. Да и зачем стоять, как в почётном карауле, когда у них там, в Заповеднике всё камерами видеонаблюдения увешано. А дальше по-над брегом Шарашки лес…
Надо бы домой топать, Наташа, поди, беспокоится начала.  А он сидит тут рассусоливает, природой любуется, третью уже сигарету досмаливает. Вернётся, надо будет жену подкормить. А то она сама и не поест. Бледна и, как бы, бестелесной стала. Хотя  по молодости, было за что ухватить… Выходит, что и он по теперешним временам не нужным становится. Жизнь его в  кованые ворота Заповедника упёрлась, а дальше прохода нет. Степан вновь перевёл взгляд  на Прохоровку. Шесть лет назад освободили наконец-то здание церкви. Там с той самой поры, как Васюню баба растерзали на Шишке, служба не велась. Попа тогда большевики в отместку за Васюню на дверях церкви распяли. Всё нутро церковное выпотрошили и сожгли, а оклад евангелия, потир и наперсный крест попа сдали в Помгол. Хотели клуб организовать, да невелика церковка, лишь для склада сгодилась. Восстанавливать божий  дом принялся Анкудинов-фермер. Начал из города по воскресеньям Агафангел – попик молодой приезжать службы вести. Мало-помалу потянулся народ. Однако, доход от свечек да треб невелик. Но, когда начали Заповедник за красной стеной на Прохоровском поле возводить, некие люди из застройщиков расщедрились на восстановление и внутреннее убранство. Видать, чтобы грехи свои отмаливать. И теперь над Прохоровкой луковка блескучая из оксида титана и крест. Солнышко выглянуло, и засиял крест. А дождик над селом, словно пыль водяная, так и сеется. И  раскинулось над Прохоровкой в небе радуга. Над самой церковной маковкой повисла. Степан вспомнил: бабушка Степанида, в честь которой и его Степаном поименовали, говаривала: «Кто под радугой сумеет пройти – век счастливым будет». Ну, почему радуга так далеко – нет бы здесь, над Шишкой. А то до села не добежать – ноги не донесут. И грузовика нет, чтобы домчать под горку с ветерком и проехать под разноцветным коромыслом. И  ему, и всем, счастья сейчас так не хватает! Вот  бы подвалило… И Наташа на поправку пошла бы.
Встал Степан, втоптал окурок в землю, и отправился восвояси, оставляя за спиной мачту сотовой связи. Шёл, не догадывался: не отпущено ему  больше дней, чтобы взойти вдругорядь на Васюнинскую Шишку, что вершит Прохоровское Поле.