Авария

   Приближались майские праздники 1988 года. Мы так долго ждали их, всю зиму и два холодных весенних месяца. Три дня отдыха!
Еще в прошлом, 1987 году, 8 ноября, тоже в праздники, когда на всех домах
висели красные флаги, а улицы были украшены кумачовыми транспарантами,
портретами Ленина и вождей КПСС, мы поехали в Усть-Нарву, прелестный зеленый
городок в Эстонии на берегу Балтийского моря. В Усть-Нарве на все лето сняли
квартиру, чтобы вывести нашего внучка Лёнечку, которому восемнадцатого мая
исполнялся один годик, подышать свежими, солеными морскими ветрами после
промозглой темно-кислой сырости зимне-весеннего Ленинграда. С хозяйкой квартиры договорились, что в следующем году на три весенних праздничных дня можно было приехать отдохнуть нам вдвоем за те же деньги.
  На обратном пути, при подъезде к Ленинграду, в тихий, фиолетовый, слегка
морозный ноябрьский вечер, освещенный холодным светом ртутных ламп дорожных
фонарей, неожиданно ворвался снежный заряд. Все пространство вокруг в миг
погрузилось в белое, вертящееся, несущееся навстречу с сумасшедшей скоростью
снежное месиво. В полу метре от машины видимости никакой! Только струи снега в клубящемся белом сумраке и гул моторов невидимых встречных автомобилей. Сквозь пелену снега иногда мелькали чёрные монстры из  правительственных автомобилей, которые не снижая скорости мчались среди снежного месива.

В последний, предпраздничный майский день встретились с Леночкой в гараже на
Транспортном переулке, в районе Лиговского проспекта. Сели в свой беленький
Жигуленок и покатили, не торопясь в Усть-Нарву. Мы блаженствовали, предвкушая
отдых в этом чудесном городке, который, как говорят, давным-давно был местом отдыха шведских королей.
  День выдался теплый, белесо-голубой. Матовое блестящее солнце низко висело
над горизонтом и слепило глаза. Я с удовольствием вел машину. Мы ехали,
погрузившись в покой, изредка болтая друг с другом. Внутри нас будто расслабились невидимые, напряженные нити. Стало легко, но не до конца. Нас не покидала усталость, накопленная за долгие, темно-тоскливые зимние дни. А пришедшая пронзительно-холодная весна продолжала пожирать нашу энергию.
  Знакомое каждым поворотом, каждым дорожным знаком Таллиннское шоссе
неприхотливой лентой вилось вдоль полей, зеленых перелесков и деревень, как
проселочная дорога, но только по шире. Решили передохнуть и для разминки заехать в универмаг в поселке Гомонтово. В пути, когда мы катили в нашем жигуленке, магазины, встречающиеся по дороге, казалось, хранят нечто манящее для нас, таинственное и приятное, какой-то неожиданный сюрприз.
  Мы бродили по универмагу в хорошем настроении с чувством, что вот-вот найдем то невероятно особенное, чего и сами не представляли. Вдруг наш взгляд остановился на прилавке с небольшими керамическими вазочками, размером чуть больше крупной чайной чашки, неглубокие, плоские на невысоком конусном основании, облитые бледно-желтой глазурью, расписанные поверх бледно-зелеными цветочками с ноготь величиной. Вазочки оказались из Самарканда. Чем они нам понравились, не знаю, но купили две.
 Продавщица завернула вазочки в плотную, серую бумагу, и мы, не найдя для себя больше ничего интересного, вышли на улицу. Сели в машину, пожевали шоколад, чтобы взбодриться перед дальней дорогой, и выехали на шоссе.
 Когда мы садились в машину и захлопывали двери, с нами происходила странная
метаморфоза. Мы в мгновение ока попадали в таинственный аппарат времени. Мы
неслись по дорогам, ощущая себя в другом мире, заманчивом, полном неожиданностей, в мире неясных ожиданий и свершений. А за окном машины, как и в прошлом году, как и десять, двадцать лет назад все жизненное пространство застыло замерло, не менялось. Проносились те же сосны, поляны, неказистые маленькие домишки с маленькими окнами, придорожные магазинчики, гаишники в голубых рубашках, брюках мышиного
цвета и фуражках с ярко-красными тульями. На скамейках у домов, стоящих вдоль
дороги, сидели старушки в платочках, старых платьях и деды в выцветших кепках, изношенных мятых пиджаках и в резиновых сапогах. Детишки на старых велосипедах пылили по обочинам, мешки с картошкой вдоль дороги для продажи, букетики георгинов и гладиолусов.
Гаишники и люди тоже смотрели на нас. Гаишники настороженно, агрессивно, как на пришельцев из враждебного мира, а люди-с любопытством или безразлично, как на диковинных существ, к которым они давно привыкли. А мы смотрели на столь знакомый, странный, застывший во времени мир, мелькающий за окном, и каждый раз ждали чуда, пусть маленького, но приятного.
 В 1983 году летом, в августе, путешествуя по южной Эстонии втроем - я, Леночка и Женька, совсем неожиданно для себя проникли в другое сказочное пространство. Машина катилась по уютному узенькому шоссе среди сосновых лесов. По обочинам, с двух сторон, стояли красные сосны с белыми, засахаренными смолой надрубами на стволах. Здесь собирали смолу для изготовления скипидара. Краснела малина в непролазной зелени кустов. Шумел ветер где-то наверху, в голубом небе. Гудело шершавое шоссе под колесами.
В воздухе застыла оглушительная тишина. Кругом ни души, ни единой машины. Внезапно слева, среди сосен, возник просвет, дорога. Я, не раздумывая, свернул с шоссе налево, и через минуту мы очутились на просторной ярко-
зеленой поляне с высокой не скошенной травой, покрытой глубокой темно-лиловой, лесной тенью. За поляной, в солнечном струистом мареве, нашему
взору открылось желто-голубое, серебристое, плоское, широкое и круглое, похожее на большую старинную десертную тарелку, озеро. Мы вышли из машины и подошли к берегу. Весь берег был устлан крупной желто-голубой галькой. Ветер почти стих. Покачивались, посвистывая под его легчайшим дуновением, заросли осоки, чуть клонились к воде, к своему отражению в еле заметной озерной ряби. Плескались, шептали волны, с завораживающим бульканьем накатываясь на прибрежные камни. По середине озера плыла деревянная шхуна, стучал мотор.
Его глухие, тарахтящие звуки мягким эхом разносились в неподвижном, разогретом воздухе. Озеро Выртс-Ярв стало для нас сказочным, затерянным миром, в который каждый день мы стремились проникнуть и
насладиться незамысловатой и одновременно завораживающей гармонией покоя,
пронизывающей насквозь наши души. Здесь мы провели много дней, лежа на жесткой гальке, греясь на солнце. Ловили в зарослях осоки серебристую рыбешку и на костре варили сладкую уху.

   Жигуленок, не спеша, вез нас по шоссе, словно крепкая лошадка, знал, куда ему бежать. Леночка сладко зевнула. Я посмотрел на нее. Лицо было уставшим, утомленным.
- Можно я немного посплю? – попросила она. Ты не заснешь вместе со мной?
- Ничего, ничего, конечно, поспи и не волнуйся, - ответил я, уверенный в том, что со мной ничего не может случиться. Леночка закрыла глаза и заснула. В машине воцарилась тишина, сопровождаемая ровным, занудным гулом мотора и жужжанием новеньких шин. Солнце еще ниже опустилось, и своим огненным шаром, почти касалось земли. Сквозь деревья, стоящие по обочине дороги, солнечный свет яркими вспышками бил в глаза. Слепило, рябило, от быстрого мелькания света и тени. Меня охватило смутное оцепенение. Я мысленно встряхнулся и вроде бы приободрился. По встречной полосе проносились, вжикая
нарастающим гулом моторов, легковые автомобили, грузовики и автобусы – красные, чемоданообразные Икарусы. Поток Машин не прерывался ни на минуту.
  Последнее, что я запомнил, как на спидометре медленно менялись цифры
километража. Одна цифра сменилась, поползла вторая, третья. Захотелось прикрыть глаза. Рядом продолжала спать Леночка, тихо посапывая. Я решил промигаться, как следует. Сильно сжал веки, надавил с силой одно на другое….
  Открыл глаза, когда машина стала валиться в кювет. Но наш Жигуленок удержал
равновесие и плавно, по насыпи, покатился вниз с высоты около двух метров. По началу я не сообразил, что же произошло, но через мгновение ужаснулся: “Я заснул за рулем!”
Машина выкатилась на сторону встречного движения.
- Лена, я заснул, заснул! – закричал я хриплым сдавленным голосом, почти как во сне кричишь от ужаса. Сколько времени я спал? Секунду, две, три не помню. Мгновение!
  Леночка проснулась и, широко открытыми, полными страха глазами, смотрела, как наша машинка сползает с дороги в болотистую низину. К нашему счастью, когда я заснул, нога упала с педали газа, и машина замедлила ход, вылетев на встречную полосу движения.
Я инстинктивно вцепился в руль, направляя машину вдоль дороги, пытаясь не
врезаться в стоящие напротив кусты и разбросанные кругом камни. Машина чиркнула боком по кустам, запрыгала по глинистым кочкам, срезая осями, комья земли, и остановилась. Мотор работал. Я вышел из машин и посмотрел на шоссе. Ни одной машины! Пусто! Вдали показалась красная громада Икаруса. Нарастающим смрадным ревом Икарус поравнялся с нами. Водитель с любопытством смотрел на нас, видимо не понимая, что мы делаем внизу. Я осмотрел машину. Машина осталась целехонькой. У Леночки болела спина от сильного напряжения. Когда мы валились в кювет, она изо всех сил уперлась ногами в пол.
- Отделались легким испугом, - подумал я.
Место, где мы съехали с дороги, было довольно ровным. Ни деревьев, ни столбов, ни камней, ни домов вдоль обочины! По моим наблюдениям таких мест по Таллиннскому шоссе не было нигде.
- Да, есть Бог на свете! – промелькнуло в голове.
Страха я не испытывал, может быть потому, что был в шоковом состоянии. Только
несколько лет спустя, вспоминая этот случай, я похолодел от ужаса, дрожь пробежала по телу, представляя, как красный, громадный, чудовищный в своем уродстве автобус врезается в наш крохотный, белоснежный Жигуленок, подминает его под себя, ломая и корежа, сплющивает вместе с нами.
Надо было выбираться на шоссе. Я поднялся наверх и увидел приближающуюся
волгу ГАИ. Инспектор спокойно ехал в машине, не обращая никакого внимания на то, что в самом неподходящем месте, в болотистой низине, стоит наш автомобиль. Он даже не полюбопытствовал, что с нами случилось и нужна ли нам какая-нибудь помощь.
Я замахал руками. Волга остановилась.
- Помогите выбраться на шоссе! – обратился я к лейтенанту.
- Заснул за рулем, - продолжил я.
Лейтенант вышел из машины, посмотрел вниз и задумчиво произнес:
- Вам еще повезло. Вчера на этом месте, точно в такой же ситуации и в это же время погибло пять человек. Здесь – не первый случай. Гиблое тут место. Вчера жигуль под Икарус попал. Смятка! Кошмар! Собирали пассажиров по кусочкам в мешки.
  Потом лейтенант очнулся, достал жезл, быстро остановил хлебовозку и перекрыл движение по шоссе. Я привязал трос к своей машине, завел мотор, поддал газа. Завыла хлебовозка, и через минуту мы уже стояли на шоссе. Я развернул машину, выехал на другую сторону шоссе, в направлении Нарвы, остановился, заглушив мотор. Подошел инспектор, поинтересовался, как мы себя чувствуем, сел в гаишную Волгу и уехал.
Мы сидели в Машине в странном оцепенении, с трудом осознавая, что родились как бы второй раз. Было ощущение, будто мы сейчас откуда-то вернулись, куда попали не по своей воле, с незнакомой дороги, которая еще мгновение завела бы нас в иной мир, откуда обратного пути нет. Я заставил себя собраться, завел машину, и мы поехали дальше. В Кингисеппе заехали на станцию техобслуживания помыть машину, которая по крышу была вымазана в коричневой болотной жиже. Грязный расхлябанный мужик в желтой робе, нехотя, с матюгами кое-как обмыл машину и велел нам убираться восвояси.

 Уже под вечер подъезжали к Усть-Нарве. Ехали хорошо знакомой, без малого лет
десять, дорогой, совершенно пустой и безлюдной. Заходило солнце. Его низкий,
неслышный, золотистый свет падал на благословенную землю, мягко освещая темно-синюю ленту шоссе, густо-коричневые пласты распаханных полей, зеленые ели, бронзово-красные сосны.
Внизу, под высоким обрывом, текла широкая, полноводная река Нарва. Ее
набухшие, сытые, ленивые воды, потемневшие к вечеру, отражали темно-синее,
закатное небо и, не торопясь, катились в Нарвский залив.
Наконец, подъехали к нашему дому, расположенному у самого въезда в Усть-Нарву. Поднялись на второй этаж, и зашли в квартиру, в которой нам предстояло провести все лето. На нас обрушилась пустота. Где-то на улице, за стеклами закрытых окон, чуть слышно прогудел автобус, на кухне капала вода в раковину. Редкие, тихие шумы чужой, одинокой квартиры повисали в неподвижном воздухе, создавая ощущение мертвой тишины в отличии от нашего городского дома, насыщенного живыми звуками: скрипом паркетных половиц, перестуком водопроводных труб, легким шипением воды, радио, телевизора, телефонных звонков, шумом шагов, знакомыми дорогими голосами. Мы
стояли оглушенные тишиной и случившейся с нами бедой. Но надо было отбросить в сторону наваждение от случившегося и начать отдыхать.
- Пойдем на почту, позвоним ребятам, - напомнила Леночка.
- Они, наверное, очень беспокоятся. Целый день ждут от нас вестей.
В трубке раздался взволнованный голос Женьки: Что случилось? Куда вы пропали?
- Ничего страшного, - сказала Леночка и заплакала.
Утро следующего дня было наполнено солнцем, прозрачно, до блеска промыто
пронзительным балтийским ветром. Словно холодным лезвием бритвы весенний
леденящий ветер, забираясь к нам за ворот, продирал болезненно-сладким холодом все тело. Мы вышли на знаменитый, бесконечный усть-нарвский пляж, залитый солнечным платиновым блеском. Немножко слепило глаза от ярко-белого песка. Остановились, держась за руки, закрыли глаза, подставив наши лица волшебным лучам, наслаждаясь теплом, покоем, резким, как скрип стекла о стекло, криком чаек и клокочущими звуками волн, вдыхая умопомрачительные запахи моря.
Черно-синие от холода волны катились из-за далекого горизонта. Ближе к берегу, они вскипали белыми, пенными гребнями, осторожно падали на мокрый песок, покрытый тонкой пленкой воды, цвета голубого неба, растекались с легким гулом и шипением, создавая тот самый незабываемый гул прибоя – бесконечный шум земли.
В голубом воздухе в немыслимых кульбитах летали белоснежные чайки. Они
неподвижно зависали – парили на разных высотах, то внезапно, отвесно падали к
берегу, к воде и в самом низу неожиданно снова взмывали высоко вверх или садились на воду и качались на волнах. Их пронзительные гортанные крики, гул прибоя, свистящий в ушах ветер погружали в восхитительное чувство одиночества в земном пространстве, пронизывающее все наше существо.
 Мы долго бродили по пляжу, с удовольствием топча светло-желтый, мелкий сырой
песок, который ближе к воде становился влажно-синим. Потом покинули песчаное
наслаждение, вышли на улицу, параллельную пляжу, отделенную от моря ярко- зеленой, весенней листвой, и пошли по старым, знакомым местам, связанным между собой десятилетним отрезком нашей жизни.
Дошли до живописного зеленого пустыря, окруженного со всех сторон густой массой старых деревьев. С дороги пустырь не виден – сплошная стена зелени всех оттенков. Из-под разросшейся травы кое-где виднелись каменные развалины. Время, как зеленая ряска на воде, затягивало следы нашей прошлой жизни. Наша жизнь исчезала, словно стертый карандашный рисунок на листе ватмана, на котором оставались едва заметные линии карандаша, если посмотреть на просвет.
На пустыре десять лет назад стоял старый, каменный, полуразрушенный дом,
отгороженный от людских глаз. Здесь мы жили в августе 1981 года целый месяц.
Женечка окончил художественную школу, и у нас волею судеб появился быстрый, юркий Жигуленок. За право водить машину, получать удовольствие от стремительно несущейся по шоссе машины, подчиняющейся только твоей воле, я и Леночка отчаянно спорили, разгоняя наше механическое, белоснежное чудо до скорости сто сорок километров в час.
Дорога с бешеной скоростью исчезала под колесами. Мелькали деревья за окном, поля, небо, море. И мы, сами того не замечая, летели в своем аппарате времени из прошлого в настоящее, из прошлого в настоящее, из прошлого в настоящее……. Мы мчались через желтое ржаное поле, разделенное по середине аллеей из корявых могучих дубов. Аллея вела к глубокому, темному оврагу.
На дне оврага стоял сказочный, причудливый дом, срубленный из черных
блестящих бревен. Сауна. Перед домом растеклась небольшая желто-сине-зеленая
запруда, отражая в неподвижной зеркально-темной воде старые, седые, фиолетово-синие разлапистые ели. В запруду втекал едва слышный ледяной ручей. Здесь мы отмечали день моего рождения. Нас было восемнадцать человек, разных знакомых и бывших когда-то друзей. Наши обнаженные тела пробирали свежая жара душистого раскаленного дерева и захватывающий дыхание озноб ледяной запруды. Мы погружались в изобилие чистой, живой воды, кристально-чистого воздуха – в саму природу вещей. Охватывало чувство первобытной свободы тела и духа.
  Наше каменное жилище по среди зеленого пустыря было дырявом и продувалось
ветрами. А лето в том году стояло холодным и дождливым. Каждый день приходилось топить приземистую круглую печь, местами прогоревшую насквозь. Жили мы в доме, неизвестно кому принадлежавшем, с нашими знакомыми и собакой эрдельтерьером по кличке Кеша. Готовили в маленькой, грязноватой, сырой кухоньке. Ели все вместе на улице, под старой яблоней, за сколоченным на скорую руку дощатым столом. Ловили солнечные минуты на пляже, поеживаясь от холода, пытаясь укрыться от пронырливого, пронзительного ветра за невысокими дюнами, поросшими кустами и молодыми сосенками. Кеша носился по берегу залива, лаял от радости простора, чудесных, чистых, возбуждающих запахов моря, мокрого песка, подгнивших водорослей, увертываясь от мощных волн, падающих на берег.
 Из этого дома мы отправлялись путешествовать в Таллин, Нарву, Иван-город, Тойлу. Тойла – живописный городок на северо-востоке Эстонии. Здесь, на высоком, крутом берегу моря, русский купец Елисеев, владелец сети роскошных магазинов, еще в той России, построил дворец из ста двадцати комнат, провел в Тойлу железную дорогу и разбил вокруг дворца потрясающий парк.
Парк плавно, мощными аллеями лип, пирамидальных тополей, голубых елей,
могучих сосен, спускается в небольшую бухту, по берегу сплошь усеянную широким слоем гальки и камней из желто-белого мягкого песчаника. В камнях сохранились причудливые окаменелости морских животных.
В залив, через парк, катится темная бурливая речка. В ее устье, в уютной бухточке, заросшей по берегам густыми, серебристо-зелеными ивами, швартовались ржавые рыболовецкие сейнеры. Раньше, до войны, рассказывали местные жители, в реке ловили форель. Но в наше время от нее поднимался ядовитый запах бензина. А на пляж и городок ветрами заносило запахи серы из города Кохтла-Ярве, где в глубоких шахтах добывали сланец. На сланцах работали электростанции, сжигая сланец в топках котлов.
Их дымовые трубы, своей гигантской двухсот метровой высотой царапающие небо, не прерываясь ни на минуту, изрыгали циклопические шлейфы ядовито-желтой сланцевой золы. Желтые клубы дыма стелились высоко в голубом небе над эстонской землей, достигая Финляндии. При подъезде к Кохтла-Ярве, на абсолютно плоской земле, возникали, как зловещие миражи, высоченные, серо-фиолетовые, конусообразные терриконы пустой породы, кое-где засеянные травой. Сюрреалистическое зрелище. Зона экологического бедствия.
  У многих эстонцев в Тойле сохранились фотографии дворца Елисеева. Эти
фотографии передавались из поколения в поколение. На фотографиях фантастическое здание с башнями. На флагштоке реет флаг президента Эстонии. Дворец перед войной был резиденцией эстонского президента. В Тойле побывали немцы, и дворец во время войны подвергся разрушению и пожару.
С высоты мощных гранитных фундаментов, высотой в несколько метров,
выложенных из массивных каменных блоков, все, что, осталось от дворца, открывается спокойный, захватывающий вид на морской и небесный простор. Внизу – море с полоской желтой гальки. Слева - стеной на обрывистом высоком берегу, прозрачный сосновый лес, пронизанный насквозь солнцем. Солнечные лучи, освещая бронзовые стволы, погружают лес в яркий желтый свет или в сине-зеленую тень. С высоты обрыва падает в море дымчато-голубое небо, внизу почти касаясь свинцово-холодной поверхности искрящегося залива.
Год спустя. Мы жили в Тойле, старом, уютном эстонском доме, во дворе которого
стоял каменный сарай, собранный из плоских бело-серых камней. Хозяйка дома – бабка, эстонка с удовольствием вспоминала пребывание немцев в Тойле во время войны:
- И школы при них работали и церкви, - недовольно бурчала она.
Мы ее в шутку называли немецкой агенткой-подпольщицей, и все хотели спросить:
- Эй, бабка! Где у тебя запрятан автомат и радио передатчик?
Мы долго стояли у старого дома на зеленом пустыре. Молчали, думали каждый о
своем и вспоминали счастливые минуты жизни, которые, цепочкой нанизываясь друг на друга, связывали нашу жизнь во едино. Солнце почти зашло. Его свет еще пробивался со стороны моря. Но на землю уже заползали сумерки с темнеющего вечернего неба.
Наше бывшее летнее жилище, вернее его останки, становились мрачными и суровыми, погрузившись в густую, вязкую, почти осязаемую тень, тревожно шевелящейся на ветру листвы. Деревья, словно театральный занавес, закрыли опустевшую сцену. Погасли огни.
Закончилось одно из действий бесконечного спектакля, и тут же, без перерыва,
начиналось другое.
Прохлада и сырость прошедшего дня забирались к нам под одежду, и мы решили
вернуться домой. По пути купили кусок копченого лосося, и дома с наслаждением ели его, запивая сладким чаем.
Узбекская керамическая вазочка, облитая бледно-желтой глазурью, с большой
овальной выщерблиной по середине, другая, такая же, разбилась в вдребезги во время аварии, несколько Женечкиных акварелей, как случайно найденные театральные программки, заставляют вспоминать о любимом спектакле, длящемся бесконечно. Его волнующее, загадочное действо переносит нас каждую секунду из прошлого в настоящее, из прошлого в настоящее, из прошлого в настоящее……. И оставшаяся после того случая вазочка разбилась, исчезла, растворилась во времени.
Наше прошлое и настоящее, как два зеркала. Смотришь в прошлое, отражается
настоящее, смотришь в настоящее, отражается прошлое. И мы смотрим постоянно в эти зеркала и не можем оторваться от зрелища нашей жизни. Мы не можем покинуть постоянное её отражение в зеркалах нашей памяти и не можем выйти из этого лабиринта никогда.

С.Петербург – Израиль – Наале. 1995-2003 г.