На берегу

Улица была на самом краю посёлка, дальше был только лес, да неширокая  полоска тайги у дальнего берега небольшого озера, заросшего камышами и осокой. Озеро раньше было обычным болотом, потом бульдозер немного расчистил болото в ходе мелиорации, и теперь там можно было купаться малолеткам, и даже большим пацанам. Там же, невдалеке от дороги,  местные бабы полоскали  белье у деревянных мостков, задирая подол платья выше колен, когда забредали в воду. Хозяин крайнего дома на улице, который был у самого озера, держал лодку, и по весне смолил её чем-то чёрным; вода после зимы и снега стояла высоко, до самого дальнего леса, где темнели пихты и ели. Половодье скрывало кочки и осоку, и сосед иногда катал мальчишек на лодке до самого края разлившегося озера.

По вечерам свет в местные дома подавался от небольшого дизеля, который находился на территории МТС, и тарахтенье маломощного движка было слышно даже на самом дальнем конце улицы. Жёлтый  свет электрических лампочек в доме пригасал, если кто-то из соседей включал плиту, или утюг,  или неизвестно что, а потом ненадолго разгорался снова. Иногда древний  дизель и вовсе ломался, и света не было весь вечер; тогда отец  доставал из чулана обшарпанную керосиновую лампу с закопчённым стеклом, и вся семья ужинала при тусклом свете этой керосиновой лампы, и при слабых отблесках огня от большой деревенской плиты.

Зимой, по утрам, ещё в темноте, он просыпался от звука бульдозера, который расчищал улицу от снега для лесовозов.  Лесовозы, тяжело гружёные длинными хлыстами сосны и кедров, шли по улице до лесопилки ближайшего леспромхоза, или прямиком на нижний склад. Это были мощные тёмно-зеленые ЗИЛ-157, с цепями на высоких ребристых колёсах, иногда они успевали сделать по две ходки за смену до самых дальних  лесосек. На одной из таких машин работал водителем его отец, потом  он стал главным механиком леспромхоза.

Лесовозы шли нескончаемым потоком и в зной, и в самые лютые морозы,  работа на лесосеках останавливалась разве тогда, когда морозы начинали зашкаливать за минус  пятьдесят. Зимой отец приходил домой поздно, молча ужинал, и читал, если был свет.  У него было всего семь классов образования, но читал он очень много. Он читал «Войну и мир», или «Цусиму», или толстую книгу про Порт-Артур, где он дослуживал свой срок в морской пехоте сразу после войны, поскольку годы войны не шли тогда в зачёт. Иногда он приходил очень уставшим, и изрядно выпившим, но мальчик  никогда не видел его по настоящему пьяным. Он всегда был очень неразговорчивым, и не пустословил даже после крепкой выпивки.

Сложно представить себе ломовую работа водителя лесовоза или автомеханика в полной трезвости, но каждый такой приход отца означал неминуемый скандал в доме. Иногда мать кричала на него так, что дрожали стёкла в заледеневших от зимней стужи окнах, и ему хотелось убежать от этого крика и этого чужого унижения куда угодно, в самый дальний лес, спрятаться, зарыться в сугроб; убежать куда угодно, лишь бы не слышать ничего, ни криков, ни скандала. Но бежать было некуда.

Читать он начал очень рано, лет в шесть, и читал очень много, как и его отец. Его не беспокоил плохой свет, поскольку другого всё равно не было; а зимой дел было всего ничего: разве что расчистить синий снег у дома, да выучить уроки. Дома книг было очень много, самых разных, и он читал всё подряд, все книги, какие было положено читать в его возрасте: от «Айвенго» Вальтера Скотта и  «Последних из могикан» Фенимора Купера, до «Всадника без головы» Майн Рида и  «Трёх мушкетёров» Александра Дюма. Потом были ещё романы Жюль Верна, и повести Герберта Уэлса, рассказы Александра Грина, Джек Лондона, и даже не совсем понятный «Дон Кихот» Сервантеса. Он был записан во все библиотеки посёлка, одна из которых находилась в маленьком, почерневшем и покосившемся домике у другого конца посёлка; летом он объезжал все эти библиотеки по кругу на своём велосипедике, и в каждой умудрялся найти что-то интересное для себя. К седьмому классу при медосмотре у него вполне  закономерно обнаружили близорукость, и местный окулист из амбулатории выписал ему рецепт. И однажды майским ясным днём он отправился пешком по проселочной дороге в большое соседнее село у московского тракта получать очки, которые пришли в местную аптеку по его заказу.
 
Сияло весеннее солнце, совсем недавно сошёл последний снег, и только что распустилась молодая листва. На обратном пути, когда он впервые нацепил очки на свой нос, его поразила первозданная красота окружающего мира, который вдруг стал ясно виден во всех своих мельчайших и прекрасных подробностях. Он увидел тонкий узор на зелёных листьях берез, и первые огоньки цветов, все хвоинки, все кустики и лепестки, всех пташек и букашек в полёте, и всех муравьёв в траве.

***

Утром,  просыпаясь, ещё в темноте, он слышит звук трактора, который медленно ползёт вдоль улицы – и тогда ему кажется, что он всё там же, дома, в своём посёлке, и что пора вставать, торопиться, что впереди школа и уроки.  Но потом он понимает, что школа давно закончилось, уроков не будет, ничего уже не будет, и что это просто местный муниципальный тракторишко подметает тротуар.  Он ещё лежит немного в темноте, торопиться ему  давно некуда; потом к нему приходит кошка, помурчать, и просто  напомнить о себе.  Он запускает руку в её тёплую шерсть и лежит ещё немного, думая о том, как сегодня будет, и сможет ли он читать – и пытается припомнить свои странные, причудливые стариковские сновидения.  Иногда он думает о том озере, и о тёмных деревьях на дальнем берегу; и даже о том, как было по-настоящему страшно, когда он впервые забрался в эту  лодку, которая качалась на зыбких волнах таёжного озера.

Picture: болгарская художница Венета Дочева (акварель)