Поездка в Керчь

                Владимир ВЛАДЫКИН               
     Этот рассказ о поездке в Керчь с сестрой летом 1981 года, которой уже нет с нами с августа 2022-го, тогда как на нижеприведённых страницах она молодая, красивая. И её мне не хватает подобно как матери, которой не стало в 1993 году...               
                ПОЕЗДКА В КЕРЧЬ
                Отрывок из "Новороссийской повести".
           События, описанные в жанре записок, произошли летом 1981 года.
         
             …Настал день нашего с сестрой путешествия в город-герой Керчь. Мы проснулись недостаспав, нам так не хотелось вставать, да ещё с оставшимся неприятным чувством от вчерашнего дня – случая с злополучным вином. Когда я оделся и посмотрел на спавшую безмятежным сном жену, во мне шевельнулась к ней жалость из!за того, что через полчаса мы уедем, оставим их до вечера одних. А как бы хотелось, чтобы мы были вместе, и не в ссоре, а в дружбе. Спящая жена вызывала сочувствие, и сон её как будто был мне укором, что я оставляю своих, и они не увидят того, что предстоит повидать нам. Хотел наклониться к ней и поцеловать её, хотя бы этим загладить свою вину. Но при сестре этого не посмел сделать. С нежностью посмотрел на сына, подошёл к его раскладушке, где он спал посреди комнаты, поправил на нём одеяло и погладил по головке. Он заворочался, засопел во сне, положив ручонку на щёку, я отстранился, перевёл взгляд на жену и опять почувствовал её спящий укор и вышел в коридор, чтобы не мешать одеваться сестре.
          На улице уже рассветало, небо было матово-синее, стояла предутренняя тишина, не слышно было птиц. Автобус нас уже ожидал, высоко нависали над ним зелёные ветви акаций, под ними прятался ещё тёмный сумрак. В автобусе сидели уже пассажиры, пришедшие раньше нас. Мы уселись в центре салона и стали дремать. Не помню, сколько прошло времени, когда все заняли свои места, и скоро пришла молодая женщина-экскурсовод. Перед отправлением она стала рассказывать, куда мы едем, где побываем и какой должен соблюдаться порядок среди нас. Первым долгом говорилось о Новороссийске, о Малой земле, о тех боях, что происходили в этих местах. Но всё это было нам мало-мальски известно из печати, и то, что мы видели своими глазами: улицы, носившие имена тех, кто отдал жизни в борьбе за революцию и в войну, памятники, как, например, старику и женщине, который свидетельствовал о казни на том месте местных жителей, где стоял этот волнующий памятник. И это было иное, непосредственное восприятие, как бы переносившее нас в те далёкие грозные дни. И мы переживали о них, словно сами были участниками тех непередаваемых событий, и немыслимо было думать, чтобы повторилось это заново.
            И с каким возмущением хотелось заклеймить тех, кто на Западе возвещал о военном походе на Восток. И уже порядком  примелькались газетные сообщения о развёртывании США нового оружия в Европе, вставали в памяти и обостряли в сознании то, что может произойти ещё страшней того, что было почти сорок лет назад – полыхавшая в огне вся Европа и миллионы уничтоженных фашизмом людей. Усыплять себя надеждой, что это не может повторяться, мы не смеем ни на миг. Ход истории подтверждает зарождение новых человеческих безумств и во что они созреют, никто не может утверждать. Но человечество, та его часть, что способна безумствовать, полна безотчётной решимости – повернуть колесо истории с истинного пути мира на путь войны; безумцы уверяют, что это им удастся, да удастся, но какой ценой изменить ход истории каков он есть не поддаётся под их идеологию запугивания людей советской угрозой, им удастся развязать войну, но она и мы погибнем, мир погибнет… Как ничтожны мои переживания о том, что жизнь моя не ладится, на фоне истории и событий в мире! Есть проблемы поважней и необходимо их решать, не заслоняясь личными, ставя те во главу смысла жизни. Смысл жизни украшать землю, чтобы она цвела, была богаче, родила в изобилии хлеб, давала всё необходимое для полного расцвета человека, его возможностей и желаний. Как красива наша земля, с её полями, виноградниками, всё это мы проезжали. Затем миновали давно посёлок Гайдуки, перед тем судоремонтный завод, цементные заводы, совершенно новый Новороссийск, вставшим из пепла и как он неузнаваемо переменился, если представить, что тут было после легендарной обороны Малой земли и боёв за Новороссийск. Сила жизни непобедима и воля к миру видна повсюду в делах наших русских людей.
            Любаша как будто безучастно слушала экскурсовода, я же под влиянием её рассказа предавался своим мыслям. Не знаю, о чём думалось сестре, волновало ли её то, что рассказывалось эмоциональным голосом экскурсоводом? Мне казалось, она была далека от этого, что волновало меня, потому что вид её был несколько безразличным, словно ей было скучно всё слушать, тёмные её глаза выглядели ленивыми, почти полусонными, точно она не могла ещё прийти в себя после утомительного труда.
              Когда мы миновали равнину, и дорога  запетляла по горам, открывая горные цепи, впадины и пропасти, Любаша оживилась. Но особенно после того, как автобус стал делать крутые повороты, почти не сбавляя скорости, и она начала прижиматься ко мне из-за выдававшего её страха, и у неё то и дело вырывались панические восклицания:
              – Что он так несётся? Нельзя потише, а если вдруг сорвёмся в пропасть?!
             Я соблюдал спокойствие и, подбадривая, успокаивал её как мог. Ведь она никогда не ездила по горным дорогам. Красота природы была чудесная и если бы не утренний туман, который мешал видеть «дальние дали», тогда было бы вдвойне впечатлительней. Вот мы проехали станицу Раевскую, которая виднелась от нас в стороне, где-то в туманно-белесой дали, основанную генералом Раевским.
              Исторические имена меня всегда привлекали особенно, когда узнаёшь о них, где они происходили, именно в этих местах ими и пройдены боевые пути. Раевский тотчас же вызывал из памяти Пушкина,эти славные имена нерасторжимы. И как неожиданно и было приятно  услышать о Раевском, о его походах, что усилило моё внимание и обострило интерес к этому краю.
              По склону пологих гор тянулись лозы виноградников. И удивительно то, что они тянулись по  какой-то каменистой и глинисто-красноватой почве, и они довольно ухожены, их ряды тянутся аккуратно под ослеплённым, уже высоко поднявшимся, солнцем.
              Скоро промелькнул ещё один указатель на станицу Натугаевскую. Казалось, мы ехали уже достаточно долго. И сестра нетерпеливо спрашивала у меня:
            – Да скоро же мы приедем?
            – Потерпи, смотри в окно и любуйся природой.
             – Мне это уже всё надоело!
Я ей не ответил и не стал объяснять, почему ей «всё это надоело». Для меня же было интересно всё, мимо чего бы мы ни проезжали. Даже какой-нибудь большой камень, который когда-то вывалился из горы и лежал почти рядом с дорогой. И я думал: по какой причине он вывалился: по воле времени или в момент землетрясения, и в каком году это произошло, а может даже веке?
              Ещё во время пребывания в горах Домбая почти год назад, при виде какой-нибудь разрушенной горы, я задумывался о том, что, даже и материя не вечна. Она разрушается и снова воссоздаётся.  Ураганы, бури, грозы, землетрясения, огонь, вода – это те стихии, которые выступают как бы слугами у времени. Ведь вне времени ничего не бывает. Наша Земля существует миллиарды лет. Никто не ответит, сколько за этот период произошло с ней всяких изменений? Так что ничто не вечно.
                И эта неопровержимая аксиома заставляет глубже взглянуть на себя как бы со стороны. И ты признаёшься, что как мало ты знаешь о жизни, обществе, историю своей страны. И осознание этого, с новой силой пробуждает желание жить с пользой для себя и общества, с максимальной отдачей и верой, что ты не зря живёшь на этом свете. И ты желаешь доподлинно знать, что и во что переходит, это как переход одного состояние в другое. Это как зло в добро и как добро во зло. Так что всё бесконечно и всё рождается из бесконечности. Я никогда не думал, что наши страсти и желания – суть бесконечно повторяемого цикла каждым поколением людей. И ничто не происходит вне всякого смысла, так как всё происходящее закономерно. И если ты стремишься к совершенству, то вряд ли ты знаешь то, к какому совершенству ты стремишься. Оно не состоит только из страстей и желаний. Это знали, и через эти же циклы прошли все те поколения, которые жили и до тебя, и пройдут и те, которые будут жить и после тебя. И всех ожидает одно из двух: если не способны духовно развиваться, то их ожидает затухание и примитивизм?
               Наше путешествие в Керчь, это есть желание или любовь к путешествиям, и оно всегда было неизменным, есть и будет неизменно молодым, не переходящим ни в одну из форм (высшую и низшую). А вообще все человеческие чувства омолаживаются временем, переходящие от старших к молодым. Но чувства могут остаться как бы в забвении, терять свою силу вот как в наши дни чувство милосердия стало анахронизмом. Ведь немногие люди теперь умеют сопереживать. Век техники и науки накладывает на психику прагматично-рациональное наслоение и человек уподобляется машине и почти подчинён ей. Он её изобрёл и сам же попал к ней в лапы и теперь мучается, как освободиться из-под влияния, и стать независимым. Я не имею никакого отношения к технике. Но постоянно нахожусь, хоть и в опосредованной, но в невидимой с ней связи. Это если не считать фабричное оборудование. Чувства требуют развития; как бы понимала это сестра, когда человек богат чувствами он видит себя в природе, потому что, как действует на человека природа, он понимает, что действие природы не только само её действие, но проявление его чувств под влиянием природы. Если душа спит, нельзя увидеть с полной глубиной сути воздействий природы. Солнечные светотени в горах, покрытых зеленью, её разнообразные тона, дыхание горного, свежего воздуха, наполненного запахами растительного мира, возбуждают чувства, но без развития эстетического понимания и чувствования не дают.
                Конечно, у каждого своё неповторимое восприятие, кто-то впечатлительней больше, кто-то меньше. Сестра моя по натуре впечатлительная, но не могут же в её годы остыть чувства к природе. Может она жила в эти часы пока мы ехали в другом чувственном измерении? Настроения человека почти не объяснимы, они не поддаются причинно-следственному анализу и сам человек редко объясняет их себе, большую часть жизни человек вне осознанных поступках. Вот такой сумбур почти несвязанных мыслей преследовал меня в пути, но не весь путь я пребывал в таком философическом ознобе. После Анапы, которая славится детскими курортами, в переводе означающая «слёзы матери», я погрузился в зыбкий сон, дорога шла уже ровная, и природа ничем не привлекала; тянулись то поля, то сверкали с камышовыми зарослями не то пруды, не то речка. Когда я услышал: Тамань, я очнулся, это же Лермонтовская Тамань! И сразу всплыли строки: «Тамань скверный городишко на юге России…». Тамань мы увидели издали, а как хотелось побыть там, увидеть избу контрабандистов, и, проезжая по Таманскому полуострову, я всматривался вдаль, туда, где за Лиманом виднелись выставленные в линию белые постройки.
                Мы ехали по косе, разделявшей Лиман с Азовским морем, которое было справа. Коса имеет естественное происхождение: ровная полоска земли шириной метров 100-150 тянется на километра три-четыре к самой переправе через Керченский пролив. Над Лиманом и морем высоко нависало громадным неохватным шатром голубое подёрнутое белесой мутью небо. Воды голубого пресного Лимана рябили небольшие волны, по берегу рос камыш и осока, плавали дикие утки. Но Азовское море, имевшее сине-чёрную окраску, катило гребни пенисто-белых волн. На переправе к нашему приезду уже скопилось много автобусов и легковых машин. Мне не сиделось, было уже девять часов утра, три часа длилась наша дорога к переправе и ещё с час придётся здесь поторчать. Так что мы, не успевшие позавтракать и не прихватившие с собой еду, почувствовали голод. Любашина фраза: «Ой, есть хочу» ускорила мне выбраться из автобуса идти раздобыть что-то съестного. В автобусе было тихо, тепло, а как вышел на воздух, так сразу ударил в лицо ветер утренней прохладой, ветер дул с моря. Под ногами был песчаник, ноги увязали, дорога была заставлена автобусами и пришлось пробираться по каким-то серым песчаным кучам, да ещё ветер песчаной пылью сёк по лицу. Наконец-то я был на ровном месте, кругом сновали люди; возле автолавочных фургонов были очереди, я полюбопытствовал, что за диковинками торгуют. Но обнаружил я в руках людей и в машине обыкновенные супер сумки с цветными фотографиями эстрадных певцов, что меня мало удивила падкость людей на разные поделки. Помещения были обыкновенные, я нашёл в кирпичном домике магазин, но он к несчастью был закрыт на переучёт, кафе открывалось почему-то поздно, чем и пользуются частники, и спасибо им за это, что предлагают свои услуги, мужчины торговали в основном сушёной рыбой – женщины – фруктами, овощами, но меня привлекла одна в белом чистом платочке, она торговала целым ведром варёной горячей картошки, заправленной пережаренным с маслом луком, и так вкусно она запахла при моём появлении, что я смело подбежал к женщине, будто боясь, меня кто-то опередит и выкупит всё ведро. А во что же взять, у меня нет посуды?
            – А я вам вот кулёчек из газетки скручу, – услужила женщина с лицом крестьянки, – и накидала мне в него доверху на рублёвку. Кулёк потеплел, от него исходил вкусный парок.
            – А хлеб-то у вас есть? – спросил я.
            – Хлеба, милок, ты здесь не разживёшься, нам его привозят с того берега, и также молоко, – объяснила женщина и уже была занята тем, что насыпала другим картошку. Я был доволен, что накормлю сестру, помня её фразу: «Ой, я есть хочу». И счастливый, не замечая никого, побежал к автобусу, потому что кулёк обжигал мне руки. С каким-то зверским аппетитом мы ели эту картошку, прямо беря её пальцами и, обжигаясь, отправляли её в рот. И думалось, в жизни такой картошки мы не ели и потому запомнилась она из всего, что мы видели на переправе, когда наевшись без хлеба, довольные жизнью, мы пошли наблюдать, как происходит заезд машин на паром, вмещающий до сорока машин.
            Нелегко рассказывать о том, что рассмотрел бегло, что совершенно не узнал, как живут здешние люди, и я пожалел, что нам приходиться совершать путешествия не частным образом, а организованной экскурсией. Можно было бы, имея время, пожить на этой косе дня два-три и следовать дальше, а ещё лучше поработать несколько месяцев, чтобы узнать людей и хорошо ознакомиться с природой. Я мечтаю давно о бродячей жизни, чтобы насмотреться на белый свет, но этому не сбыться по многим причинам. Во-первых, можно увидеть много, но ничего не узнать.
              Я приверженец философии духа. А не географии впечатлений. И писать о том, что видишь не главная моя цель моих писаний, хотя путешествовать я люблю и всегда использую такую возможность. Во-вторых, у меня семья и я сильно привязан к дому, где родился. Но в сторону эти рассуждения. Мы на переправе и наблюдаем, как въезжают машины на паром «Керченский-2». Рядом с нашим паромом стоял «Заполярный», он переправляет на крымский берег поезда. Мы с сестрой наблюдали это действо впервые.
               Самое впечатлительное для меня было в ту минуту – это как я увидел, гористый крымский берег через пролив. Сейчас мы были в Азии, а переправляемся и окажемся в Европе. Крымский полуостров мне представлялся, словно другой страной и что-то волнующее прокатилось в моей душе, когда мы зашли на паром. И вспомнилось мне блоковское: «Я вижу берег очарованный и очарованную даль». Пустынные воды справа Азовского моря уходили в безбрежную даль и были в движении, по линии горизонта плыло судно, а пролив пересекало другое судно, над ним вились чайки, без конца преследуя или сопровождая его. Какое-то время я неотрывно смотрел на Крымский берег, крутолобые горы на нём, подходившие к воде казались мне загадочными, таинственными и зарождали в душе что-то поэтическое. Неведомая земля была перед нами, словно мы плыли, плыли на корабле много дней и ночей, потерявшие надежду увидеть землю, истосковались по ней, и вот она вдруг открылась долгожданная, такое я испытал чувство, как Одиссей после долгих странствий увидел, наконец, землю своей родной Итаки. На корабле мы сидели в автобусе и не увидели, как мы плыли, как паром отчалил, только слабое покачивание и заструившийся прохладный воздух дали нам знать, что мы пересекаем Керченский пролив протяжённостью в четыре километра.
              Съехав в парома, мы были уже на крымской земле. По плавному подъёму автобус пошёл в гору, ярко сияло солнце, освещая возвышенности, которые постепенно поднимались и уходили в дальние выси. По этим возвышенностям шли холмы, наподобие курганов. Вся эта местность, казалось, была покрыта железом, сплошь устланная какой-то жёсткой плотной травой горчичного оттенка. И скоро действительно мы въехали в посёлок Металлургов. На крымской земле много железной руды. А лучше всего говорить на Керченском полуострове.
                Город Керчь один из самых древних городов, он имеет богатую историю, его основателями были греки VI веке до н. э., а точнее  610-590 гг. до нашей эры. И первые его названия звучали так: Черкие и Воспоро, Корчеви Боспор, Пантикапей. Но известен он больше с того далёкого времени как Пантикапей. Пантикапейцы занимались в основном рыболовством, имея хороший флот… Менялись эпохи, уходили века, Пантикапей стал именоваться  городом Корчев, что означало кузнец. Кузнечное дело и определило настоящее его имя – Керчь, и оно произошло от слова «корчик», а потом по законам развития языка его стало удобней называть Керчь, нежели Корчий, видать кто-то произнёс впервые это слово, и оно таким и закрепилось в сознании людей, как лучше произносимое. Но это только предположение.
                В Керчи, что нас удивило, нет пляжей, люди едут за десятки километров, чтобы отдохнуть, зато он имеет большой торговый порт. В городе прекрасная набережная, с отличными газонами, цветниками и с круглыми беседками, исполненными в старом архитектурном стиле. Керчь, имеющий более чем двухтысячную историю, в своём древнем виде он не сохранился, он много раз перестраивался, его разрушали войны и особенно последняя… В Керчи чуть больше двухсот тысяч населения. Город хорошо виден, как на ладони, с горы Митридат, названной в честь греческого царя Митридата, погибшего на ней в 63 году до нашей эры. Нас возили на эту гору на автобусе после того, как мы побывали в Амуджукайских каменоломнях, в которые опускались на глубину восемь метров и которые произвели самое сильное, потрясающее впечатление…
               История каменоломен ведётся с древних веков, их протяжённость  уходит на десятки километров и на глубину в иных местах от восьми до тридцати метров. Добыча камня из ракушечника продолжалась  и в начале двадцатого века. Здесь добывали камень как на строительство древних городов Босфорского царства, так и на строительство современного города.
                А в войну катакомбы каменоломен были использованы в героической защите города. В каменоломнях прятались партизаны, женщины, дети, под землёй защитники родного города провели сотни дней, не выходя на поверхность, но подымались регулярно проводить боевые операции, нанося ощутимые удары по фашистам. Немцы, взбешённые непокорностью защитников, совершали завалы, отравляли газами, обрушивали сотни тонн смертельного огня с воздуха. Но ничто не сломило дух советских людей, продолжавших жить в тяжелейших условиях. Потому что не хватало воды, пищи, люди умирали, но не сдавались…
Очень взволновало многих посетителей  детское кладбище в глубине каменоломен; сюда несут игрушки дети наших мирных дней…
                Мы смотрели на это кладбище, оно всё в цветах, в игрушках, со сжимавшимся от боли сердцем, с подступавшим к горлу комом. Наверное, каждый испытывал очищение души перед детским кладбищем. Я представлял тех детей войны, их трагические лица, не узнавшие радости, счастья… С детства помнился  художественный кинофильм о Володе Дубинине, погибшем при исполнении  боевого задания.
                Когда мы поднялись наверх, из сырого холодного, совершенно тёмного подземелья, ослеплённые солнечным светом, наверно, каждый почувствовал, каково пришлось защитникам города в этих каменоломнях, прожившие много дней, не видя солнца, не дыша свежим воздухом, ни на минуту не сомневавшиеся в победе над фашизмом…
                Перед отъездом в город, экскурсовод предложила, (если кто желает) осмотреть Царский курган, он был недалеко от каменоломен, мы ехали до этого кургана минут пять-десять. Не опишешь всех впечатлений, не выскажешь в беглых заметках всех чувств, что выпало нам испытать и увидеть – Курган охраняется государством как древний памятник культуры. Он имеет форму холма, высотой 10-15 метров, конечно, это примерно, хотя я не помню точную цифру. Но зато накрепко врезался в память его возраст – кургану 2500 лет.
                Он был открыт (забыл фамилию) каким-то геологом в первой четверти прошлого века. В курган входишь как в храм. При его входе стоят саркофаги и гробницы из камня, точь-в-точь такие же я видел в Эрмитаже в Ленинграде, я хочу сказать они также искусно были выбиты из камня, с древними письменами и рисунками, какие видел раньше.
                Геолог, открывший этот курган, вошёл в него с его вершины; по верёвке он спустился вниз, то, что его поразило – внутри кургана было совершенно сухо, и не ощущалось могильного холода; он зажёг свечку, хоть свет и проникал сверху в открытое им отверстие, и тщательно осмотрел его стены, выложенные блочными камнями. Тут он обнаружил тёмный вход – осторожно ступая, не слыша своих шагов, геолог пошёл по длинному похожему на коридор входу, но вскоре наткнулся на каменную плиту, ею и был замурован курган 2500 лет назад. По этому входу мы и вошли в него. Он также выложен из серо-розового камня, каменные плиты метра два лежат ровно подогнанные, затем начинают выдвигаться всё выше и выше до самого верха и где смыкаются, образуя свод в виде острого угла. Сам курган имел форму цилиндра, уходящего вверх конусом. На высоте двух или трёх метров в камнях в четырёх местах есть квадратные небольшие углубления или, так называемые ниши. В них вставлялись прочные дубовые балки, а на балки – саркофаги царя и его жены.
                Экскурсовод нам говорила, что камни, настолько плотно подогнаны, что между ними невозможно просунуть лезвие ножа. Мы обратили внимание на швы и действительно – поражают воображение тоненькие нити швов. Но, какая б ни была подогнанность, пришлифовка поверхностей камней, всё равно природа камня имеет способность пропускать влагу. Над этим задумались специалисты, почему в кургане так сухо и тепло, что, кажется, будто не 2500 лет стоит курган со дня сооружения, а всего месяцы? Учёным удалось выяснить лишь одно: прежде чем засыпать курган землёй, древние люди обложили каменное уникальное сооружение водорослями, пропитанными каким-то веществом, не способным пропускать сквозь себя влагу. Но именно, что было за вещество, до сих пор учёными не установлено. Перед тем, как открыл курган учёный-геолог, курган был уже разграблен.
                В войну немцы не тронули его, он не пострадал. Какое же он произвёл на нас впечатление? Не задумываясь, можно смело сказать – эстетическое. Глядя на древние камни кургана, на саркофаги, на каменные плиты пола, на котором мы стояли, невольно уносишься ассоциациями в историю древнего мира. Казалось, камни таили до сих пор отпечатки древних, а в пыль въелись запахи их одежд. Как далеко-далеко это было, словно и ничего и никого не было: ни древнего человека, ни волн, ни трагедий, ни любви, запечатлённой в древнем Эпосе, и тем не менее, если стоит курган – значит, было; время стирает всё-всё, уносит в небытие, оставляя или разрушения, или созданное ушедшими. Я хотел услышать воображением голоса древних, я проникал сквозь века и сущности изначального бытия людей…
После кургана мы побывали напоследок на горе Митридат, я уже упоминал о ней. И на этом наша экскурсия закончилась, нам отвели время для обеда. Мы с сестрой пошли в ресторан, забыл название, он помещался на втором этаже старого здания. Но зал был на ремонте, нам отвели место на террасе, под открытым небом.
               Обратная дорога была та же, только на пароме мы находились не в автобусе. А на палубе. Паром «Керченский-2» до азиатского берега сопровождали чайки. Дул свежий тёплый ветер, пахло рыбой и морской водой. Солнце стояло ещё довольно высоко. Чайки грудью падали на пенистый широкий след парома. Несколько юных девушек кидали за корму корки хлеба. Любаша  то смотрела в сторону удаляющегося крутого высокого крымского берега, то в сторону Азовского моря, то на девушек, бросавших корки хлеба, то на матросов, обслуживающих паром. И какие у неё были мысли, я не знал, но впоследствии, уже дома она не раз вспоминала наше путешествие и не раз сожалела, что рано уехала домой…