Афган всё спишет! глава из повести

  Предисловие к главе: по воле случая, лейтенанта Паспелова обвиняют в гибели четырех его подчиненных, во время строительства бани к приезду генерала. Все попытки объяснить, привести доказательства и аргументы, что он вообще не при делах ,никем из начальников не воспринимаются. Им срочно нужен "крайний", чтобы отчитаться наверх. Командир бригады сажает лейтенанта на "губу" объявляя ему пять суток ареста.
                ГАУПТВАХТА. Пули-Хумри.1985 год.

    Пули-Хумрийской гарнизонной гауптвахтой, командовал старый, по меркам армии,  старший лейтенант  Александр  Гаммо. Это был высокий, здоровенный ,волосатый, темноволосый, неприятный с виду, злой, хмурый мужик, примерно 40 лет, с огромными ручищами, в просоленой, вонючей,  потной афганке. Он служил начгубом ,в этом гарнизоне, уже третий год.
   «Губа» под его началом была лучшей в 40 Армии! Как они оценивали работу начгуба ,эти начальники, было совершенно непонятно. Туда никто не приезжал, никакие газеты и телевидение, с радио даже в помине не заглядывало. Но тем не менее  она , его вотчина, была на первом месте. И вообще ,какой идиот мог придумать само соревнование за почетное первое, второе или третье место , среди гауптвахт, по каким критериям это всё определялось и зачем это вообще было сделано? Кто был автором в этом абсурдном соревновании жестокости, глупости и чванства? Какой замполит или штабист мог додуматься до этого адского соревнования унижения, скотства, пренебрежения всеми человеческими принципами и нормами морали? Это была тайна за семью печатями. Однако постоянные благодарности, призы от начальства.. и тому подобные ништяки, выработали в Гаммо потребность постоянного стремления к новым высотам в службе, а если исходить из специфики службы главного жандарма гарнизона- значит и к более изощренным издевательствам над арестантами.
    Он всегда производил впечатление здоровой, глупой и очень злой собаки, которую дрессировали исключительно на то, чтобы кусать, алчно жрать плоть и издеваться над поверженными им, в силу обстоятельств, людьми. Для него не было различия в воинском звании, должности или национальности арестанта. Он принципиально не обращал внимания на то, кто был перед ним, прапорщик, майор, рядовой или старшина. Для всех он был, грозный палач, циничный хам-хозяин положения, а все сидящие на «губе», его каторжники. У него и кличка была под стать его виду и менталитету- «Палач». Ходили слухи о том, что по ночам он приходил пьяный на свою «работу» и просто до одури, с неописуемым садистским наслаждением и ощущением своей полнейшей безнаказанности, глумился  над арестантами. У него это называлось  «перековка». Какой он был «кузнец» знал весь гарнизон. И не смотря на существующий внутриармейский закон-Устав гарнизонной и караульной службы, пренебрегал он этими законами, регулярно и казалось даже с удовольствием. За что по нему несколько раз даже стреляли ночью, но он как-то очень благополучно исчезал, так никем не сраженный. Была это правда или выдумки,  никто так и не узнал, но и стрелков конечно же никто не находил ну ,а Гаммо на пользу это очень шло. Он был, как будто, неуязвимым. Беспредельничал, глумился, издевался, унижал людей, а ему все нипочем!  И не менялся с годами. Был все такой же мстительный, подлый, циничный и наглый. Он ,пользуясь тем, что комендант гарнизона, которому нужна была дисциплина любой ценой,  будто бы не замечал фокусов и садистских наклонностей своего подчиненного. А Гаммо, издеваясь и глумясь над арестантами, понял, что ему ничего не грозит, с такими начальниками, которым абсолютно плевать на то, каким путем поднимается на гауптвахте дисциплина. Главное , что по их мнению ,на «губе» был порядок. Все было до одури просто. С пьяными и обшаробанеными бойцами, разговор был короткий - с одного удара, уносящий с ног нокаут. Потом отливание водой, потом опять нокаут и опять вода и все до тех пор, пока тот не протрезвеет. С прапорами  было чуть поаккуратнее, им иногда давали затрещину и сажали в отдельную камеру. Но спать днем не разрешали. И бедные пьяницы, весь день маялись в душной вонючей камере, с диким сушняком, отбиваясь от мух, которых здесь были, просто огромные стаи, не присев ни на секунду. На полу сидеть было нельзя. Тарантулы, скорпионы ,крысы и прочий  животный мир, мигом обживал лежащего или сидящего арестанта. Один раз привезли арестованного майора, который служил в соседнем гарнизоне у трубопроводчиков, начальником какой-то службы. Того подозревали в продаже топлива и особисты определили его , пока идет следствие, на нашу «губу» к Гаммо в гости.  Вначале майор начал качать права, требовал прокурора, орал, что всех посадит, а потом, после первой ночи «перековки», как-то погрустнел и перестал обращать внимание на все ,что творилось вокруг. Свидетелей, что Гаммо его «воспитывал», как всегда не было, но когда майора забирали для отправки в Союз, тот, проходя мимо Гаммо  тихо ему сказал: «Найду, в любом случае, ходи теперь ,гнида и оглядывайся. Шкуру живьем сдеру. Готовься!». От этого заявления, Гаммо даже отшатнулся от арестанта и стал после этого некоторое время вести себя более-менее прилично.  Даже рвение к службе на время пропало. Он перестал приходить ночами и «воспитывать» арестантов. Но длилось это не очень долго. Через неделю, шароп сделал свое черное дело. Он опять напился и пришел на «профилактику». Что произошло позже между этим майором и Гаммой, неизвестно, но бесчинствовать он не перестал, а лишь затихал на какое-то время.
    В это время, как раз и привели Паспелова. Гаммо прочитав документы, посмотрев на лейтенанта своим суровым ,немигающим взглядом крокодила, который готовился утащить свою жертву под корягу, распорядился начальнику караула, отправить арестованного в «стакан»
  Начкар, старый капитан из 29 колонны ,сказал ему, что это офицер и для него должна быть отдельная и даже открытая камера. На что Гаммо взревев ,как бык на корриде, заорал: «В «стакан», я сказал! Или с ним вместе захотел?». Конвоир сказал, что делать этого не будет. И ,если начгуб считает, что так необходимо, пусть ведет лейтенанта в этот «стакан» сам или пишет письменный приказ! И ,хотя это была неслыханная дерзость, Гаммо отодвинул конвоира в сторону и толкнув Паспелова в спину кулаком, приказал: «До конца коридора, последняя дверь направо. Вперед.» Лейтенант хотел что-то возразить, но был оглушен ударом справа, в правое ухо и дальше уже ничего не помнил.  Удар пришелся сзади ,в тот момент , когда тот его не мог ожидать. Вообще караульные никак не предполагали, что Гаммо будет так себя вести днем. Лейтёху кое –как подняли и качающимся, отвели в камеру, носившую название «стакан». Это уже потом, сидя, а если быть точным-стоя, в этой камере, упираясь коленями в дверь, он ее досконально изучил. А сейчас, ничего не соображавшего, оглушенного, его довели до металлической двери, открыли ее и затолкнули внутрь.
    Камера действительно была похожа на самый настоящий каменный стакан, только квадратный. В ширину и длину она была, может быть метр-метр двадцать. Под потолком, на высоте метров двух , было малюсенькое окошечко ,размером 30х30 см. Грязное, зарешеченное, засиженное мухами и другими животными. В полуметре от входа была осклизлая ступенька, высотой сантиметров двадцать, которая была во всю остальную часть камеры, представляя из себя некий постамент, на котором арестант мог только стоять не поворачиваясь. Рядом с дверью, в углу, противоположном двери, был вмурован в стенку «поларис», изобретенная народными умельцами печь из металлической трубы 200 мм ,работающая на капающей сверху внутри трубы, почти с потолка, солярке и потому раскаляющаяся до белого каления от горения паров этой солярки не долетающей до земли. До трубы, стоя спиной к стене, а лицом к входной двери, можно было достать рукой, но поскольку она была раскалена, то это было ,по крайней мере опасно. Входная дверь, изнутри была окрашена черной краской, которая свисала ,как чулки с двери и при ближайшем рассмотрении, при открытой двери, представляла ошметки смеси краски, харкотины, крови и плевков, которые высыхая в неимоверной жаре, делали стенку двери причудливо-узорчатой и бугристой, с противным видом и запахом гниения и слюны, поджаренной на утюге. На уровне ,где-то полутора метров от пола, дверь имела маленькое окошко, без стекла, в виде прорези квадрата размером со спичечную коробку. Дверь нагревалась, очень сильно и в камере все время был стойкий запах горелой краски, крови и мочи, которая была здесь же, в промежутке между входом и постаментом, на котором вынужден был стоять арестант, прижавшись к стене в углу, противоположному печке, чтобы просто не обжечься. Испарения витали здесь же и никакой вентиляции не предполагалось. Да! В камере, на уровне, где-то метров полутора, может быть метра шестидесяти, на стене, противоположной входной двери, был выложен выступ-полка шириной около 50-70 сантиметров. Полка эта, торчала из стены прямо над головой стоящего арестанта и заставляла его всё время нагибаться ,залезая под нее. Иначе голова просто упиралась в острые отливы цементной «шубы» ,которой была изнутри отделана камера. Человек-арестант, входящий в эту камеру, в этот каменный мешок должен был стоять только вертикально, вжимаясь в стену, отделанную под бетонную «шубу», дышать раскаленными испарениями с дичайшим ароматом нечистот и «перековываться». Так этот процесс, назывался у Гаммо. Вот именно в этот «стакан» и определили лейтенанта Паспелова на «профилактику». Гаммо с ухмылкой сказал кому-то из сопровождавших его, что «здесь больше пяти суток ,никто не смог продержаться. Ломались, как спички..»
   Когда за ним захлопнулась дверь, лейтенант еще ничего не соображал. Сначала ему было просто дико темно, потом ощупав все вокруг себя, пытаясь приспособиться и привыкнув к темноте, он попробовал насколько возможно вытянуть руку вперед. Из угла, который был слева от него, шёл сильный жар, настолько нестерпимый, что казалось он, этот жар,  начинает  приближаться к стоящему. На самом деле ему стало плохо. От жары, от сотрясения мозга, которое он наверняка получил, после подлого удара исподтишка от Гаммо и вообще ,даже от запаха, который здесь был везде и во всем. Казалось, что эту противную вонь, этот воздух, наполненный нечистотами, рвотой и испарениями от человеческого тела, можно было потрогать руками, отодвинуть или отрезать. Настолько он в этом крохотном помещении, был плотным и вязким. Паспелов постучал в металлическую дверь. Прошло минуты две-три, в светлом проеме открытой двери появился «Палач».
-Ну что, готов написать чистосердечное признание? Быстро ты! Я еще не успел от двери отойти. Сказал он и сплюнул под ноги.
-Первое! Ты не имеешь право держать меня, офицера, в этой камере. Второе- немедленно выключи печку, здесь очень жарко-сказал лейтенант, вдыхая чистый воздух из проема двери.
Гаммо, даже немного повеселел от этих слов. Как-то даже скривился и умудрился улыбнуться, обнажив при этом гнилые и неровные прокуренные зубы с желтой фиксой посередине и сказал:
- Во-первых, какой ты на х..й  офицер, ты – убийца! Во-вторых, насчет печки ты х…й угадал! Температура в помещении ,по уставу, не должна быть НИЖЕ +18 градусов Цельсия, а верхний предел не установлен. А насчет камеры, так ты больше буянь, ори, может кто придет ,пожалеет тебя. Прокурор может слезки тебе вытрет….–Жду твоего признания, иначе сгинешь здесь ,просто сдохнешь, сгинешь….тварь… Думаешь, ты первый такой? Я то подожду, а вот у тебя каждая минутка на счету! А я терпеливый! Я подожду! Это у тебя там тепло, а я на холодке подожду! Я не гордый…
Глумясь и с улыбочкой сказал «Палач» и подвел итог словами-«А если хочешь, терпи. Повторяю-я ж не гордый! Подожду! У тебя, сколько суток ареста? А, офЫцЭр?(на слове «офицер» Гаммо, сделал нарочно две ошибки, как бы подчеркивая, что как он скажет, так и будет ) Пять? Начались только первые сутки! Посмотрим, что ты у меня требовать будешь ,через двое, трое, пять!» И с силой захлопнул дверь перед носом у лейтенанта. Мгновенно в камере стало жарко и нечем дышать. «Конвойный! –крикнул он охраннику-Ты там что-то говорил, про то, что не будешь вести этого офЫцЭра в «стакан»? Что-то я не хорошо это расслышал, повтори?» Шаги «палача» стихли, он ушел в караулку.
  Стоять было очень неудобно. В спину врезались острые куски бетона, которые были, как иглы на конце «шубы». Ноги, все время сползали по осклизлому краю ступени и  не смотря на то, что был порожек, все время норовили нырнуть в зловонную жижу на полу. «Вот это да! Вот это я понимаю настоящий устав. Такое даже в кино про фашистов и то не придумали снимать, а тут живьем, как в казематах…» Лейтенант очень быстро устал, стоять согнувшись, принимая форму колючей стены и нагнув голову, сползая в яму с нечистотами. Ныла спина, затекли ноги, ухватиться и обрести устойчивость не позволял раскаленный, почти до бела «поларис». Вообще все это создавало впечатление, что настают последние минуты жизни. В голове мысли начинали выстраиваться в стройную линию. «Первое! Хотят сломать! Это понятно, но из-за кого? Из-за Саликаева? Значит, у него есть какой-то покровитель, который будет выводить его из-под удара и для этого, хотят сделать меня крайним. Именно поэтому мне на «разборках» не дали даже слова сказать. Просто сунули в каменный мешок и все! Похоже на то! Но все-таки это как-то не логично. Обычно те, кого «ведут» по службе, просто не назначают на такие «залетные» должности. Ротный, это ведь всегда, откровенная «засада» в армии! Эти люди заранее знают, что они никуда не пойдут воевать, подчиненных у них не будет и т.п. Т.е. они приедут за орденами и получив их и повышение по службе, быстренько в Союз за льготами» Лейтенант думал и так и сяк, но никак у него не получалось, не складывалось, чтобы кто-то сознательно вытягивал Саликаева из петли, не похож он был совсем, на блатного. Ну ни по каким параметрам не подходил. Потом, не найдя никакого четкого объяснения поведению «палача», он начал размышлять в другом направлении. Что может толкать ту же верхушку бригады, делать его крайним в этом деле, если он напишет чистосердечное признание в преступлении, которого он не совершал? Какой им-то прок от этого? По логике, «чистушка» пишется, при каком-либо «залёте», когда поймали с поличным в каком-то криминале: в воровстве, в торговле или еще в чем-то корыстном, и она(«чистушка») предполагает, что человек совершающий преступление и затем чистосердечно сознающийся в этом, обязательно обладает каким-то умыслом. Но написав «чистушку» по гибели солдат в бане, получается- я должен сознаться, что НАРОЧНО С ПОМОЩЬЮ СОННОГО сварщика и всех кто там был, устроил диверсию и сжег баню? В этом мне предлагают сознаться? Что-то я вообще запутался. Что мне вообще инкриминируют? Что я совершил такого, в чем должен сознаться? Пусть не чистосердечно, а хотя бы с их железной доказухой? Где и когда я нарушил закон? В чем меня вообще обвиняют? В халатности? Но есть куча свидетелей, которые должны своими показаниями, полностью  разрушить уверенность начальства в моей вине! Почему такая совершенно неадекватная реакция и стремление сделать виновным того, кто к этому не имеет  вообще, никакого отношения? Понятно, что за гибель четырех, ни в чем не повинных солдат, должен кто-то ответить. Но это же вылезет в любом суде, при любом следствии, в мою пользу скажут ,как минимум 10-15 человек, что я, именно я, ругался с Саликаевым и требовал дать погибшим солдатам отдых. Комбат конечно же не сознается, что я подходит и докладывал , что им необходим отдых, что ротный меня не слушает! Комбат не будет все брать на себя. Любой мало-мальски понимающий, порядочный следователь поймет, что здесь все шито белыми нитками. И раскручивая всё, по-маленечку, придет к тому, что совершенно другие люди ,должны отвечать за все и предстать перед судом. Я ведь тоже не буду молчать… Стоп. А вот это спорно! Сейчас тебя, как раз и пытаются сломать, показать, что с тобой будет, если ты будешь говорить и  сопротивляться, если не напишешь «чистушку». Так! Одно выяснил! Теперь, что же получается, надо надеяться на то ,что следователь, которому поручено это дело, будет порядочным? А если он, как-либо завязан с теми, кто меня сюда закатал? Если только это и нужно было? Нет! Ну, нет же! Я не настолько большая фигура, на этой шахматной доске, чтобы тратить силы на всё это! Уж больно, всё слишком сложно! Чтобы подключать и вовлекать в это дело еще и посторонних, а следак, точно посторонний, дело должно быть супер выгодным и прибыльным. Прибыльным в том плане, что за расследование ему дадут звезду, медальку какую-то, в конце концов. А тут обыкновенная бытовуха.  Да, с гибелью солдат, которых неимоверно жалко, да с тем, что были нарушены все нормы охраны труда и техники безопасности, но во всем этом происшествии НЕТ УМЫСЛА, НЕТ НИКАКОГО МОТИВА И УЖ ТЕМ БОЛЕЕ НИКАКОЙ КОРЫСТИ! А значит и какой-либо героической перспективы для следователя, дознавателя и прочих карающих субъектов. Глупо это как-то! Не логично! То есть получается я могу ,где-то в подсознании предположить, что следак не против меня, а как минимум объективен. Да и какая к черту выгода может быть мне, как обвиняемому ими, от гибели четырех солдат? Что-то мысли мои перегрелись!  Кто на этом вообще может, что-то положительное получить?»- Мысли путались. Очень хотелось пить и дышать.  «Господи! Какой я был дурак, что не надышался там, снаружи…»-подумал лейтенант.  «Ну и мысли…Да, как ты надышишься, дурень? Ты же не верблюд, чтобы еду, воду и главное-воздух, впрок запасти…»-бредятина так и лезла в голову. Спина затекла, дышать было нечем, очень хотелось пить. Совсем не было понятно, сколько здесь ещё держать будут! К кому –либо апеллировать, было полностью бесполезно-все здесь держалось на желаниях и настроении этого питекантропа-«палача». «Интересно, а прокурор знает про весь этот беспредел?» «Ага! Ты еще начни требовать его сюда, для ознакомления! Тебя мигом урезонит этот гоблин.»
     Еще никогда в жизни лейтенанту ,не было так пронзительно жалко себя ,за свое безвыходное положение! Еще никогда в жизни, он не был так близок к отчаянию. Сколько он прошел, сколько предстояло пройти… Но так вот, «сдохнуть у себя в части, в вонючем каземате, оглохшим, грязным и скорее всего еще и заблёванным от последствий сотрясения мозга… Нет! Замполиты! Аууу! Это вообще не могло ожидаться! Тем более при выполнении интернационального долга! Где же наши знаменитые на весь мир правозащитники, наши политрабы, которые на каждом углу орут ,о нарушениях в капстранах! Ну что же вы ребята ,кричите про Америку, про Анжелу Девис, а я вот здесь ,у вас под носом погибаю, задыхаюсь в моче и говне, и вы как-то даже и не замечаете ничего? Вот скажите теперь, что СССР не страна лжи и лицемерия?» Нет, такие мысли про страну, не могли быть. «Я просто воспитан был по-другому. Все как-то по-другому и обстояло. Я даже в страшном сне не мог себе представить подобную картину, что при строе рабочих и крестьян появляется вот такой «стакан»! Ну не может же быть такое средневековье в двадцатом веке? Но оно же было! Оно было кричащим, оно было ощутимо-реальным. Оно просто было рядом, вот здесь, в камере. Его даже можно было потрогать, погладить его шероховатую стену! Вот оно …средневековье!!! И ведь не попросишь ни у кого помощи, кто может помочь тонущему? Только сам утопающий…..А Афган потом ,все спишет!»
     Так прошло часа два, три, а может быть и все четыре. Время не то, что тянулось, нет! Оно просто встало или  как-то лениво переваливалось с одной минуты, на другую. Постепенно темнота отступила. Окошечко, хоть и маленькое, но все-таки пропускало немножко света. Лейтенант все время старался принять , какую-нибудь другую позу, в которой не уставал бы некоторое время. Но, каждый раз ,принимая то или иное положение, он неизменно возвращался к первоначальной позе, когда его втолкнули в «стакан». Постоянно топчась и сползая с места, он ужасно уставал. Причем уставал все время в одной и той же позе. «Вот суки, что придумали, а? Поневоле после ночи в этом помещении, начнешь думать про все, что с тобой раньше происходило, как о неимоверной удаче! А оно может быть и лучше, когда вот такую «задницу» попробуешь, нормальную, обычную жизнь будешь ценить и любить. Что-то меня не туда понесло. Я уже начинаю оправдывать этих выродков, которые придумали все это… Эксцесс исполнителя, кажется это называется? Когда жертва начинает оправдывать своего палача?
     Просто будешь ,после таких вот фокусов-топтаний, сползаний и приспосабливаний понимать, любить, и самое главное –ценить СВОБОДУ! Нет, не то, что ты можешь куда-то пойти  или где-то посидеть с кем-то. Нет! Это уже совсем другая свобода! Это совершенно другая степень свободы, когда ты можешь СВОБОДНО ПЕРЕДВИГАТЬСЯ. Но до нее еще надо ДОЖИТЬ, до этой свободы! А то состояние, когда ты можешь СВОБОДНО, не опасаясь нырнуть в дерьмо, случайно поскользнувшись на грязном выступе-полке или не опасаясь обжечься, можешь поставить или придвинуть ногу или руку ТУДА, ГДЕ ЭТО ТЕБЕ УДОБНО…. Вот ,где настоящая свобода! А уж о той, когда можешь куда-то СВОБОДНО ИДТИ, ПЕРЕДВИГАТЬСЯ, об этом пока рано и мечтать. Надо хотя бы позу какую-то выработать, чтобы хоть отдохнуть, а то как…..,как страус, на одной ноге! Стоп! Не страус, а цапля! Меня что-то попёрло, в зоологию. А в чем собственно дело. Времени у меня- море, надо же его хоть как-то убить? Чтобы совсем не сойти с ума, буду думать… О чем? Да ни о чём!» Мысли, которые раньше рождались ,как-то двигались, преображались и заставляли весь мозг работать, сейчас почему-то пассивно молчали. Они вяло переваливались в башке, словно косолапые мишки в снегу.  Чувствовалось утомление и стресс.  Как-то все существо человека, оказавшегося в таком состоянии несвободы, предательски начинает не думать головой, а действовать и паниковать, возможно, даже и не у всех, возможно! Но начинает шевелиться исходя из примитивных, но тем не менее очень действенных инстинктов, дарованных нам от рождения. Инстинкта голода, инстинкта сна и самое главное-инстинкта самосохранения! Кажется ,что именно для проявления этих животных инстинктов, для их ,как можно более скорейшего наступления на сознание арестованного и был сделан этот адский «стакан». Не было до конца понятно, это была чья-то иезуитская идея, пропускать всех арестантов, через это чистилище или сюда попадали лишь те, кто удостоился чести быть отправленными в застенок,только комбригом?  Если разобраться, то наличие и  нахождение такой камеры на территории гарнизона было полным беззаконием! Но кто будет смотреть на соблюдение закона, когда вокруг идет война? Это видимо удел очень честных ,правдивых и самоотверженных людей. Борцов! Понятно, что таких в Советской армии было не много и от них быстро избавлялись. Кто-то из них отправлялся в Союз, кто-то погибал при обстрелах. А кто-то ломался и до конца жизни не мог забыть обо всем произошедшем. Но таких, отправляли в психушку, армия в таких не нуждалась. Видимо предстояло ещё пережить, какие-то испытания, помимо «стакана»
    Вечерело. На улице послышались отдаленные разговоры, стали слышны шаги выводного и дверь в «стакан», после открытия замка снаружи, отворилась. Сразу повеяло свежестью и ветерком. Только сейчас лейтенант почувствовал озноб. Вся его «афганка» была мокрая, липла к телу, как на клею. А в некоторых местах ,в тех, которые были расположены ближе к горячей печке, даже успели подсохнуть. Выводной, открыв дверь, сказал-«ужин». И отошел в сторону. Паспелов, качаясь, вышел из «стакана». Обувь была вся мокрая от пота, который стекал прямо в ботинки. Спина и брюки ,одежды, были –хоть выжимай. Сразу стало холодно со спины. Выводной показал, куда надо было следовать на ужин. Впереди было помещение, которое называлось столовой. Метра 3 на 4 со стоящими вдоль стен столами и лавками посередине. За столами уже сидели арестанты. Здесь были и офицеры и солдаты и прапорщики… «Странное место для приема пищи! И почему кушают все вместе?»-подумал Паспелов. Он так подумал потому, что ровно через стенку ,но со входом с другой стороны ,был туалет. Конечно же двери были в разных сторонах, но вонь, которая смешивалась с запахом хлорки, гнили, пота, сгоревшего хлеба, пыли и еще чего-то едкого, именно вонь, она была везде! Она въедалась, висела висом, буквально стояла и забивала нос. Видимо те, кто строил этот островок полнейшего человеческого бесправия, которое в армии зовется «губой», специально формально сделали все с соблюдением санитарных норм, однако в действительности, все было сделано лишь с целью полного «сморщивания», уничтожения достоинства и унижения всех, кто здесь находился на «перековке». Вообще всем, кто бывал на «губе» с первых шагов в это царство бессмыслия, цинизма и жестокости показывали именно столовую, эту столовую!  Где всё формально было соблюдено, на деле же все было вывернуто, как во время рвоты тифозника, пусто и жестоко. Ни выводной, ни начкар, ни сам «палач» в это помещение не входили. Они стояли на улице, на холодке, на сквознячке так, чтобы на них ничего не дуло. Чтобы все эти нечистоты полностью поглощали все дыхательные пути арестантов ,как бы говоря им- «ну что попались, теперь нюхайте, страдайте и вообще впредь думайте, как сюда залетать!» Естественно никто в таких условиях ничего не мог есть. Ни пить, ни есть. Вынести из этой столовой на ветерок не позволялось ничего. Ешь и пей только в помещении. Такова арестантская судьбина. Ты здесь никто! Ты- пустое место, без прав и имени. Даже у запахов больше прав и свобод, чем у арестованных. Они –то могут порхать ,где хотят.
   Немного посидев в этой зловонной столовой, Паспелов встал и направился к выходу. Ему предстояло узнать, где же он сегодня будет ночевать? Подойдя к двери столовой, он встретился глазами с «палачом». Тот стоял метрах в десяти от входа и наслаждался ветерком, который продувал всю территорию гауптвахты. Увидев в проеме двери Паспелова, встретившись с ним взглядом, Гаммо подошел ближе ко входу в столовую, не приближаясь вплотную, чтобы не нюхать всех ароматов и спросил: «Поужинал? Как еда? Все ли отвечает вашим вкусовым предпочтениям? Извини, сегодня без карпов в сметане, омаров и бизе. Сегодня, как назло, перловка» и глумясь, скривил физиономию. Потом спросил, не собирается ли лейтенант написать чистосердечное признание. На что Паспелов спросил ,а где он будет ночевать? Гаммо, глумливо усмехнулся и сказал, что думает, что «стакан» для лейтенантика, самое-то место , где ему будет предложено. «Ну уж извини, если без простыней шелковых!» Паспелов в это время был еще на территории столовой и в ответ на издевательства со стороны начальника «губы» твердо,  в присутствии всех находящихся в помещении сказал, что требует сюда прокурора и в случае его отсутствия объявляет голодовку. При этом предложил всем, сделать то же самое. Арестанты, услышав это загудели стали, как-то поактивнее переговариваться, но инициативу лейтенанта не поддержал никто, по крайней мере, открыто. Гаммо от такого поведения, просто опешил. Он не знал ,что делать. Ведь в этом случае ,начгуб ОБЯЗАН вызвать прокурора и доложить об объявлении голодовки и в прокуратуру, и в особый отдел, и в политотдел. Но сообщать туда, для него было равносильно самоубийству.
   Да, конечно, он мог промолчать и втихаря, ослабив режим для лейтенанта, потихоньку его отпустить на свободу, однако то ли это не входило в его планы, то ли он не собирался сдаваться, то ли решил идти до конца… Одним словом, Гаммо со злобой схватил лейтенанта за шиворот и потащил к «стакану», по пути приложив ему опять в ухо, для спокойствия. После того, как за ним закрылась дверь в камере, Гаммо стал открыто издеваться над остальными арестантами. Он просто не мог промолчать после такого выпада, после того, что никто его даже, в открытую, не осудил и все стали роптать в голос, Гаммо уже не мог спокойно взирать на арестантов. Злоба заполнила все его существо, она требовала выхода! Бунт! Они решили учинить ,бунт! Ну, как же здесь молчать-то? Как не употребить силу и не показать, кто хозяин положения? И по статусу, и по уставу,  да и вообще….Мыслимое ли было дело-бунт! Именно это увидел «палач» в поведении арестантов! Гаммо выстроил всех ужинавших арестантов во дворе гауптвахты и стал опрашивать по одному, чем тот недоволен и почему посмел себя так вести и поддержал ропотом лейтенанта. Злоба в нем кипела, как горячая вода. Ей нужен был выход .Он сам себя останавливал, когда говорил с униженными и находящимися в его власти людьми. Порой такое бешенство доводило его до полнейшего иступления и он выходил за пределы гауптвахты и часами бродил по городку успокаиваясь. А был случай, когда он схватил автомат и высадил целый рожок над головой арестанта, пытаясь его напугать, но тот даже глазом не моргнул. И с той поры, Гаммо решил не беседовать долго с арестованными, сначала их глушил ударами, а потом заталкивал в камеру, а уже потом разбирался. Гаммо и сам не знал, чего от него хотели в бригаде, когда отправили к нему Паспелова,  добавив, что на «перековку». Ну тот рьяно взялся за эту самую перековку, но потом понял, что этого дурака так просто не сломать .Он пойдет до конца. А уступать Гаммо не привык и совершенно не собирался спорить с лейтенантом, которого опять определил в стакан, теперь уже на ночь. Но отчего-то ему было, не по себе. Нет, никакой жалости или проявлений совести в нем не появилось, не было никакого сострадания и даже мысль, а не усилить ли ему перековку, налив в камеру хлорной воды, посетила его фанерную голову. Но то, что этот лейтёха, не испугавшись его и большинства караула, высказался про прокурора и особый отдел, остановило Гамму в размышлениях в отношении этого упрямца. Ведь если он такой упрямый и собирается идти до конца, он перестанет жрать. Караулы меняются через сутки и вскоре вся информация, что на губе содержат офицера, который требует прокурора и объявил голодовку, дойдет до всех тех, до кого она должна дойти. И тогда его Гамму самого посадят в стакан! Он думал весьма примитивно, но направление его мыслей, шло в правильном русле. То есть ему дали команду сморщить этого лейтёху, сделать так, чтобы он признался и написал бумагу о своей вине, а тот лезет в бутылку и говорит, что писать не будет ничего и требует прокурора. Нет, здесь что-то не так. Разбираться надо будет утром. «Надо идти в штаб бригады и водить жалом. А то натворю чего в избытке и виноват буду я и никто не прикроет….»
     Утро не принесло абсолютно никаких новостей. Как всегда водилось в 5.00 прозвучала команда «Подъем» и выводной пошел вдоль камер и стал стучать прикладом в дверь, чтобы спящие в тяжелом арестантском сне люди просыпались и готовились к завтраку. В «стакане» была тишина. Палач, проходя мимо караулки спросил у начкара, как прошла ночь, какие заявления у арестантов, кто проверял ночью караул.

                РАНЕНИЕ. Дорога Кабул- Чарикар.

     Он лежал с закрытыми глазами и ничего не чувствовал. В ушах дико резало и стояло какое-то странное шипение. Как–будто он без акваланга, погружается на глубину. Такое часто бывало, когда он приезжал в свою родную Ялту и с пацанами нырял за рапанами. Глубина была не очень большая, метров 8-10 ,но по мере спуска давление воды усиливалось, дышать было нечем и в ушах сначала стоял, а потом с нарастанием появлялся именно такой звук. Шипение и свист. И чем ниже опускался, тем более отчетлив был этот противный звеняще-свистящий звук. Забыть его было невозможно. Это были и воспоминания детства и неприятные ассоциации, когда ныряя на спор с друзьями, взявшими его «на слабо», не рассчитал глубину и чуть не задохнулся, даже воды хлебнул, на всплытии.  Голова раскалывалась. Вокруг него все тряслось и двигалось, а боль никак не отпускала. «Неужели все?» он подумал, что все, он отходит в мир иной. Неужто, так тоскливо все окончится? Ну почему? За что? Умирать совершенно не хотелось. Еще несколько минут назад светило солнце, машины шли колонной по дороге. Они о чем-то разговаривали с водилой и вдруг раз и потушили свет…..Он попытался открыть глаза. Не получалось. Как будто вареньем их намазали…Ну-ка открывайтесь, напоследок  хоть на свет белый взгляну. Но ничего так и не получилось. Попробовал шевельнуть рукой или ногой. Они шевелились, но казалось ,что они движутся, но как-то по своей, одним им известной траектории. Куда же мне прилетело? Откуда? Что-то странное. Вроде бы чувствую ,что на месте все, а не управляю, не владею. Как – будто наблюдаю за собой со стороны. Сижу где-то и смотрю, как я же и пытаюсь пошевелиться, разлепить глаза и что-то проворчать. Чтобы проверить свою жизнеспособность попробую постонать. Он начал мычать и попытался повернуться. Мычанье получилось, поворот нет. Тут же почувствовал, как его лупят по щекам и откуда-то издалека орут: «Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! Вы живы? Откройте глаза, Вы живы?» Но открыть глаза, не получалось. Он пыжился, изо всех сил, но вместо этого раздавалось только гулкое, тупое мычание, которое очевидно слышал только он один и ничего больше.  Потихонечку стала проявляться дополнительная боль в правом ухе и в правой же ноге. Все это появлялось ,как-бы из тумана. Боль становилась все отчетливей и резче. А вот со звуком ….беда! Ничего не получалось. Подул ветерок, стало чувствоваться, что рядом кто-то есть. Этот кто-то его сначала тряс от души, потом начал лупить по щекам, орал что-то и все это было ,как во сне, с туманом и где-то далеко-далеко… Он ничего толком не мог понять. Но боль начала становиться все сильнее и сильнее, потом превратилась просто в неимоверное страдание. Он уже не мог просто мычать, стал орать и материться. Вспоминая всех родных, их матерей и родственников.  Наконец ,после долгих ,почти безнадежных усилий, глаза удалось раскрыть. Конечно же раскрыть ,это очень громко сказано, чуть разлепить зенки и сквозь щелочки попробовать увидеть свет белый. Ничего не изменилось! Солнышко светило, облака плыли, только вокруг была дикая пыль от непонятно чего и жарко почему-то со стороны правой ноги. «Почему же там так тепло?» подумал лейтеха. Глаза уже потихонечку открылись. Рядом сидел какой-то незнакомый солдат. Он смотрел по сторонам и что-то говорил, а может, кричал. Было не понять его. Видно только, что его губы двигались, открываясь, то больше, то меньше. Но странное дело, он ничего не слышал. Вернее слышал, но как будто очень-очень далеко.  Наконец, он пришел в себя. Метрах в 15-20 горел бронетранспортер. Рядом с ним лежало минимум человек пять. Кто-то из них шевелился, переползал, с места на место, стрелял из автомата в ту сторону, что была за броником. Куда-то вдаль. Рядом сидящий солдат перезаряжал магазин и все-таки что-то говорил ему или орал. Да все равно ничего не понятно. Звук шипения и свиста не пропадал. А пошевелив головой, звук усиливался и появлялась тошнота и дикая головная и ушная боль. «Видимо меня крепко приложило, наверное стряхнул лампочку, если я ни хрена не слышу и башка раскалывается.» Он попробовал двинуться. Руки и ноги слушались, как-то не естественно, вяло и невпопад. Но тем не менее хватило ума спросить у бойца ,что стряслось. Ему казалось, что он спокойно спросил у бойца, на самом же деле, он просто дико орал, но голоса своего не слышал, поэтому и кричал. Солдат, отвечая ему, стал орать в ухо, что в броник из РПГ пальнули, что его больше нет, он сгорел, все ,кто были внутри уже на том свете, а кто сидел сверху живы и ранены, всех смелО с брони взрывом, как пушинки,  хотя видимо есть и погибшие. Все, что он орал лейтенанту на ухо, стало известно из-за крика и окружающим, это стало понятно, по их движениям рук и фигурам руками, которые они показывали бойцу, чтобы тот заткнулся. Наконец он зарядил свой магазин, передернул затвор и начал стрелять. Звуки были далеко-далеко.  Лейтенант некоторое время пытался повернуться на бок, но сил видимо не хватило, он потерял сознание. Звук в голове превратился в нескончаемое шипение и свист. Свет потух. Сознание ушло…