Мирон

Как прекрасно это позднее бабье лето. Синим бархатным пологом прикрыл небосвод свою красавицу землю, не дает ветерку даже дунуть на любимую, и солнышко пропускает чуть-чуть, самую малость, а дождю разрешено падать только крупными разноцветными яблочными каплями, сердито сбрасывают деревья тяжелые плоды - красные, желтые, белые, совсем не на долго украсят они подросшую траву. Да и само это бабье лето недаром называется поздним. Ушли горячие денечки, отгремели, отбушевали грозы, хорошо, если не спалили, успокаивается смятенная страстями душа и рада прощальному последнему теплу уходящего лета, смиряется душа со скорыми холодами. Ну точно, как жизнь наша бабья, так мне кажется, становится грустно, но и грусть какая-то сладкая и теплая, словно частью своего синего бархата небосвод согревает и утешает меня.

Мы с котом Кузей уехали, не дождавшись этого благословенного времени, начинался ремонт кухни и теперь мы приезжаем на дачу только посмотреть, как идет перестройка этого важного помещения. Строго говоря, четверть века назад это была русская банька с небольшой комнатой отдыха, тут же превращенной в кухню. Без баньки обойтись было нельзя. Ольга отважно мыла там наших малышат Сергея и Анечку и сколько было хохота, визга, какими ангелами небесными вылетали дети из баньки - веселые, распаренные и розовые. Лучше этой картины нет ни одной другой...
Семья большая, кухня мала, наш глава семьи с помощью друга из досок пристроили к баньке столовую, этот тяни-толкай рабочие обложили кирпичом и, к моей великой радости, сделали над банькой маленький второй этаж, ставший моим кабинетом и местом отдыха.

С появлением обогревателей и душевых кабин наша милая банька превратилась в кладовку и сейчас я уже видела ее в виде аккуратно сложенных дубовых досок и осиновой вагонки. Печально, но такова жизнь.

Я стояла, задумавшись и вспоминая, когда раздался резкий возглас бригадира строителей:
- Мирон, поди сюда, Миро-он, - кричал он.
Я вздрогнула. Мирон? Неужели тот самый строитель Мирон, мой давний знакомый? Что, ещё одна с ним встреча? Интересно, как он теперь?
Из-за угла дома вышел плечистый совсем молодой парень. Нет, Федот, да не тот, как говорится. Этого Мирона я не знаю. Но тот, прежний, уже возник в памяти, и я невольно улыбнулась, а и было чему.

Было первое мое свободное лето, Верховный суд СССР, где я работала, мстительным Ельциным был ликвидирован в числе первых за покушение на неконституционные Указы нового правителя, причем, в самый разгар важной работы по реабилитации репрессированных граждан. Народ разошелся кто куда, а меня пригласили работать обозревателем в журнал «Человек и Закон», с которым я долгое время сотрудничала. Очерки, репортажи, писать их было одно удовольствие. Собрав материал, я писала на даче в своем кабинете над банькой, успевала смотреть за моими внучатами, варить и стряпать, сажать и растить в тепличке и на грядке овощи.
Трудно, но мне нравилось. После сытного обеда золотые мои внучатки Сергей и Анечка удалялись на тихий час, смотрели мультики, рисовали, читали, сражались подушками — это было их время, а я садилась писать.
Потом приезжала редактор Рита, забирала рукописи и мне до сих пор приятно вспомнить эти работы – «Убийство - портрет в интерьере», «Проституция - вчера, сегодня и завтра», «Но беда вот в чем», ну и другие, в то же лето публиковались фрагменты о репрессиях из будущей книги.
Замечательное было лето, трудоемкое, поэтому мы решили все недоделки по строительству оставить и не заниматься ими.

Однажды утром, обещавшим жаркий день, ко мне пришел бригадир строителей, которые несколько лет работали в нашем поселке. Мужики приезжие из ближнего зарубежья, спокойные, мастеровые и всем нам знакомые по какой-нибудь работе. С ним рядом скромненько стоял, руки в карманах брюк, мужчина лет так к сорока. Бригадир с улыбкой стал мне рассказывать, что этот вот Мирон их односельчанин и даже родственник, приехал просить работу, но у бригады подряд расписан, поэтому он Мирона привел, чтобы устроить на работу к нам.
Я сказала на это, что работы нет на все лето, а я и действительно не видела какой-то срочной работы.
Но строители лучше нас знали наши проблемы. Хитро улыбнувшись, бригадир указал мне на открытые двери гаража под домом:
- Да вон, смотрите, гаражик страшненький какой, блоки неровные, чумазые, а это ведь фундамент вашего дома, его в порядке надо держать. Мирон большой умелец, он из вашей замарашки яичко гладенькое сделает, смотреть любо-дорого. Да и помочь бы надо человеку, без работы он и денег даже на хлеб нэма. Помогите мужику, я за него ручаюсь, все сделает хорошо.

Бригадир скорбно умолк, и я смутилась. Конечно, был он кругом прав. Гаражик был отвратительного вида, мужика, скромно молчавшего, и мне стало жалко, отчего не помочь? Я знала, что мой Коля-Николай никогда меня не осуждал за любые мои, даже не очень разумные инициативы и, не мудрствуя лукаво, согласилась - пусть Мирон делает яичко из гаражика. Все необходимое для работы было на месте, в гараже, и я ушла, предоставив Мирону полную свободу действий. Ещё сказала, что обед в тринадцать часов, прошу без опозданий.

Обед был готов, я отдыхала на крылечке кухни, вдруг вижу, от гаража почти бежит ко мне сосед Юра. С семьей Юры мы дружили с самого начала строительства дачи, в заборе между нашими участками была сделана калитка и наше общение было постоянным, а Юра искренне считал, что без его опеки мы непременно пропадем.
Подбежав ко мне, Юра возмущенно спросил, кто это у нас хозяйничает в гараже? Я удивилась и ответила, что там работает штукатур Мирон, но Юру ответ мой не устроил.
- Вы видели этого человека? - в Юрином голосе слышались грозные нотки, - вы целый день одна, дети маленькие, дом ваш у леса, как Вы таких людей к себе пускаете, а? Что Николай Александрович скажет, а? Сходите, посмотрите, что там у Вас за работничек, сходите, пока я рядом, я подожду, не бойтесь, - кипятился Юра.

Я удивленно пожала плечами и пошла в гараж. Обнаженный до пояса Мирон работал в дальнем углу помещения, я окликнула его и уселась на табуреточку. Вытирая руки ветошью, Мирон подходил ко мне, и я невольно ахнула.
Первыми прочитала пальцы и озвучила:
- Три ходки, одна по малолетке.
Мирон только молча развел руками. Не хилый, но и не очень мускулистый торс парня представлял собою картинную галерею настоящего тюремного жанра, подробности этой живописи разглядывать мне не хотелось, насмотрелась я такого достаточно, а во время следственной работы нас учили понимать значение подобных знаков.
Да, Юра в чем-то был прав, мне также стало понятно, почему Мирона не взяли к себе односельчане, они не хотели испортить свою репутацию. Ну, и как мне поступить?

Мирон молчал, потупившись, и мне вдруг так стало его жалко. Что я о нем знаю? Вот он просит работу, не денег, не хлеба даже, а работу молодой, здоровый мужик, как случилось, что жизнь изломана и нет работы, чтобы существовать трудом, как положено? Много я насмотрелась за четверть века судебной, надзорной и прокурорской практики...
Ему просто надо дать работу. И все.

- Присядь, Мирон, поговорим. Скажи, когда освободился, почему без денег, назови свои статьи. Я пойму, книги пишу, знаю.

Исповедь Мирона была краткой. Освободился полтора месяца назад, деньги, выданные при освобождении, отдал до копеечки матери и жившей с нею сестре с двумя пацанами, оголодали они совсем, работу не нашел, народ уезжает и он приехал сюда к односельчанам, да вот...

Грустная повесть, ничего не скажешь, статьи парня тоже не пугают, пусть себе работает, но...
- Мирон, - говорю я строго, - у меня такое непреложное требование. Я принесу тебе рубашку с рукавами и любой выход из гаража только в рубашке, чтобы дети, ни мои, ни соседские, этих художеств не видели. Не нужно им это видеть. Все.
- Так я остаюсь? - оживился Мирон.
- Пока из гаража не сделаешь яичко, уйти не имеешь права, - сказала я и мы оба облегченно рассмеялись.

Я вынесла Мирону Колину старую форменную рубашку, потом успокоила Юру, который терпеливо меня дожидался.
К обеду Мирон вышел в застегнутой на все пуговицы рубашке и ни разу не нарушил условия договора. Работал он очень хорошо, гаражик преображался, часов в пять Мирон уходил искать новую работу и в рубашке высшего милицейского состава было ему ходить сподручнее, а я разрешила ему при этом ссылаться на то, что он работает у нас и мы довольны.

Мирон красиво оштукатурил стены, разобрал и по-хозяйски разумно разложил все еще необходимые для стройки вещи, навёл такую чистоту и порядок, что мы ахнули - такая красота вышла из замарашки.
Мы привыкли к молчаливому Мирону, который научился улыбаться, ребятишки охотно следовали его примеру за обедом, он помогал мне топить баньку, колол дрова, стал для нас привычным, нужным и совсем своим.
Рассчитался с Мироном Коля, а он всегда был щедрым и уважительным, я подарила рубашку, а дети проводили его до конторы.
И он ушел, этот недавно совсем чужой Мирон с тюремной картинной галереей на торсе.
Я искренне пожелала ему счастья и думала, что больше мы не встретимся.
Но я ошибалась. 

Прошло года два, нет, даже больше, потому что у нас уже была взрослой моя любимица Альфа, огромная собака породы английский мастиф. Мы с Альфой жили на даче одни и калитка наша никогда не запиралась. Умная Альфа днем ложилась так, чтобы в поле зрения ее находились дом, кухня и калитка.
Наши друзья и соседи были Альфе известны и проходили к нам беспрепятственно, а при появлении незнакомцев Альфа вставала и этого было достаточно, чтобы остановить кого угодно. Альфа никогда не лаяла, не рычала, угрозу выражали ее красивые умные глаза и напряженная поза.

День был жаркий, я чем-то занималась в своем кабинетике, когда услышала, что кто-то от калитки зовет меня по имени-отчеству. Глянула в окно, Альфа стояла на дорожке к дому, а за калиткой был незнакомый мужчина. Раз его не узнала и не впускает Альфа, значит, он у нас не бывал.
Я пошла к калитке, Альфа, как всегда в таких случаях, идёт впереди меня, чуть боком, прикрывая меня собой. Вглядываюсь в мужчину, но нет, я его не знаю, никогда я не видела такого страшного изуродованного лица, похоже, его сильно избили и вот, просто как в детском стишке, у него нос распух, не видно глаза, перекошена щека.
Смотреть на это лицо просто боязно. Не дожидаясь вопросов, незнакомец попытался изобразить улыбку менее помятой половиной лица и сказал:
- Вы не узнали меня, нет?
Я только пожала плечами, хотя что-то знакомое появилось в его голосе.
- Я Мирон, который гараж вам штукатурил. Помните? Вот и рубашка ваша на мне, гляньте, я берегу ее. Вспомнили?
Ну конечно, вспомнила я Мирона, вспомнила и сразу вопросами засыпала.
- Что это с тобой? Кто тебя так? Что случилось-то с тобой?
Мирон покосился на Альфу, я поняла, усадила собаку, пригласила Мирона войти и налила ему чаю, который он с жадностью выпил и начал рассказ.

Последние пару лет работал он на родине, помогал матери и сестре, но строительная фирма закрылась, и он решил поехать к нам на заработки, уговорил друга, у того машина есть, с машиной устроиться проще.
Еще дома заболел у него зуб, но лечиться было и негде, и не на что, поехали с надеждой, что все обойдется. Неудачи продолжились на границе, свои же погранцы обобрали до нитки и держали машину три дня, видно, хотели толкнуть, а не нашлось покупателей на рухлядь, пропустили.
За это время щеку разнесло, начался флюс и боли такие, что хоть на стену полезай.
Я сама боюсь зубной боли до дрожи в коленях и сочувствую всем, то ее испытал. Полезла в аптечку, достала таблетку, Мирон послушно выпил, поблагодарил и продолжил свой печальный рассказ.

Так выходило, что удача напрочь отвернулась от незадачливых работничков. Ясно было, что Мирону не обойтись без врача, но в ближайшей по пути больничке стоматолога не было, или просто врач не захотел с флюсом работать. Следующая клиника была частной, врач присутствовал, но потребовал такие деньги, которых не было. Платить надо было за удаление, промывание, антибиотик, заморозку. Просил измученный Мирон вырвать зуб без заморозки и всего другого, нет, говорят, нельзя. Короче, прогнали несчастного больного, не пожалели, бесплатно только салфеточку дали, чтобы слезы вытереть.

Во мне все кипело от гнева. Что стало с нами? Отказать в помощи больному? Как такое возможно? Но, значит, возможно, если частный врач без жалости и совести...
— Вот с этим я к вам и приехал, больше мне пойти некуда, помогите, ради Бога, - как-то робко сказал Мирон в заключение.
- Господи, а в чем вопрос? Сколько?
Я даже не задумалась с ответом и, как потом удивленно вспомнила, в этом коротком диалоге оба упомянули Бога. Поистине, где добро, там и Бог.

Я вынесла Мирону необходимую сумму, строго наказала не экономить на заморозке, дала визитную карточку врача, который прошлым летом удалял внуку Сереже молочный зубик и, конечно, запомнил нашу шумную группу поддержки.

Мирон уехал, я даже не спросила, вернется ли он, но не успокоилась, пока не позвонила тому самому врачу, которому сказала, что у знакомого, которого направила к нему, денег не очень, но если не хватит, то я доплачу, только нужно все сделать как положено и в лучшем виде. Доктор обещал.

Несмотря на всю неопределенность, я стала чего-нибудь ждать.
Странная это сущность - время. Я думаю иногда, что оно живое и движется так, как захочется ему или кому-то другому, то им управляет. Ну что такое один час? Иногда это шестьдесят мгновений, а иногда, как например, в такой ситуации, шестьдесят лет.
Но вот, наконец, я увидела сидящего на корточках у калитки Мирона, который не решался войти, хотя Альфа спокойно лежала, она уже знала, что этот человек не причинит зла.

Подкрепившись чуть тепленьким сладким чаем, Мирон с удовольствием принялся рассказывать, что доктор встретил его, как родного, сразу спросил, сколько у него денег, забрал все и принялся за работу, вырвал зуб без боли, а даже приятно после долгих мучений, и...
Он готов был продолжать, но я взмолилась, от рассказов Мирона у меня заныли все зубы. Мирон поняли заключил:
- Спасибо вам, спасибо. Я рассчитаюсь, только заработаю и рассчитаюсь, клянусь.
Я отмахнулась:
- Только давай без клятв, я знаю, что рассчитаешься, сперва заработай.
Почему-то мне неприятен был разговор о возврате долга, хотя, я знала, в жизни возможны варианты. Той весной один паренек взялся у меня окопать рядки посаженного крыжовника, попросил аванс и исчез. Но это же был не Мирон, это был совсем другой случай.

С моего разрешения Мирон позвал товарища и вдвоем они принялись убеждать меня, что нашли работу, необходимую им и мне тоже.
Дело в том, что для баньки и печки в доме мы покупали дрова в деревне, сразу полную машину уже готовых поленьев. В то лето наш хозяин, не уточнив, нечаянно купил чурки, которые нужно было еще распилить пополам и потом расколоть. Расстроенного неудачной покупкой Николая успокоил друг, обещая зимой вместе с ним все эти дела сделать. В ожидании зимы дрова лежали во дворе, и Мирон с другом предлагали распилить, расколоть и сложить дрова под навес.
Не скрою, мне предложение пришлось по душе, груда чурбаков во дворе уже намозолила мне глаза, знала я и то, что Коля мой тоже тяжело вздыхает, глядя на этот памятник бесхозяйственности. Представив, как он обрадуется, я согласилась.

Жизнь показала, что я сделала правильно, мой супруг, заметив содеянное, сказал мне, что я сбросила с его души тяжелый камень.
Да и друг Мирона привел веский довод, заявив, что Мирону нужно войти в норму и не показывать народу свое страшное лицо. С этим я тоже согласилась. Поставила лишь одно условие - обеды себе они будут готовить сами, я выдам для этого аванс. Я обхожусь бутербродами, пока нет моей семьи. Довольные взаимовыгодной сделкой, мы посмеялись и разошлись. Мирон попросился жить в гараже, а друг его не оставил машину.

Уже на следующий день лицо Мирона стало принимать обычные человеческие формы, доктор поработал от души, денег тоже хватило, больше он не требовал. Работали мужчины сноровисто, я даже и не слышала никакого шума, удивлялась только, что у них обычная пила-двуручка, а пилят они так быстро. Не удержалась, спросила и получила ответ, что пила должна быть острой и правильно расточена. Ну, понятно, что наша  такая пила будет висеть в гараже очень долго.
Под вечер мужчины уезжали по поселкам искать работу, а я обзванивала друзей, рекомендуя мастеров на все руки, работающих отлично за небольшие деньги, проверенных и честных. И нашлась, нашлась работа. Сказано - ищите и обрящите. Так и вышло.

Вот, аккуратно, как никогда, сложены под навесом дровишки, убраны все щепочки, двор подметен, приготовлены легкие гладкие поленца для игры с Альфой, друг Мирона не отходит от собаки, гладит ее, приговаривает, видно, что наш брат, собачник.
А я рассчитываюсь с Мироном за работу и, зная, что сейчас он будет отдавать свой долг, набавляю немного к назначенной ими цене, машу рукой, запрещая любой разговор. Расплачивается Мирон со мной, прячет свой заработок, а друг его пожимает Альфе лапу, прощаясь.
Что-то они говорят мне, перебивая друг друга, я совсем не вникаю в смысл их слов, говорю как-то сердито - да идите Вы уже... и отворачиваюсь, потому что на глаза наворачиваются слезы и мне жалко этих мужчин, которые вынуждены просить и просить работу, чтобы жить, просто жить. Дайте же им работу, правители, дайте работу, не то они сами ее возьмут. Так уже было.

Больше я Мирона не видела, но мы вспоминали о нем иногда, когда, например, кто-то хвалил отлично отштукатуренный гараж, или когда среди новых попадалось мелкое полешко - дело рук Мирона. Вспоминали, конечно, вот я и обрадовалась, когда услышала нынешним бабьим летом крик бригадира строителей:
- Мирон, поди сюда, Миро-он!
Как приятно хранить в памяти прошлое, особенно такое вот доброе.
Хорошо.