de omnibus dubitandum 108. 416

ЧАСТЬ СТО ВОСЬМАЯ (1893-1895)

Глава 108.416. ДРУГ МОЙ, ВЫ СЛИШКОМ МОЛОДЫ…

    Возвращаясь в гостиную, Шурочка была приятно удивлена: гости ее не скучали.

    Худой драматург разговаривал тихонько с новоприбывшим гостем, критиком Сабуриным. Сабурин поражал величиной своей фигуры; его красивое, немолодое лицо исчезало под целой гривой светло-белокурых волос и длинной золотистой бородой.

    Голос у него был мягкий и очень тихий, а глазами он точно говорил: «Посмотрите, какой я добрый, какой я ласковый, не бойтесь, подойдите ближе».

    Драматург прицепился к Сабурину и не отпускал его; он боялся рецензии на свое последнее произведение. Беспечный Линорин, с чувством прижимая педаль, играл ноктюрн Шопена; а слушатели, которые, по счастью, оказались совершенно противоположных убеждений, с такой яростью принялись друг за друга, что, казалось, вряд ли их можно будет когда-нибудь развести.

    Не успела Шурочка порадоваться, как явился Владимир Людвигович: он весело поздоровался со всеми, шутил, смеялся; разговор сделался общим. Линорин бросил Шопена; слушатели  продолжали спорить, только отошли дальше.

    Поэт в белых воротничках прочел, задыхаясь от восторга, свое последнее стихотворение; его очень много и ласково хвалили, Сабурин пожал ему руку и, близко глядя ему в глаза, произнес своим тихим и значительным голосом: «Я этого не забуду. Вы меня до слез растрогали… Спасибо вам».

    Попросили Линорина прочесть что-нибудь; он согласился и прочел легонькое, звонкое стихотворение и при этом улыбался небрежно и со смехом произносил слова. Его тоже похвалили, но меньше и даже сделали несколько замечаний. Линорин, выслушал их молча и с той же небрежной улыбкой.

    По поводу замечаний поднялся спор; все говорили оживленно. Владимир Людвигович был очень милый. За чаем даже Лёля, всегда серьезная и молчаливая, развеселилась, по-детски громко смеялась и спорила.

    Закуски и печенья оказались не лишними; кушали исправно. Нервный поэт выпил только один стакан чая и не брал булок, потому что они стояли далеко от него.

    Сабурин, напротив, перестал даже говорить и вполне углубился в еду и питье. Видно было, что он относится к этому делу серьезно, не кушает легкомысленно первое попавшееся, а вникает и выбирает.

    Он обратил особенное внимание на одну баночку, за которую Шурочка очень боялась: он открыл, понюхал, попробовал раз, потом еще раз; лицо его выражало какое-то неведомое наслаждение.

    Слушатели, выйдя из-под света лампы, оба сразу замолчали и упорно отказывались от всего.

    Коллонтай, которого литературные истории мало интересовали, старался переменить разговор на более общий, ему это не удавалось.

    Уже почти в одиннадцать часов вдруг позвонили, и в комнату вошел новый гость. Владимир Людвигович ему очень обрадовался.

    – Что вы так поздно?

    – Поздно? Да. Дела были. Ну а вы как? – продолжал он, обращаясь к Шурочке. – Ничего?

    – Я ничего…

    – Ну и слава Богу… Позвольте мне стаканчик чаю… Не беспокойтесь… Я найду себе место.

    Он поставил себе кресло боком к столу, закурил папиросу и молча разглядывал Шурочку.

    Линорин уверял Алянского, что в одном его романсе стихи совсем не подходят к музыке. Коллонтай услышал и заявил решительным тоном, что, по его мнению, стихи совсем не должно перекладывать на музыку, потому что в них есть своя, незаменимая музыка. Ему возразили.

    Разговор сделался общим, один новоприбывший курил и молчал. Он был военный инженер Саткевич Александр Александрович*, человек низенький, коренастый, с кошачьими голубыми глазами.

*) САТКЕВИЧ Александр Александрович (?)(22.08.1869 - 08.07.1938)(см. фото) - Православный. Образование получил во 2-м кадетском корпусе. В службу вступил 02.09.1886. Окончил Николаевское инженерное училище. Выпущен Подпоручиком (ст. 07.08.1887) в Гренад. саперный батальон. Поручик (ст. 07.08.1891). На 03.11.1893 в том же чине и батальоне, состоял при Николаевской инж. академии. Штабс-Капитан (пр. 03.11.1893; ст. 03.11.1893; на осн. С.В.П. 1869 г. кн. XV ст. 62). Окончил Николаевскую инж. академию (1894; по 1-му разряду). Переведен в военные инженеры (ВП 05.05.1894). Репетитор Николаевской инж. академии и училища (16.02.1896-13.05.1898). Капитан (ст. 24.03.1896). Штатный преподаватель там же (13.05.1898-10.01.1903). В 1898 защитил первую диссертацию на тему "Приложение законов термодинамики к тепловым машинам"; в 1902 - вторую: "Установившееся прямолинейное движение газа, далекого от условий сжижения". Подполковник (ст. 09.04.1900). Экстраординарный профессор Николаевской инж. академии (10.01.1903-28.04.1914). Полковник (пр. 1904; ст. 28.03.1904; за отличие). Генерал-майор (пр. 1913; ст. 14.04.1913; за отличие). Одновременно постоянный член технич. комитета Гл. Военно-Технич. упр. (с 25.03.1914). Ординарный профессор Николаевской инж. академии (с 28.04.1914). Заслуженный ординарный профессор Николаевской инж. академии (с 07.06.1914). Одновременно начальник Николаевской инж. академии и училища (04.08.1914-09.09.1916). На 10.07.1916 в том же чине и должности. И.д. начальника Николаевской инж. академии и инженерных училищ (09.09.1916-1917). В 1918 состоял в РККА. Начальник Военно-инженерной академии (11.1917-03.1918) и ст. руководитель дисциплин той же академии. Специалист в области гидро-, аэро- и термодинамики. Был организатором и деканом (1929-1930) факультета воздушных сообщений в Институте инженеров путей сообщения. Выпустил в свет фундаментальный труд "Аэродинамика как теоретическая основа авиации". Позже руководил кафедрой аэродинамики и динамики полета Институте воздушного флота, возглавлял аэроинститут (НИАИ), в ОКБ которого был создан ряд новых самолетов. Член-корреспондент Академии наук по Отделению математических и естественных наук (гидродинамика) с 01.02.1933. Профессор и в течение ряда лет начальник Военно-инженерной академии РККА. Арестован 08.02.1938 в Ленинграде, дома, ночью. Обвинен по ст.58, п.2, 6, 10, 11 как участник контрреволюционной офицерской монархической организации, проводившей шпионскую и диверсионно-повстанческую деятельность. 19.06.1938 Комиссией НКВД и Прокурора СССР приговорен к ВМН, расстрелян в Ленинграде. Исключен из АН в 1938. Посмертно реабилитирован. Восстановлен в Академии Наук (1958).
Примечание: дата смерти С. была фальсифицирована. В официальном справочнике «Академия наук. Персональный состав» (т.1-2, М.: Наука, 1974) и в современном аналогичном справочнике до сих пор фигурирует ложная дата смерти 16.05.1942.
Чины:
на 1 января 1909г. - Николаевская инженерная академия и Николаевское инженерное училище, полковник, экстраординарный профессор акад.
Награды:
Св. Анны 3-й ст. (1901)
Св. Станислава 2-й ст. (1906)
Св. Анны 2-й ст. (1909)
Св. Владимира 4-й ст. (1912)
Св. Владимира 3-й ст. (ВП 06.12.1914)
Св. Станислава 1-й ст. (ВП 22.03.1915)
Св. Анны 1-й ст. (ВП 10.04.1916).
Источники:
Список генералам по старшинству. Составлен по 15.04.1914. Петроград, 1914
Список генералам по старшинству. Составлен по 10.07.1916. Петроград, 1916
Кавтарадзе А.Г. Военспецы на службе Республики Советов. М., 1988.
Возвращенные имена. Ленинградский мартиролог.
ВП по военному ведомству/Разведчик №1259, 16.12.1914
Список полковникам по старшинству. Составлен по 01.05.1908. С-Петербург, 1908; ВП 1916.
ВП по военному ведомству/Разведчик.
ВП по военному ведомству/Разведчик №1277, 28.04.1915

    Губы у него были толстые и чувственные, поэтому он носил пушистые усы. Говорил он с небольшим акцентом. Он был похож на породистого кота с длинной, пушистой шерстью, бархатными лапками и нежными глазами. Но Шурочка его боялась; она знала, что своим тихим голосом он, умел скрывать злые мысли.

    Он так сидел, так курил и так смотрел на всех, что казалось – он один взрослый среди детей, точно наставник пришел посмотреть, как забавляются его ученики и он, ничего, позволяет им забавляться…

    В самом разгаре спора он обернулся и стал рассматривать потолок, стены, напевая вполголоса какой-то мотив. Этот мотив он продолжал напевать и в гостиной, куда все возвратились после чаю и даже в промежутках разговора с Шурочкой.

    – Ну, что ваш пессимизм? – спросила она.

    – Пессимизм? – Да знаете ли вы, что такое пессимизм, дитя мое? – Вы слишком молоды, вы еще ничего не понимаете…

    – А мне почему-то показалось, что вы сегодня не настоящий пессимист, по лицу, по глазам, по всему видно, что вы сегодня только кажетесь себе пессимистом…

    – Напрасно вы думаете, что возможно быть сегодня одним, а завтра другим… Вы видели мою последнюю картину? – Она объяснит вам все это лучше, нежели я теперь…

    – Я видела вашу картину, только я ничего не поняла…

    – Не поняли? Друг мой, вы слишком молоды…

    – Нет, я скажу по правде, мне она даже не нравится.

    – Что же вам не нравится?

    – Да все, неестественно как-то, странно и… удивительно.

    Коллонтай подошел к ним.

    – Да, я хотел сказать вам, Александр Александрович, ваша картина мне тоже не особенно понравилась.

    Ободренная Шурочка подхватила:

    – Да, ваши прежние гораздо лучше… Зачем вы не пишете так, как раньше писали? Вы стараетесь что-то «устроить», не берете просто, оттого и выходит так…

    Все замолчали и слушали ее. Саткевич тоже молчал.

    – Постой, Шурочка, – сказал Коллонтай холодно. – Александр Александрович знает, что ты ничего не понимаешь. Ты слышала мои слова, но не поняла их.

    И он стал объяснять, почему ему кажется, что мысль не ясна в картине и не совсем верна сама по себе.

    - Гд; вы были л;томъ? - перевел разговор Саткевич.
               
    - Въ Крыму?
   
    - Да. А вы въ Италіи? Счастливый!
   
    - Она мн; надо;ла.
   
    - Просимъ! Просимъ! раздалось вдругъ въ одной групп;...
   
    Шурочка быстро подошла къ ней. Въ центр; стоилъ какой-то длинный субъектъ съ дикимъ взглядомъ, въ пенсне.
   
    - Господа, - говорилъ онъ, - в;дь незакончено.
   
    - Все равно! Читайте!
   
    Онъ взлохматилъ волосы, вышелъ на середину и селъ. Саткевич испуганно смотрелъ на него.
   
    - Кто это? спросилъ онъ вернувшуюся Шурочку.
   
    - Это? Гладышкинъ, беллетристъ. Немножко сумасшедшій, но не безъ таланта.
   
    - Дебютантъ?
   
    - Нетъ, онъ давно сотрудничалъ въ газетахъ, но... тсс... слушайте!
   
    Гладышкинъ прочелъ первую главу небольшой, какъ объявилъ онъ, повести и всталъ. Но его просили продолжать, и онъ, къ ужасу Саткевича, прочелъ другую, а потомъ и третью. Читалъ онъ недурно, да и вещь была написана живо - но все устали слушать и потому особенно дружно аплодировали, когда онъ кончилъ.
   
    - Слава Богу, сказалъ Саткевич. - Ну, скажите о себе! Сколько у васъ новыхъ работъ?
   
    - Я не считала. Впрочемъ, я летомъ работала.
   
    - Да? и успешно?
   
    - Несколько пейзажей. Я потомъ покажу.
   
    Онъ смотрелъ на нее мягкимъ взглядомъ.
   
    - Если бъ вы согласились позировать... какую бы я картину написалъ.
   
    - А въ качестве кого позировать?
   
    - Пока не знаю. Во всякомъ случае - въ костюме, хоть и неполномъ.
   
    - О! это все равно!
   
    - Правда? Вы согласитесь?
   
    - Отчего же!
   
    - Вы... вы волшебница!
   
    - Саламандра... Такъ меня одинъ уездный медведь назвалъ.
   
    - Саламандра? Что жъ, это хорошо. Вотъ я и написалъ бы Саламандру.
   
    - Въ костюме?
   
    - Ну, я это ужъ устроилъ бы.

    - Нетъ, это было бы слишкомъ хорошо, и потому я не верю.
   
    - Напрасно. - Ну, я на-дняхъ заеду, и мы переговоримъ. И свои этюды привезу. А пока до свиданья - я ведь только взглянуть на васъ заехалъ. Двенадцатый часъ, я привыкъ ложиться рано.
   
    - Ну, Петербургъ васъ опять отучитъ.
   
    - Да, я знаю. Удивительный тутъ образъ жизни. Нельзя работать, въ сущности. И не то, чтобы свету не было или натуры... это все второстепенное, - но художественной атмосферы нетъ, вотъ что ужасно. Ну, прощайте.
   
    Онъ пожалъ ей руку и пошелъ къ дверямъ. Было только двенадцать, но он никогда не сидел долго.

    Остальные ушли в третьем часу.

    Когда затворилась дверь за последним гостем, Коллонтай, ни слова не говоря, ушел к себе.

    Слышно было, как он отодвинул ширмы и перенес лампу на ночной столик. Шурочка знала, что он сердится, знала, что опять начнется ссора, и ей было очень грустно. Она собирала посуду, стараясь не шуметь, но все-таки случайно стукнула ложкой, и этого было довольно: Коллонтай широко открыл дверь, стал на пороге и сказал:

    – Ты дашь мне сегодня заснуть или нет?

    – Успокойся, пожалуйста, я сию минуту кончу.

    – Мало того, что ты испортила мне весь вечер, мало того, что поссорила меня с человеком, которого я люблю и уважаю, ты даже не сознаешь своей вины… Вот это-то мне грустно.

    – Володя, опять… Прошу тебя, оставь… Мне очень тяжело… Ну я виновата…

    – А все твоя бестактность. Скажи, пожалуйста, будешь ли ты когда-нибудь вести себя тактичнее? Ведь это же невыносимо… Я жить так не могу.

    – Не кричи, Володя, мальчика разбудишь… А мне так больно… Володя, ты разлюбил меня?

    – Ах, оставь, пожалуйста. Ты… – но вдруг он замолчал, без злобы, странно посмотрел на нее и вышел, тихонько затворив двери.