Последний вальс

Чёрный концертный рояль скучал. Его фрак посерел от пыли, белые манжеты клавиш пожелтели, единственная фалда немного оттопыривалась.
Он быстро привык к пустым стенам зала, отсутствию на белых подставках макетов, инсталляций и других интересных художественных штуковин. Равнодушно воспринял исчезновение интеллигентной смотрительницы и её старенькой собачки. Даже недостаток света по вечерам не расстраивал его так, как отсутствие публики. Хуже расстроенного рояля может быть только бестолковый пианист, который считает громкость основным признаком хорошей музыки. И лупит изо всех сил по клавишам, гордо поглядывая по сторонам.
Расстраиваться рояль себе позволить не мог. Музыкальный инструмент должен держать себя в форме. Так учил его дедушка, старый клавесин.
- Днём и ночью, ранним утром и поздним вечером, в солнце и дождливую погоду твои струны должны быть натянуты, молоточки наготове, педали бесшумны, а клавиши невесомы. Фальшивые ноты признак недостатка воспитания, дурного тона или болезни. Болезнь от тебя не зависит, её вылечит настройщик. Недостаток воспитания и дурной тон исправляются дисциплиной и трудом.
Так говорил старый клавесин. Он прожил долгую жизнь, его клавиш касались и бездари, и великие музыканты. Говорят, он сочинил пару романсов вместе с самим Чайковским. Сам дедушка на это даже не намекал. Однако при одном упоминании о композиторе, мечтательно звенел струнами.
Следуя усвоенным с детства правилам, рояль полдня растягивал струны, проверял прочность колков, разминал затёкшие от долгого бездействия педали. Немножко, на несколько миллиметров, приподнимал крышку. Ровно настолько, чтобы клавиши могли вдохнуть свежего воздуха не запылившись.
Пока было светло, с интересом выглядывал в большие окна. С одной стороны была видна река. Зелёные мутные волны играли длинными нитями водорослей, нежно гладили камни набережной. Медленно шествовали мимо длинные баржи, тяжело отдуваясь и сопя.  Сияя белизной, гремя музыкой гордо проходили пассажирские теплоходы. Постоянно спешили куда-то суда на подводных крыльях.  Ничего не замечая вокруг и поднимая фонтаны брызг. Река после их стремительного скольжения долго волновалась, подбрасывая вверх рыбацкие лодочки. Маленькие речные трамвайчики всё лето перевозили на левый берег горожан. Позагорать, отдохнуть и освежиться.
Из окон другой стороны здания виден был широкий тротуар и проезжая часть. Рояль с грустью разглядывал гуляющих по набережной людей. Те шествовали мимо по своим важным делам. Лишь немногие обращали внимание на пустующее одноэтажное здание с вереницей белых колонн. Чаще всего это были туристы, жаждавшие полюбоваться образцом советского ампира. Они увлечённо фотографировали здание полностью, его отдельные детали, шумно обсуждали дальнейший маршрут, и резво убегали фотографироваться на фоне стоящего рядом памятника писателю.
Рояль тоскливо глядел им вслед, вздыхал и, чтобы не впасть в уныние, вспоминал свои любимые мелодии.
Хороший музыкальный инструмент отличается звучанием. У великолепного кроме звучания есть ещё воображение и память. Так говорил дедушка. Наш рояль был великолепным инструментом. Память и воображение помогали превратить музыкальную мешанину слабого музыканта в приятную мелодию.
Сложнее всего ему давались вальсы. Не из-за сложности исполнения, скорее по причине романтичности натуры. Дедушка частенько шутил, что его сосна слишком увлекалась северным сиянием, а клён перемечтался о рябине.
Вот и начал рояль наигрывать в вечерних сумерках все вальсы, которые помнил. Сначала играл тихонько, себе под крышку. Боялся, что кто-нибудь услышит. Но…кто кроме ночного сторожа будет в темноте искать источник музыки? А сторожу главное не музыка, а порядок на вверенной ему территории. Если он музыку и слышал, скорее всего решил, что играют на пришвартованных пассажирских лайнерах. Вот тут бы роялю и остановиться. Или по крайней мере в прежнем режиме играть.
К несчастью для выставочного зала, рояль увлёкся. Спустя пару месяцев он стал играть увереннее, громче, экспрессивнее. Большие арочные окна внимательно слушали, вздыхая переплётами. Звенели стёклами в такт вальсам, восторженно обменивались впечатлениями.
- Что это?
Не выдержала одна из двадцати восьми колонн. Они были гордячками, называли себя коринфскими и предпочитали разговаривать только друг с другом. Когда выше тебя только крыша и небо, всё остальное мельчает, становится второстепенным.
В этот раз верх взяли любопытство и желание всё контролировать. Ни много ни мало, но это на них держалось всё здание. 
- Вальс, всего лишь вальс. Слышишь? Ра-два-три…раз-два-три…
Тихо звеня от удовольствия, ответили окна.
 - Как странно звучит.
- Это оттого, что зал пустой.
Рояль не слышал, о чём говорили окна и колонна. Только почувствовал, что количество слушателей прибавилось. Он отчаянно махнул крышкой.
-Эх! Будь что будет!
Залихватски поднял опору, и зазвучал в полную силу. Еще никогда он не играл с такой страстью. Черно-белые клавиши энергично падали вниз, как на качелях. Страстно звенели струны под ударами молоточков, корпус темпераментно резонировал в полную мощь.
Колонна слушала, затаив дыхание. Казалось, звук проходит через всё её тело, тянется к речной прохладе, кружит голову и влечёт за собой. Пленённая волшебной музыкой, она стремилась вслед за ней, забыв обо всём на свете.  Только тихо повторяла:
-Раз-два-три… раз-два-три…
Колонна качнулась, стараясь успеть за музыкой.
- Куда!
Испуганно вскрикнули остальные, и рванулись в напрасной попытке остановить неосторожную подругу. Но… она уже отошла слишком далеко. Глубокая трещина отделила увлечённую колонну от здания. Оконные стёкла пошли сетью трещин.
Весной на набережной появился новый цветник.