Блокада. Ему всего четыре

АЛЕКСЕЙ ЛИВШИЦ: «МОЕ БЛОКАДНОЕ ДЕТСТВО ДАЛЕКО И БЛИЗКО»

Герой нашего рассказа – коренной петербуржец. Дата его рождения – июль 1937 года. А это значит, что на момент начала Великой Отечественной войны ему было всего четыре года. Что может помнить такой маленький ребенок об ужасах блокады? Оказывается, многое. Знакомьтесь: Алексей Семенович Лившиц.

Часы тикают…

Маленький Алеша жил в шикарном аристократическом доме на Московском проспекте, который построил знаменитый архитектор А.И. Зазерский. Интересно, что свое название этот проспект менял девять раз. Упомяну лишь первоначальное: в старину, до 1800-х годов, это была Царскосельская дорога.
А время неумолимо. Часы тикают… Мы ведем неторопливую беседу о днях минувших, и Алексей Семенович помнит, как над их квартирой когда-то были встроены уличные часы. Два года назад он проходил мимо дома своего детства, и с удивлением обнаружил, что они до сих пор работают (после очередного ремонта, разумеется)!!!!
– До войны с детьми было просто, – вспоминает он. – Это сейчас их водят за ручку до самой школы, а тогда не было опасности киднепинга, родители не боялись похищения детей. Я, например, часто ходил гулять один в Юсуповский сад еще до четырех лет. Помню, мне давали 15 копеек, и я…
– На мороженое?
– Нет, я шел в этот сад прокатиться на каруселях. А потом послушно шел домой…
Алексей Семенович показывает мне пожелтевшие фотографии. Ну что тут скажешь? Маленький, милый, улыбчивый… Золотой мальчик…

День начала войны, 22 июня. Он помнит свои детский ощущения:
– Мы гуляли с мамой и вышли на берег какой-то реки. Я помню этот берег, он весь был покрыт полевыми цветами, и на душе было хорошо, потому что в тот момент я любовался ими. Вдруг прибежала наша соседка – мы звали ее Лизонькой – и сообщила, что началась война. Мы сразу пошли домой. В двух комнатах нашей квартиры жили родственники: дедушка, бабушка, папа, мама, тетя и дядя. А рядом жил еще двоюродный брат дедушки Леонид Максимович, который был медиком со стажем (до революции он окончил медицинский факультет Лейпцигского университета). И когда мы с мамой вошли, там была уже настоящая суета. Все спорили о чем-то. Вдруг кто-то крикнул: «Тише! Сейчас будет выступать Молотов!». Все замолчали. Из его выступления я запомнил только две фразы: «без объявления войны» и «враг будет разбит».

Под звуки сирены

Вскоре начались холода, а с ними пришел и голод… В эту первую страшную зиму умерла бабушка Алеши в 54 года, а потом и тетя Фаня, жена Леонида Максимовича – ей было всего 47 лет. Отец Алеши – начальник смены на Охтинском химкомбинате. В то страшное время там было налажено производство взрывчатки, и отец дневал там и ночевал – был на казарменном положении. Вскоре он стал участником разработки «начинки» для знаменитых «катюш». Мама тоже работала, поэтому почти все дни малыш был дома без родителей, мама лишь изредка оставалась с ним.
Голод…Известно, что во время блокады голодающие жители Ленинграда вынуждены были есть домашних и уличных животных, в основном, собак и кошек. Однако бывало и так, что домашние питомцы становились главными кормильцами целых семей. Рассказывают про кота Ваську, который не только пережил блокаду, но и приносил ежедневно мышей и крыс, а их в Ленинграде развелось огромное количество. Люди готовили из них еду, чтобы хоть как-то утолить голод. После войны в Ленинграде установили два памятника котам из этой «кошачьей дивизии».

– Есть хотелось все время, – вздыхает он. – Помню, как мы грелись у буржуйки. Когда начались бомбежки, мы бегали в бомбоубежище… правда, первое время. Завывала сирена, на душе было очень противно, и звучал мужской голос: «Внимание, внимание! Воздушная тревога! Артиллерийский обстрел!», и мы бежали… Помню, что у меня был маленький рюкзачок, в котором лежало самое необходимое. Потом все перестали бояться и спускаться в бомбоубежище. И нередко я сидел после отзвучавшей сирены в холодной комнате и слушал под звуки рвущихся бомб и снарядов, сыпавшихся на наши дома из фашистского рога изобилия, патефон. Да, патефон! Он забирал часть моего страха. Часто я ставил пластинки, и были у меня свои музыкальные предпочтения: арию Ленского в исполнении Ивана Козловского я не любил (наверное, не дорос еще), а фокстроты мне очень нравились, особенно один – про двенадцать табуреток. Тогда были популярны танго Оскара Строка – эти мелодии я очень любил!
 
В самом начале войны в Ленинграде все окна были оклеены полосками бумаги крест-накрест. Кресты на окнах выглядели тревожно, но зачем люди это делали? Оказывается, окна заклеивали так для того, чтобы при бомбежке стекла не разлетались. Во-первых, наклеенные на стекло полоски бумаги или ткани гасили вибрации, вызванные взрывной волной. Это могло уберечь окно от разрушения в том случае, если взрыв произошел на некотором расстоянии от здания. Во-вторых, если стекло все-таки разбивалось, осколки не летели в комнату и не наносили травмы укрывшимся там людям. На ночь для светомаскировки окна завешивали чем-то черным, светонепроницаемым, лучше всего черной бумагой.

Первый трамвай, первый троллейбус

Наконец холода отступили. Пришла весна, и пошли трамваи. Это было 15 апреля 1942 года:
– Я сидел и рисовал танки. Почему танки? Разве маленький ребенок знал тогда о существовании радиопеленгаторов? Мой дядя, всю жизнь прослуживший в радиоразведке и имевший в своем распоряжении такой пеленгатор, не рассказывал мне о нем. И вот тогда я рисовал танки с одной целью: приедет дядя на танке и разобьет этих проклятых фашистов. Вдруг раздался звон, от которого я уже отвык за первую блокадную зиму. Я решил, что наконец-то пришли танки!!! А это был первый весенний трамвай.

Вот таким наивным трогательным способом маленький Алеша приближал большую Победу. Стало веселее. Тогда этот первый блокадный трамвай доказал всему миру, что Ленинград выстоял и выстоит дальше вопреки всему. Для одних он стал предвестником грядущей победы, а для врага, заметившего голубые вспышки на улицах темного города, – знаком тщетности усилий.

Трамвай из блокады

«По расчищенному Невскому проспекту пошел первый вагон трамвая. Люди бросили работы, смотрели, как дети, на игрушку, на бежавший по рельсам вагон, и вдруг раздались аплодисменты десятков тысяч. Это ленинградцы овацией встречали первый воскресший вагон. А вожатая вела вагон и стряхивала слезы, которые набегали на глаза. Но это были слезы радости, и она вела вагон, и плакала, и не скрывала этих слез».
(Николай Тихонов)

Забегая вперед, замечу, что троллейбусное движение в Ленинграде возобновилось намного позже – 24 мая 1944 года. Алеше тогда было уже семь лет:
– Троллейбусы были маленькие, но, на мой взгляд, очень красивые: разноцветные, с белыми занавесочками. И вот плывет такой троллейбус мимо меня, а в нем старшеклассники, и мне так стало обидно, что одни катаются, а другие не могут. В общем, я стоял у столба и горько плакал. На следующий день мы с мамой поехали тоже: важно вошли в вагон, купили билеты и отправились в центр города. Кондуктор продавала с улыбкой билеты, и на лицах пассажиров была радость. Многие здоровались с кондуктором, шутили.

Вторая зима

Но вернемся к блокаде. Наступила вторая блокадная зима. Жить стало полегче: людей стало меньше в городе, пайки увеличили, Дорога жизни заработала более интенсивно. Однажды в дом напротив попала большая бомба. Алеша в это время стоял у окна:
– Я испугался и побежал прятаться. Куда? Рядом стояла настольная лампа с большим абажуром. Я задел её, и еще больше испугавшись, заметался: куда бежать? Вечером приходит мама, а ребенка нет. После долгих поисков этого золотого мальчика нашли в щели между стеной и печью. Он уже забыл про свой испуг и спал стоя.

А дальше наступил апрель 43-го. Несчастье с отцом: он подорвался на полигоне и был серьезно ранен при испытании новой партии взрывчатки. Все ушли, рядом никого не было. С разорванным животом, прижав к себе все, что удалось прижать, он прополз 1,5 км до проходной и потерял сознание. После сложнейшей операции его выхаживали все: и врачи, и сестры, и жена:
– Три месяца мама ухаживала за папой, а меня устроили в круглосуточный детский сад, который стал для меня двухмесячным. Мне там сразу понравилось, потому что впервые я утолил свой голод – есть уже не хотелось так сильно, как раньше. Потом меня взяла к себе домой одна добрая женщина, сотрудница отца. Когда отцу стало полегче, то и он, и мама, и я какое-то время жили у нее. Потом мы переехали в другую квартиру, потому что от старой до завода было далеко, а отцу еще долго было трудно ходить.

Конец блокады

27 января 1944 года Ленинград был полностью освобожден. В честь одержанной победы в городе прогремел салют в 24 артиллерийских залпа из 324 орудий. Это был единственный за все годы Великой Отечественной войны салют (1-й степени), проведенный не в Москве.
Конец блокаде!!! Те, кто выжил, вернулись из эвакуации. Пора в школу. Алексей Семенович грустно констатирует:
– Конечно, за годы блокады мы отстали в развитии – и физически, и интеллектуально. Я пошел в школу в семь лет, а рост у меня был всего один метр. Однажды прохожу мимо учителей и слышу их разговор: «Какие же они маленькие! И соображают хуже довоенных…». Потом я стал интенсивно  расти, но уже понял: мое блокадное детство далеко и близко.

Наступила взрослая жизнь. Школа, техникум, армия, институт. Проектировшик в Ленгипрохиме. Институт огнеупоров. Ленгипромез. Однажды на свадьбе у друга Алексей познакомился с будущей женой, и вместе с Людмилой Николаевной они прожили уже 59 лет, в следующем году будут отмечать юбилей. Любимая умница-дочь, специалист по прочности кораблей, и замечательный внук. Все сложилось.

***
Он выстоял. Даже служа на Новой Земле, все шутил с товарищами: как только начиналась непогода, предлагал откатить Маточкин Шар и закрыть Карские Ворота. Только вот тот золотой мальчик из блокадного детства… Где он? И где его замечательная улыбка? Вспомнился лермонтовский Печорин, его карие глаза: «... Во первых, они не смеялись, когда он смеялся! Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак… глубокой постоянной грусти». Блокада… Она далеко и близко…