Термин букинист

Термин букинист-одно из тех слов с двойным значением, которых, к сожалению, предостаточно во всех языках. Это относится как к любителю в поисках старых книг, так и к бедному торговцу под открытым небом, который их продает. В прошлые времена торговцу подержанными книгами не хватало ни определенного[20] ни положения, ни перспектив на будущее. Время от времени было известно, что он поднимался от скромного прилавка в переулке или прохладной тележки до настоящего магазина площадью всего шесть квадратных метров. Показательным примером был случай с Пассаром, воспоминания о котором, возможно, все еще сохранились на улице дю Кок. И кто мог забыть Пассара, с его коротко остриженными волосами, короткой трубообразной бородой и плохо подобранными глазами-большими карими и выпуклыми, маленькими голубыми и глубоко посаженными,-которые Природа дала ему по прихоти, чтобы привести его внешность в соответствие с эксцентричной оригинальностью о его характере? Когда Пассар, правый уголок его рта приподнялся в легком сардоническом подергивании, был в настроении для разговора; когда его маленький голубой глаз начал сверкать злобным блеском, который никогда не появлялся в большом безжизненном глазу; тогда вы могли ожидать увидеть развернутую перед вами всю хронику литературного и политического скандала сорока насыщенных событиями лет. Пассар, который когда-то пробирался вразнос из Пассажа Капуцинов в Лувр и из Лувра в Институт со своей переносной книжной полкой под мышкой, видел, знал и презирал все, начиная со своего высокого положения, как bouquiniste!

Я цитировал этого малоизвестного книготорговца, которого никогда не прославит ни один биограф,-Пассара, Брута, Кассия, последнего из букинистов. Теперь я двигаюсь дальше. Нынешний владелец книжного киоска на мостах, набережных, бульварах-бедное, ненормальное, потрепанное создание, которое зарабатывает только половину своей ненужной жизни—это всего лишь тень букиниста; ибо букинист мертв. Это великая социальная катастрофа, его исчезновение, но одно из неизбежных последствий прогресса. Безвредный и невинный побочный продукт изобилия хорошей литературы[21] по природе вещей он не мог пережить ее упадок. В тот век невежества, из которого нам посчастливилось выйти, издатель, в общем, был человеком, способным оценить изданные им книги; он печатал их на хорошей твердой бумаге, гибкой и звучной, и, когда они были достаточно важными, переплетал их в добротную влагостойкую кожу, хорошо склеивал и прочно шил. Если по случайности том попал в букинистический киоск, это не означало его гибели. Будь то из овечьей кожи, телячьей или пергаментной, переплет-бланшированный и затвердевший в солнце, увлажненное, растянутое и смягченное проходящими ливнями, все еще давало прочную защиту видениям философа или мечтам поэта. Современный прогрессивный издатель знает, что слава его книг, после краткого крещения рекламой, исчезнет через три дня вместе с фельетоном. Он надевает желтую или зеленую бумажную куртку поверх испачканных чернилами страниц и бросает всю впитывающую тряпку на милость стихий. Месяц спустя этот несчастный том лежит на полках лавочника, став добычей проливного утреннего дождя. Он впитывает влагу, теряет свою форму, покрывается тут и там коричневыми пятнами, постепенно возвращаясь к мякоти, из которой он вышел; немного подготовившись, он готов к штамповке в картон. Таков жизненный цикл книги в наше прогрессивное время!

Букинист других дней, председательствующий над своими благородными и почтенными томами, не имеет ничего общего с жалким продавцом сырой бумаги, который предлагает на продажу заплесневелые тряпки, которые являются остатками новых книг. Букиниста, я вам говорю, больше нет—а что касается брошюр, которые заменили его букены, они[22] исчезнут из памяти через двадцать лет. Я должен знать, так как несу ответственность примерно за тридцать из них.

И сделай одолжение, скажи мне, если сможешь, что останется от этих моих книг через двадцать лет?

Париж, 1840 или 1841