Связь времён

               
    С Евдокией Карповной я познакомилась в 70-ые годы, когда приехала в деревню работать учителем истории. Меня к ней определили на постой, так как двухквартирный домик для молодых учителей не успели к сроку достроить. Сначала я была огорчена, но, прожив у Евдокии Карповны месяц, даже была благодарна за медлительность в стройке. Это дало мне возможность познакомиться и подружиться с такой замечательной женщиной. Её добросердечие, как будто я ей была родная, удивительная улыбка привязали меня к ней на долгие годы и, даже уехав через пять лет из этой деревни, я никогда не теряла с ней связь и часто ездила в гости, пока она не умерла. В память о ней я бы хотела рассказать об одном кусочке её жизни, который как нельзя лучше характеризует её, и как прекрасного человека, и как женщину. А ещё и потому, чтобы на её примере потомки оценили великую роль нашей русской женщины, ведь она так много сделала для Победы.
   Этот отрезок времени жизни Евдокии Карповны рисует некоторые события Великой Отечественной войны, а также мирной послевоенной жизни. Однажды, когда я уже жила в своей квартире, прибежала её проведать. Она, как всегда, обрадовалась мне, засуетилась, быстро накрыла на стол, и мы стали чаёвничать.  Немыслимо было отказаться: во-первых, это было бесполезно, так как она всё равно настоит на своём, а, во-вторых, потому, что я вечно была голодной, ведь готовить было некогда, да и, если честно признаться, очень любила её стряпню.
-Хорошо, что ты пришла, - заговорила Евдокия Карповна. – Иначе, мне пришлось бы самой к тебе ковылять.  На свадьбу тебя приглашаю. Пригласительная открытка от Катюшки, конечно, придёт, но я заранее тебе сообщаю, чтобы ты другого дела себе не наметила. Свадьба через две недели, 16-ого октября. Евдокия Карповна помолчала, как бы ещё раз, осознавая это важное событие. Потом как-то грустно вздохнула:
-Ну, вот и последыш, моя Катенька, замуж выходит.  Я, взглянув на Евдокию Карповну, осторожно спросила:
-Вы, вроде, не очень-то и рады этой свадьбе?
- Не то, чтобы не рада. Жених её, Степан, - хороший парень, самостоятельный, трудолюбивый, сам себе избу срубил. Сейчас доучиваются с Катюшкой. Просто Катенька из гнезда вылетает, а это всегда для матери грустно: всегда думаешь, что молодая она совсем, ведь недавно малюткой была. Потом улыбнулась:
-Крикунья страшная, по ночам спать не давала. Не из-за вредности, а от голода. Она, если ты не знаешь, не родная мне, а приёмная. Досталась мне в 1942 году почти новорожденной, три недели ей всего было.
   Муж в это время воевал на фронте, а я с двумя ребятишками дома оставалась. Третий, старший сын, жил отдельной семьёй и работал кузнецом. Это была важная профессия для колхоза, поэтому сынок и находился пока в резерве. Всё своё свободное время они со снохой посвящали изучению военного дела на случай призыва. Закончив курсы, всё-таки решили идти на фронт. Я не препятствовала, зная, что там они нужнее, хотя сердце, казалось, разлетится на части. Через месяц, оставив своих ребятишек на меня, пятилетнюю Анютку и восьмимесячную Дашутку, они ушли добровольцами: сын – в стрелковую роту, а сноха – связисткой.
     1942 год – самый страшный год для нашей деревни. Он, этот год, как будто договорился с Гитлером, чтобы извести холодом и голодом нашу деревушку, в которой остались почти одни бабы да ребятня.  Птицы замерзали на лету, и все ребятишки сидели на печке, которая почти не давала тепла. Единственное, что радовало, - это паёк, который выделялся нам, как семье фронтовика, куда входил и кусок чёрного хлеба. Этот хлеб я делила на всех. Каждому по малюсенькому кусочку, и ребятишки его сосали, как сахар, стараясь продлить удовольствие. Дашутке хлеб размачивали в воде, заворачивали в лоскуток марли, чтобы она сосала его, как соску. Я видела, что каждый из старших старался отщипнуть хотя бы крошечку для Дашутки, но делала вид, что не замечаю. Однако этот хлебный ручеёк скоро иссяк: немцы совсем близко подошли к деревне и перекрыли нам «дорогу жизни», как мы называли дорогу в город, откуда к нам привозили пайковые продукты.
    Всё чаще и чаще нашу деревню обстреливали и со стороны фашистов, и со стороны наших – кто кого? – а мы, стараясь выжить, прятались в погребах. Мне было больно смотреть, как дети утыкали свои личики в мой подол, думая, что это их спасёт. Наверное, избёнки тоже так думали, пригибаясь к земле, но от огня ни тем, ни другим спрятаться не удавалось: то одна избёнка, то другая от огня сгорала дотла, а людей, если оставались живы, принимали соседи. Но убитых, взрослых и детей, хоронили почти ежедневно. Вернее, закапывали в снег, так как могилы было копать некому, потому что сил практически не оставалась даже двигаться. Да и под огнём не больно-то накопаешь. Однажды перестрелка была особенно интенсивной, загорелся соседний домишко, в котором жила вдова погибшего на фронте Синцова Николая, Наталья, с новорожденной месячной Катюшкой. Учуяв дым, Наталья, видимо, вылезла из погреба, чтобы затушить огонь, и попала под обстрел. Когда наступила относительная тишина и все потянулись из укрытий, увидели мёртвую Наталью и поспешили к погребу. А там надрывалась от крика Катюшка. Я была ближе всех. Спустилась в погреб и взяла ребёнка на руки. Так она стала моей, и все приняли это, как должное. Председатель выписал ей, как ребёнку погибшего на фронте, немного обсевок муки, которую я также размачивала в воде, заворачивала в марлю и давала сосать Катюшке и Дашутке. Не знаю, как бы мы выжили в тех условиях, но через неделю фронт от нас отодвинулся, наша «дорога жизни» заработала. Ребятишки немножко как бы воспряли духом, ну, а взрослые ходили, как тени, большую часть съестного отдавая детям.             
    Наступила весна 43-ого года, нам немножко стало полегче: стаял снег и теперь можно было пробираться в лес и искать там зелень, грибы, ягоды. Но больше нас радовали находки на полях: попадались клубни картофеля и свёкла, не замеченные при уборке урожая, колоски пшеницы и овса.  Правда, это было счастье, если мы их находили, они были перемороженными, часто гнилыми, но это какая-никакая, а всё-таки еда.
     Из района поступили семена, надо было сеять: фронт нуждался в хлебе. Не буду утомлять, как мы пахали и сеяли на технике, которая больше ремонтировалась, чем работала. Ты как историк и сама знаешь. Скажу только, что выдержали. Пока я работала, с малютками сидели старшие ребятишки. Выросли все хорошими людьми. Не грех и похвалиться! Мальчишки женились, Анютка и Дашутка вышли замуж, теперь вот и Катюшку отдаю. Знаешь, я так прикипела к ней, поэтому больше грущу, чем радуюсь.
-Евдокия Карповна, - насмелилась спросить я. – А Катюшка знает, что она не родная Вам по крови?
-Конечно, знает, - ответила она. – Как же ей не знать? Родители её были достойными людьми, и она носит их фамилию. Тогда, в 43-ем, когда оттаяла весной земля, мы сделали одну братскую могилу и захоронили всех, умерших и погибших во время войны, на доске написав фамилию и годы жизни каждого. Мы с Катюшкой часто туда ходим, прибираемся, цветы приносим. Всё как должно быть. Моих вот только здесь нет: без вести все трое пропали на фронте: и мой муж, и сын, и сноха. Но Анютка, и Дашутка тоже знают, кто их родители были. Иначе, пропадёт связь поколений, связь времён, а это великий грех.
Примечание: обсевки муки - это мучная пыль, которая оседает на мельнице после помола и сметённая веником со стен, с пола, с бункера и т.д. Это местное значение слова.               
                2021 год.