Москва. Бутырский хутор. Часть четвертая

        По дороге в школу стояла пивная «Голубой Дунай», в те  послевоенные времена все пивные и закусочные называли в Москве почему-то «Голубой Дунай». Это единственное заведение, где проводили свой досуг мужики из барачных домов. Там подавали к пиву речные раки в не ограниченном количестве.

         В 1947 была проведена вторая денежная реформа в форме деноминации. После отмены карточек при зарплатах большинства городского населения в 500–1000 рублей, килограмм ржаного хлеба стоил 3 рубля, килограмм сахара стоил — 15 рублей, кофе — 75 руб., десяток яиц — 12–16 руб. в зависимости от категории., а бутылка пива «Жигулевское» — 7 руб. 

     Рядом с пивной небольшой деревянный домик, в нем керосиновая лавка. Мать посылала туда Светлого за хозяйственным мылом. Почти каждый раз, когда Светлый оказывался  рядом с магазинчиком его перехватывал, какой-нибудь местный «ханыга», с просьбой купить бутылку денатурата, жидкость  имеющая, почти столько же градусов, что и спирт, но стоящая в несколько раз дешевле водки. Водка «сучок» стоила 21 рубль 20 копеек. Денатурат использовали в домашнем хозяйстве для протирки стекол и полированной мебели.

      Продавщица Зинка -  красномордая баба с грудями огромных размеров, кулаками с футбольный мяч, едва помещавшаяся за прилавком, отлично знала всех местных "ханыг" в лицо и по имени. Их жены пригрозили продавщицу поджечь вместе с лавкой, если будет спаивать мужей. Продавщица была солидарна, у самой муж – пьяница. Голь на выдумки – хитра. Тогда местная пьянь осторожно стала просить малолеток, чтобы те купили «зелье», якобы для дома, для семьи.

       Светлый никогда не отказывал весёлым и остроумным небритым мужикам в засаленных телогрейках,  когда просили и отчаянно "загибал" продавщице, что денатурат позарез нужен матери протирать окно. Опрятно одетый пацан не вызывал подозрения у бдительной продавщицы с лицом, просящим кирпича, как говорили на Бутырском хуторе. Светлый помнил, что в деревне мужики всегда пили водку в выходной день, когда играли в лото на  лужайке и радостно выкрикивали номера бочонков. Пить водку в выходной день считалось нормальным делом. "Пить - горе, а не пить - вдвое!"  Бабы в деревне считали также и мужикам не портили выходного дня.

      За керосиновой лавкой начинался пустырь до  железной дороги и Дмитровского  шоссе. Над пустырём низко  проходила гудящая  высоковольтная линия электропередачи ЛЭП-500.  Зимой на этот пустырь из центра Москвы свозили на самосвалах снег, который образовывал огромные горы, через эти горы ребятам приходилось перебираться в школу, которая находилась за Дмитровским  шоссе. Матёрым  шоферюгам  «по барабану», что малолеткам  придётся  перебираться  через  рыхлые сугробы, хотя могли бы оставить  небольшой  проход. У них свой там план, давай, хоть удавись!

    Зато по весне  радостные  ребята, вооружившись подсобным  материалом,  горстями собирали  денежную мелочь, рассыпанную беспечными богатыми москвичами, живущими в Центре. Мелочи хватало и на кино, и на мороженное, и на  папиросы «Бокс» или «Дели». Это был настоящий Клондайк!  Счастливчики находили даже золотые кольца и сережки. Но не каждый пацан, мог решиться в грязной земле, перебирая доской метр за метром  прочесывать  солидные  площади.

      За керосиновой лавкой с началом зимы городские хозяйственные власти устраивали ледник площадью с футбольное поле. Слой за слоем в начале заморозков из шлангов заливали водопроводную воду. Высотой ледник был не меньше десяти метров. Потом ледник засыпали толстым слоем опилок, а летом из ледника магазины брали  куски льда для хранения скоропортящихся продуктов. О холодильниках советский народ ещё понятия не имел. В магазине колбасу и сыр покупали по сто-двести грамм, чтобы съесть за один «присест», как любила говорить мать Светлого.

           По официальным данным, в годы войны Советской армией было взято в плен почти 2 400 000 германских военнослужащих.  В Москве немецкие строители возвели десятки новых домов, в том числе главный корпус МГУ и другие высотки. Репатриация (возвращение на родину) проходила до 1950 года, а осуждённые за военные преступления освободились спустя ещё пять лет.  Горожане к пленным относились спокойно, ненависть к Гитлеру и к другим военным преступникам на рядовых немцев не распространялась. Впрочем москвичи с пленными практически и не пересекались, немцы работали на стройках под конвоем военных и милиции. 

           Любопытные местные пацаны ближе других подбирались к  фрицам и гансам, как там у Высоцкого: "Вели дела обменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики. " В этой "Балладе о детстве" поэт вспоминает и криминальные похождения своих ровесников. Для Бутырского Хутора эти куплеты особенно актуальны, рядом тюрьма, рядом воровские "малины" Марьиной Рощи, рядом тёмные узкие переулки между заводами.

          В Правом проезде Бутырского Хутора выделялись три ансамбля "немецких" домов. Каждый состоял из нескольких корпусов с внутренним двором. Интерьер подъездов был аскетичен, зато фасады украшались разнообразным изысканным  декором. Каждый жилой комплекс был выкрашен в свой цвет - красный, зелёный и жёлтый – за  что  прозвали "светофор".  Остановка троллейбуса номер 23 так и называлась «Зелёный дом».

         В отличие от Левого проезда, Правый проезд освещался простенькими фонарями на деревянных столбах, и молодежь с Левого проезда вечерами прогуливалась по Правому проезду,  мирно уживаясь - все учились в одной школе и знали друг друга, как облупленных.
        После окончания третьего класса Светлого со всей Бутырской школьной  братией перевели автоматически в новую школу номер 250, построенную на одной  из улиц Бутхута, тогда ещё без названия.