Прорва

                Один час в четырёх синхронизмах

           Синхронизм первый. 21.00

                На даче

Суббота. Вечер. Где-то в Подмосковье.
Июнь. Закат страдает полнокровьем.
 Апоплексическое солнце тяжко
снисходит до приземистых холмов.
Луг притворился красной промокашкой,
где тянутся от сосен и домов
чернильные расплывчатые тени.
Скворчат дурашливое свиристенье.
Пищит комар вечерней тишины.
Заборы двухметровой вышины.
Ребёнок. Женщина в расцвете лет.
 Калитка скрипнула – зашёл сосед.
– Ба, Танечка! В какой ты перешла?
– В четвёртый. – Надо же! Ну, как дела,
Алёнушка? – Да вот, в саду копаюсь.
Ты к Мише? – Дома? – Нет. – Тогда к тебе.
– Ой, я растрёпанная! Хочешь чаю?
Эй, футболистка, стёкла не разбей!
Сейчас, сниму хоть фартук, причешусь.
Мы ждём гостей, останешься на ужин?
– Да, для чего? Сидеть с гостями, с мужем,
завидовать… Покорнейше прошу!...
– Чему завидовать-то? Нет причины.
– Послушай, знаешь… – Погоди, машина?
– Как будто к вам... – Чего вдруг стал суров?
Не уходи. А вот и Четвергов!
…Гостей лишь двое; ну, а впечатленье –
большой толпы. И сразу шум, движенье,
перебивающие голоса
наполнили вздремнувший было сад.
Сам Четвергов – уверенный брюнет,
глядящийся на тридцать с гаком лет,
весь излучающий преуспеванье
и жаждущий всеобщего вниманья.
С ним – новая, красивая подруга,
 на этот раз из избранного круга.
Она гордится стройною фигурой
и улыбается на имя Мура,
как говорят, слаба на передок.
Ах, да! ещё – огромный датский дог...
– Где ж Михаил? – Пошел за карасями.
– Далёко ль? – На Чужие бочаги.
Да обещал до темноты вернуться.
Давайте сумки. – Ничего, мы сами.
На место, Рейган! Мура, помоги.
– Вот тапочки. – Да, да, переобуться.
Простите, не заметил, – Четвергов.
– Сосед, Григорий. – Познакомьтесь, Мура.
– Гуд ивнинг, сэр! – Да проходите внутрь!
– О, здесь Танюша! Ты в каком? – В четвёртом.
– Как учишься? – Нормально. – И лады!
Алиночка, вот это – в холодильник.
– Ох, сколько водки! – Рейган, погоди!
– Вы, в самом деле, лучше проходили б.
Свет справа. Гриша, проходи со всеми…
…А в это время...

                На борту НЛО

А здесь включён масштабный стереоэкран,
и сам начальник, синевласый Штурм-унд-Дранг
гдядит насторожённо и внимательно
через плечо пилота-наблюдателя.
А тот, посасывая синтежвачки ком,
 в магнитофон диктует скучным тенорком:
– Объект закончил странное занятье,
все принадлежности привёл в компактный вид,
собрался, якобы поправил платье,
идёт от водоёма прочь, спешит...
Тут перебил его зевок томительный
из кресла инженера-вычислителя.
Там Эго, наконец, изволит просыпаться –
особь, собравшаяся почковаться.
– Мы где сейчас? – Пока координаты те же.
– Есть что считать? – Да нет, всё наблюденье держим.
– За кем следим? – Вот, есть объект один,
не очень тривиальный землянин.
На вид почти как все, но поведеньем странен.
Сейчас – на местности, где не бывают прочие.
А перед этим час сидел, как одурманен.
(в магнитофон) Объект идёт по зыбкой почве.
Есть риска элемент... – Ох Кей, удвой вниманье!
– Есть, шеф. Да, кстати, мы подслушала названье
вот этих водоёмов. Помоги
перевести. – Давай. И мне найдется дело...
(Две кнопки щёлкнули. Машинка загудела)
– Вот перевод: чу-жи-е бо-ча-ги.

                На Чужих бочагах

Смеркается. В синей тени котловина.
Сплавина колышется. Хлюпает мох.
Лягушки брачуются. Звон комариный.
Осевшей трясины нечаянный вздох.
...Так клёва и не было. Зря засиделся.
Темнеет. Не ухнуть бы, часом, в окно.
Болото. А впрочем, – привычное дело.
Мышонок, наверно, скучает давно...
Упругая, хлёсткая чаща рогоза
Шуршит, расступаясь, росой обдаёт.
...Не срезать ли угол? А то уже поздно.
Алёна давно уже к ужину ждёт...
Дырявый ковёр корневищ перегнивших,
Урча, прогибается под сапогом.
... Здесь, вроде бы, прочно. А здесь, вот потише!
 Сегодня ж приехать хотел Четвергов!..
Камыш поредел. Появилась осока,
Лужайки, покрытие сфагновым мхом.
...Тут жидко... Однако, кусты недалёко.
 Хорошая кочка. А ну-ка, прыжком...

По пояс! И ряской очки позабрызгало.
Сорвался... Обидно… Почти же допрыгнул!...

                Синхронизм второй. 21.20.

                На   даче.

– Мам, я пойду немножко погуляю?
– Ты что, тебе уже пора в кровать.
– А папа где? – Не мне ж его искать.
Придёт. – А можно, я с собачкой поиграю?
–  С таким громилой? – Да пускай резвятся.
Собаки понимают про детей.
– Ну да! А вдруг, он вздумает кусаться?
– Мой Рейган смирный. Он – не президент.
(Всеобщий смех) Пока Михайлы нету,
Алин, ты ужинать не накрывай,
мы подождём, а ты пока давай
под закусон одну бутылку к свету.
Да не найдётся ль чем-нибудь запить?
К столу, Григорий! Мур, кончай курить!
- Бренчат гранёные полустаканы,
селёдку ждёт обычная судьба.
Все выпимши, но далеко не пьяны.
Редиски-скороспелки на зубах
весёлый хруст... – Вы, Гриша, что угрюмы?
– Мур, не флиртуй. Хозяйка, подставляй
лафитник. Брось, ведь это же не чай –
нектар! – Обычный четверговскый юмор!
– Ты скептик, Мур. Вот Гриша – молодец, –
молчит и пьёт. А Михаил – в убытке,
сам виноват. Алин, дай огурец!
–  Держи. Ты что-то нынче суперпрыткий?
– Чего бы нет? Вчера у босса был,
он всё одобрил, дело завертелось.
И зря так откололся Михаил,
его бы взяли, если б захотел он.
Ты, Аль, подействовала б на него.
– Да бесполезно. Уж такой он бука.
Ему бы всё наука да наука,
а больше знать не хочет ничего...
– Вы, Гриша, тоже здесь на даче? - Да.
– А где работаете? – А, в не очень
солидной фирме... – Мура, между прочим,
ты слышала? – я поднял тост за дам.
Алина, твой слуга! Григорий? – Я готов.
– Мур? – О, мерси, галантный Четвергов!
– Танюша, ты бы шла к себе. Пора...
– Как? – я не видел, здесь же есть икра!




                На   борту   НЛО

По-прежнему включен и светится экран.
По-прежнему в него глядится Штурм-унд-Дранг.
Пилот Ох Кей замолк и прекратил диктовку,
увеличенье дал, навёл фокусировку.
Томясь в безделии, а может быть и в неге,
свернулось в кресле, гладя почку Эго.
Начальник сердится на сбой изображенья,
а может – на своё же отраженье.
– Похоже, наш объект попал в беду.
Да сделайте ж, Ох Кей, приличную настройку!
Опять у вас вразброд запрыгали все строки.
–  Минутку, шеф, сейчас я наведу...
– Вот видите, я прав. Он полуобездвижен.
Куда-то делись эти стёкла на глазах.
Зачем он полупогрузился в эту жижу?
Вы наблюдали, Ох, вы можете; сказать?
– Не знаю, право, случай вовсе уникальный.
С таким не сталкивались мы. – Тогда сними
телеметрию, что ли... С этими людьми
всё что-нибудь не так! – Пульс частый, аномальный.
Дыхание слегка затруднено, неровно.
Весьма повышена активность нервных клеток.
Он в состояньи стресса, безусловно.
В ногах реакции опоры нет.
–  Отдайте данные, пусть Эго посчитает
возможные исходы, степень риска...
– В один момент!
                ...Машина оживает.
Щёлк, щёлк – нули; щёлк, щёлк – сигнал – два писка.
– Исход, начальник, неблагоприятный
для наблюдаемого нами землянина.
Ноль девяносто восемь – вероятность,
что он утонет в этой – как её? – в тря-си-не.
– Да, случай нам попался редкостный, прекрасно.
Ох Кей, опять у вас цвета не в норме!
И не трясите вашей синей каской,
смотреть мешает. – Шеф, но это ж – форма!

                На   Чужих   бочагах.

Плавучая кочка угрязла в глубинах,
И жердь, и удилище слопала топь.
Рюкзак, что едва отстегнул он и скинул,
Уходит под ноги, как гиря в сугроб.
(...мальчишки в сугробе... плохие отметки...
весёлых коньков искромётная сталь...)
Эх, если бы выиграть только полметра! –
До корня, хотя бы до ветки куста...
В штанах, в сапогах – леденящая жижа,
С водой перемешанный, илистый торф.
Трясина кряхтит, как страдающий грыжей
Слепой людоед, предвкушая восторг.
…А с неба гляжуся огрызком, уродцем...
Попробовать боком?.. Нет, тоже никак...
(...шестнадцатилетний порыв благородства...
безмолвные смерти любимых собак...)
Закат в половине. Уже потемнело.
Луни пролетели навстречу луне.
Лягушки брачуются. Остервенело
Летят комары на обильную снедь.
...Зажалят... А ноги уходят все глубже...
На грудь надо лечь. И – в грязищу лицом...
(... нелепая драка с Вильчинским у лужи.
За что же его я назвал подлецом?... )
Пузырь перед носом возник глуповато,
Поодаль, пробулькав, привсплыл его брат,
И - лопнули, чмокнувши как поросята,
И - запах тухлятины, падали смрад.
...Все время хожу, а не вымостил гати...
(...девчонки студенчества, пестрой поры...)
...Вот, сделаюсь торфом, начну разлагаться
и вверх понемногу пускать пузыри...
...Пока не шевелишься – вроде не тонешь.
Чуть тронешься – сразу ещё засосёт...
(...Алёна... больница... две формулы... корень...
не корень, а кореш... судьба полосой...)
...Кричать? Поначалу смешным показалось.
Потом стал барахтаться, лез впопыхах...
Не вышло. Потом – словно горло связало.
Ну, крикнул бы раз, – да кому тут слыхать?
...До самой тонюсенькой ивовой ветки
мне дальше, наверное, чем до конца...
(...две ночи над Мышкой, у страшной кроватки...
три солнечных дня у постели отца...)
Гудок, деловитый пробег электрички
за три километра легко донесло.
В осоке скользнула ночная гадючка,
сказав, что и дела ей нет до него.

                Синхронизм третий. 21.40.

                На   даче.

В четвёртый, раз (За дружбу!) – тоста звон.
- А вы женаты, Гриша? – Разведён.
-  Да, где ж обещаный мне Михаил?
-  Найдётся, он приходит и позднее.
- Должно быть много рыбы наловил, (ха-ха!)
и думает теперь, что делать с нею.
-  Ты, Четвергов, великий юморист.
-  Да, я таков, и свой талант не прячу.
-  В бутылке – сухо. – Гриш, у нас их три!
-  Пожалуй, я сейчас подам горячее.
Татьян, ты что? – Попить. – Компот на кухне.
-  Григорий, сам открой, ну, ты ж мужик!
Её не слушай. Рейган, на, держи –
взамен Гренады. (Общий хохот) Ухнем!
За милую хозяйку, за Алину,
не зря она рифмуется с малиной!
-  Дай, я скажу. – Конечно, молодец,
давно пора очнуться!  – Наконец,
мы всё-таки Григория услышим.
-  Аль, за тебя! – Ну, что ж, спасибо, Гриша.
-  А Михаил тебя не ценит, нет.
Вот, надо же, всё есть у человека:
ты, дача, дочь, своя библиотека,
работа интересная... А мне...
-  Ты, Гриш, никак завидуешь Михайле?
-  Да это он так объяснился Але
в любви. – У Муры всё любовь в уме.
Она сама в Григория влюбилась –
молчун, крепыш. Взяла бы, да женилась.
-  Попробуй, сам-то помолчать сумей!
Ты, Четвергов, трепэйнджер ин тзе найт.
-  Ребята, ведь жаркое остывает!
- И вправду остывает, чёрт возьми!
А мы, пижоны, точим лясы с вами.
За что же пьём? – За мир! – Ты, Рейган с нами?
Тогда за мир – дай голос! – Гав! – За мир!

                На   борту   НЛО.

-  Ну, наконец-то. Ох, настроили экран! –
удобней сев, промолвил Штурм-унд-Дранг.
Ох Кей: Объект, по данным видеокартины,
погружен больше, чем наполовину.
Лица не видно...
                - Жаль живое существо!
Начальник, может быть, спасём его?
-  Как можно, Эго! Должен содрогнуться я.
Ведь вы же сами знаете, – инструкция!
Вполне простительно, что в вашем состоянии
вы так легко подвержены влияниям.
Но я бы тотчас был лишен всех полномочий,
пойди бы я на поводу эмоций...
А Эго гнёт своё, немножко нудновато:
-  Но исключенья ж есть! Ну, вычтут из зарплаты...
А существо почти разумное, живое,
почти как мы... - Ну, не совсем такое.
Мы просто боги по сравненью с ним.
-  Тем более! Чего ж мы зря летим?
Давайте же разок да сделаем добро,
хотя бы в исключительном порядке...
(Ох Кей - в магнитофон: Объект от комаров
 приходит в состоянье лихорадки)
- Вы слышали наш спор? Какое ваше мненье? –
спросил Ох Кея  Дранг (а Эго вдаль глядело),
но тот ответил безмятежно зеленея:
-  Как скажете. А мне – какое дело?
-  Неужто же вам всё равно, приятель?
-  Так я ж всего лишь только наблюдатель!
-  Но ваш объект не робот и не маска,
а вы столь равнодушны, и вобще...
Опять тут Ваша голубая каска!
-  Она вас чем-то раздражает, шеф?

                На   Чужих   бочагах

...По грудь подступало. И значит, наверное, – скоро.
В бездонную прорву уходит любая опора.
Неужто же жизнь – до последней беззвучной икоты – Сплошное болото, болото, болото,
                болото?
Последнее в зрении –
едкой щепоткою соли
на содранной памяти мясо
просыплю легко:
цветок белокрыльника –
жёлтый пупырчатый столбик.
Изящно обёрнутый
круглым белейшим листком.
А впрочем, сейчас
все настолько уже посерело,
Что только из памяти
светлые эти цвета...
Противно,
затянется
долгое, грязное дело –
Остаточек жизни
и то,
что зовём –
                пустота.
Противно,
когда это месиво
дрогнет и чавкнет,
что кости
в студёной ломоте
промокли насквозь,
и то, что во мне
копошатся слепые пиявки,
которым
я самый желанный и правильный гость.
Нелепо,
что в час,
о котором считается –
самый,
полезли в мозги
бестолковые сны ни о чём,
зарплаты и склоки, семейные сцены и драмы,
неважные люди, ненужный последние расчёт,
и время,
и силы,
бездарно ушедшие в это,
глухие дороги,
что будто вели к рубежу,
и бедные годы,
что канули в пошлую Лету,
как в тёмную, вязкую прорву         
и я ухожу... В лице – не чесотка,
сплошное зудящее жженье,
сплошной пеленою комар
на сплошном волдыре...
Итак, остаётся
бесславный конец в окруженьи,
и нудная, скучная гибель
в вонючей дыре.
Ну, что, караси и лягушки?
Я с вами прощаюсь,
с тобой, кровосос,
что на краешке века сидишь...
И правильно,
что никому я
сейчас не икаюсь,
и то, что сейчас хоть
никто
на меня не глядит...
Какая заря! –
кандидат в мировые пожары...   
Сейчас догорит...
Полчаса продержусь –
                и капут.
Ну ладно, потерпим.
Чего уж там...
Маму вот жалко.
А все остальные-то
как-нибудь
переживут...

        Синхронизм четвёртый. 22.00.
 
                На   даче.

Уже вторая ёмкость опустела.
Хозяйка угощает пирогом.
Поигрывает Мура крепким телом.
Фривольничает бравый Четвергов.
-  Скабрезник! Девочка за стенкой – тише!
-  Пардон, я пролил соус, – подотри...
-  Вы захмелели, сэр. – Но где же Миша?
-  Теперь уж должен скоро подойти.
-  Он вас не балует, – ворчит Григорий.
-  Схожу в машину, там магнитофон.
Пройдёмся, Мурочка? Алин, мы скоро.
Останься, Рейган, будь же комильфо,
хозяйку охраняй от покушений...
Они, смеясь, сошли в обнимку в сад,
в пахучие сиреневые тени...
-  Аль! – Что? – Постой... – Откуда-то оса...
-  Я написал тебе стихотворенье...
-  Да? Ну, сейчас, я уберу варенье.
-  Постой... – Ну, это зря. Ты, Гриш, пошляк.
-  Ну, Аль! Ну, разве я тебя обидел?
-  Зачем? И гости... – Так, они ж ушли!
А бога нет, – никто и не увидел.
-  А вдруг, пришельцы смотрят вот сейчас?
-  Ну, да!  Какое дело им до нас?!

                На   борту   НЛО.

Ох Кей (диктует): Солнце село. Плохо вижу.
Объект, как будто, вовсе неподвижен.
Он прекратил почти попытки выбираться
и продолжает тихо погружаться...
(начальнику) Нет, шеф. Вы старший, вам виднее.
-  А ты чего же, Эго, приумолкло?
-  Ах, почка тянет сок. Одна морока с нею'...
-  Ну, экипаж! Тот – сух, а то – размокло.
Само ж сейчас высокопарно выступало:
" Наш долг спасти разумное, живое!"
-  Тогда я выспалось, теперь – уже устало.
Да надо ж мне заняться и собою!
-  При вашей бы поддержке я готов
ответственность... - Опять начальник базы сморщится!
-  Но гибнет человек! И стыд потом...
-  Чего стыдиться-то? На нас никто не смотрит.

                На   Чужих   бочагах.

...Как я наблюдателен! –
мне бы работать в разведке.
Семнадцать листочков.
На тоненькой ивовой ветке.
По ней путешествует шмель.
Запоздалый. Порожний.
Четыре
отцветших,
скоробленных,
мёртвых
серёжки...
Ещё засосало.
Черта приближается к горлу.
Тяжёлою, вязкою хваткой
дыхание спёрло.
Совсем как у Данте.
В каком-нибудь чёртовом круге.
Всего над водою –
безмысленный череп
и руки.
Какие хорошие руки!
Я мог бы влюбиться.
В их мышцы и пальцы.
Вот не за что им уцепиться!...
Они не находят
ни дела себе и ни места.
Они распростерлись
по чёрному липкому тесту,
по рыхлому мху.
по разрозненным хлипким травинкам.
Их пальцы шевелятся сами,
с какой-то чуждинкой,
и всё ещё ищут
края незатянутой прорвы...
Им надо
хотя бы какую-то
точку опоры.
Им только бы
что-нибудь прочное
выискать в жиже...
Нам надо
хоть что-то надёжное
в жиденькой жизни!
Пускай ненадолго.
Пускай бы всего передышку...
Какая-то склизкая мерзость
залезла подмышку...
Опять пузыри зашипели...
Опять этот запах!...
А ну-ка,
             рвануться ещё
                напоследок! –
                И…
                - Папа!
-  Мышонок? Танюшка!
-  Ты что там, увяз? Погоди'...
-  Стой смирно, Мышонок! Не рыпайся. Не подходи.
Нагни-ка вот куст. Эту ветку... Пониже...
                Взялся!
-  Ты держишься? Крепко?
-  Не надо, не надо... Я сам...