Гл 2 обыск из повести мытари из погореловки

Нет, не обошла беда стороной избу церковной старостихи Евдокии. За полночь уже, когда неуёмная детвора, барахтающаяся и повизгивающая, словно щенята, угомонилась на полу, раздался грохот в двери. Из – за тесноты дети спали на глиняном полу, застелянном старыми полушубками, укрывались толстым самостёганным, сплошь в весёлых лоскутах, одеялом, но на тяжёлых пуховых подушках. Благо, птица на подворье водилась.

       Сама Евдокия отогревала стареющие бока на горячей печной лежанке за пёстрой ситцевой занавеской, которая от тёплых потоков воздуха колыхалась, как живая. За перегородкой почивала семейная пара – Василий и Марья. На широкой кухонной лавке богатырски раскинул чресла младший брат Василия Илья. Он ещё был холост, хотя жених завидный и красавец.

        Мирную тишину деревенской избы, сотрясаемой лишь человеческими храпами, взорвали вдруг неожиданные  звуки  сломанного запора и треск дерева. Дверь, охнув от насилия,  растворилась, наотмашь ударившись о стену.

         В дом шумно ворвалась группа сельсоветчиков – активистов во главе с Фомкой Гордеевым. Белобрысый с косыми горящими глазами, он в молодости не давал прохода Марье. Но та предпочла домовитого  Василия Зимарского из семьи набожной и благочестивой. Семья Сысоевых нищенствовала и рада была  сватовству серьёзного жениха. А что Фома Гордеев -  воинствующий голодранец! Ему бы только шашкой махать, абы землю не пахать! Вот и, демобилизовавшись после первой мировой войны, он до сих пор не снимает свою потрёпанную. в пороховых дымах будённовку и любит ещё при случае выхватить в горячке клинок из ножен. И сейчас он первым показал свою власть:

                - Ну-ка, богомольцы, племя церковное, признавайтесь, куда схоронили иконы?


                - О чём ты, братец Фома Иваныч,  - какие иконы? Их ещё давеча исчезнувший диакон вывез  кудой – то.

Евдокия, взмахнув занавеской,  как крылом, молодо спрыгнула с печи.

                -Именем революции! Вот вам депеша о производстве обыска. Добром лучше отдайте народное достояние!

Выдвинулся вперёд председатель колхоза Михеич в кожаной тужурке.

                -На кой революции иконы? Изничтожить? –

Полногрудая и белокожая, в ночной рубахе, Марья бросилась на помощь свекрови.


                -Цыц! Церковные крысы, прихвостни  поповские! Прочь с дороги!

Два оперсотрудника, братья Яровы, ярые помощники, уже споро осматривали скудную утварь на кухне, громыхали  кочергой в русской печи, засунув голову чуть ли не в трубу, гремели копчёными чугунами. Тщательно  обыскивали и в супружеском закутке.
Марья с Евдокией сдерживали Василия и Егора, умоляли не противиться. Иначе, беды не избежать.

       Фома косым горячим глазом прохаживался вдоль и поперёк по аппетитной  розовой ото сна
оголённой Марьиной плоти, чуть не облизываясь, как кот на сметану. И без сопротивления мужской половины  он становился особенно наглым и оголтелым.

           На пике своего театрально-декоративного  выступления Фома, являя власть,  косанул  взглядом самодержца на молчаливых и бездумных исполнителей – братцев:
 
                А ну перелопатить детское ложе!

             Тупоголовые  братья  выхватили штыковые винтовки. По примеру Фомы они тоже были в будёновках и при оружии. Они стали с ленцой, словно играючи, втыкать штыки в незамысловатое и невинное  детское лежбище на полу, как при ловле рыб острогой или как при охоте гарпуном на моржей.
Вначале дети от ужаса завизжали, а потом немо, как и рыбы, метались по полу, чтоб не попасть под штыки. И только тельца их метались белорыбицами.

                Из вспоротых богатых подушек вспорхнуло воздушное перьевое нутро. И взметнуся лёгкий пух из подушек, как заблудший снег. И среди белого снегопада истошно, как при смерчи,  завопила Евдокия, чуть сама не бросаясь на штыки:

                - Окаянные! Ироды! Детей погубите!

Так и сфотографировался  на всю жизнь в памяти маленькой Аннушки – Нюши летающий по душной кухне белый снег – пух и треугольные будённовские шлемы с яркими красными звёздами над  злыми лицами, которые словно охотились на малышей.
Позже эта психологическая травма стала причиной глубокой нервной болезни у маленькой Маши и смерти её сестры Клавдии. Клавдия умерла малышкой вскоре после высылки семьи в Ханты – Мансийск. А Маша стала страдать эпилепсией, так и не вышла замуж и утонула во время разлива Иртыша при наводнении, упав с мостика в воду при очередном приступе « падучей».

                Не найдя в избе икон и церковной утвари, часть из которых была вывезена Василием в дальний  схорон, а часть роздана по богомольным старушкам, которые не дали сжечь и уничтожить их, Фомка рассвирепел и пригрозил, уходя:

                - Ну, ничего, богомолы! У нас руки длинные. Всё одно расставим на вас сети и изловим. Опиум для трудового народа! Вы ещё пожалеете противлению власти! А я – здесь власть!

И он горделиво и значительно поглядел на понурившуюся Марью. От злобы лицо его покрылось красными пятнами. Он не терпел неподчинения. Чего – чего, а попранной гордости никому не прощал носитель говорящей фамилии - Фома Гордеев.
                апрель 2021г. Зоська