Теория большой киски

КУКЛАЧ OFF

Сложно представить, что мир когда-то был другим. Тот, прежний, я не застала. Та была собачья жизнь. Родители говорили, жить было неплохо. Типа, человек человеку друг. Каждой сучке по кобелю – обещалось в заголовках тогдашних газет. Радовались каждой брошенной кости.

Мир, случка, жрачка.

А сейчас все сами по себе. Но себе не принадлежат.

Мама и пятилетняя я везли нашего Серёжу через весь город на Котузовский проспект, к Куклачёву - на курсы по управлению гневом. Соседская Нинка, прогрессирующая биполярница, упыриха, а не кошка, после двухнедельного интенсива у «кошачьего Распутина» стала ласковой и послушной. Для нашего неуправляемого Серёжи это был единственный шанс.

На следующей станции в вагон зашёл высокий пучеглазый негр с огромными губищами. Вывороченными какими-то, будто он зажал между ними зажжённую петарду и держал, пока та не взорвётся. За пазухой дутого пуховика торчала пара белых ушей. Живого, не киношного или журнального негра я увидела впервые. Было отчего-то нервозно. В кино от них одни неприятности.

 - Мам! – я проорала настолько громко, насколько могла, чтобы перекричать грохот электрички. - А почему все негры так похожи на обезьян?

Мама испуганно зашикала. А сама, вижу, смех еле сдерживает. Смеялась бы в голос, негры же по-нашему не понимают.

Негр невозмутимо полез в рюкзак, достал связку бананов, отломал один и протянул мне, дружелюбно скалясь:

 - Малышка, хочешь банан?

Я ойкнула и замотала головой. Пассажиры принялись посмеиваться, а кто и хохотать. Переноски на их коленях тряслись и вздрагивали. А громче всех хохотал губастый негр. Это губы несомненно мне сегодня приснятся. Во сне мама на завтрак поставит передо мной тарелку с двумя крупными, морщинистыми финиками, они сведутся в губы и проговорят: «Ну как тебе такое, обезьяна-альбинос?» Надеюсь, я проснусь прежде, чем наколю их на вилку.

Его белый кот, сомлевший под курткой, высунул морду и показал мне язык. Ну давай, доставай своего кота, разряди обстановку, пока я не успела почувствовать стыд на вкус. В метро мои эмоции проявлялись как-то особенно остро, отчаянно. Здесь жизнь в разрезе. Очень очевидная, внятная жизнь.

Наш Серёжка завозился в переноске и зашипел. Очередной приступ гнева. Я просунула руку внутрь и почесала кота за ушком. Серёжа стал тереться об руку, слегка покусывать её – я этого и добивалась. Люблю, когда моя кожа соприкасается с кошачьей слизистой. В такие моменты я начинаю выделять нежность и жизнелюбие.

Негр расстегнул свой «дутик», достал кота и, как распятие, вытянул его перед собой, довольный:

 - Вот, везу Нельсону Красную площадь показывать!

Пассажиры стали аплодировать и умиляться растерянным Нельсоном. Потом по вагону прошлась сухонькая бабулька с картонной табличкой «Помогите котёнку на глистогонку» в одной руке и образком Котоматери Ангорской – в другой, и все полезли за кошельками. И попробуй не подать – непременно придёт «письмо счастья» с взысканием. Пренебрежение кошачьими нуждами – это вам не шутки.

Поезд остановился в тоннеле.

«Уважаемые кошки и их людишки, сохраняйте спокойствие, состав скоро отправится».
 
Обычное дело. В этом месте наш тоннель пересекается с пешеходным тоннелем для «староверов», как теперь называют собачников. Некоторые из них так и норовят проникнуть в вагон, чтобы проехать станцию-другую. Мелких псин проносят за пазухой или в сумках, с крупными ловчатся. Да и кто отважится перечить человеку, держащему на поводке алабая?

Вот и на следующей станции в наш вагон зашёл старичок с щуплым догом. На псовой морде – картонная маска кота Леопольда. Смышлёного дедушку-старовера тут же ощупали колючие взгляды пассажиров, кто-то громко выругался, послав старичка к чертям собачьим.

 - Нам с Антошей одну остановку, ну что вам жалко, что ли? – пропищал старичок, не поднимая глаз.

Я встала и поманила дедушку к своему месту. Родители учили меня уступать стареньким. Старичок замахал на меня руками, а его Антоша со страху напрудил на пол. Особо заядлые котоняши зацокали языками и давай меня стыдить. Мама выхватила у меня переноску с котом и демонстративно отвернулась в другую сторону. Сегодня ей довелось дважды покраснеть за дочь, грубиянку и кототступницу.

Не выручит ли негр меня ещё разок? Не подмигнёт ли одобрительно? Не предложит банан? Я бы с благодарностью приняла. Но негр застыл истуканом, будто превратился в одну большую древнюю окаменелость, выставленную в музее археологических находок. И его Нельсон притих, забравших обратно под куртку.

Я вернулась на место, села рядом с матерью и некоторое время размышляла. Потом спросила:

 - Мам, а мелкоротые негры бывают?


ШРЁДИНГЕР КОТА

Первого человека, который глубоко и надолго въелся в память, я тоже встретила в метро. Как негр из детства, чьи губы мне взаправду приснились в ночь того дня, он вошёл в мой вагон и сел напротив. Выудил из рюкзака потрёпанный томик Брэдбери, любовно огладил обложку и уткнулся в чтение. На меня ноль внимания.

Статный, яснолицый, с руками камнетёса, парень мне показался славным и немного нездешним. Совсем нездешним, если быть точной. Иногда он прерывал чтение и осматривался вокруг. И почти всякий раз его взгляд перекрещивался с чьим-то недоумённым взглядом. Парень ехал один, без переноски, без характерного горба под курткой, совершенно свободный от рабских привязанностей.

Вызывающе бескошатен.

Ни шерстинки на свитере, ни царапинки на руке. И нисколько этого не стеснялся, напротив, глядел на всех дерзко, даже непочтительно.

Моя годовалая Марьяша, метиска лаперма и бенгала, дремавшая всю дорогу в переноске, стоявшей рядом со мной, вдруг засуетилась, заскреблась, просительно мяукая. Наверное, почуяла врага. А «враг» зыркнул на меня хмуро и снова углубился в чтение. Интересно, куда этот котофоб держит путь в столь ранний час?

Мы с Марьяшей ехали в iCat к самому открытию, занять очередь за новым флагманским помётом – метисами манчкина и каракала. Я целый год копила на новый айкэт, отказывая себе во всём, при этом ни в чём не ущемляя Марьяшу. Но нужную сумму так и не удалось собрать, поэтому придётся продавать Марьяшу в трейд-ин.

В кармане пиликнул смартфон.

 - Не разбудил? – написал в мессенджер уже неделю одолевавший меня коллега-новичок.

 - Нет. – отмахнулась я.

 - Скинь фотку своей киски! – не унимался он.

Я на миг вообразила, что чатюсь с книголюбом-котофобом. Представила, что в его красивых крепких руках не книга, а телефон. Представила, что ему страсть как любопытно увидеть мою киску. Я полезла в телефон, открыла галерею и стала перебирать огромную коллекцию фоток с Марьяшей. Вот она сладко зевает, вот ловит бабочек на даче, вот спит с приоткрытым глазом у меня на груди, вот её первые шажочки, первый кусь, первая пойманная полёвка. Не в силах выбрать, я прикрепила добрую дюжину Марьяшиных фоток и отправила. Почти в ту же секунду котофоб оторвался от книги, взглянул на меня и дружелюбно подмигнул.

 - Мммм. Какая сладкая! – пришёл ответ от коллеги.

 - А вот мой. – вдогонку. 

Я пролистала штук двадцать однотипных снимков рыжего мордастого мейн-куна и отправила в ответ смайлик кошачьей лапы с оттопыренным большим пальцем. А котофоб снова нырнул в книгу.

Динамики мониторов, размещённых по всему вагону, вдруг алармистски запищали. На экранах появилась нарезка домашних видео с милым толстобоким котиком-британцем Витей, похищенным прямо из котошколы. Бегущей строкой – обещание крупного вознаграждения любому, кто владеет информацией, которая поможет Вите воссоединиться с любящими людишками. Я шмыгнула носом и подошла поближе к монитору, чтобы записать номер телефона. А вдруг Витю отыщу именно я?

«Уважаемые людишки, при выходе из вагона, пожалуйста, не забывайте своих хозяев!»
Электричка, бахая дверями, выплюнула-проглотила пассажиров на станции и рывком тронулась. Я направилась обратно на своё место. Ни парня с томиком Брэдбери, ни переноски с Марьяшей уже не было.

Во сне котофоб, отшвырнув в сторону старину Рэя, обнимал меня пылко и требовательно. Обнимал красивыми и крепкими руками, иссечёнными царапинами. А Марьяша с Витей уже пристойно спаривались в метре от нас, не тратя время на приличествующие случаю прелюдии. А потом парень как-то незаметно оборотился котом, потасканным, дворовым, оттого ещё более харизматичным, а я – кошкой, сытой домашней неженкой. И стали мы жить-поживать, да котят наживать.


КОТНЫЙ ДВОР


Моё последнее путешествие по тоннелю выдалось особенно памятным и ощутимым. Я уже старуха, грузная и плаксивая, клевала носом под тихое шуршание колёс (да, электрички теперь совершенно бесшумные), когда на очередной станции в вагон юркнул паренёк со скрипкой. Расчехлил инструмент и заиграл вдруг мелодию нашего былого, а сейчас и вовсе опального, гимна:

Кошки не похожи на людей,
Кошки - это кошки.
Люди носят шляпы и пальто,
Кошки часто ходят без одежки.

Кое-кто из пассажиров украдкой всплакнул, кто-то невольно подскочил с места и вытянулся струной. Я, по-старушечьи жалкая и сентиментальная, прохныкала всю оставшуюся дорогу от Окотного ряда до Кошачьих Гор. Плача, вспоминала всех, кого знала: и соседскую Нинку, и нашего Серёжку, и деревенских Миклуху с Маклаем, и наших с покойным мужем Марьяшу с Витей, дочкиного Колю, внучкиных тройняшек: Варю, Любашу и Марту, всех-всех. И своего нынешнего – мраморного девон-рекса Савелия.

Люди носят шляпы и пальто,
Кошки часто ходят без одежки.

Всё переменилось, всё теперь наоборот. Мой Савелий носит и пальто, и шляпу. Ему положена солидность по долгу службы, да и бесшерстный он почти – мерзляк. А мы медленно снимаем с себя все одёжки. Да и к чему они, когда многие из нас и в росте уменьшились, и марджариасану успешно освоили, да в переносках большую часть жизни проводим? А кошки с нами, прежними, сравнялись и ростом, и разумом, всячески и всеместно воссели.

Над моей головой вжикнула молния. Мягкая тёплая лапа моего Савелия просунулась в переноску и погладила меня по седой голове. Любяще так, успокаивающе. Я, свернувшись калачиком, мелко, но часто задрожала.

Меня везли в челоклинику. Савелий сказал, что мне не будет больно.

Я просто усну.