Константиново

За окнами электрички мелькали осенние пейзажи: липы, клёны, березы, ясени… Листва жёлтая, рыжая, красная. В буреющей траве по откосам виднелись закрасневшие «костры» иван-чая. Я едхал в Константиново. Мне казалось, что вся эта красота будто бы специально посажена вдоль дороги, для того чтобы едущему на родину Сергея Есенина было видно, в каком красивом крае он родился.
 Дорога предстояла длинная, но мне не дремалось, мешали назойливые мысли, ожидания.
Электричка – калейдоскоп, люди, люди, лица, лица… Торгаши - книжками, ложками, мороженым…
Я смотрел в окно, зазвучала музыка, подумал - телефон кто-то включил, ан нет, два гитариста встали у дверей в тамбур и играют, мелодии хорошие, играли бы подольше, но нет, дальше пошли. Вошёл высокий рыжий парень с колонкой и микрофоном, стал сильным голосом петь «Журавлей». Хорошо пел, только вот глаза закрывал, не смотрел на зрителей, почему? Проходящая женщина сунула ему в руку деньги. Поблагодарив кивком головы, он закончил выступление и ушел в соседний вагон.
Пробежали оглядываясь парень с девушкой, - «зайцы», следом шли контролёры. На остановке «зайцы» пробежали  по платформе под окнами вагона. Потом довольные, запыхавшиеся, о чем-то оживлённо разговаривая прошли в тамбур. Ситуация повторялась, но в конце концов я увидел как ребят по платформе провели контролёры.
Сколько ещё остановок до Рыбного? Там нам сходить. Какая это? Дивово? Что-то название знакомое…
-«Станция Дивово», хрипло прозвучало сообщение. Слева в окнах показался ярко розовый грузный вокзал, а перед ним на высоком постаменте темный бюст Есенина. Вспомнил – Дивово, станция на которой сходил Есенин. Поэтому и памятник тут поставлен, значит совсем близко, скоро сходить. Меня стало охватывать волнение, словно бы я приехал в родные края, где давно не был. Я совершенно не ощущал, что здесь впервые, что мои родные места за сотни  верст отсюда.
 Мне подумалось, что наверное Есенин ощущал в душе тепло от одних только этих названий - Дивово, Рыбное, Константиново. И едучи радовался этому Дивову, - ещё немного и дома…
Остановка, станция Рыбное. Я взял рюкзак, и мы вышли на платформу. Небольшая станция, словно задворки, дальше дорога, магазинчики. На автобус опоздали, вызвали такси. Едем. Местность изменилась, вдоль дороги раскинулись широкие поля, треугольные скирды сена, даже озимые зеленеют, полосы зазолотившихся берёз, поворот на Иоанно-Богословский монастырь, в который Сережа Есенин ходил с бабушкой.
И вот, банальный дорожный указатель, черным по белому - «Константиново», как будто бы это обычная деревня…
Константиново не совсем обычное село. Деревенское расположение в два посада плохо угадывается, из-за ширины улицы, и больших пробелов между домами. Есть дома сохранившие традиционный вид, это радует. А где же Ока? Мне представлялось, что село на берегу? Реки не видно, вероятно она на расстоянии от села, предположил я.
Купив в кассе билеты, мы пошли на обед, и сидя за столиком кафе, я увидел за окном воду, - да вот же Ока, сразу за посадом, из-за деревьев не видно было.
За большими окнами заиграло солнце, берёзки и клёны откликнулись багрянцем и золотом.
После обеда мы пошли осматривать литературную экспозицию, очень хотелось воочию  увидеть личные вещи Есенина.
Экспозиция не большая, но насыщенная. Очень много автографов поэта, (или копий?) Много фотографий, и конечно же цилиндр и тросточка, вещи Айседоры Дункан (даже диван с золочёными лебедями). Однако, больше мне запомнился парижский пиджак Есенина. Он дал представление, о том каким небольшим был поэт. Рассматривая фотографии, я обратил внимание на его тонкие пальцы – раньше не замечал. Ближе к концу экспозиции в витрине на красном фоне представлена посмертная маска Сергея Есенина. В совокупности с пиджаком, тонкими пальцами, в воображении четко представился образ поэта. Я долго стоял у маски, вглядывался в черты лица…
Потом по дорожке мы вышли на площадку над Окой. На площадке сцена, и установлен большой один из самых красивых, портрет Сергея Александровича. Место прекрасно выбрано, Ока, заречные дали, взгляд Есенина, как бы говорящий – это всё моё, в этом весь я…
Через усадебный парк пришли к дому помещицы Лидии Кашиной. Именно эта женщина, была прототипом есенинской «Анны Снегиной». Сергей Александрович лично знал Лидию Кашину, бывал в этом доме. В доме воссоздана обстановка прошлых лет, но на мой взгляд, самое красивое и «живое» в нём – вид на Оку. Ока вообще здесь самый «живой экспонат».
Через аллею, потом по жёлтой дорожке, мы пришли к часовне-тумбе у обрыва. Не у неё ли ночевал пацаненком Сережа Есенин? Здесь хочется броситься бегом по склонам к реке, ветерок гнет макушки березок, видны обширные дали, и пусть они нынче сизые, туманные, видно как в дали идут дожди, от этого они хуже не становятся. Я смотрел, и конечно же думал о Есенине, как должно быть его душу трогали эти дали, бередили, волновали. Мне знакомо это чувство, невыразимый восторг, которым хочется поделиться…
Церковь, в неё мне хотелось зайти. Для себя я решил, что Сергей Есенин был человеком совестливым, имевшим веру. Находясь здесь, в Константинове, странно бы было по другому, и находясь здесь, становится понятно, где корни его радуничных стихов, образ его радуничной Руси. Казанская церковь порадовала скромным благолепием какого я в современных храмах найти никак не мог. В храме, вошедших вперёд нас туристок отчитала ворчливая бабушка-свечница. Трапезная расписана в академической манере, очень приближенно к 19 веку. Иконостасы новые, но я увидел характерную для 19 века резьбу, это порадовало. А вот в летней части,  в куполе, я приметил, что фрески не такие свежие, неужели «родные»? те, что Сережа Есенин видел?
Приложившись к старым образам на аналоях, поклонившись Серафиму Саровскому на темной иконе у правого придела,
я подошёл к свечнице.
- Скажите пожалуйста, а фрески новые?
- Здесь новые, а там, в куполе, старинные, отреставрированные.
- Спасибо… значит он их видел, это частичка его радуничного мира, голубые одежды, золото орнаментов…
Дальше воссозданный дом батюшки Иоанна Смирнова, и через улицу тихий домик Есениных.
Белые наличники, берёзовые пряди, серый плетень, травка – узнаваемый образ. В крайнем оконце свет – спальня матери, у окна на мраморе «Здесь родился и жил…»
Мы прошли в глубь усадьбы, к амбару. Говорят, что он настоящий, 1913 года постройки, что его тонкие с гнильцой бревнышки, помнят Есенина, говорят, он в нем уединялся, писал стихи… трогать амбар нельзя.
Ну, теперь и в избу. Тут шныряют туристы, зашли, три минуты, и вышли…
В сенях все как в обычной деревенской избе, скарб, отшлифованные ладонями стены у двери.
- Смотри, - говорю я другу – видишь, серп, это матери, а коса на стене, и он ею косил…
В избе тесно, направо кухонька перед русской печкой, налево угол у печки-щитка, здесь Сергей спал когда приезжал, вон и сундучок его у коника.
Прямо – горница. Окошечки, занавесочки, образа, стулья, столик, на столе лампа в зелёном абажуре – стихи при её свете Есенин писал...
Справа за переборкой крохотная спаленка матери, Татьяны Фёдоровны. На подоконнике клубок ниток со спицами, полуосыпавшееся грубо обколотое зеркальце, на стене кофта, и шаль её, а шушун на реставрации, сказал экскурсовод.
Туристы все забегают, суют нос налево, направо, опять налево, и бегом назад. И вправду, чего тут смотреть? Всё просто, даже очень просто, все на виду. А чего вы тут хотите увидеть? Есенина?...
Мне хочется побыть в избе, помолчать, послушать чего я чувствую, но надо идти.
Медлю, провожу рукой по брёвнам в сенях, смотрю на листву под ногами у калитки. Топчем, - листья с есенинского тополя топчем, поднял один, взял на память, и опять посмотрел на избу.
Вид избы не разочаровал, чего ожидал, то и увидел. А вот внутреннее пространство очень «музеефицировано». Немного другого ожидаешь от русской избы. Всё как-то лощёно, не логично. Приятное в избе – личные вещи Есениных, и… вид из окошек, он живой, исторический, настоящий. Очень не располагало к «соприкосновению» с избой Есениных присутствие смотрительницы «в чёрном», сидящей на табурете аккурат по среднему окну, от её взгляда я ощущал себя потенциальным преступником…
Об этом размышлял я сидя в такси, уносящем меня из Константинова, в электричке, прильнув к стеклу, за которым уже было темно. От посещения Константинова осталась какая-то недосказаннось, чего-то не хватило, чего, я никак не мог понять. Что увез я в душе с есенинской малой родины?- желание приехать сюда вновь.