Искорёженные судьбы

Грозненская  ночь августа 1980 года была тиха и безмолвна, лишь  в отдалении слышались хриплый лай недремлющих собак, а  шуршание колес  автомашин,     изредка мчавшихся по соседней улице уснувшего  города, напоминали, что спать ушли не все.
В   небе в   темно-синем мареве ночи светились звезды,  отсвечивая  серебристыми лучами.
От неумолчно ворчащей  реки Сунжа, чуть  отдающей  привычным серным запахом тянуло прохладой. 
Если  днем  город жил, спал, радовался жизни, то ночью он ненадолго затихал. 
К утру,  как обычно, люди спешили  на работу, на учебу и  по личным делам. Мчались, громко раздавая клаксонный звон  автомобили, троллейбусы при повороте с искрящимися рогатками на крышах, да желтобокие   трамваи.
Но сейчас город  также, как и вчера,  мирно засыпал, чтобы назавтра  повторить  те же привычные  будни трудового дня.
Байсангур на своей белой вазовской  «шестерке»  подъехал  ровно в  полночь и  стал чуть поодаль от условленного места.
Он был один, таково было условие тех, с кем он договаривался вчера.
Темный закуток тенистой улочки, в густых кустах сирени  и акаций  мог укрыть  не одного, а целую дюжину полуночников, если  бы в том возникла нужда.
Он беспокойно думал в ожидании, стрелки часов на руке  нервно отбивали последние минуты от  условленного времени.  Удары беспокойного сердца гулко отдавались в ушах.
Он думал о многом, о сложностях своей жизни, о неудавшейся  служебной карьере, сломанной в самом начале пути в 26 лет, о судьбе отца, так неожиданно оказавшегося в неволе, о молодой семье своей и маленьких детях, о пожилой матери, которой также приходилось несладко.
Тяжелые и  невеселые мысли  Байсангура неожиданно прервало  глухое  урчание  грузового  автомобиля.
Автозак Газ 53, спецавтомобиль следственного изолятора, с темно-зелеными  боками и серой крышей остановился почти рядом, в нескольких  метрах, обдав запахом гари.
Байсанугур, посмотрел по сторонам, соблюдая определенную конспирацию, взял   в   руки    две матерчатые, темные сумки с продуктами и  направился к автомобилю.
Вот теперь покатаюсь я бесплатно, с грустной иронией подумалось Байсангуру.
Грозненская тюрьма располагалась в трехстах   метрах,  за высоким бетонным забором которой, сплошь окутанной по верху металлической  сеткой с  высоким  напряжением тока, томились люди.
Её безмолвные, гнетущие  коридоры  помнили многих узников из прошлого.
Теперь  же  Байсангуру предстояло войти внутрь и на себе ощутить  свинцовый холод её толстых стен,  металлических решеток, стальных дверей и засовов. Не ради праздного интереса, не ради какой то авантюры, а по крайне жизненной необходимости.
Тюрьма была очень старой.
Узников в ней  было много, он знал об этом давно, но  Байсангуру нужно было добраться лишь до одного человека... Родного и близкого.
До… своего престарелого отца, томящегося под следствием уже более трех лет в застенках  одиночной камеры. 
Дело было громким, о нем передавали   радио «Голос Америки» и  «Свобода», а по всей стране в различных регионах и союзных республиках было арестовано и находилось в заключении более тысячи человек.
На всяких партийно-советских, комсомольских, профсоюзных  сходках  активисты-пропагандисты дружно клеймили преступников, посягнувших на народное добро. Как же иначе, ведь дело и  находилось под неослабным контролем КГБ СССР и ЦККПСС, главных надзирательниц всего и вся, а особое рвение обличителей всячески поощрялось то бесплатными путевками в санаторий, то грамотами местных  органов власти.
«Частнособственническое предпринимательство», инкриминируемое отцу,  было  страшным  уголовно- наказуемым деянием и каралось вплоть до смертной  казни. Идеология коммунизма, ведшая народ к «счастливому будущему»,  была жестока и нетерпима к таким правонарушениям  и поэтому, виновные сполна, на своем горбу, познавали  все горькие «прелести»   уголовного кодекса страны развитого социализма.
Страна кормила полмира, а собственный народ держала  впроголодь и в очередях. Не хватало самого жизненно необходимого.
У Байсангура была своя особенная жизнь, с одной стороны, на виду, показная, беззаботная, веселая, неунывающая, в определённом достатке и с другой,  скрытая от посторонних и даже знакомых- жизнь несчастного изгоя, находящаяся в причинно-следственной  связи с горькой судьбой отца.
Жернова системы, называвшейся тогда самой «справедливой» во всем мире, перемалывали любого, кто мог оказаться на ее пути.
Байсангур  был вынужден не спать ночами,  в  ожидании вестей от отца и  редких звонков из аппаратов  тюремной связи, поставив свой телефон у изголовья  кровати.
Караулить «почтальонов» с весточкой и ожидание  ночных звонков  было делом непростым, в которых  отец сообщал о своем состоянии, о необходимых  ему  для передачи вещах, о допросах и задаваемых вопросах.
И  ходоки уходили, получив  вознаграждение за услугу.
Байсангур  постоянно должен был находиться  в ожидании.
Дорога же к отцу была  запретна и почти невозможна,   усугублявшейся преодолением многих препятствий.
Ни передач, ни свиданий следователями не предоставлялось, поэтому, выбор был только один-действовать и решать задачу.  Для этого  найти подходы к людям, обеспечивающим доступ к отцу. В результате долгих поисков  это   было успешно сделано.
Затем  выждать, когда на дежурстве в тюрьме  находились   работники  из охраны и управления, обеспечивающих доступ и   необходимое прикрытие.
Они, конечно,   все  рисковали и погонами, и карьерой, и партийными билетами. 
Кто-то из недоброжелателей, сидевших с ними рядом,  мог сделать звоночек в соответствующую структуру и конец  этому посещению был бы положен немедленно.
Все могло завершиться  плачевно не только для организующих процедуру входа.
Чекисты из недремлющего и всевидящего  КГБ  контролировали и  отвечали за деятельность и порядок  тюрьмы и такую вольность не простили бы никому.
Тем более, за несанкционированное посещение арестанта, который  находился под  строжайшей изоляцией и   контролем властей  из грозного, всевластного  центра страны.
Это был очень большой риск.
В случае провала и  задержания на территории тюрьмы,  сам Байсангур не отделался бы административным штрафом и   общественным порицанием.
Он оказался бы  в наручниках рядом с отцом, но совсем  по другой статье.
Лишившись свободы, он лишился бы и хорошей  работы в родном хозяйстве, где с Байсангуром  считались, уважали его, а  авторитет  был  достаточно  высоким. 
КГБ и ведущие дело две бригады следователей из центральной Прокуратуры имели возможность ,  в этом случае, применив всю репрессивную мощь структуры, ухудшить положение обоих вместе - сына и  отца.
Ко всему, для них это оказалось  бы большой  удачей.
Байсангур отчётливо представлял себе степень риска и ответственности, но боль за отца и необходимость поддержки его  отодвигали в сторону все висевшие над головой      угрозы.
Он прекрасно понимал, как рискует, семья, двое  малолетних детей, в случае провала, оказывались бы без  отца и необходимой опоры.
Но иного  варианта не было.
Важнее всего был отец.
Ему нужна была и материальная  и не меньше, моральная поддержка, что он не брошен, о нем думают и пытаются помочь всеми доступными средствами.
Байсангур размышлял, а в порыве отчаяния,  думал,  как бы его вырвать, освободить  из стальных лап тюремной системы. Строил различные варианты, вплоть до организации побега.
Даже приходила  в голову шальная мысль отбить отца у конвоя силой, во время  его  перевозки  на допрос в следственную часть выездной бригады следователей,  расположившихся в другом районе города.
Следователи из Москвы  не доверяли местным правоохранителям и вели все следственные действия в отдельном здании, не вводя в курс дела никого из местных коллег.
Но отец  побег  отмёл сходу, он считал, что  не виновен и его скоро должны отпустить.
Байсангур же по опыту истории страны знал, что данная система не для того существует, чтобы отпускать кого бы то ни было, даже объективно невиновного.
 Она была плотью и кровью преступного режима, которая с момента своего октябрьского воцарения в Кремле перестреляла и сгноила десятки миллионов абсолютно безвинных людей в Сибири и по всей стране,  но  что хуже всего, даже не считала себя ответственной и виновной  за эти преступления.
Байсангур знал, что единственный способ борьбы с этой порочной, многоголовой  гидрой, действовать хитрее ее, изощреннее, быть хотя бы на полшага впряди ее вездесущих и строгих  исполнителей.
Но отцу ничего  не мог  советовать, нужно было помочь только, чтобы он выстоял и выжил, оставив на время саму мысль об организации побега.
За всю историю  существования этого каземата, начиная с царского периода, лишь двоим отчаянным храбрецам удалось  выйти  из-за сводов  бетонных  стен.
Это Зелимхан Харачойский и Хасуха Магомадов - знаменитые абреки-смельчаки,    в разное время перехитрившие  охранников и затем,  исчезнувшие  в темени ночи.
Они же    впоследствии нагоняли  безумный страх  на структуры власти от низа до самого верха.
Пример этих храбрецов    вдохновлял и придавал силы  Байсангуру,  он понимал, что нужно делать хотя бы  возможное, временно не мечтая  о невозможном.
В беспокойные ночные часы он  размышлял о том, какие чувства  несчастные узники  испытывали, находясь  в этих темных, сырых  коридорах, со стальными засовами, что обуревало их несчастные головы, безвинно терзаемых коммунистической системой…
Байсангур шел по жизни своей сложной и тяжкой дорогой.
Дорогой сына «врага народа», дорогой бывшего «спецпереселенца», родившегося на чужбине, вдали от исторической Родины, дорогой изгоя у себя в родном доме.
Куда бы  ни ткнулся он при решении каких либо практических вопросов  жизни и деятельности, все знали, что он   человек из запретной фамилии, поэтому  отворачивались от него даже люди, считавшиеся   раньше близкими.
Все боялись скомпрометировать себя, находясь в отношениях с отверженным.
Под прессингом  таких   обстоятельств, Байсангуру  жилось  не комфортно.
Каждое утро его  ждали животноводческие фермы и  рабочие, ненормированный рабочий день отрывал его от семьи, ненормальный распорядок дня выматывал силы и подрывал здоровье, а ночные часы были заняты ожиданиями звонков от отца и визитов гостей с письмами из темницы.
В коммунистическую партию, куда он  пытался  вступить, его не приняли, не просто не приняли, а цинично отказали после успешного прохождения годичного кандидатского стажа.
До этой ситуации он был полон радужных надежд, строил планы на будущее, видел перспективы своей карьеры. Красная карточка члена партии являлась самым святым и бесценным  документом, была важнее любого диплома, важнее всех бумаг  на свете. Служила пропуском в любые учреждения. Она являлась  основой основ, фундаментом для того, кто думал расти по карьерной лестнице.
Невозможность получить данный документ выбило его  планы на будущее.
Причина отторжения системой  была ясна, как божий день.
Сын «врага народа», сидящего в тюрьме по громкому и страшному делу «расхитителей социалистической собственности», не имел морального  права даже думать о партии. И соответственно,  о дальнейшем продвижении.
Хотя, до начала возбуждения дела против отца, Байсангура ставили в пример, как молодого, перспективного работника и будущего  коммуниста.
Его с охотой и  в кандидаты членов КПССС   приняли. Без сучка-задоринки провели  процедуру приема. Чуть позже райком партии внес  его в престижный  список  кадрового резерва на первого руководителя хозяйств района.
Но стоило через полгода начаться делу против отца, всё кардинально, на 180 градусов,  изменилось. Его стали травить, начались гонения,  выездные проверки всяких комиссий активно начали собирать материалы те, кто  еще вчера его хвалил.
И пошло, поехало. На бюро райкома партии, в день приёма из кандидатов в члены КПСС, было жарко и шумно.
Первый секретарь райкома, неграмотный и грубый, в недавнем прошлом прицепщик комбайна,    взлетевший вверх на волне хрущевской  политики, приоритетом поставившей назначение руководителями  партии из самых низов  рабочего класса, был надменен, строг и хмур, а в  глазах читались злые молнии.
Первый его вопрос прозвучал, как гром среди ясного неба.
«Как товарищ кандидат в члены КПСС   относится к своему отцу»...
Вопрос был провокационный и не по существу.
На ответ,  что относится,   как к отцу и по другому не может относиться, возмутил партчинушу, который  явно ждал совершенно иного  ответа.
Было ясно, что ответом должно было    звучать  гневное  осуждение собственного отца.
Как Павлик Морозов-красный пионер, Байсангур  обязан  был прилюдно осудить и предать отца,  а если потребует партия, согласно Устава,   сделать и донос.
Громко рыча и  брызжа слюной секретарь    возопил:
«Как мы можем принять человека в партию, если он не осуждает  «врага народа»…!
?
Да как ты смеешь такое произносить?!! И это позиция кандидата в партию?!!
Аааа?!» грозно уставившись на Байсангура, вопрошал он.
«Вы посмотрите  на него. Он и   против всех нас!!...
Против решения Бюро Обкома Партии, осудившего частнособственнические деяния, противные нашему строю и политике нашей партии.
Он против решений ЦККПСС  и лично  Генерального Секретаря, всемирно признанного лидера,  дорогого, любимого   Леонида Ильича, ведущего нашу Родину  в светлое будущее!»
Из –за  жирных, потных  губ бывшего прицепщика  летели мутные брызги, а гневные слова осуждения  недостойного кандидата в члены  партии большевиков гулко бились в стены зала заседания. 
Таким образом,  парт босс хотел заявить  о своей принципиальной  нетерпимости к чужеродным, вражеским  элементам, которые пытались с целью подрыва основ партии  внедриться в ряды самой справедливой и  честной силы  на земле.
«Нет и еще раз нет!!!!...
 Кто за то, чтобы отказать товарищу кандидату в приеме в члены КПСС? » -прорычал партийный функционер.
И дружный взлет рук членов бюро райкома партии служил  подтверждением, одобрением и абсолютным согласием с таким решением.
Не пустили Байсангура в ряды коммунистов. 
Сказали, таких не берем с собой.
Это был удар ниже пояса, непомерно  откровенно-издевательский и циничный.
После этого,  Байсангуру  даже  сама мысль быть в партии стала запретной.
Он перевелся из данного хозяйства в  хозяйство другого района, чтобы о нем забыли. И на самом деле, после этого, от него вроде бы отстали.
Байсангур  знал сложность своего  положения, но надеялся добиться  справедливости, ждал, что когда-нибудь он сумеет восстановиться в рядах партии.
Что отца оправдают и все  потом будут перед ними извиняться за допущенную несправедливость…
Позже,  уже прощаясь с мыслью быть в партии, он  проклял советский социализм "с человеческим лицом" и её  партию, как преступную организацию.
Это проклятие впоследствии, вкупе со многими проклятиями миллионов людей, наверное и стало для КПСС роковым, а  день позорного падения её в 1991 году стал  для Байсангура самым радостным  и долгожданным праздником.
Ну, а  пока он должен был поддержать отца, всячески помогать ему выжить, чтобы спасти.
И  провала в этом не должно  было быть…


Рецензии