1999 год. Время перемен

1999 год. Время  перемен
Ощущение того времени – не проходящая тревога. Разгул терроризма в России. Взрывы домов в Москве, в Буйнакске, Волгодонске унесли жизни сотен ни в чём неповинных людей. Взрывы домов наводили холодный ужас, заставляли трепетать  наши сердца. 
Именно холодный ужас потому, что события были для нас нереальным миром, который мог возникнуть только из наших снов, кадрами из фильмов катастроф американских блокбастеров, заполонивших экраны российских кинотеатров. Мы смотрели на экран телевизора и про себя думали: « А может ли это кино стать нашей реальной жизнью?»
Виртуальный мир ужаса сидел в нас, спрятанный внутри нас, забаррикадированный нормальным протеканием жизни, которую мы стали беречь и ценить ещё больше, чем прежде. Как всё страшное и жестокое становится будничным и привычным, приближенное к твоим глазам и ушам каждый день. Впечатление такое, что люди с этим живут днём и ночью, даже тогда, когда не думают о плохом, и когда им кажется, что они не чувствуют страха, который на самом деле живёт в них постоянно и не умирает, а  лишь затаивается в глубинах души и памяти.
**************
Петербург. Вечер под новый 1994 год до сих пор стоит перед нашими глазами.
Смотрим ТВ, щёлкаем переключателем. Мелькают картинки. И вдруг на экране Россия, телеканал НТВ, новогодний бал.
Дорогие наряды, шубы, красивые, весёлые женщины, уверенные в себе мужчины с видом победителей, музыка, пляски. А потом внезапно бал исчез с экрана…. До сих пор эта картинка у меня перед глазами. Обугленные до черноты, скрюченные трупы российских солдат на улицах Грозного, одни ещё дымятся, тлеют. Пылающие танки. Их неуклюжие стальные корпуса с оторванными гусеницами и свёрнутыми на бок башнями с поникшими стволами были похожи на страшных металлических животных, замерших в смертельном покое. Некоторые из них, волоча гусеницы, вертелись на месте, издавая протяжный визг и скрежет всеми частями железного монстра. Кругом дымы и пламя пожарищ, дома с чёрными глазницами окон. Чёрная гарь, темнота. Страшная тишина. Ни единой живой души. И через минуту на экране снова бал, шампанское и веселье.
 И одновременно перед нашими глазами возникали кровавые теракты в Израиле
– взрывы автобусов на улицах израильских городов, на шоссе, в торговых центрах, ресторанах и кафе. Там жили наши дети! Казалось, что
мы попали в жуткую западню, из которой нет выхода.
  Тель-Авив. Перед моими глазами возник тот день, когда я находился в Дизенгоф центре. На улице раздался мощный взрыв.
Было слышно, как лопаются и сыпятся стёкла витрин и окон. От неожиданности у меня подкосились ноги, настолько сильным был шок. Взрывная волна, затухая, пронеслась по залу. Мгновенно люди вокруг замерли и не двигались. По залу центра пронёсся вихрь страха и тревоги. На ватных ногах вышел на улицу. Горел взорванный автобус.
Я видел в нём сгоревших пассажиров, оставшихся в своих креслах. Останки других висели на проводах и деревьях. 
 Добровольцы ЗАКА (большинство которых составляют ортодоксальные евреи)-«ЗАКА — поиск, вызволение и спасение — истинное бескорыстие» помогают персоналу машин скорой помощи Маген Давид Адом, участвуют в опознании жертв терроризма,  и других несчастных случаев, в том числе, когда приходится проводить сбор частей человеческих тел и пролитой крови, необходимых для достойного погребения погибших.
Одной из их целей является то, чтобы тела жертв, в том числе и терактов-самоубийств, могли быть погребены в соответствии с их религиозной принадлежностью; евреев — в соответствии с Галахой, не евреев по усмотрению их семей, которым передаются тела погибших.  Имеет в виду, что сделать добро умершему — это истинное благое дело, потому что объект помощи не сможет отблагодарить жертвующего за то, что для него сделано.
   При воспоминании холодок пробирается за ворот и сползает по спине. Но взрывы домов были от нас далеко.  Близкий к нам террористический теракт произошёл в Москве, на расстоянии шестисот пятидесяти километров от нашего дома, на Манежном переулке, у Преображенского сбора, восемь часов езды на поезде. Вот в чём тогда была разница между терактами в России и Израиле! /Сейчас террор прокрался во все уголки России/.Близко от ишува Наале, где расположен дом сына, в получасе езды на автомобиле. Я помню, какая жуть подкралась к нам, когда по ишуву разнёсся слух, что арабы вскрыли и ограбили оружейный склад, откуда забрали карабины и автоматы.

  По ночам на полигоне, неподалёку от нас, рядом с территорией прекрасного, изумительного природно-исторического библейского заповедника, созданного российскими евреями из Москвы, глухо тарахтели автоматные очереди. Когда мы гуляли по холмам заповедника с рощами олив, апельсиновых и мандариновых деревьев, кустами ладана, спускались к прудам, обсаженным финиковыми пальмами, вдыхали запахи трав и полевых цветов, трудно было представить в этом раю, разлившимся по холмам покоем и умиротворением, что где-то неподалёку могут лежать разорванные на мелкие куски человеческие тела.
 В Петербурге нам казалось, что такого не произойдёт никогда, что Петербург защищён от катастроф виртуальной стеной из петербургского пространства, которое ослабляет, гасит энергию разрушения и ненависти. И наша жизнь внешне протекала в обычном русле.
  Мы ходили на работу, гуляли по городу, ходили в гости, посещали выставки, занимались обыденными делами. Но на уровне подсознания всё время думали о катастрофе, фиксируя свой взгляд на грузовиках, в которых могли находиться мешки с гексогеном. Особенно зловещими казались нам одинокие грузовики,
которые неожиданно появлялись под окнами нашего дома и долго не покидали площадь.
  Светлой, летней ночью силуэты грузовиков на площади перед нашим домом представлялись нам особенно зловещими и неотвратимыми монстрами, которые постоянно напоминали нам об ужасных взрывах в российских городах. Каждое утро, собираясь на работу, я выглядывал в окно. И к своему разочарованию обнаруживал, что грузовик, который стоял под окнами нашего дома не исчез,
что грузовик не призрак, грузовик материален и стоит здесь уже несколько дней.
  Я шёл на работу, а мой взгляд скользил и скользил вдоль улиц, останавливаясь на грузовых машинах, припаркованных у тротуаров. Много дней подряд, когда я шёл на работу, мне всегда казался подозрительным и вызывал у меня тревогу старый проржавевший грузовик двадцатилетней давности со спущенными шинами, стоящий у касс концертного зала «Октябрьский».

   И тут свершилось! Наше подсознание в виде неописуемого ужаса вырвалось наружу. Это было ранним утром. Я и Леночка внезапно проснулись от жуткого грохота. В квартире было светло. Утреннее солнце косыми лучами проникло в нашу квартиру.  Грохот доносился из комнаты напротив нашей спальни, но ощущение было такое, что грохот заполнил всё пространство квартиры и, не прекращаясь ни на секунду,  оглушал нас звенящим гулом. Мы лежали в оцепенении. Нам казалось, что выпала стена, оконные рамы, что мы оглохли от взрывной волны. Вдруг грохот прекратился. И тут мы поняли, что прошло несколько секунд не более, а нам поначалу казалось, что прошла, пролетела в гуле грохота целая вечность. Я встал с постели и осторожно заглянул в соседнюю комнату. Стояла тишина, гудели машины за окном.
Всё было на месте, ничего не изменилось за прошедшие мгновения.
Мой взгляд скользнул по доске стола /деревянная доска на двух козлах/, стоящей у стены. На доске лежала большая картина. Я повернул её и увидел на ней пейзаж, нарисованный Женечкой много лет назад, когда он проходил практику
от Академии художеств на погранзаставе, на границе СССР и Финляндии.
Высокие стройные сосны на пригорке, песчаная дорога, дюны, кроны сосен уперлись в пронзительно-голубое небо, на котором плыло и рвалось на ветру белое облако.
  Посмотрел на стену, где висела картина. Небольшой гвоздь, нагнулся вниз.
Верёвка сорвалась с гвоздя, и картина стала падать, гремя и звеня стеклом.
Стекло чудом не разбилось. Я ещё долго разглядывал картину. Утренний
ужас сдуло свежим, пронзительным ветром, который внезапно вырвался с листа картины. Я вернулся в спальню, мы крепко обнялись и заснули.
  Спали крепко и долго, но совсем близко, в глубине наших душ тлела тревога, которую ветер из картины так и не смог задуть. Она осталась с нами навсегда, вырываясь временами наружу пламенем или искрами, или лёгким дымком, потом затухала, покрывалась красно-чёрной горячей коркой, которая превращалась в теплый, сизый пепел. И тогда на нас нисходил покой, пока ветер перемен снова не раздувал пламя тревоги.



Ветер перемен холодит лицо,
Ветер перемен – мысли горячи,
Ветер перемен распахнул окно,
Ветер перемен говорит: Не жди!

Ветер перемен - мы ещё сильны,
Ветер перемен в душах дрожь таит,
Ветер перемен – мы не так слабы,
Ветер перемен за окном гремит.

В нашем доме тишь – призрачный покой
Ветер перемен разрушает дом,
За окном то рёв, то звериный вой,
Вытекает жизнь через щели в нём.

Мы латаем щели, дыры затыкаем
Мыслями своими, жизнью столь привычной,
Вешаем картины, сердцем понимаем –
Через них мы входим в толщу стен кирпичных.

Через них мы входим в мир наш, столь далёкий,
По тропинкам времени ищем жизни след.
Чем длинней тропинка – путь назад нелёгкий,
А кругом всё бело, будто выпал снег.

Ветер перемен стал сильнее, злее,
Дом наш, как корабль – руль уже сломался.
Чем сильнее ветер, тем нам дом милее,
Жаль, что дом-корабль без руля остался.

Кажется, что вот он – дом наш, наши стены!
Всё есть лишь мираж – мы живём не дома,
Отражает время в волнах перемены
Жизнь, наши чувства, сказанное слово.