Помнится из книги Ты был в тюрьме? Какой счастливы

                Для утвердительного ответа достаточно лишь
                одного слова — «да». Все прочие слова
                придуманы, чтобы сказать «нет».

                Дон-Аминадо

День был зимний, но не слишком морозный. Февраль месяц — по-другому лютый, со звериной хваткой, но природа вела себя довольно гуманно. Видимо, кто-то где-то там над облаками или еще выше учитывает, что у меня из зимней одежды только старая колькина куртка, подбитая, как говорится, рыбьим мехом, а вместо шапки старый вязаный полушерстяной колпак. Пока он скручен, сидит на голове даже несколько залихватски, но несколько неловких движений или, если снимешь его в помещении, и все тут же раскручивается и превращается в длинный черный и какой-то кособокий чулок. Поэтому я таскаю свой колпак или на голове, или в мятом холщовом пакете.

Сегодня повезло. На вахте дежурила баба Поля. Она была невнимательна, зрение ее частенько подводило, и мне удалось почти свободно проскользнуть в корпус.

Вспоминаю, как совсем недавно я сражался здесь с экономистами из оперотряда. Да, уж! Фермопил у меня не получилось. И тут же память услужливо подсказывает мне картинки возвращения блудного попугая, т.е. мое возвращение со сто первого километра.

Прямо по сюжету картины Репина «Не ждали». Я только-только добрался до общаги после КПЗ и недельного зависания у какого-то суточного друга на Грузинах. Вернее, не на самих Грузинах, а неподалеку на Гашека.

Точно так же знакомых ребят никого не было. Наверное, все на занятиях. А ключа от комнаты у меня не было. Собственно, уже и неизвестно в какой именно комнате из трех я живу.

В 301, куда я вселялся и откуда мою личность уже несколько месяцев как официально выселили, меня обычно вечерами ищет оперотряд. Поэтому там я почти и не бываю. В 309 вселили какого-то парнишку, который перевелся в МГУ из Воронежа и там не осталось свободных кроватей. Остается на сегодняшний день только Михалыч из 307.

С ним и выпить всегда можно и место в комнате свободное есть. И знаем друг друга давно, ещё с рабфака. Это все вместе за три года перебегает. Для студенческого знакомства возраст значительный и почтенный.

Именно Николая, Николая Михалыча, я и решил дожидаться, устроившись в холле на диванчике.



По коридору прошамкали, прошаркали, прошуршали тапочки (сразу же издали понятно, что не комендант, не вохрушка и не опера) и в холл буквально впорхнула девочка Оленька или Леночка. Я с ними мало знаком и вечно путаю. Или, кажется, Людочка.

— О, Валера, привет! — маленькая, хрупкая, с точеной фигуркой в мини юбочке, она точно порхает, а не ходит и не бегает. — Тебя что-то давно не видно нигде. Ты не академку ли взял?

Мысли вернулись в сегодняшний день. А сегодня я на полдня расстался с отцом, а еще через два-три дня мы с ним уезжаем в далекую украинскую Винницу, с которой меня связывает, только то, что отец с матерью, пока я служил в армии, переехали туда жить.

Сегодня уже наступила весна, и в далекой Виннице вот-вот зацветут вишни-яблони, а трава уже, наверное, стала зеленеть. Если и не стала, то вот-вот зазеленеет.

— Ты что молчишь, заснул что ли? Или на меня за что-то обиделся? Так я тебя сто лет не видела, как я могла тебя обидеть?



Девочка Оленька или Леночка, а быть может Людочка тарахтела без остановки. Видно, она с самого утра одна была в комнате, а одна поневоле будешь молчать. Не с зеркалом же разговаривать!

— Да ни на что я не обижаюсь. Какие ещё обиды! Ты разве слышала, чтобы я когда-нибудь на кого-нибудь обижался? Просто надоело всё. Устал я как-то. Я ведь только что из дурки вышел…

Девочка Оленька, которая Людочка, просто оторопела:

— Ой! Да что ты говоришь? Это как? Это где?

— Как, как? Молча! Больница имени Кащенко называется, а по-народному — Дом Ку-Ку!

— Да ты что? Неужели перезанимался?

— Да ты что? Ты видела, чтобы я когда-нибудь занимался? Просто в тюрьму попал, а потом решил академку выхлопотать, вот и напросился…

— Ой, как интересно! — она вышла в холл посмотреть почту, которую обычно раскладывали здесь на столе, а сейчас забыла и про почту, и про всё на свете…

— Ты и в тюрьме был? Расскажи, как там?

— Да как? Обыкновенно, как всегда…

— Ой, Валерка! Какой ты счастливый! Сколько всего увидел, теперь только книжки пиши!
Эта фраза: «Ты был в тюрьме? Какой ты счастливый!», произнесенная юной девушкой, даже девочкой запомнилась мне на всю жизнь…



А в те дни я крутился, как уж на сковородке. Ну да, известно, что чем ближе наказание, тем более изощренные способы увильнуть от кары придумывает преступник. Я был ничем не лучше других.

Был в университетском оперотряде активист, его прозвали в народе Майор Пронин. Он был известен тем, что, выйдя на дежурство, в бинокль обозревал из одного корпуса ФДСа окна другого. Заметив в какой-то комнате нарушение распорядка типа распития, или влюбленную парочку на постели, или заведомо явное нарушение паспортного режима т.е. человека совсем не студенческого вида, он посылал туда свою группу, а сам продолжал наблюдение.

Оперотряд стучал в двери, в комнате старались спрятать следы своего преступления, но Майор Пронин всё видел.

«Высоко сижу, далеко гляжу,
Мне сверху все видно, ты так и знай…»

Он тут же лично появлялся на месте преступления и закон торжествовал.

Говорили, что ни одно его дежурство не обходится без задержанных, а значит без выселенных из общаги.

Вот этот Пронин и заявился с проверкой в полупустой пятый корпус. Дело было в конце января. Сессия, в принципе, завершилась и народ со всех ног бросился по домам отъедаться, отмываться да лечить зубы, которые расшатались, когда студиозусы грызли гранит науки.

Я собирался благополучно убыть на родительские харчи на следующий день. В этот день не удалось взять билеты. Только не зря говорится, что

Homo proponit, sed Deus disponit (Человек предполагает, а Бог располагает),

что означает помяни черта — он и появится.

Мы с двумя приятелями обмывали мой завтрашний отъезд, когда и появился этот самый Пронин с компанией. Если б я был трезвый, я б сидел в комнате, не высовываясь и прекрасно бы дожил до следующего дня и до поездки домой. Но я был изрядно подшофе и меня просто тянуло выйти в коридор, выйти в холл, посмотреть почту, короче, себя показать.

Только и в этом случае, вряд ли оперотряд стал бы меня задерживать. Кому я был нужен?! Та же самая картина про неуловимого Джо только вторая серия.

Но я увидел Майора Пронина. Не узнать его было невозможно. На нем был кожан, как у боевого комиссара. Правда, не хватало пыльного шлема и тяжелого маузера в деревянной кобуре, но зато на боку у бравого оперотрядовца топорщился большой флотский бинокль.

Пропустить эту легендарную личность и прошмыгнуть тихонько мимо было выше моих сил. И я двинулся грудью на Майора, как бык на матадора.

Теперь, по-видимому, и Пронин узнал меня, потому что перед оперотрядом уже третий месяц ставили важную задачу выдворить меня за пределы студгородка. А, узнав, уже и Кожан не мог пройти мимо.

Честь и совесть Звезды Оперотряда толкали его задержать злостного нарушителя, то есть меня. Только самостоятельно задержать преступника дружинники не смогли, не сумели.

Вызвали милицейский наряд. С тремя дюжими сержантами я уже, конечно же, справиться не мог, но одному из них зашиб ногу, а другому навесил синяк. И наутро меня из КПЗ повезли прямо в Народный Суд.

Как пел Высоцкий:

— Зачем нам врут
— Народный Суд…
Народу там не видел,
Едва зашел
И прокурор
Тотчас меня обидел…

Здесь прокурора не было, не было и народных заседателей — двух представителей населения, которые восседают рядом с судьей и, как я понимаю, следят, чтобы судья не мухлевал. А что они выследят, если ни бельмеса во всей этой юриспруденции не смыслят?!

И судья в гордом одиночестве, даже секретарь её куда-то убежала, как на конвейере всем подряд раздавала по 15 суток.

Конечно, можно понять ее (или надо говорить его, ведь судья все-таки мужского рода?) Все другие люди как люди, каждое утро начинают новый день трудовыми свершениями и новыми достижениями, а тут, чуть не с самого рассвета — череда полупьяных, опухших и уже почти полностью деградировавших физиономий!

Что с них взять? Что предложить?

— Пятнадцать суток!



Мне захотелось хоть что-нибудь возразить, и я возьми и ляпни, мол дело мое не оформлено, нет показаний свидетелей, просто один акт, составленный впопыхах участковым, на котором даже подписи не все. А участковый меня недолюбливает, предвзято относится и т. д. и т. п.

Воцарилась тишина. Даже в коридорчике кого-то ждущая группа притихла. Такого еще вроде бы в суде не было. По крайней мере последние несколько лет…

Судья подумала, подумала и вернула тонкую папочку с актом о моих преступлениях на доследование.

Мы вышли на улицу. Постояли, греясь на ласковом весеннем солнышке. Сигареты были неплохие, солнце светило жарко, наверное, первый раз так жарко в этом году. Хотелось не уходить с солнцепека, молча пить здесь пиво и ничего никогда не делать.

Участковый был молодой, скорей всего мне ровесник. Я думал он сразу бросится искать свидетелей, которых нет и никогда не было и потратит на это кучу времени. Может неделю, может две, а может даже целый месяц: ведь не может же он целыми днями только и делать, что искать мифических свидетелей.

Но участковый, хоть и казался молодым парнем, уже прослужил не один год.

За эти годы он прекрасно усвоил основы службы: зачем делать самому то, что можно поручить сделать кому-то другому.

Короче, участковый отправил меня самостоятельно искать своих мифических свидетелей, чтобы всем вместе идти в суд через день. Мол, найдешь — хорошо, пусть судья с вами и разбирается, а не найдешь — сам виноват, а он, участковый, здесь ни при чем.

И он ушел куда-то в даль по веселым московским улицам, насвистывая что-то бодрое и зовущее и размахивая своей папочкой, как символом власти.

Я постоял, подумал и тоже пошел. Только я пошел не следом за участковым, а направился своей дорогой. Я решил уйти в подполье.



Кто-то где-то мне рассказывал, кто уже не помню, короче новость из радела ОББ: «Одна баба сказала», но в то время я был рад и таким новостям. В общем, если человеку назначено административное наказание типа штрафа или суток, то оно должно быть исполнено в течение двух или трех месяцев, после чего вступает в силу срок давности и данное административное наказание аннулируется.

Ха! Два или три месяца! Вон до революции подпольщики потому и назывались подпольщиками, что годами из подполья не выходили. Долго рассказывать, но я скрывался в ФДСе около десяти дней. Меня уже почему-то узнавали вахтерши в самых разных корпусах. На десятый день я совершенно случайно попался вечером участковому и наутро получил свои десять суток.



Не буду рассказывать про сутки, про дальнейшие скитания, но требовалось что-то сделать чтобы в студентах остаться, чтобы злопыхатели и руководители не отобрали, не вырвали у меня с корнем гордое звание студиозуса.

Опытные и знающие знакомцы в один голос рекомендовали или пойти в армию, или в крези, в дурку, т.е. лечь в сумасшедший дом.

Первый вариант пойти в армию был довольно долгоиграющий, следовало ждать целых два года возвращения «на гражданку» и т. д. И ко всему прочему я там уже был. Совсем недавно я покинул ряды защитников родных просторов и с трудом, с очень большим трудом отбился от толпы офицеров и прапорщиков предлагающих продолжить службу после окончания срока.

Значит оставалась дурка, она же крези, она же Дом Ха-Ха…



Я нахватался устных инструкций по подготовке, раздобыл где-то учебник по психиатрии и начал готовиться. По рассказам опытных людей, которые сами в дурдоме не лежали, но хорошо знали, как туда лечь, следовало не спать не менее семи ночей.

Естественно, в дневное время всякий сон также исключался.

И при этом следовало употреблять как можно большее количество различных успокоительных, снотворных и прочих такого же типа медикаментов.

После получения инструкций началось мое долгодневное путешествие в мир зазеркалья.

Что должно было получиться на выходе, никто толком сказать не мог.

Поэтому, когда я несколько раз срывался и засыпал в ночное время, а ночью было особенно трудно, кругом все спят и только ты поглощаешь ночную тьму, слушаешь сонное бормотание, всхрапывание, встрёпывание, бормотание и причмокивание, а проглоченные таблетки укладывают тебя насильно в объятия к Морфею, но нужно не спать, не спать и все-равно не спа-а-а-а…



Готовился я больше месяца. При этом приходилось почти каждый вечер искать новое место не для сна, но для ночевки. Потому что меня искали и оперотряд, и бабушки-вохрушки, и представители с факультета, которые хотели меня достать, чтобы окончательно решить мою судьбу, оформив приказ об отчислении из ВУЗа и отправив домой.

Сделать это заочно им не давали какие-то принципы и условности, указания и циркуляры.



Так вот и получилось, что были в моей жизни два периода, очень похожие между собой. Первый — когда укрывался от участкового и второй, когда готовился лечь в дурку.

В первом периоде я просто тянул время, надеясь невесть на что. Вернее, я ждал конца каникул, когда основная студенческая масса вернется из дома и можно было бы найти кого-то, кто посоветует, расскажет, научит, что же делать дальше. Ведь были студенты, которые учились и пять, и семь и десять лет. А сам я не знал, что делать, или знал что, но не знал как!



Сегодня я уже не помню в какое время года у нас заканчивались зимние вакации. Была еще зима или уже наступила весна. Хотя по всем расчетам это был месяц февраль.

На следующий день начинался семестр, начинались занятия. Поэтому большинство студентов должны были объявиться в общаге. Стоял великолепный зимний вечер.

Шел легкий снег, снежинки поблескивали в свете включенных фонарей. Мы вдвоем или втроем шли из Тайваня то ли в пятый, то ли в седьмой корпус. Сейчас мы встретимся с друзьями, вернувшимися из родных домов. Сейчас, наверняка, нас накормят домашними пирожками, мы все время были не голодные, но и сытыми нас назвать можно было с большим трудом.

И сейчас мне окончательно скажут, что и как я должен делать. Честно говоря, бегать и прятаться я уже устал.

Мы шли не прямо к конечной цели, а немного скрываясь для страховки, чуть-чуть петляя между зданиями, чтобы нас не повязали голыми руками. Впереди были двери в корпус, не наш корпус, хотя друзья и приятели уже были во всех зданиях.

Погода была прекрасная. Настроение великолепное…



Двери открылись и на пороге появилась фигура, которая стояла и, улыбаясь ждала, когда мы подойдем. Я шел первым и видел перед собой знакомого человека.

Я не помнил, кто это такой, но это был какой-то приятель. Это был хороший человек, добрый знакомый, он стоял, ждал меня и улыбался… Я тоже улыбнулся ему и протянул руку для приветствия.

Только когда жесткие пальцы сжали мою ладонь, я вспомнил его. Это был мой участковый!



На следующее утро милицейский газик — «луноход» — отвез нас в Гагаринский нарсуд, рядом со Смоленкой.

Красивое старинное здание, вероятно с богатым историческим прошлым, слегка подкрашенное снаружи желтой казенной охрой и совершенно заброшенное внутри.

Судья, усталая женщина, не стала вдаваться во все перипетии моего дела, а только сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Ну, что же вы! — И монотонным голосом добавила:

— Десять суток…