Караван

    Какую профессию выберет их ещё не родившийся ребёнок, родители знали заранее. Его судьба была предрешена. С незапамятных времён во всех поколениях ветвистого рода были только зубные врачи. Поэтому уже через неделю после рождения Бориса началось бурное обсуждение, какую специализацию стоматологии он будет осваивать. Многочисленные родственники, вступив в ожесточённую дискуссию, разделились на две группы. Одна, как и папа Бориса, считала, что ребёнок должен быть протезистом. Мама же, с группой поддержки, доказывала, что лучше терапевтом. Началось настоящее противостояние двух кланов. И неизвестно, чем бы это всё закончилось, но вмешался дедушка Яша, негласно считавшийся в семье третейским судьёй. Он пригладил курчавую седую бороду и прекратил спор одной фразой:
— Мальчик вырастет и сам решит!
Родственники опешили: как же они сами не дошли до такого простого, но мудрого решения?!

На беду, зубы у Бори болели часто. Опасаясь причинить сыну боль, мама за лечение собственного чада не бралась. А поручить эту работу родственникам она боялась, полагая, что их квалификация недостаточно высока. Доверить сына она могла только завотделением, женщине с золотым характером и умелыми руками. К большому сожалению, лицо заведующей не соответствовало её внутреннему обаянию. Она была похожа скорее на ехидно улыбающегося французского бульдога. Медицинскую маску докторша не надевала, так как искренне верила, что её растянутые в улыбке, пухлые, ярко накрашенные губы успокаивают пациентов. Но отталкивающая внешность делала своё дело, ввергая больных в панику. Эта душевная женщина и представить себе не могла, что её слова: «Открой ротик, солнышко», сказанные от чистого сердца, вызывали у них жуткое чувство страха, да такое, что они замирали с открытым ртом и боялись его закрыть. После очередного посещения доктора Боря понял, что ненавидит стоматологов, и с ужасом думал о предстоящем, пусть и не скором поступлении в медицинский институт.

К большой радости всей родни, у Бори оказался абсолютный слух. Часто на семейных праздниках он веселил близких, выстукивая вилкой по салатницам, рюмкам и фужерам различные мелодии. Разглядев в этом талант, родители отдали его в музыкальную школу. Учился Боря с удовольствием — музыка завораживала его. Как и вся молодёжь того времени, запоем слушал «Битлз» и «Роллинг Стоунз». А в день окончания музыкальной школы родители устроили ему сюрприз: один очень предприимчивый пациент достал им билеты на группу «Арсенал», гастролирующую в городе.
Вечером папа, мама и Боря отправились на концерт. Боря вначале не понял, почему, когда на сцену вышел Алексей Козлов, люди поднялись с мест и стали аплодировать. Козлов приладил мундштук к саксофону, и зал в мгновение наполнился тишиной. Маэстро закрыл глаза и заиграл «Караван» Дюка Эллингтона. Боря, который никогда ранее не слышал саксофон, был на грани обморока. Бархатный звук, издаваемый инструментом, лёгким ветерком гнал озноб по всему телу. Ничего подобного Боря в жизни не испытывал, ну если только при первом поцелуе в шестом классе. Домой после концерта Борис шёл молча. Он боялся открыть рот, чтобы не растерять чувства, наполнившие его.

Боря заболел музыкой, заболел всерьёз. Родители поддались на уговоры и купили саксофон, наняли дорогого преподавателя, и вскоре Боря начал вполне прилично играть. Он занимался каждую свободную минуту. Прибежав из школы, зашвыривал портфель под стол и хватался за инструмент. Раз в неделю родителям звонила классный руководитель с жалобами.
— Понимаете, — визжала она в трубку, — Боря вроде бы на уроке есть, но его нет! Он смотрит не на доску, а в окно или в потолок, а в тетрадях вообще ноты пишет. Или покажите его психиатру, или после восьмого класса он пойдёт в ПТУ!
Перспектива не закончить школу родителей испугала, и тогда дома были поставлены жёсткие условия: или только четвёрки и пятёрки, или саксофон переезжает в папин сейф с охотничьим ружьём.
Убедившись, что родители не шутят, ультиматум Боря принял. Теперь, придя домой, он быстро делал уроки и мчался к репетитору, который работал преподавателем в музыкальном училище и видел в нём своего будущего студента. Первая серьёзная композиция, выученная Борей, была, конечно же, «Караван» Дюка Эллингтона.

Дома разразился давно зреющий скандал. Сдавать документы в медицинский институт Борис отказался наотрез.
— Я хочу быть музыкантом! — утирая выступившие слёзы, сопротивлялся он.
— Нет! — гремел на всю квартиру папин голос. — Музыкантом — только через мой труп! Ты будешь стоматологом, и не прервёшь выстроенную годами династию!
Отчаявшись, Боря позвонил дедушке Яше, которому в то время хотя и было за восемьдесят, но он, как и прежде, разруливал все семейные конфликты, принимая соломоновы решения.

Выслушав внука, он сказал:
— Мой дорогой! У нашей семьи есть традиции, и ты не должен их нарушать. Получи, на радость родителям, медицинское образование. Пока учишься, оттачивай мастерство, а потом занимайся музыкой в своё удовольствие.
— Дед, — ответил Борис, — я не буду стоматологом, я ненавижу эту специальность!
— Хорошо, — согласился старик. — Выбери ту, которая более-менее по душе. Главное — в медицинском институте.
Ставить под сомнение решение дедушки Яши не мог никто.
Вечером Боря объявил:
— Если вам необходимо, чтобы я был врачом, то я буду гинекологом.
— Господи! — ужаснулась мама. — Почему гинекологом?!
— Мама! Сколько раз к тебе на улице подходили знакомые, открывали рот, тыкали пальцем в зуб и просили поставить диагноз?
— Да постоянно, — улыбнулась мама.
— Вот я и прикинул, — продолжил Борис, — на свете есть два врача, к которым на улице никто и никогда не подойдёт с таким вопросом — это гинеколог и проктолог. Проктологом я точно не буду, остаётся гинеколог.
На том разговор был закончен, и больше эта тема в семье не обсуждалась.

Боря учился. Вечерами играл в ресторане и сочинял пьесы для саксофона. И всё бы хорошо, но Муза приходила к нему в самые неподходящие моменты, и это порой плохо заканчивалось.
Борин папа лет десять восстанавливал в гараже старенькую «Победу». Двигатель он отдал специалистам, сиденья на перетяжку, а тут подошла очередь на покраску. Папа поймал грузовичок и зацепил «Победу» тросом. Боря оглядел пустой салон, поставил вместо сиденья треснувший деревянный ящик из-под пива и насадил руль на торчащий стержень.
— Готов! — отрапортовал он, устроившись в машине.
— Поехали! — с улыбкой Гагарина крикнул отец и забрался в грузовичок.
Трос натянулся, и машина медленно выехала из гаража.
Боря делал всё, как учил отец: плавно тормозил и следил, чтобы трос не сильно провисал.

Вдоль дороги плавно тянулись деревья. Они словно приветствовали Борю, размахивая ветвями с раскрашенными бабьим летом листьями. Эти взмахи напомнили ему руки дирижёра, и в голове зазвучала музыка, протяжная и волнительная. Борис нервно захлопал себя по карманам, вспоминая, в каком из них лежит лист нотной бумаги и ручка. В этот момент незакреплённый руль соскочил со стержня, и машина въехала в ближайшее дерево. Рассказать папе, что он разбил машину из-за внезапно нахлынувшей музыки Боря не смог. Такое известие добило бы отца окончательно.
Были и другие случаи внезапного появления Музы. Но самый вопиющий произошёл после окончания института.

Борю распределили в гинекологическое отделение городской больницы. На первое время ему дали вести одну палату на восемь человек. В тот злополучный январский день Борис открыл окно в смотровой и отправился в палату за очередной пациенткой. Он уже довёл женщину до двери, как услышал первые звуки мелодии. Музыка доносилась издалека, нарастая всё сильнее и сильнее, захватывая его и подчиняя своей силе. Он взглянул на пациентку мимолётным равнодушным взглядом и нахмурил брови.
— Заходите, устраивайтесь на кресле, я сейчас подойду, ждите, — пробормотал он, и рванул в ординаторскую. Там Боря плюхнулся на стул, вытащил из ящика стола папку и начал быстро набрасывать ноты. Но что-то не клеилось: музыка то исчезала, то появлялась вновь. Боря грыз ручку, почёсывал голову и нервно дёргал ногами. Закончив наконец, он удовлетворённо выдохнул, сложил листок с записанной мелодией и направился в смотровую.
Каково же было его удивление, когда он зашёл в кабинет! На кресле, голая по пояс, сидела пациентка. Её раскинутые ноги, усеянные зябкими пупырышками, покрылись синевой. Морозный порывистый ветер через открытое окно закидывал женщину охапками мелких снежинок.
«Вот так номер! — подумал Боря и посмотрел на часы. — Забыл ведь про неё! Сорок минут просидела, бедняжка».
— Что же ты не слезла, дурёха? — с улыбкой спросил Боря, помогая пациентке выбраться из кресла.
— Потому что окоченела и пошевелиться не могла, придурок! — крикнула женщина и, ковыляя, вышла из кабинета, напоследок хлопнув дверью.
А уже через пятнадцать минут Бориса вызвали к главному врачу.
Медленно вышагивая по кабинету, тот сообщил, что, к большому сожалению, сегодня же уволить молодого специалиста нельзя, но по окончании интернатуры — чтобы ноги Бориной в больнице не было.

Борис сидел в полупустом баре, слушал джаз и потягивал кисловатое, мутное пиво.
«Ну ведь неправильно всё! — думал он. — У меня же должна быть врождённая тяга к медицине, а не к музыке. Как же так получилось и что теперь делать? Столько лет сохранялась династия, а сейчас из-за одного недотёпы всё рухнет! Я не могу так поступить. Ну а музыка? А музыка — потом. Я стану успешным врачом, пусть через силу, но стану, и родители будут мной гордиться. Решено: саксофон к папе в сейф, а завтра же к главному врачу просить прощения».

Вечером Бориному папе позвонила дальняя родственница из Америки. Настолько дальняя, что о её существовании уже никто и не помнил.
— Ты шо, Марик, так и не узнаёшь меня? — скрипел в трубке её старческий голос. — Таки да, это я, Цива. Твой Боря переезжает ко мне. И не вздумай спорить! Мы с Яшей уже всё решили. Мне нужен медицинский уход, а Яша сказал, что Борюсик — идеальная кандидатура. Если есть возможность вырваться из вашей «эсэсэсэрии», таки пусть это будет он. Я сказала — не спорь, Марик! Отлично, шо гинеколог. Стоматолог мне не нужен, я уже сорок лет с протезами. Ты хочешь серьёзный разговор с Яшей? Так и я думаю, шо нет. Собирайте мальчика, я уже оформила все документы и отправила вам. Скоро получите.
Побледневший папа положил трубку.

Перед отъездом Боря пришёл попрощаться с дедом Яшей.
— Я сделал для тебя всё, что мог, — негромко сказал старик. — Ты настоящий музыкант, но при живых, дай им Господь здоровья, родителях тебе из медицины не вырваться. Ты уважаешь их, но при этом наступаешь себе на горло. Это не дело! Пусть закончится на твоём отце династия, езжай с Богом, и всё у тебя будет хорошо. И знай, в мире только двое так талантливо исполняют «Караван» — это ты и Козлов. Я горжусь тобой!

Американская тётушка оказалась довольно энергичной старушкой, не нуждавшейся в помощи врачей. Она лихо прожигала жизнь и с лёгкостью расставалась с деньгами, оставшимися после смерти седьмого мужа. К тому же она очень любила музыку, и с удовольствием аккомпанировала Боре, с трудом нажимая клавиши рояля изуродованными артритом пальцами.
В одном из задушевных разговоров тётя Цива сказала:
— Ты знаешь, Борюсик, это ведь твой дедушка Яша меня разыскал и попросил за тебя. Моя семья обязана ему, и я не могла отказать в его просьбе. И нисколько не жалею об этом. Ты прекрасный мальчик, я рада, что ты тут со мной. Я завещаю тебе всё, что у меня есть. Поверь, это немало. Но при одном условии: на моих похоронах — никакого Шопена. Только ты и саксофон!
Рассказать, почему семья Цивы обязана деду Яше, тётушка так и не успела, поскольку через полгода ушла в мир иной.

Народу на кладбище набралось немало. Борис расстегнул футляр, достал саксофон, приладил мундштук и закрыл глаза. Томная, бархатистая мелодия, теряя силу, устремилась в небо. Люди, пришедшие проститься с тётушкой Цивой, мгновенно затихли и начали аплодировать.
Боря самозабвенно играл «Караван» Дюка Эллингтона.

03.10.2021