Сказ Второй. Глава Восемнадцатая

18.  НУЖНЫ СИБИРИ ДЕНЬГИ... СЕ ЛЯ ВИ!

«Приказчик все ж таки помнит баринов наказ»
П.П. Бажов

А в слободе Чусовской, едва только Семена Васильевича проводили, да с ним Афанасий Иванович отъехал, иным крестьянам совсем неуютно стало оставаться. Первыми решились на переезд «старички»: Матвей Патракеевич Гилёв и Трофим Андреевич Гробов. Дружно избы свои раскатали, да в деревеньку к Завьялке Дулекову перебрались: все подальше с глаз прикащика. Глядя на них и большое семейство повоприборных крестьян Крылосовых засобиралось.  Испросив разрешения у Фрола Арапова, двинулись они вверх по Чусовой. Да хорошо так двинулись! На десять верст ушли и остановились в том месте, где речка Черемшанка в Чусовую впадает. Много мужиков в семействе том, и все ладные да умелые. Привычно избы рубить стали, радуясь громко, что теперь с прикащиком ненавистным редко встречаться станут.

Совсем пусто в слободке стало. Оставшиеся новоприборные крестьяне на съезжих местах Гилёва и Гробова взялись срубы себе рубить: пусть и тесно будет, да все не под открытым небом зиму сибирскую встречать.

Вот такую картину и застал прикащик Томило Нефедьев, когда в слободку возвернулся. Смурной вернулся, не дал ему воевода Верхотурский стрелцов, да еще и обругал крепко, что денги кабальные не привез. А про отговорки слободчиков, что хлеб де продадут, тогда и кабалу возвернут, и слушать не стал. Спросил только, как бы про себя: «Может, сменить мне в Чусовской слободке прикащика?» У Томилы аж дыхание перехватило.

Но нет, обошлось. Рукой махнул князь Измайлов, мол назавтра приходи, устал от тебя. А сам призвал к себе пушкаря внове, велел полно рассказать, что видел в слободке Чусовской, Григорий Констянтинов и поведал все без утайки; по всему выходило, что много напраслины Нефедьев на Гилёвых возвел, виня их во всех прикащиковых неудачах; что сам Томило бестолково себя выставил, и стрелцов ему давать не надобно, с дуру-то еще стрелбу учинит. Тут другая сила требовалась. И воевода Верхотурский поехал к старцам монастырским. После раздумий великих старцы дали прикащику в помощь дьячка из своих, мол в слободке церковь срубите, да попа призовете на освящение и к службе, тогда и смирение крестьянское возвернется.

(Как там на самом деле было, как по церковному уставу следовало поступать, то доподлинно не известно мне. Князь ли просил, или Афанасий Иванович от лица всех слобожан к старцам монастырским обращался, а может и к самому архиепископу Сибирскому и Тобольскому Симеону ездил – только гадать остается. Но без Симеонова согласия постройка церкви, а в последующем и определение попа на служение – никак состояться не могли).

(Документально: архиепископ Симеон возглавлял Сибирскую церковь с 1651 года по 1664 год. Следующий за ним Корнилий – с 1664 года по 1677 год – получил высокий титул митрополита Сибирского и Тобольского).

А Томиле Нефедьеву воевода новую память вручил, с наказом вытребовать с Афанасия и Фрола заемные кабалы любой ценой. И без денег тех на Верхотурье не возвращаться…

Расхаживая по слободке, Томило глазам своим не верил: что за новострой на старом месте? А где Семен ненавистный? А где крестьяны? Выстроил всех слобожан в ряд, да со списком самоличным сверил и еще пуще осерчал!

- Кто Сенке разрешил съехать? Офонка Гилёв? А он где? А кто Матюшку с Трофимком в деревню Завьялкову пустил? Ах, Фролко, а он где?

Еще минуту назад шагавший рядом с прикащиком Фрол Арапов вдруг исчез, и сколь не искали его посланные слободские ребятишки, Фрол как в воду канул, да две недели не появлялся.

- А где Крылосовы? – продолжал спрос прикащик. – Все мужики с жонками да ребятишками? Опять Фролко разрешил съехать?

В бессильной ярости Томило Нефедьев и зубами бы заскрежетал, да слабы его зубы уж давно были и через один в ряд. На следующий же день прикащик двинул коня вверх Чусовой, стал искать сбежавших Крылосовых. А они ведь далече уехали. В какой-то момент Томиле Нефедьеву даже показалось, что и не найти ему Крылосовых, и будь он один, давно бы коня поворотил вспять, да с ним подорожник был, а уж он-то следы читать умел.

Вот и речка Черемшанка. И пара срубов, пусть и без крыш пока тесовых, но крепких, из кондовой сосны. Тут же и коровы паслись, и выпряженные лошади траву щипали. И все Крылосовы вместе за работой. Идиллия. Ну, а поскольку прикащик никакого поэта с собой не прихватил, он ее тотчас нарушил. С полчаса слюной брызгал во все стороны, потом устал, видно, рукой взад махнул: «Вертайтесь!». Какое там, Крылосовы дружно набычились.

- Нам садчик разрешил, Фрол Иванов сын Арапов добро дал, - сказал за всех Антон Афанасьевич, должно быть самый старший.

- А я прикащик! И сказываю вам – вертайтесь! Я эту землю ране отдал.

У Крылосовых вытянулись лица: как отдал, кому?

- Вот ему, Мамайке и отдал, - и Томило кивнул на своего кривоносого подорожника. – Теперича это его земля! Потому, берите жонок с робятишками, животы ваши и вертайтесь!

Ну, тут уж и Крылосовы показали свой характер: уперлись, и ни в какую; долго еще прикащик вокруг них скакал, слюной брызгал да плеткой грозил, но все впустую. И отступился Томило Нефедьев, только уезжая, пригрозил:

- С опаской теперича живите на чужом месте. И не жалобтес, что изгону вам чиню!

А через неделю близ новых изб Крылосовых Мамайка Турсунбаев поставил свой юрт, и крестьяне потеряли покой и сон. Пропала корова, потом и лошадь потерялась. И Мамайко на какое-то время сгинул. Крылосовы все чащобы вокруг облазили, да так и не нашли никаких следов, а когда Мамайка вновь объявился, подступили к нему с кольями да угрозами. Но Мамайка только расхохотался им в лицо, мол я ваши животины только и сохраняю, а стоило мне отъехать, как враз пропажи начались. Сами караульте, а не гоже – съезжайте с земель моих!

И стали Крылосовы дежурства ночные вести. И все-равно ведь не укараулили! И вторую лошадь у них Мамайко свел. И опять сгинул на время.

(Крылосовы. Крыло совы. Интересная фамилия, поэтичная. Читаем в сети рассуждения о возможном происхождении. «Фамилия Крылосова принадлежит к древнему типу славянских семейных именований, образованных от личных прозвищ. Традиция давать человеку индивидуальное прозвище в дополнение к имени, полученному при крещении, издревле существовала на Руси и сохранялась вплоть до XVII века. Это объясняется тем, что из тысяч крестильных имен, записанных в святцах и месяцесловах, на практике использовалось чуть более двухсот церковных именований. Зато неисчерпаем был запас прозвищ, позволявших легко выделить человека среди других носителей того же имени. Исследуемая фамилия была образована в качестве отчества от личного именования дальнего предка по мужской линии Крылос». То есть певчий с церковного клироса.

У меня свои объяснения. Совсем не дальний предок был охотником, добывал выдру и бобра, их шкуры, как ясак, в государеву казну сдавал. А излишки проезжающим купчинам продавал за серебро. В капканы его и нутрии частенько попадались, их мех не ценился и в продажи не шел, потому вся семья охотника в зимнее время щеголяла в шубейках и шапках из нутрии. Острые на язык деревенские крестьяне прозвали охотника Крысоловом, а прозвище уж если прилипнет, поди ототри. Чай потомки охотника крепко дьячка переписного подпоили, чтобы в Крыло совы их переписали. А что, скажете фамилий крестьяне не меняли? А куда тогда все многочисленные прикамские Говнотыкины подевались? Продолжать? Хорошо, не буду).

А вот куда сгинул Фрол Арапов? Прикащика испугался и в бега подался? Нет, конечно, не пуглив Фрол Иванович был, но хвостиком за Томилой ходить, да его гундеж беспрерывный слушать, - никак не входило в его планы. Фрол Арапов выстраивал бизнес. Конечно, в то время и слова-то такого никто не знал, и как в Русии жили-выживали, без этого самого бизнеса, ума не приложу. Для начала Арапов отправился к Сылвенским тотарами знакомиться. Да так перезнакомился, что и подружился со многими, язык ведь тотарский знал пригоже, а вскоре выяснилось, что и башкирским владел. Может быть, и на французском говорил, да не с кем было изъясняться, только «се ля ви» из его уст порой вылетало. Так вот, предложил Фрол Иванович тотарам Сылвенским с излишками мягкой рухляди не заморачиваться. Купчины-то верткие, что через Чусовскую слободку с Сибири проезжали, да путь на Кунгур держали, те еще торгаши были. Привычно выспрашивали у встречных Сылвенских тотар про шкурки лисьи да бобровые, а потом цену чуть не в половину сбивали, мол в соседнем юрте и еще дешевле сдают. Старый развод, но тотары Сылвенские на него неизменно попадались. И ругались потом подолгу, юрт на юрт, мол договаривались же цену держать и совсем не снижать, а кто виноват, кто первый дрогнул, поди разберись. Да еще им, охотникам дальним, вместо проверки петлей и капканов, надо было подолгу возле дороги купчин караулить, чтобы не проскочили мимо юрта.

Вообщем, продажа мягкой рухляди, окромя государева ясака, была для тотар Сылвенских делом муторным. Вот и предложил Фрол Иванович новым друзьям свои услуги. Они ему – все излишки меховые, он им – закуп с отсрочкой платежа по твердой цене. В обязательствах Сылвенских в дополнительных условиях «было прописано»: следить друг за другом, чтоб обману не было, все до последнего хвоста Арапову нести; да еще у проезжих купчин «тамгу» от Фрола спрашивать, на безопасный проезд по их землям; купил мягкую рухлядь у Арапова – получи «тамгу» на куске кожи и следуй до Кунгура без опаски, да другим купчинам рассказывай, а нет «тамги» - и меха тюменские темной ночью могли стащить.

И бизнес вскоре пошел. Проезжая через Чусовскую слободу с Сибирской мягкой рухлядью, купчины в очередной раз платили государеву проездную пошлину. Если у них были грамоты за государевой печатью. Ворчали, конечно, да с прикащиком ругались, ну кому в радость в каждой слободе «проезжие» платить со всякой шкурки; а ежели излишки в мехах обнаруживались, да вдруг грамоты и совсем у купчины не оказывалось, тут уже для него наступала черная полоса жизни. Нет, в Верхотурье нарушителей под конвоем Томило Нефедьев, как того наказная грамота требовала, никогда не возил. Но обдирал как липку. Вот к таким «ободранным», да на излишках попавшимся, и подъезжал Фрол Арапов. Купчинам и объяснять долго не надо было, враз суть предложения схватывали, да на постоялых дворах встречным знакомым торговым людям в ухо шептали.

Как раз к возвращению Афанасия Ивановича у Фрола Арапова появились первые клиенты. В Чусовскую слободу такие купчины приезжали с малым числом мехов, но с надежной грамотой с печатью и со всеми приписями. Пока Томило, морщась от «пустого досмотра», вокруг подвод торговых людей ходил, главный купчина находил Фрола и сговаривался. Нет, Арапов не вез купчину в свой склад, а только лишь объяснял, как до того склада добраться, да какому надежному человеку «тамгу» показать. И склад его в землях Сылвенских тотар находился, они же и охрану несли (зачем Фролу лишние складские расходы). Всего-то и был там поставленный Фролом кладовщик, который отпускал меха по твердым ценам, да на бумаге записи прихода-расхода вел. Поэтому садчик Фрол Арапов был у Чусовского прикащика вне подозрений, и даже ясыренок ничего не пронюхал.

Ах, да, совсем забыл сказать, что Мамайко Турсунбаев подарил Томиле Нефедьеву ясыря, Татарченка расторопного. Шустрый такой, вроде как и хозяйство прикащиково ведет, и по-руски ни бельмеса не понимает, но случись что в слободке, он первый свидетель. Вот и Афанасий Иванович Гилёв, едва только домой возвернулся, еще и не прознали про то слобожане, а ясыренок уже у ворот распахнутых в их деревеньке крутится. Хотел расспросить Татарченка Афанасий, кто таков будет, да не успел, два мохнатых щенка с громким лаем кинулись на соглядатая Мамайкиного. Тот бежать было бросился, да разве от собаки убежишь? Успел Татарченок до первой сосны с низкими сучьями доскочить, и вмиг вверх взвился. Там и засиделся.

Афанасий вынес щенкам две миски с едой, но они разом не побежали: сперва один свою миску вылизал и вернулся к сосне, потом уже другой обедать побежал. (Собачники великие начнут сейчас возражать, что щенки так себя не ведут. Вот и я так думал вначале, да только Татарчонок почто-то у сосны еще долго ствол обнимал. А ведь осень поздняя, холода в Сибири рано наступают. Наконец Афанасий Иванович сжалился, вышел из избы, да к сосне той подошел.

- Чей будешь?

- Ппусты, - сквозь дрожь пробормотал посиневшими губами Татарченок. – Ттамила ппоселал.

- Чтож сразу не сказывал про Томилу? - пожал плечами садчик. – Беги!

И Афанасий Иванович, свистнув щенков, увел их за собой и ворота запер. А перемерзший ясыренок кулем свалилися под дерево, отлеживался какое-то время, а потом припустил в слободу.

Наутро и сам прикащик объявился, в ворота плеткой постучал. Калитка свободно открывалась, но Томило Нефедьев не рискнул войти, пока из избы Гилёвы не показались. Он, конечно, сразу стал права качать:

- Зачем Семку отпустил? Кто разрешил со слободки съезжать?!

- Дак вы с ним сговаривались, - Афанасий в удивлении выгнул брови. – Семен так и сказал. Разиш я бы пустил? Нет. То твое служилое дело.

- Врешь! – крикнул Томило Нефедьев, а косматые щенки враз насторожили уши и угрожающе зарычали.

- Полегше, Томило, - осадил его садчик. - Дикие они совсем, слова не знают, могут и скусать.

Томило Нефедьев было попятился, но, вспомнив грозный наказ воеводы, опять стал выспрашивать, теперь уже другим тоном:

- Денги кабальные когда воеводе возвернешь?

- Ежели хлеб Фрол продал, то и собиратца можно.

- Скоко можно друг на друшку кивать. Фролко сказывал, Офонка решат, ты на Фролку киваешь. Воевода ждать не будет!

- Скоро, Томило, дай токмо оглядетца, - сказал Афанасий и стал всмотриваться в легкие санки, на которых прикащик приехал. – А кто там с тобою, в санках мерзнет?

- То дьячок церковный, к нам его старцы монастырские отправили. Да ты знать его должон.

Афанасий выскочил за ворота, сгреб из санок дьячка и сжал в объятиях. Вот ни за что не угадаете, какой персонаж этого Сказа дьячком церковным стал! Да и сам дьячок, скажи ему кто в тот зимний день, когда он на крыльце съезжей избы Верхотурской топтался, да все вглядывался в даль, пытаясь высмотреть, кто там ямщиковой лошадке дорогу торит, - вот мол, судьба твоя бредет, - он разве ж поверил бы?

- Олексей, Марков?! Вот так встреча! – и садчик закружил задохнувшегося дьячка, потом ослабил объятия. – Сказывай, надолго к нам?

- На житие.

- Рад тебе, от сердца рад! Жаль, братка наш, Семен, на Обву сшел, разминулся с тобой. Ну, знать то промысел божий!

Наблюдавший эту встречу Томило Нефедьев поморщился: не оправдались их с воеводой Верхотурским надежды, ну какой из Олексея помощник? Утихомирить крестьян слободских силой слова Господня – это ему под силу, а когда церковь построят, да попа пригласят, совсем православные присмиреют. Но вот в требовании заемной кабалы от Маркова помощи не жди. Впрочем, он всегда был мягкотелым каким-то, князь Измайлов это быстро понял и отдалил от себя. А других помощников в слободке, про которых воевода сказывал, память новую вручая, у Томилы Нефедьева просто не было. Да и откуда им взяться?

- Про кабалы заемные вправду мне скажи, - опять загундел прикащик, - когда воеводе возвертать будешь? Али стрелцов с грамотой ждешь?!

- Отдадим, - ответил беспечно Афанасий. – Все отдадим воеводе князю Измайлову Льву Тимофеевичу, пусть не сумлеваетца. Вскоре поедем.

Совсем-то вскоре не получилось. Пошли к Афанасию Ивановичу крестьяне слободские, с промблемами своими, а их вон сколько накопилось, поди разгреби. Тут и Фрол с Сылвы вернулся, и стали садчики челобитную на имя воеводы Верхотурского готовить, жалобы крестьянские на прикащика Нефедьева излагать. А потом вверх Чусовой ездили, к Крылосовым, и у тех все изгоны записали. Всех крестьян слободы переписали, и всякий в подписи той челобитной руку приложил. Томило-то про ту челобитную и не знал, а все торопил на дорогу в Верхотурье.

К концу первой декады декабря только и тронулись. Уже и снега подвалило, да купчины проезжие хорошо дорожку укатали, и Афанасий с Семеном легко в санях следовали впереди, толстой медвежьей шкурой укрывшись, а следом Томило Нефедьев в седле терся. Ну куда без прикащика, кто перед князем Измайловым фасон держать будет.

Дорога-то неблизкая и шибко извилистая, да холод нешуточный, пока до Арамашевской добрались, Томило промерз насквозь, пришлось его садчикам, как куль с коня снимать да в избу постоялого двора нести. А далее события понеслись вскачь, как в любимом мушкетерском романе Александра Дюма. В избе их поджидала мышеловка кардинала. Нет, мушкеты на печи не сушились, и звона шпаг не слышно было, ну не прижились в Русии шпаги, но пятеро стрелцов с ружьями присутствовали. Стрелцы во главе с Сергушкой Огневым аж глаза вытаращили, когда к ним в избу, все в клубах морозного воздуха, ввалились Афанасий Гилёв и Фрол Арапов. А они-то ехали в Чусовскую, чтобы в глаза честные Фролу и Афанасию взглянуть, да поинтересоваться, где подвески алмазные, простите, рублевики заемные для воеводы Верхотурского отложены, а тут нате вам, садчики сами нарисовались. На ловца и зверь. Да еще и куль, который Чусовские в избу занесли, да в угол прислонили, зашевелился вдруг и застонал, а при осмотре бывшим десятником стрелцовым оказался. Ну и забрякали ружьями кремневые. К счастью, зарядить никто не догадался.

- Да погодь ты, Огонек, - отмахнулся Афанасий, когда Сергушка Огнев его за рукав шубы схватил, – потом обниматца станем. Томилу вон снегом оттирать надо, совсем щоки побелели.

Вроде как все подуспокоились, дружно прикащика от зимнего пригара оттирая, да тут он сам, очнувшись, и увидев склонившегося над ним стрелца, опять сумятицу внес:

- Сергушко, ты? А Фролко с Офонкой где? Вяжите их!

И опять ружья забрякали, но Сергушка осадил своих, а садчикам Чусовским к свету велел садиться, да Память дал для прочтения. А нам такую возможность госпожа Надежда Лискина – поклон ей низкий – предоставила. Давайте же прочитаем.

«1655 г. декабря 9. – Память стрельцу Сергею Огневу о сыске крестьян и правеже на них денег. РГАДА. Ф. 1111. Оп. 1.Д.55/1. Лл. 51 – 53. Подлинник.
Набор текста: А. Г. Ушенин.

(л. 51) Лета 1655-го декабря в 9 де(нь). По государеву, цареву и великого князя Алексея Михайловича, всеа Великия и Малыя Росии самодержца, указу память верхотурскому стрельцу Сергушке Огневу.

Ехати ему верхотурского уезду (в) новую Чюсовскую слободу для того: в прошлом во 1654/55-м году и в нынешнем во 1655-м году посланы были новой Чюсовской слободы приказчику Томилу Нефедьеву памяти, а велено ему в новой Чюсовской слободе пашенных крестьян Фролка Арапова да Офоньку Гилёва сыскать по челобитью верхотурского таможенного подьячего Леонтья Поповкина по заемным кабалам в двадцати в дву рублех, а сыскав велено их за поруками на Верхотурье к суду выслать. И они де Фролко и Офонька, дав по себе поруку, государева указу не послушали, на Верхотурье не поехали.

И ему Томилу в новой Чюсовской слободе пашенных крестьян старосту и лутчих крестьян велено взяв с собою сколько человек пригож, да с теми старостою и с пашенными крестьяны велено Фролка Арапова да Офоньку Гилёва поимать. А поимав, с нарочным приставом велено прислать их на Верхотурье к суду по заемным кабалам, да о том велено ему Томилу отписать, а отписку подать и приставу с ними Фролком и Офонькою явитца в съезжей избе воеводе Лву Тимофеевичю Измайлову да подьячему Григорью Похабову. А будет они Фролко и Офонька (л. 52) учнут убегать, и ему Томилу велено порутчиков их Фролковых и Офонькиных Левку Парфентьева Якутова, Трофимка Андреева, Фомку Микитина, Ивашка Коурова сыскать, а сыскав потому ж велено на Верхотурье прислать.

И новые Чюсовские слободы крестьяне Фролка Арапов, Офонька Гилёв, да порутчики их Левка Якутов, Трофимко Андреев, Ивашко Коуров, Фомка Микитин государеву указу и верхотурских памятей не послушали, на Верхотурье не поехали, учинились силны.

И стрельцу Сергушке Огневе приехав в новую Чюсовскую слободу, свестясь с приказщиком с Томилом Нефедьевым и взяв у него Томила старосту и пашенных крестьян сколько человек пригож, да с теми старостою и с пашенными крестьяны Фролка Арапова да Офоньку Гилёва поимать. А поимав, взять по ним поручную запись. А взяв поручную запись, и их Фролка и Офоньку и поручную запись привез на Верхотурье с собою вместе, и с ними явитца и поручную запись подал в съезжей избе воеводе Лву Тимофеевичю Измайлову да подьячему Григорью Похабову.

А будет они Фролко Арапов и Офонька Гилёв учнут убегать, и поимав их порутчиков, и ты б Сергушка взял порутчиков их Фролковых и Офонькиных Левку Парфентьева Якутова, Трофимка Ондреева, Фомку Микитина, Ивашка Коурова потому ж их с собою на Верхотурье привел. Да на них же Фролке и на Офоньке и на порутчиках их на Левке Якутове с товарыщи (л. 53) за непослушанье доправил езде на версту по денге.

К сей памяти государеву, цареву и великого князя Алексея Михайловича, всеа Великия и Малыя Росии самодержца, печать земли Сибирские города Верхотурья приложил воевода Лев Тимофеевич Измайлов.
(Приложена печать).
(на обороте по склейкам) (Припись: Приписал – Григорей Похабов.
(л. 53 об.) (Справка: Справил подьячей Федька Шил(о)в».

В Верхотурье Фрола Арапова и Афанасия Гилёва везли под надежной охраной. Тут тебе опять и бряцанье ружьями было, и ржание лошадей тревожное. Впереди всех гордо ехал Томило Нефедьев. Ну а как иначе, это ведь его великая заслуга была в поимке должников коварных. И у стрелцов Верхотурских было настроенье веселое: быстро справили наказ воеводы. Уже на подъезде к Тагильской слободе солнышко выглянуло, снег заискрился, и так хорошо на душе стало, что самый молодой из стрелцов звонко запел:

         - В далеку сторону 
С Полшей на войну               
Стрелец наш Матюша               
Отправляитца!               
Прикладом он гремит
И жонке говорит:
- Да ты не плачь, не плачь
Луша-красавица!

Стрелцы Верхотурские дружно подхватили:

- Лукерья               
         Солены слезки льет,
От грусти               
Уж песен не поет,
Бум-бум-бум,
Из дивных глаз Лукерьи
Капают слезки на подол.
Бумм-бум-бум,
Из мокрых глаз Лукерьи
Капают, горькие,
Капают, бум-бум,
Капают слезки на подол!

И опять вступил звонкий мальчишечий голос:

- Студенаю зимой,
Идет Матюша в бой,
А к Луше Павелин
Подбиваитца,
Одежкам он шуршит
И Луше говорит:
- Пришел к тебе князь,
Руса красавица!

Томило Нефедьев вдруг осадил коня, да на молодого стрелца воззрился.

- Какой еще князь? - спросил он нарочито добрым голосом.

- Дак известно какой, - засмеялся запевала.

- А песня чья? – продолжал допытываться Чусовской прикащик.

- Дак известно чья, - молодой стрелец хотел было и прозвище признанного всем Верхотурьем песенника назвать да, наткнувшись на предостерегающий взгляд Сергушки Огнева, смешался вдруг, а потом и выпалил:

- Купчины московские проезжие пели. Токмо пред вами с Арамашевой убыли.

- А вы слушали, уши развесили! Да за таки слова в железо их разом!

Далее ехали в молчании. (Так и не узнаем мы, зачем же князь к Лукерье приходил. Может, самолично портки приносил постирать? Ну, чего смеетесь? Сказывают, на все Верхотурье в то время только у одной Лукерьи и была исправная стиральная машинка. А поскольку электричества еще не было, сбоку к той машинке ручка была приделана, вот и накручивал ту ручку князь ночами зимними). Настроение у всех было испорчено, стрелцы глядели в спину Нефедьева с укором. Наконец Сергушка Огнев сплюнул в сердцах и сказал:

- А ведь ты, Томило, совсем чюжой нам стал. Ране-то, какой веселый десятник был! Да-а, спортил тебя воевода. Вон и садчиков вязать велел, а они-то тебя от морозки спасали, а ты… Эх, ты, сын болярский!

Томилу Нефедьева не особо слова Сергушки тронули: зелен еще Огнев, чтобы прикащика осуждать. А объяснять бесшабашным стрелцам, что, распевая про похождения князя Измайлова, они больно ранят самого Томилу, прикащик не стал. Но в душе его закипала ревность. Дело в том, что и сам Томило в молодости «пофестивалил» изрядно, а когда пришло время всурьез невесту выбирать, то и оказалось вдруг, что у них на Верхотурье заневестились уже девчонки из следующего поколения. Томила-то к тому времени остепенился, в десятники стрелцовые поднялся, потому и отдали безропотно родители юную совсем дочь-красавицу за Нефедьева. Хотя, конечно, в первый-то раз, когда Томило со сватами к ним в избу зашел, и растерялись крепко: женишок-то едва ли не ровесник родителей невесты оказался.

Но стерпелись да слюбились молодые, вскоре и сын Федюшка родился, и добрую дюжину лет длилось их тихое семейное счастье. (Про дочек не напишу, потому как не знаю). А потом воевода Верхотурский, князь Измайлов Лев Тимофеевич, отправил немолодого уже десятника стрелцового Краснопольскую слободу заводить. С той поры и поселилась ревность великая в сердце Томилы: жонка-то, в самом соку баба, а он все где-то козлом скачет дальним; и дом большой в Чусовской слободке торопился Нефедьев поставить, чтобы семью с собой забрать, а вот все как-то не получалось. Да еще со служилыми переговорил в прошлый приезд на Верхотурье Томило, и намекнули ему знающие люди, что негоже подросля Федюшку, теперь уже отпрыска сына болярского, в дальнюю слободку прятать, эдак и позабыть про него могут, когда время верстать в службу придет.

Разве ж объяснишь все это стрелцам молодым, у которых одни песни крамольные на языке? Вот возвернутся на Верхотурье героями, то-то бахвалиться станут, а про прикащика Чусовского поди-ка и не вспомнят…

Зато в съезжей избе Верхотурской Томилу приветили, и все почести ему достались, когда Фрол с Афанасием мешочек с серебром воеводе вручили. На этом бы и закончить торжественную часть, да слободчики окаянные все испортили: передали воеводе при свидетелях челобитную, которую все слобожане Чусовские подписали. А там много «хороших слов про хорошие дела» прикащика написано было.

Долго молчал князь Измайлов, да брови хмурил, а потом и решил: покуда, мол, челобитная ваша в Приказ на Москву дойдет, заводите слободку новую на речке Черемшанке, а я с прикащика спрошу. Спросил? Думаете, наказал за те дела воевода Верхотурский Томилу Нефедьева? Куда там! Когда садчики Чусовские уехали, князь Измайлов по-отечески руку на плечо прикащику положил, да только и сказал: «Верной дорогой идете, товарищ!»

(В исторических хрониках иной раз встречаются замечания, что на челобитную крестьян Чусовской слободы воевода верхотурский князь Измайлов никак не отреагировал. Почему? Давайте заглянем в «Списки городовых воевод Московскаго государства XVII столетия». В книгу эту путаницы немало привнесли, когда изначальный Сентябрьский новый год на Январский менять надумали. Я же по-прежнему Сентябрьскому буду следовать.

Верхотурские воеводы:

7160 (1652) – до 6 ноября 7163 (1655) года
Лев Тимофеевич Измайлов, с ним подьячие: сперва Григорий Похабов, а потом Михайло Посников (Постников);

7164 (1656) – февраль 7166 (1658)
Стольник Иван Севастьянович Меньшой Хитрово, с ним подьячие: во 7164 (1656) Михайло Посников и Григорий Похабов, а с 22 февраля 7165 (1657) Федор Каменской.

Значит, 6 ноября 7163 (1655) года Сменщик Верхотурского воеводы в Москве указ получил, который должен был передать князю Измайлову, об отставке его из воевод Верхотурских и дальшейшему следованию. Может быть, в Москву в Сибирский Приказ, а может и сразу – к новому месту службы. Но мы-то с вами знаем, что в декабре 1655 князь Измайлов и память написал, печатью скрепив, и стрельцов в Чусовскую послал. Значит, все еще воеводой Верхотурским себя считал? А он и был воеводой, почти весь 1655 год. Сменщик-то с Москвы не скоро добрался, дорога по три месяца, а то и гораздо больше занимала. Да еще дела передавать…

А задумки князя Измайлова сменить в Приказе Сибирском не враз появились, разговоры и раньше велись, вот кто-то эти разговоры услышал, да в Верхотурье с началом зимы привез. Потому и заторопился Лев Тимофеевич с кабалами. Перед Сменщиком-то по бухгалтерии надо было отчитаться. А тут такая незадача: хотел нагнуть гордых Чусовских слободчиков, в дебиторы кабальные загнать, а теперь и сам перед государем бледный вид имел. Хоть свои кровные отдавай в казну. К счастью, все разрешилось: слободчики и кабалу заемную вернули, и доправу на езду стрельцов. А челобитная крестьянская в воздухе повисла: князь Измайлов к отъезду стал готовиться, а Сменщик когда-то еще доберется до разборок.

Сменщиком князю Измайлову на посту воеводы Верхотурского весной 1655 года стал молодой совсем стольник Иван Севастьянович Меньшой Хитрово. (Потомки со временем переменят фамилию на Хитровы).

 А сам князь Измайлов (помните, он же стольник патриарший, не воевал досель) наконец-то в горячую точку попал. Не знаю, с учетом ли пожеланий Тобольского первого воеводы князя Хилкова Василия Ивановича, или за что-то Старуха – Судьба человеческая – на него рассердилась, да только направили его в славный город Юрьев Ливонский. В те времена он шведам принадлежал и всюду был известен как Дерпт (сейчас эстонский Тарту). Шведы-то, не утерпели, глядючи как руские с поляками схлестнулись, и тоже в войну вступили. Быстро от руских ответку получили: ряд городов, в том числе Дерпт, на время потеряли. В ноябре 7165 (1656) года князь Лев Тимофеевич Измайлов сменил на посту воеводы князя Алексея Никитича Трубецкого. Однако и месяца в главных не проходил, приехал Первый воевода – князь Хилков Иван Андреевич. (Опять под Хилковых князь Измайлов попал!) Целый год они в Юрьеве Ливонском от шведов отбивались, в осаде сидели под обстрелом большого калибра артиллерии.

А потом куда-то гордый князь Измайлов Лев Тимофеевич со страниц истории пропал, и где важным павелином далее выхаживал, то не ведомо мне. А наследников прямых у него не оказалось.