Жаждущий

Он был томим невыносимой жаждой. Лёжа в трюме и ощущая, словно омерзительный липкий пот покрывал его с ног до головы, он тяжело дышал, попеременно сглатывая.
Жажда. Жажда, которую не может осознать ни один смертный. Ни один из тех, кто ещё не перешёл за порог жизни, не мог знать каково это томиться жаждой, которую можно было удовлетворить лишь единственной жидкостью. Но она вся вышла. А то, что оставил шторм от этого судёнышка, едва держалось на плаву.

Мужчина закрыл глаза и облизнул бледные пересохшие губы. Он прикрыл глаза, продолжая часто дышать. Его мысли занимало сейчас вовсе не то, что будет с его кораблём, чью команду собственноручно, в течении нескольких месяцев, он медленно выпил до последней капли. И, вовсе, не то переживёт ли корабль очередной шторм со сломанными мачтами, разорванными парусами и той пробоиной в верхней части носа, через которую перехлёстывали самые высокие волны.

Он думал о нескольких вещах. О том, что будет, когда корабль наконец то пойдёт ко дну. Ведь в этих водах, куда отнесло судно, на памяти Жаждущего, не было не единого острова. Да и спасёт ли его остров, если на нём не окажется ни единой живой твари? Он не боялся смерти, так как знал, что умереть как таковое уже не мог. Он уже был мёртв. И то тело, чью жизнь ещё поддерживала тёмная магия, вовсе не нуждалось ни в пище, ни в воде. Единственное что нужно было ему это кровь. А он сам, по собственной же глупости, уже истощил все запасы этой драгоценной влаги. И какая же участь ждала его? Он давно уже не осматривал тёмный и сырой трюм на предмет хотя бы единственной оставшейся на борту крысы. Он знал, что даже их он уже сожрал без остатка. И то, что осталось от некогда прекрасного и гордого корабля абсолютно безжизненно. И только он, скрытый от палящего солнца в нутре этой плавучей посудины, является единственной насмешкой над словом "жизнь" на её борту. Он думал о том, что будет с ним, когда следующий шторм разобьёт остатки корабля в щепы. Что будет, если его тело погрузиться под воду. Будет ли он дышать так же как сейчас или же вода поглотит его и лишит подобия жизни? И каковы будут объятия ледяной стихии?

А после он вспомнил то, почему он оказался здесь. И всё что ему сейчас оставалось – это думать о своём будущем, которое было неясно и насмешливо по отношению к тому что осталось от его души.
Вспоминал своих Братьев. И то счастливое время, когда ничто не омрачало его жизнь. Вспоминал их совместные охоты, вспоминал шумные пирушки, которые всегда заканчивались вместе с гостями, которые были приглашены на них. Вспоминал их смех и радость, что он делили со своими братьями. Ту беззаботность и безнаказанность, которая была у них. Сила, которая развращала его душу. Ведь, будучи вампиром, он мог не бояться практически никого. А вместе с братьями даже маги, которых Совет посылал на борьбу с ними, были им не помеха. И даже тяжёлая стычка с магом могла обернуться разве что ранениями, которые затягивались довольно быстро. И жизнь эта, привольная и лёгкая, закончилась в одно мгновение, когда он решил пойти против воли Отца. И когда Отец отправил за ним это чудовище из чудовищ. Двуликого. Омерзительное создание. Самое омерзительное из всех Братьев. Ибо Двуликий не был одним человеком. Это были двое похожих друг на друга, как две капли воды, молодых мужчины, которые находили болезненное наслаждение в самолюбовании и иных развлечениях, которым они подвергали друг друга. И Двуликим звали их по той причине, что они были настолько отданы порочной страсти, что даже считали себя единым существом, разделённым прихотью Демонов. И потому, то время, когда Отцу не нужны были их услуги, они проводили друг с другом, даже разговаривая между собой странным образом.

-Как я прекрасен, - Говорил один, прикасаясь тонкими паучьими пальцами к коже другого. И его партнёр, похожий на него как две капли воды, довольно улыбался, обнажая свои клыки, а затем перехватывал ласкающую его руку и целовал ладонь. И первый из довольно улыбался в ответ, покуда второй продолжал ласкать его, запечатлевая страстные укусы на его коже. И ласки их переходили все из возможных границ, хотя предаваться самым откровенным из них они, всё же, предпочитали в одиночестве. Но все Братья знали, что Двуликий наиболее безумен из них всех. Хотя, и остальные Братья отнюдь не были светлыми созданиями. Были те, кто предпочитал развлекаться с девушками, прежде чем испить их крови, были те, кого интересовала только детская кровь. А были и те, кому нравилось истреблять целые семьи, затесавшись на их праздничное сборище под видом одинокого путника, дабы позже превратить тихий праздник в кровавую оргию, полную ужаса и боли. И многие братья развлекались таким образом вовсе не в одиночку.

Были и те, из Братьев, кто предпочитал пугать только одного человека, искусно доводя его до безумия прежде чем отведать вкуса его крови. Те, что несколько месяцев медленно сводили его с ума, притворяя в жизнь свои и его самые страшные фантазии, пугая и наводя ужас. Представая перед ним в виде тёмных созданий, преследуя его, притворяясь то тварью нижнего мира, то призраком, то являя своё истинное лицо. И давая человеку призрачную надежду на то что бы ему казалось, что он освободился от своего страшного преследователя, они, затем, вновь, настигали его. И каждый его крик ужаса встречали собственным безумным смехом, полным наслаждения. Были и те, кто предпочитали искать границы лишь своих возможностей. И вполне нормальным было, когда двое Братьев, сидя за столом за общим ужином развлекали остальных тем, что перерезали собственное горло или втыкали ножи в свою плоть. И, несмотря на то, что их тела истекали кровью, а открывшаяся остальным картина была полна омерзительных подробностей анатомии, они весело смеялись, словно дети, которые совершили невинную шалость, залив чернилами только что постиранное и развешенное белье. И среди всего этого скопища безумцев и маньяков, и, воистину, нелюдей, Двуликий был самым страшным. Потому что именно он был одним из тех, чья работа заключалась в том что бы преследовать оступившихся Братьев. И иных представителей их народа. Ибо ему доставляло особое удовольствие направлять свои умения и извращённую фантазию именно на тех из своего народа, которые пошли против воли Отца. И это чудовище вовсе не ограничивалось банальным убийством бывшего Брата. О нет. На сколько извращённой были его собственные ласки со своим отражением, на столько изысканной в своём омерзении была та пытка, которой они наслаждались, убивая тех, кто оступился. Хотя, иногда они могли только лишь напугать свою жертву, но оставить её в живых. И те из Братьев, кто становился свидетелем или участником их игр, после никогда не бывали прежними. И Двуликий, как представитель жестокой воли Отца, создавал первому такую славу, что мало кто из Братьев решился бы преступить его волю, зная о ждущей его встрече с двумя безумцами из безумцев, что, по обыкновению, представали перед новыми Братьями только лишь как двое странных любовников, что говорили друг о друге как о единой личности и праздное время, свободное от своей службы, проводили, лаская друг друга и восхищаясь достоинствами самого себя, как единой личности. И хотя все презирали Двуликого, но ужас и знание их силы было так велико, что никто из Братьев даже не пытался замыслить их убийство или хотя-бы пленение.

И сейчас, сидя в склизком трюме полуразвалившегося корабля, Жаждущий, чувствуя, как жажда разрывает его плоть невыносимым страданием, он был счастлив что избежал встречи с Двуликим. Пусть такой будет его смерть. Пусть он иссохнет от своего невыносимого голода. Пускай даже его поглотит морская пучина и он своими глазами узрит есть ли на дне его проход в нижний мир. Но никогда его не коснуться тонкие паучьи пальцы одного из них. Никогда их тонкие губы, их клыки и иные части тел не коснуться его для того что бы терзать, пытать и доставлять наслаждение их безумному разуму.

Жаждущий ещё силился вспомнить какова была его жизнь до заключения сделки с Отцом. До того, как он переступил порог смертности. Но она была настолько жалкой и ничтожной по сравнению с тем, что подарила ему сделка, что воспоминаниям этим не осталось хоть сколько достойного места в его разуме. И он криво усмехнулся этому. Та жизнь была так далека и так нереальна по сравнению с той, что он вёл в то время, когда ему казалось, что он и его братья истинные короли мира, которым дозволено абсолютно всё. И не будь Отца над ними, они могли бы погрузить весь мир во тьму и хаос, если бы пожелали того.
А затем он вспомнил Отца. Его суровое, словно вырубленное неумелым каменотёсом лицо. И если до заключения сделки в его тёмных, почти чёрных глазах, когда он смотрел на него, Жаждущему казалось, что он различал хоть какое-то подобие тепла, то после того как сделка была заключена, его глаза стали холодны как лёд. Жаждущему всегда казалось, что оны полны презрения и ненависти к своим детям. Казалось, что он ненавидит их. И этот парадокс, парадокс того, что он создавал множество детей, об этом знали все Братья, использовал их, и при этом люто ненавидел, никак не мог уложиться в голове Жаждущего. Но когда он говорил с другими Братьями, многие соглашались с ним. Им тоже казалось, что, по меньшей мере, Отец относится к ним с огромным неудовольствием, словно бы они уже провинились перед ним в чём то, хотя ещё ничего и не совершили. Хотя многие воспринимали это как повод выслужиться перед Отцом, только лучше исполнять его приказания, которые не всегда шли напрямую от него. Довольно част их передавали старшие Братья. И те, кому Отец сам выдавал задания, считали это великой милостью. Некоторым было всё равно. Им было довольно той свободы, которую они получили благодаря сделке. Некоторые и вовсе молчали, не общаясь с иными Братьями, а ведя свою скрытую от чужих глаз жизнь.

И после Жаждущий вспомнил то, когда начался его путь, приведший его сюда. То, когда он пришёл, объятый ужасом к Брату, которому доверял почти так же как себе. Тот смотрел на него так, словно бы у Жаждущего на лбу уже была некая метка, говорящая о его скором конце. И когда Жаждущий сказал ему о том, что навлёк на себя гнев Отца, Брат лишь покачал головой и сказал, что никто не сможет помочь ему. И никуда ему не скрыться от гнева Отца и его слуг вроде Двуликого. И лучше всего прийти к Отцу и самому отдать себя в его руки, дабы Отец свершил суд по своему разумению.
И тогда, поняв, что Братья не смогут помочь ему, Жаждущий бросился в бега. И хотя не видел он ни единого из знакомых ему Братьев, но словно бы чувствовал их, идущих по его следу. И это неведение пугало его гораздо сильнее. Лучше бы он встретил их лицом к лицу и смог принять бой. Пускай даже заранее проигранный, но это было честнее, чем рисовать своему преследователю лицо всех тех чудовищ, которых он раньше считал своими друзьями и названными братьями. Ведь то чудовище было во сто крат страшнее и ужаснее, чем тот единственный, кто, возможно и не шёл по его следу. Быть может, Жаждущего гнал лишь его страх. Один единственный страх, которым было объято всё его существо. И не было больше неги в ночи и её объятьях. И охотясь, чтобы насытится, он не мог спокойно делать это как прежде, играя со своей жертвой, получая от этой игры наслаждение гораздо большее, чем то, когда его клыки раздирали плоть жертвы, дабы наполнить рот вампира самой сладостной влагой, дарящей наслаждение даже более яркое, чем ночь с женщиной. На сей раз, ему приходилось действовать быстро, нападать, питаться и вновь прятаться, надеясь на то, что никто из Братьев не видел его в том городе или селе, где он в данный момент был.

И когда в его воспалённом от тревоги разуме всплыла идея пересечь океан, дабы попасть на материк, полный болот и неизведанных земель, он не раздумывая бросился в город, где был порт. И прошмыгнув в трюм корабля начал своё последнее путешествие.

Откуда было ему знать насколько долгим будет путь и что нужно рассчитывать свою жажду. Ведь раньше ему никогда не приходилось сдерживать себя. А вид спящих матросов был так привлекателен, хотя это и были грязные, согбенные тяжким трудом мужчины, а не юные девушки, которых он предпочитал, что он никак не мог сдержаться, дабы не тянуть из своей жертвы его жизненные соки пусть не за один раз, но приходя к ней каждую ночь снова и снова, покуда мужчина не погибал от странной болезни, а судовой врач не качал головой, констатируя смерть. И тот страх, что обуял команду, когда уже третью жертву пришлось сбрасывать за борт, а на шее этой жертвы явственно читались следы от укусов, которые никого бы не могли обмануть в своём происхождении. Этот страх забавлял Жаждущего, дав ему напоминание о той власти, которой он обладал до своего падения. И слушая их молитвы, прячась от команды, что с оружием наперевес не раз прочёсывала корабль в его поисках, он надеялся на благополучное завершение своего пути. Но кто бы не услышал молитвы испуганных до смерти моряков, на море начались шторма, что бросали судёнышко, ставшее по сравнению со стихией чем-то вроде щепы в колыхаемой детьми бочке. И тогда, когда корабль заливало водой, а команда, истощённая тем паразитом, которого по незнанию они подхватили себе на борт, пыталась справиться с парусами и не дать мачтам обломиться, даже Жаждущий забивался в самый дальний и тёмный угол, надеясь на благополучный исход шторма. И если раньше ему казалось, что матросы - это не более чем отрепье. Грязное, тупое и не способное ни на что, теперь он начал проникаться к ним уважением. Ведь сам бы он ни за что не захотел повторить такое путешествие, если бы судьба дала ему ещё один шанс. А для этих людей это были их обыкновенные будни.

Но, не смотря на всё уважение и явную нужду в команде, Жаждущий продолжал приходить к ним, истощая их. Стараясь сдерживать свой аппетит и не выпивать их до капли, не насыщая себя полностью. И, в конце концов, некоторые матросы начали умирать задолго до того, как Жаждущий выпивал их. И ослабшая команда уже не могла управлять кораблём так же, как прежде. У них не было сил даже на поднятие бунта. Они, казалось, потеряли любую веру в жизнь и просто плыли по морю, вместе со своим судном, надеясь только на доброту Крахтрова, морского чудовища и повелителя, который бы доставил их до места назначения благополучно, сохранив силы, жизнь и разум истощённых мореплавателей. А если так, то на берегу они смогли бы восстановиться и потом со смехом вспоминать за кружкой крепкого пойла все тяготы этого пути. Но не суждено было этим несчастным добраться до ласкового берега. Ибо тот паразит, что подтачивал их силы был слишком глуп.
И сейчас он сидел в трюме, раздираемый жаждой, горем и ненавистью к себе. Оставшийся совсем один. Без пищи и без надежды на доброе разрешение своей участи. И, когда он вновь думал об Отце, то совсем неожиданно, так же как это произошло в их первую встречу, Отец явился перед ним. И его худощавая фигура, почти упирающаяся макушкой в тёмный, закопчённый потолок, заставила Жаждущего в ужасе вжаться в стену своей невольной тюрьмы.

-Ну что, стоило оно того?

-Отец, это ты, или мне только чудится? - Глухо прошептал он.

-Это я, -Губы гостя исказились в насмешке пополам с отвращением. В трюме омерзительно воняло. Запах гниения, болезни и нечистот был удушлив, но гостя он не смущал так, как исхудавшая, воняющая страхом фигура его бывшего слуги, которого по издевательской иронии он мог бы называть своим сыном. Ничтожное, напуганное, грязное создание сидело перед ним. И оно было омерзительно во всех смыслах. И особенно тем, как он вёл себя, давая понять, что растерял абсолютно всё своё достоинство.

-Зачем ты пришёл? Убить меня?

Гость покачал головой. Он вглядывался в некогда притягательное, пусть и не красивое лицо. Смотрел, пытаясь различить хоть один признак его былой силы и достоинства. Но всё это стёр безотчётный страх. А не было ничего более презираемого тем, кого называли Отцом, чем страх и бессилие. Наконец, наполненный сверх миры этим зрелищем, Отец заговорил.

-Я пришёл для того что бы сказать тебе, что я знаю как ты погибнешь, хоть и не приложу к этому руку. Сказать, что ты вскоре будешь мёртв. И причиной этому только твоя глупость и тщеславие.

Лицо Жаждущего исказила мука. Он стал похож на ребёнка, которого лишили последней надежды на прощение за совершённый проступок. И в этом тоже была ирония, если не сарказм ситуации.

-Так ты не убьёшь меня?
-О нет. Мне это ни к чему, пачкать об тебя руки. Есть участь гораздо хуже смерти. Смерти тела или разума. И ты сам пришёл к ней. И я хочу чтобы ты знал о том, что я знаю о твоих страданиях, -Губы гостя растянулись в самой омерзительной и насмешливой усмешке, после которых он смотрел на своё творение несколько мгновений, а затем исчез, сказал последние слова, -Прощай.

И Жаждущий, опустошённый этим визитом, закрыл лицо руками.

2021