Бухта

  "И если в улицы свой брошу крик,Неужто кто - нибудь его подымет?"
                (Иаков Орланд)

Три дня дул Хамсин - тяжёлый сухой ветер, приходящий из пустыни. Между тем в этот как, наверное, в любой другой день тоже, у Стены Плача стояло много людей. Здесь все ощущают Присутствие, каждый по-своему, и, кажется, не замечают друг - друга. Во всяком случае, Марк не замечал их, а они его.
Он был погружён в себя, но чувствовал, пронизывающий, пристальный взгляд, прямо из-за Стены… Слёзы блестели в глазах, а руки, губы и воспаленный лоб судорожно касались священных камней времён первого Храма. В дрожащих руках появилась коряво написанная записка... Наверное потому, что рассчитывать больше ни на что уже не было. Между тем, жестоковыйная борьба с нахлынувшими вдруг, бравшими над ним верх суевериями не прекращалась не на минуту.
О чём Марк просил Бога? О том же, о чём Его просят все: о мирном небе над головами его и других детей тоже, о том, чтобы хлеба было вдоволь, о здравии любимых и близких, и ещё он просил о встрече…. И вряд ли был оригинален. "Странно, - думал Марк, - неужели, чтобы понять такие элементарные вещи нужно обязательно постоять на краю, на самом краю…. В конце концов, не одно тысячелетие, всё сводится к этим бесхитростным сюжетам ".
Когда - то (это было очень давно) Марк не знал, о чём он мог бы просить Творца, ибо был самонадеян и счастлив. Парадоксально, но именно беспредельная милость Того, кто всё может, служила питательной средой его гордыни и стихийного атеизма. Неблагодарный…
С тех пор минуло много лет. Он многому научился, расстался с большинством сверх ценных иллюзий, познал боль тяжёлых утрат, скребущуюся, как мышь ностальгию (не по местам - по людям, по некоторым людям, точнее по их мирам), приобрёл дурную привычку говорить с собой, вот только молиться так и не выучился.
А потому, здесь, у Стены предлагал Высшей силе свою жизнь, свою Вселенную, в обмен на осуществление его скромных чаяний. Это было всё, что он ещё мог предложить, ведь у него был только один мир. Должно быть, "цивилизованный дикарь" не знал или забыл, или умышленно упустил из виду, что человеческие жертвоприношения запрещает Закон Божий и закон человеческий тоже...
Как- бы там ни было, но с этой минуту, мозг Марка лихорадочно искал знамений и находил их во всем с завидным постоянством. Конечно, в той его предыдущей жизни, он, несомненно, прошёл бы мимо этих и других деталей тоже. Но в те памятные дни его изменённое сознание, боролось с самим собой, находило не один десяток удивительных случайностей и совпадений, всё, более увязая в зыбких "объяснениях", и не менее невероятных опровержениях оных.
Очевидно, что побег от самого себя не мог оказаться успешным. Зато состоялась встреча. Та самая желанная. Неожиданно и вдруг... В том числе и с самим собой. Температура тела критически повысилась уже к вечеру. Антибиотики и максимально высокие дозы жаропонижающих средств не помогли... Впрочем, команду к саморазрушению, он отдал себе сам, когда впервые, его Марка кожей, ощутил свою ненужность самым близким, самым дорогим ему людям.
А уже на следующий день, дочь брата совершенно случайно не оказалась на том месте, где прогремел взрыв. Мотор её автомобиля неожиданно заглох в двух кварталах от того места, где состоялся террористический акт. Позвонила она только через два часа, когда услышала о происшествии на территории ближайшего автосервиса, куда любезно отбуксировали её машину. С этого дня её продвинутая, не религиозная мать начала зажигать субботние свечи...
Врачебный диагноз, более походящий на судебный вердикт, Марк выслушал равнодушно, ведь он уже утратил ту точку опоры, которую так и не нашёл Пифагор, а потому, его рухнувший мир, пребывал в состоянии незыблемого, неподъёмного равновесия.
Три дня дул Хамсин, но затем направление ветра изменилось, и Марк, как "летучий голландец" направился, куда глаза глядят. Чтобы вновь на ощупь, впотьмах, в этой или, может быть, в другой жизни, приблизиться к Храму, к маленькому мальчику с выцветшей фотографии, к оставленной бухте, в которой можно перевести дух, чтобы были силы идти дальше
Возвратившись домой, после продолжительного отсутствия, снял с плеч тяжёлый видавший виды рюкзак, неожиданно для самого себя подошёл к полке с книгами, какая - то непреодолимая сила заставила его взять в руки томик Чехова к которому не прикасался почти семнадцать лет.
Забытая там на долгие годы, пожелтевшая от времени, самая нужная из всех фотографий на свете, лежала на первой странице, должно быть, дожидаясь того самого часа, когда этот "малозначительный эпизод", не мог остаться незамеченным. Марк, объяснил этот феномен “ готовностью памяти”, и горько улыбнулся промелькнувшей собственной мысли - объяснять мы можем значительно лучше, чем лечить.
Несколько следующих месяцев Марк безуспешно боролся с воспалением лёгких, причину которого не сумели обнаружить не в ростовском институте онкологии, ни в противотуберкулёзном диспансере, ни в пульмонологическом отделении республиканской больницы.
Но в тот самый миг, когда уставший от борьбы с нею, осунувшийся Марк неожиданно для самых близких, тревожно наблюдавших за прогрессивно ухудшающимся состоянием его здоровья, произнёс в сторону едва шевеля потрескавшимися пересохшими губами “Прости меня”, жар отступил и болезнь скрылась за поворотом, оставив шаровидный фиброз в правом лёгком и глубокий рубец в его нетленной и неосязаемой душе.
Никто так и не отозвался на его брошенный в улицы Святого Города крик. И только грозный, всемилостивый Бог увидел, услышал и простил ему и это.