Выпуск

Были девяностые, первая половина. В одном из новых учебных заведений, назовём его лицеем, учились молодые люди Лёша и Андрей. Учились и другие ребята — Дима, Серёжа и многие другие, и девчата тоже, и их тоже было полно. Лёша курил, тайком конечно, и по возможности пил, тоже тайком. Андрей не курил и не пил, был противник этого всего, хотя подарил однажды Лёше литровую бутылку спирта на день рождения. Лёша позвал разных гостей, но спирт был настолько нехорош, что его вылили в унитаз и пошли купили просто водку. В девяностых очень часто продавался невкусный и неполезный алкоголь.

Лёша любил Нину, Андрей любил Юлю. Можно оценивать чувства юношей по-разному, но скажем, что любили, ведь нам совсем не трудно.

Подходил к концу одиннадцатый класс и близился выпускной вечер. В это время школьники и лицеисты учились уже в одиннадцати классах, правда в один год Лёша и одноклассники перескочили из пятого класса в седьмой, так что их поколение только формально училось одиннадцать лет. Лёше сшили костюм кремового цвета с бабочкой из того же материала, у Андрея был серый или чёрный. У Нины (при Лёше — впервые) были подведены глаза, у Юли, кажется, ничего не было подведено.

Здание, арендованное для выпускного вечера, находилось на берегу Водоотводного канала Москвы-реки, да и город был Москва. Теперь дома этого нет, зато есть Дом музыки и гостиница «Красные холмы» на другом берегу канала. Вручили аттестаты, представили представление, взрослое и даже довольно развратное. Выпускники аплодировали, Лёша — нет, он был противником такого. Потом дискотека, взрослое выпивание спиртных напитков, выкуривание сигарет. Андрей заказал у диджея, хотя слово это ещё было не в широком употреблении, песню для Юли. Лёша для Нины ничего не заказал.

Часов в шесть утра всё закончилось, Нина уехала на троллейбусе по Садовому кольцу домой. Лёша сказал: «прощай», и, действительно, больше её никогда не увидел. Домой дошёл пешком, благо жил недалеко, и лёг спать.

Проснувшись около двенадцати, он поел и поставил кассету, которую дал послушать друг Серёжа. Не из лицея, не учились они вместе, но слушали схожую музыку. Первая песня не очень понравилась, зато понравилась следующая, про ай нид самфинг ту ченьджь ё майнд, и ещё несколько треков спустя что-то про виски (которое потом оказалось диско) и фулин эраунд. Две песни отличные, но и остальное тоже неплохо. Послушал и поехал, не зная куда, в результате оказалось, что на станцию «Измайловский парк», а оттуда пошёл гулять в Измайловский парк.

Время шло, и прошло его двадцать с половиной лет. Век на дворе был другой, и в этом веке Лёша сидел на квартире у Славы. У Славы был день рождения, только не самого Славы, а его нового сына — он родился утром того же дня. Ещё в гостях были Денис и Глеб. Все слушали рассказ Лёши. А хозяин квартиры был геодезистом, и когда ездил на объекты, брал товарищей в напарники. Сам стоял за аппаратом под названием то ли тахеометр, то ли теодолит, а напарник, в описываемом случае это был Лёша, бегал по заданным точкам и ставил на точки так называемую веху. Веха была белой в красную полосочку, и на конце её был отражатель, похожий на маленький прожектор, только не светил. Отражатель направляют в сторону теодолита или тахеометра, а оператор этого прибора как бы фотографирует отражатель, и в памяти прибора запечатлевается расстояние между прибором и отражателем. Суть работы геодезиста — кажется, в этом, в измерении. Геодезисты раньше назывались землемерами, то есть были коллегами господина К. из книги Франца Кафки «Замок».

Говорят, что голубоглазые блондины испытывают особенные трудности в управлении своим вестибулярным аппаратом. А Лёша, хотя и на полке клопа нашёл, но был голубоглазым и почти блондином. Слава был его противоположностью — вполне себе кареглазым брюнетом. И вот летом предыдущего года Слава взял Лёшу на объект.

— Ну выпили чего-то, легли спать, встали утром часа в четыре, поели, какую-то сайру ещё, кофе попили — ещё до выезда было неспокойно во чреве. Минералку ещё пил, приберёг на утро литра полтора. Славик не пил, не. Ну и пробки, в начале седьмого только на Ярославку стали поворачивать. И торговый комплекс там большой, «Ханой» называется, столица Вьетнама, ну знаете. А в предыдущий день Слава сказал мне про хамон, я только тогда и узнал, что такое мясо есть, и что его с дыней едят, и ввозить запретили, потому что санкции, и что народ негодует оттого, что хамона нет, и пармезана нет; что без хамона, мол, жизни нету. Ну и спрашиваю: а это мясо тоже ханой называется, как-то похоже, да? А тошнит-то сильно уже, ну блевать-то выйти нельзя, в пробке ещё, едем. И пакета нет, чтобы в него блевать. Ну, терплю. Потом до Пушкино наконец доехали. Потом дальше, проехали небольшой кусок Владимирской области, в Ярославскую въехали, долго ещё. До Переславля добрались, никто там из нас не бывал ещё. Слава, на наше счастье, задумал там проехать город, в исторической части. Не проехал, возвращаться пришлось, но увидели, минут двадцать были в городе. Храмов старинных полно. Выехали на Плещеево озеро, там, где река впадает. Потом узнал, что река Трубеж, а храм Сорока мучеников Севастийских, там фреска снаружи храма. Ну, и там вышел поблевать, не у храма, а в кусты недалеко, но не получилось ничего. Я же с помощью двух пальцев не умею, знаете вы, или нет. Ну а потом в машину, ехать. Слушали Токин Хедс, Фиэр оф мьюзик, важнейший для меня альбом, который прям после выпускного услышал. Тогда был такой грустец-депрессняк, смысл жизни с окончанием школы потерялся, и новый-то так и не появился. Кое-кто для смысла жизни может детей вот сделать, для меня, простите, этот способ неприемлем. Или там карьера, творчество. А потом Егора Летова поставили. И вот в Переславском районе, за городом, я, значит, сделал это. Во мне при этом не меньше литра минеральной воды было уже…
— Я обогнать решил.
— Скорость прибавил, а в джипе этом новом мне вообще всегда сильнее укачивало, чем в Пежо предыдущем. Ну и весь передний салон затопил, кое-как съехали на обочину, там продолжил извержения, но большая часть содержимого была в салоне. Ира, кстати, так и не узнала?
— Нет. Но до сих пор говорит, что пахнет в салоне чем-то. Её тоже больше укачивает здесь, чем в Пежо.
— Вот-вот. Вот этими подстилками резиновыми, ковриками вычерпывали. Ну я в основном, конечно, как зачинщик безобразия. И Летов при этом ещё звучит, Федя с самогона блевал, хотя альбом другой. Слава ведь, представляете, не блевал никогда, ни в каком детстве, ни в автобусах, ни в каком другом транспорте. Я в детстве всегда старался от всяких экскурсий автобусных отказаться, потому как удовольствия никакого. Однако, вот, морская болезнь это называется, морская. А я на корабле лет в восемь четыре дня плыл, и ни разу не блевал, хотя пол был весь в вомитах других пассажиров. Отец говорил, что при килевой качке особенно морская болезнь случается, при бортовой меньше. Значит, как-то привели внешне более-менее в порядок, травой затирали ещё. У меня ещё платков носовых бумажных было несколько пачек, тоже пошли в ход.
— И одеколон «Гвоздика».
— Ха-ха-ха. Сотворили сильное амбре вомит и «Гвоздика». С окнами открытыми ехали всю дорогу, но куда там. Близ Ростова свернули, ехали-ехали дальше, и приехали в монастырь. Да! Объект ведь у нас был уникальный. Заказчиком был монастырь, а объектом — руины храма, который собирались реставрировать. Слава ушёл в монастырь говорить с игуменьей, или с кем-то ещё там, — монастырь женский, — и через час вернулся с молодой монахиней или послушницей, Анной звали, дорогу показывать. Музыку при ней, конечно, не слушали уже, ехать было — снова не ближний свет. Окна открыты. Мол, не холодно, может закрыть? — Нееет, хорошо, свежо… Храм был уже от Ярославля недалеко. Как монахиня Анна назад отправилась, помнишь?
— Хороший вопрос. Не помню.
— Стопом, может, уехала?
— Не помню.
— Колодец там ещё был. Попили. Работали. Потом игуменья с другой монахиней приехали на минивэне. Слава решил во славу Божию поработать, только за бензин денег взял. Ну и я тоже тогда деньги брать отказался. Подарили нам по иконе Богородицы, особо чтимой в монастыре, хотя я не крещён был ещё тогда. Предложили нам переночевать в монастыре. А поскольку я через день утром был должен ехать в Грязи, то не хотел, хотел вернуться, мало ли. Ночью в Москву и вернулись, хотя Слава и поныне жалеет, что не остались…

Через день Лёша, как и планировал, уехал в город Грязи. Город Грязи Липецкой области находятся рядом с областным центром, на расстоянии примерно таком же, как Пушкино от Москвы. Так что и в Липецк съездил, в Нижнем парке побывал. Но крестился в Грязях, в новом храме Воздвижения Креста. Символ веры выучил в номере гостиницы, «Богородице…» — в пути, а «Отче наш» знал ещё раньше.