Все круги ада. Книга 2 Смерти нет ребята! Глава 1

               
                Расстрел

«Все мы пакостим порой.
Наша жизнь горбата.
И не думает никто,
Что придёт расплата.
Но в один прекрасный миг,-
Слушайте внимательно:
Смерть окончит нашу жизнь,
Но не окончательно.
Нам ответить предстоит,
Да по пункту каждому.
Никому не миновать,
Трусу, иль отважному.
Так зачем же мы опять
Делаем те пакости?
Неужели это нам,
Добавляет радости?
Лучше б помнить нам всегда,
Ждёт нас Там расплата.
И не надо забывать:
"СМЕРТИ НЕТ, РЕБЯТА"!

Чуть только поднялось солнце, ворота лагеря открылись, и вместе с бричкой нашего доктора, шумно ввалилась полупьяная шайка охранников за своей очередной, кровавой, добычей. Главный из них, высокий но какой-то чрезвычайно сухой и поджарый, с подчёркнуто-зверским выражением лица, чернявый татарин, о чём-то пошептался с Юлием и повёл свою банду прорежать наши ряды.
Доктор незаметно махнул мне, что бы я подошёл, и я, поёживаясь после ночного холода, побрёл по ледяной росе к его телеге. Тот горячим шёпотом начал быстро-быстро бормотать, типа себе под нос, но что бы я его слышал: "Я имел говорить с их начальник Исмаил, он мне очень сильно должник, и он согласился тебя спасайт. Ты только должен ему верить и выполняйт все его указания".
- Ну ты, дружище, без приключений никак жить не можешь, добрый доктор. Мы же вчера с тобой всё обговорили и окончательно решили. Жить мне больше не для чего, и не для кого. Поэтому пусть всё останется так как оно сейчас есть. Я только буду рад, что наконец то это всё сегодня и закончится. А ты так можешь доспасаться, что нас с тобой к стенке рядом и поставят.
- Ти есть совсем дурной дурак - в сердцах вспылил Юлий, и похоже, что даже выругался по-итальянски.
На что я ему ответил лишь грустной улыбкой и пошёл на построение, для получения своего очередного (уж сбился со счёта, которого) смертного приговора.
Моя фамилия, хоть я её и ожидал, всё равно прозвучала как выстрел из пистолета. Вроде, как и готов человек к смерти, и смирился уже с ней практически, как с фатальной неизбежностью, но когда всё уже решено окончательно и бесповоротно, и обратной дороги уже больше не будет, то как-то непроизвольно не по себе становится, и предательски начинает колотить мелкая дрожь и подкашиваться колени.
Нас, смертников, построили в колонну по двое и повели под охраной на выход из лагеря. Я даже не посмотрел в сторону Юлия, хотя явно чувствовал на себе его гневный, осуждающий взгляд. Дорога была длинной, мы истощены до предела, так что скорость наша была очень невысокой, но похоже на то, что никто никуда особо и не торопился здесь, программа была рассчитана на всю нашу оставшуюся жизнь.
Их главный, который, как сказал итальянец - Исмаил, ткнул меня стволом винтовки в бок и вытолкал из общей колонны. Видимо не столько для меня, а больше для своих помощников, он громко произнёс: "А с этой гнидой краснопузой я лично побеседую напоследок".
Мы немного отстали от общего строя, и он мне прошептал еле слышно: "Я буду тебя легонько пинать прикладом, а ты громко кричи и падай". И не дожидаясь великодушного моего разрешения, и совсем даже не легонько, а похоже со всей дури, татарин зафиндюрил меня прикладом в бок.
От неожиданности и боли, я реально вскрикнул, и рухнул в придорожную пыль. Тот зверски, типа врезал мне по почкам, на самом деле ударив ногой рядом, в дорогу. Я ему подыграл и снова громко вскрикнул. Так он ещё пару раз схитрил, потом громко прокричал: «Вставай тварь краснопёрая! Я что тебя на своём горбу тащить должен?»
Я, типа покачиваясь, поднялся и поковылял догонять остальных «счастливчиков». Он продолжал, идя сзади меня, гневным шёпотом: "Я бы тебя с огромной радостью прикончил, гад, да доктору задолжал я шибко. Дочку он мою, Софико, от смерти спас. Я ради неё и свою жизнь бы отдал не задумываясь, а не то что твою, мерзкую, большевистскую.
Я тебе выстрелю в руку, ты упадёшь в яму. Я ещё пару раз стрельну, постараюсь твою поганую шкуру не сильно продырявить. Прикинешься дохлым, как стемнеет выберешься из траншеи и поползешь в лес к своим родным бандюганам. Но если я тебя вдруг ещё раз хоть краем глаза увижу, то тогда пеняй на себя, - дважды тебе кишки выпущу, за этот, и за тот раз. Это я тебе полностью гарантирую.
После этого он ещё разок демонстративно меня долбанул прикладом и погнал догонять общую колонну.
«Да что там тянуть резину, стрелял бы сразу меня здесь и в лоб. Здесь и сейчас. Гнида!» - ответил я ему презрительно растягивая слова и сплюнул сквозь зубы.
Потом грустно добавил: «Пообещал, не пообещал ты доктору. Какая разница? Нет у вас иуд, ни чести, нет у вас иуд ни совести. Слово дал – слово взял. Моё типа слово, что хочу, то с ним и делаю. Когда хочу - даю. Когда не хочу – забираю».
Услышав от меня эту отповедь, татарин видимо сначала потерял дар речи, от такого нахальства, а потом как будто взбесился, и уже не маскируясь взревел: «Да что ты, гад о совести той знаешь? У вашего краснопёрого брата её уж точно никогда не было, и точно не появится уже никогда. Я тебе расскажу сволочь краснопузая, напоследок, как я отцом моей дочери Софико стал когда-то". И он продолжил, но теперь уже гневным шепотом.
- Слушай же мразь меня внимательно: «Я в двадцатые годы, совсем пацаном был ещё. Времена голодные были тогда. Поля не засеяны, война, разруха, грабежи да убийства повсюду. Жизнь человеческая и копейки не стоила. И вот с этой то самой голодухи, я и подался на заработки из нашей пригородной деревни в Симферополь. А жили мы с матерью в селе Битак на правой стороне Салгира. А там, в Симферополе, как оказалось, с работой тоже сложно было, долго искал, пока на КрымЧК и вышел.
Была такая контора на Мариинке, с огромной надписью на фасаде: «Крымская Чрезвычайная Комиссiя». Пошёл я туда. Часовой у входа с наганом стоит. Ну я к нему подхожу и говорю: «Примите меня на работу, жрать нечего, с голоду с мамкой помираем. А я всё могу делать, и дрова рубить, и печь топить, и конюхом и скорняком... в общем всё без исключения. Я исполнительный, обязательно вам пригожусь.
Ну мужик тот, часовой, неплохим парнишкой оказался – сжалился. Привёл меня к своему начальству. А их – начальников там тогда трое было. Один помню был по фамилии Пятаков, вторая – баба, Розалия вроде, еврейка махровая такая, а третий - Бела звался. Вроде и мужик, но с бабским именем. То ли румын, то ли венгр кажется. Я в сортах экскриментов не шибко разбираюсь. Ну расспросили меня что да как, что могу делать, и взяли-таки конюхом без зарплаты, только лишь за жратву.
Ну да всё же получше чем с голода пухнуть. И начал я на них батрачить. А уж работы было море. Они народ сотнями и тысячами гробили, а мне частенько закапывать за ними трупы приходилось, когда на конюшне не было много работы. Ну если тебе всё рассказать, что эти гады тогда творили, то ты и расстрела не стал бы дожидаться, сам в петлю залез бы. Так что не буду я в те подробности сильно вдаваться.
И вот однажды эти трое извергов, со своей шайкой, приволокли в контору, то ли княжну, то ли графиню какую, жену белого офицера, из кавказцев похоже. Офицерика того, прямо на пороге его дома пристрелили как собаку, а жёнку его сюда, в контору приволокли. А на руках у неё малышка в простынку замотанная была. Мамаша её всё успокаивала в пол голоса: «Не плачь Софико, не оставит тебя Господь. Не плачь родная». А та похоже всё понимала, и не плакала вовсе, а только кряхтела тихонечко и всё время молчала. Ну что эти трое, особенно Роза с Белой, с этой бабой вытворяли, так тебе лучше бы и не знать вовсе.
Но когда наиздевались вдоволь потащили расстреливать, как и полагалось у них в таких случаях. А княгиня та, хоть и покалеченная шибко уже была, а малышку свою, железной хваткой на руках держала. А Роза всё визжит: «Брось свою гадючку, белогвардейское отрепье, я тебе жизнь твою поганую сохраню». А та знай себе стиснула зубы и молчит, только ребёночка покрепче к себе прижимает. Ну подтащили её к яме, и давай Розалия, эта зверюга, в неё из нагана шмалять. И руки, и ноги ей уже прострелила, да всё визжит при этом истерично: «Брось гадёныша!!!» - Та ни в какую. Так и померла с девочкой в руках. Роза смотрит, а малышка ещё шевелится, приставила свой наган ко лбу ребёнка – «Щщёлк! – А тот ей в ответ: "Клацц"! – патроны кончились.
Плюнула та Роза на неё, да пошли они с Бэлой обмывать свою «победу» над очередной контрой, махнув рукой со словами: «Ладно. До утра оно и само окочурится на морозе».
А я, после окончания своей смены, прохожу мимо этой ямы, глядь, а малышка еле слышно так, уже даже не пищит, а вроде как жалобно так стонет, или даже скорее скулит, как собачонка какая-то. У меня чуть сердце не разорвалось от жалости. С трудом руки разжал у её убитой матери, взял ребеночка сначала на руки, а она холодная вся уже и синяя, зимой дело было, потом засунул в тепло за пазуху и отнёс домой, к матушке моей. Та долго её выхаживала, все ранки слюнями зализывала, да травами отпаивала. Какие тогда лекарства были? – Да ни каких.
После этого случая я и ушёл из этой чекисткой шайки. Есть предел терпению человеческому всё же. Так вот и жили мы дальше втроём. Я огород распахал. Барашек с козами завёл. Крепким хозяином стал. Всё у нас тогда было в достатке.
Только твои партийцы вскоре до меня дотянулись. Посчитали, что в нашей стране все должны быть одинаково нищими. И если у тебя в пузе не урчит с голодухи, то ты наверняка враг народа, и уж точно, что то против их "народной" власти недоброе замышляешь.
И вот однажды, в один далеко не прекрасный день, пришли они и за мной. Сначала всё добро, моим горбом нажитое, конфисковали, что бы жизнь раем не казалась, наверное. А потом и нас самих расстрелять, как кулацких элементов, надумали. Так, на всякий случай, по разнарядке. Только это уже были другие чекисты, не те у которых я служил когда то, ну да одного поля они все ягоды, и хрен редьки не слаще.
Тех, как я слышал, забрали в Москву на повышение, орденами-медалями наградили, как достойно выполнивших свой пролетарский долг. И видимо всё же опасаясь, что они со временем тут всех трудящихся пролетариев замочат, и работать просто будет некому.
Мы тогда втроём с мамой и Софико, в чём были, в том и сбежали. Подрыли землю под стеной в сарае, где нас держали перед расстрелом, и утекли. Не буду тебе рассказывать тайну, каким чудом мы выжили. Да думаю тебя это и мало волнует, как всех остальных коммунистов ваших. А дальше было всё очень грустно.
Потом матушка померла, осталось нас двое родных на всём белом свете. Малышка во мне души не чаяла, кроме как "папочка" и не называла никак. Потом немцы пришли. Вернули мне мою землю, дали должность и зарплату. Пообещали всем нам, татарам, вернуть весь Крым, как когда-то он и был нашим. Да видать все мы под Аллахом Великим по этой земле грешной ходим. И он по-другому распорядился.
Дочурка моя, к этому времени уже красавица на выданьи, простудилась, да чуть было не померла недавно, но врач-итальяшка вот спас мне мою девочку, дай ему милосердный Аллах всего что бы он ни пожелал.
За это я тебе жизнь твою поганую и дарю. Радуйся гнида! А бить вашего брата буду до последнего дыхания я и дальше. Уж шибко вы здесь нагадили в Крыму у нас. Нет ни одной семьи, где бы кого-то не прикончили, или в лагеря не упрятали ваши гады краснопузые...
Дальше, вплоть да самой расстрельной траншеи шли мы молча.
Нас, смертников, было человек около десяти. Все были изрядно покалечены и обессилены. И похоже смерти той все ждали как избавления. Оглянувшись назад, я увидел, что полицаи выстроились в шеренгу за нами, и взяли винтовки на изготовку. Однако мой несостоявшийся спаситель командовал этим злодейством стоя на совсем противоположном фланге. Меня аж покоробило от такого лицемерия. Пообещала тварь доктору не убивать меня, но выкрутился как угорь. Сам похоже не будет руки марать, а за других типа он не в ответе. Ну да ладно - давно мне пора уж к своим отправиться в дальний путь.
 
Залп громыхнул над ухом оглушительно-громко. Я получил мощнейший удар в плечо, от которого крутнулся на месте, и штопором ушёл головой в яму. От удара сознание моё куда-то отлетело, и как бы сквозь глубокий сон я слышал приглушённые звуки выстрелов, и жжение сначала в одном боку, потом во втором.
В себя я пришёл видимо не скоро. Вокруг висела липкая, душная, смрадная темнота. Простреленная выше локтя рука затекла и совсем не чувствовалась, как будто её и не было совсем. Падая, я подмял её под себя и придавил всем телом. Это меня спасло от большой кровопотери. Потому что, когда я чуть повернулся, кровь бойко начала течь из дырки в рукаве. Рёбра с левой и правой стороны были изрядно обожжены от выстрела в упор, но как это ни странно, была лишь слегка оцарапана кожа, а сами рёбра целы, даже крови почти что не было.
"Вот уж снайпер этот татарин. Если это конечно был он, а не дикий случай" - подумалось мне. Похоже, как это ни прискорбно, но снова надо жить дальше. Из последних сил я встал на колени, разорвал своё исподнее, дабы перетянуть дырку в предплечье. Я находился в огромной яме-могиле, заполненной трупами до половины. Видимо положенную норму ещё не настреляли, поэтому её пока и не закапывали. Перевязавшись кое как, я, пошатываясь и на каждом шагу спотыкаясь, побрёл в направлении темневших вдалеке гор.
Не скажу, что испытывал я дикую радость от своего очередного, уж и не припомню какого по счёту воскресения, но в этот раз мне почему-то отчаянно захотелось жить снова. Хотя бы для того что бы хоть немного отомстить гадам за всех своих, да и за чужих тоже. Из головы всё не выходила исповедь татарина, про его службу в ЧК.
«А ведь похоже не врёт этот гад» - пришла мне в голову дикая мысль. «Нет, скорее врёт, чтобы хоть как-то себя обелить, и своё предательство оправдать идейными соображениями» - отогнала её другая мысль.
Голова моя отчаянно кружилась, видимо от потери крови, голода, и всего пережитого. Ноги подгибались как ватные, но в конце концов я доковылял до предгорья, и углубился в редкий подлесок. Уже начал брезжить рассвет, а я всё брёл куда-то по едва заметной в темноте тропинке.
Куда шёл? - Да как обычно – куда ноги несли. Пока наконец и не рухнул плашмя, прямо на эту самую тропинку, ударившись со всей дури головой, и потеряв сознание.
Тут же подскочил мой Яшка, присел на корточки и укоризненно произнёс
 - Опять ты дядь Мить смерти усиленно ищешь?! Ну не хорошо это, не правильно. Сколько ж раз тебе повторять одно и то же? Я ж тебе рассказывал, что как только твоя земная жизнь к концу подойдёт, ты первый об этом узнаешь. И мимо своей кончины ты точно не пройдёшь, я тебе это гарантирую. А ты меня похоже не слышишь. Чего ты на того Исмаила наехал? Он тебе как на духу чистую правду о себе рассказал, а ты ему чуть ли не в морду за это плюнул.
- Не люблю я Яшка предателей шибко, ох не люблю.
- С чего ты взял что он предатель? Он сегодня твой враг, но никак не предатель. Один из многих наивных, обманутых людей, коих Гитлер обманул огромное количество, пообещав им золотые горы. За своё заблуждение он обязательно заплатит, так заплатит, что тебе и в кошмарных снах не снилось. В этой жизни за всё надо платить как это ни прискорбно, в том числе и за искренние заблуждения. А ошибки точно также как и предательство, смываются только кровью.
Ладно, проехали. Меня какое-то время возле тебя не будет, я типа в командировку отправляюсь, шибко много наших сюда стало поступать. Бьют вас фрицы по всем фронтам шеренгами и колоннами, полками и дивизиями. Основной ангельский состав не успевает их уже здесь принимать, вот нас на подмогу к ним и откомандировали. Я тебе тут присмотрел полу-человечка, полу-ангелочка, типа на полставки, внештатного, он пока тебя немного побережёт, да понаправляет в нужное русло. Если уж совсем припрёт, тогда меня припомни конечно, я явлюсь, как положено, но ты уж без фанатизма постарайся».
Произнеся эту длинную тираду, пацан как обычно растворился в воздухе, превратившись в этот раз почему-то в тёмное облачко, которое быстро растаяло, а на его месте появилось нечто тоже тёмное и непонятно-несуразное. То ли пацан, то ли девчонка в каком-то балдахине, похоже из мешка целого сшитого, а может и не сшитого вовсе, а просто в том мешке дырки для головы, и для рук проделали, и подпоясали его на животе верёвкой. С огромным букетом ромашек в руках и невероятно грязным личиком, обрамлённым светлыми, слипшимися от грязи волосами вокруг.