Ловец заблудших душ. Часть девятая

Лимонно-жёлтая бабочка выпорхнула из шёлкового платка, покружилась над залом и устремилась на запах, сводящий её с ума. Ажурные крылья распахнулись над коричневой мушкой, приклеенной с намёком на левой груди венценосной дамы.
- Да ты шалунишка, милсударь! - засмеялась Елизавета, стараясь не двигаться, чтобы не вспугнуть очаровательное создание. - Подарить лето среди зимы - это под силу не каждому мужчине.
- Шарман! Вундербар! Прелестно! - загомонили придворные, сами похожие на экзотических бабочек яркостью платья и количеством пудры на париках.
- Ви есть кёнигин, эээээ, кралева поэтов, зольдатен унд политикер! - поклонился австрийский посланник фон Борх. - Ви соблазняйт ляйхьт, эээээ, легко, как дизе шмэтерлинк.
- В Ваших устах, барон, это высший комплимент, - улыбнулась Елизавета. - Правда, за моей легкомысленностью скрывается знатно обученная армия.
Бестужев проворно выхватил кружевной платок из-за манжеты, чтобы скрыть за покашливанием усмешку.
- Ай, да, государыня! - одобрил он.
- Бабочка хороша, - подал голос Иван Разумовский. - Но где мой перстень с жёлтым камушком? Или господин фокусник приделал ему не только крылья, но и ноги?
- Я думал, Ваше Сиятельство, - ответил маг, - что страсть к женщине выше корысти. По-видимому, в этом обществе считают иначе!
Скользящей, танцующей походкой он подошёл к Елизавете, щёлкнул пальцами, и бабочка исчезла.
- Ваш перстень - в табакерке у господина канцлера, - подсказал Альберт ван Хоттен. - Проверьте!
Озадаченный Бестужев вытащил из кармана изящную коробочку слоновой кости, раскрыл её, и все ахнули - драгоценный камень подмигивал из тёртого табака.
- Надеюсь, что я вне подозрений, - ухмыльнулся канцлер. - А то граф решит ещё, что я на пару с кудесником его колечко попёр!
- Эх, граф, граф, неужто тебе мало перстеньков в жизни перепадало, что ты меня радости нынче лишил? - отвернулась Елизавета от Разумовского.
Первый сеанс магии был завершён.

- Альби, тебе так нравится дёргать русского медведя за хвост? - сказала Клео, положив руку ему на плечо. - Не боишься, что за твои намёки он отправит нас на Белое море - стирать подштанники "святой" братии?
Даже в пышном платье она больше походила на мальчишку-подростка, чем на взрослую женщину. Узкобёдрая, с почти неразличимой талией и тонкой шеей, Клео не привлекала мужского внимания, оставаясь в тени великого чародея, развлекающего высший свет. Их принимали во многих странах, восхищались игрой невозможного, старались вызнать заранее о недовольстве судьбы и откупались от грядущего золотом, знаниями и связями. Альберт подобрал Клео в одном из притонов Парижа, где девчонку дразнили Гастоном и подсовывали застоявшимся матросам, залившим глаза дешёвой подделкой рома. На удивление всем тощая, как выброшенный на помойку котёнок, юная проститутка оказалась живучей и жадной до жизни. Она драла острыми ногтями спины похотливых мужиков, кусала за языки, зажимала их члены кольцом натренированных мышц, вынуждая самцов отказываться от соития с плоскогрудым, дерзким бесёнком. Маг искал в трущобах следы чернокнижника Арвина, в очередной раз ускользнувшего от полиции, когда ему под ноги выбросили дёргающийся грязный мешок, из которого неслись отборные ругательства. Взлохмаченная рыжая голова высунулась из отверстия, проделанного острым ножом, и ломкий голос спросил:
- Чего глазеешь, выкидыш старой сводни?! Если проделал дыру в мешке, так режь дальше. Неужто думаешь, мне в удовольствие в нём сидеть?
Альберт вытащил крикливое существо, пристально посмотрел в голубые, азартные глаза и увёл с собой, забыв о чёрных мессах, на которые так падки придворные французского короля. С тех пор прошло три года, в течение которых сложилась эта странная связь, не подкреплённая половыми сношениями, но закалённая в горниле магических занятий и настоящей дружбы между Учителем и Учеником. Клео легко впадала в транс, и под воздействием гипноза творила чудеса, от которых бросало в дрожь кардиналов и полководцев, хитроумных финансистов и роскошных королевских любовниц, астрологов и фальшивомонетчиков. Далёкая и холодная Россия привлекла их не только возможностью увеличить своё состояние, но и противоречивой сутью - припудренной, подкрашенной, слегка подогнанной под рамки чванливой Европы и остающейся при этом дикой, спонтанной и нелогичной. В таких условиях вполне можно было стать новым пророком или... государственным преступником. Импровизация служила залогом познания жизни, у которой не было любимчиков и изгоев, ибо любой мог с лёгкостью перешагнуть тонкую грань, отделяющую богатея от нищего, здорового от поражённого чумой, свободного от узника, счастливого от безутешного.

- Нас пригласили к Каховским, - сказал Альберт за завтраком. - Главу семьи заботит нежелание супруги обзавестись потомством.
- Надеюсь, ты не внушишь ей, что нужно стать копией свиньи, рожающей детёнышей от залезшего на неё хряка? - хмыкнула Клео, намазывая мёд на ломтик ржаного хлеба.
- Неужто я похож на падре, вещающего с церковной кафедры о трёх ОБЯЗАННОСТЯХ для женщины: кирхен, киндер, кухен? - ответил маг, склонив голову к плечу. - Ты же знаешь, что я помогаю людям не соглашаться с тем, что им претит. И в случае с мадам Каховской я сперва поговорю с её душой. А дальнейшее решение придёт само - устраниться или же вмешаться в ход истории.
- За это я тебя и люблю, - наливая ему крепкий кофе, сказала Клео. - Ты никогда не завязываешь на шее другого человека атласную ленту, чтобы прикрепить орден, или верёвку, чтобы вздёрнуть на осине.

Елена Каховская оказалась миловидной особой двадцати трёх лет. Бледно-голубые глаза ускользали от взгляда, перебегая с предмета на предмет.
- Беспокойные очи - издёрганная душа, - подумал ван Хоттен и предложил её мужу оставить их наедине, дабы тонкими разговорами подобрать ключ к её тайнам.
Каховский, бурча что-то о супружеской чести, отбыл в кабинет, где занялся мемуарами, скомпанованными из всем известных хроник, житейских историй и дневников денщика, умершего год назад от старых ран. Иноземный маг предложил хозяйке самой выбрать комнату, где чужие уши не станут ходить дозором по границе откровений, устроился напротив неё и бархатным голосом промолвил:
- Сударыня, я не соглядатай, которого нанял Ваш муж. Ничто из того, что поймёт мой разум, не будет передано ему или иному лицу. Я хочу помочь Вам обрести покой, но не забвение, радость, но не утоление глупых прихотей. Особенно, если эти прихоти исходят от... нелюбимого человека. Итак, расслабьтесь, положите руки на колени и смотрите на этот красивый медальон. Мне он достался от женщины, которая была для меня всем, - от моей матери.
Золотой медальон закачался на ажурной цепочке, а завораживающий голос продолжал обволакивать, заставляя Каховскую закрыть мечущиеся глаза и отдать сознание во власть ван Хоттена.
- Вам хорошо и уютно. Где Вы сейчас находитесь?
- Я в поместье моих родителей, - ответила женщина. - Горничная Таисия принесла мне новое летнее платье из розового муслина с цветочками. Ах, до чего же оно нарядное!!!! Сегодня у нас будут гости - троюродный брат отца с сыном. Говорят, что младший невероятно хорош собой: черноволосый, кареглазый, стройный, как пирамидальный тополь. Матушка уже с утра загоняла дворню, хочет принять Павла Викентьевича и Евгения с должным уважением. А я предоставлена сама себе! Может, почитать французский роман? Или побродить по саду? Вишня в этом году уродилась столь обильная, что даже скворцы ею обожрались и брезгуют.
- Вы наклоняете ветку и обираете вишню прямо губами. Вам вкусно, сок скапливается во рту и брызгает красным на подбородок.
- Да, - засмеялась Елена. - Горничная суетится вокруг меня, чтобы я не замарала ягодой светлое платье. Ну, как же, указание барыни! А мне скучно ожидать...
- Вечер. Карета подъехала к крыльцу. Что Вы ощущаете?
- Не знаю. Какое-то томление. Хочется убежать и спрятаться, и в то же время взять его за руку.
- Евгения?
- Да. Мне кажется. что я люблю его.
- Прошёл год. Где Вы теперь?
- Церковь. Свечи горят перед иконами. Я плачу и прикрываю лицо тафтой, чтобы никто не видел покрасневших глаз. Священник бормочет молитвы, а я слышу, как набат грохочет в моём сердце - бум, бум, бум! Боже мой, как больно!!!! Больно хоронить того, кто любил тебя больше самого себя!
Слёзы потекли по её бледному лицу.
- Что случилось?
- Он погиб. Как сказали, шальная пуля. В его полку офицеры по пьяни развлекались стрельбой. Так глупо умереть - не на войне, не на дуэли, даже не на охоте, а по вине своего же товарища.
- Что было дальше?
- Через полгода меня выдали замуж за Алексея Каховского. Он - уважаемый человек и желает мне блага, но мне... тошно быть рядом с ним. А когда он требует выполнения супружеского долга, я лежу, как бревно. Или как могильный камень. Ничего не чувствую, смотрю в потолок, жду, пока муж утолит свою страсть и слезет.
- Вы хотите стать матерью?
- Очень. Но, видимо, я прогневала Бога своим равнодушием к Алексею, и он наказывает меня бесплодием.
- А если бы на месте Каховского был Евгений? Какой тогда Вы были бы с ним? Тоже каменной?
- Нет, нет, нет. Его прикосновения смущали меня, хотя и были невинными, но я хотела большего. И получила бы! За что Бог забрал его на небеса, за что?
- Вы слышите мой голос. Раз, два, три - просыпайтесь!
Елена открыла глаза и уставилась на мага.
- Сударыня, я помогу Вам, - улыбнулся Альберт. - Послезавтра перед сном проследите, чтобы двери не были закрыты на засов. И постарайтесь эти дни удерживать в себе ощущения, от которых хочется быть ЖЕНЩИНОЙ, а не столбом, которым размечают дорогу. Я слышал, что русские придумали какую-то "коломенскую версту".
- Да, сударь. Она длиннее обычной версты.
- Надо же. Прощайте. И до встречи.
- Я не Иисус Христос, - думал он, возвращаясь в гостиницу. - Но чудо для Каховской сотворить способен. Не зря я так обожаю женщин!