В. Федотов. Человек-фрагмент. Вторая книга

2019 год

Хотелось бы написать хорошую, добрую историю про Новый год. С веселыми, забавными событиями и с нормальными, незакомплексованными героями. Чтобы люди читали и радовались. И чтобы у всех было светло и чисто на душе.
Но как написать? Где взять такую историю? В моей жизни и в жизни моих знакомых таких историй нет. А выдумывать и сочинять я не могу.
                (1.01.19)

* * *
Вчера, в последний день старого года, случилась трагедия в Магнитогорске. От взрыва бытового газа (такова официальная версия) обрушился подъезд многоэтажного дома. Погибли люди. Много людей. На место трагедии приехал сам президент.  А это случается нечасто. 
У меня самого под Новый год поднялось давление. Это мелочь, по  сравнении с трагедией в Магнитогорске, но все равно… Какое уж тут хорошее настроение. Откуда ему взяться.
                (1.01.19)

* * *
Все последние дни перед Новым годом я находился в каком-то смутном, неопределенном состоянии.
Аудиторные занятия в университете закончились. Студенты ушли на каникулы. Казалось бы, живи и радуйся. Ан нет. Какая-то внутренняя неудовлетворенность мешала мне просто жить и наслаждаться этой самой жизнью.
Поразмыслив, я пришел к выводу, что причина моего недовольства собой – в моих заметках. Мне надоело писать эти случайные, отрывистые фразы, кусочки, фрагменты. Захотелось создать что-нибудь цельное, законченное, похожее на  настоящую литературу.
И как только я это понял, ко мне сразу пришло название того, что я хотел бы написать  Оно состояло из пяти слов:  «Как я не стал писателем».
Все, сказал я себе, название есть, теперь можно творить. И даже Анастасии похвастался: «Смотри, какое хорошее название я придумал для своего рассказа. Хочу написать нормальное произведение. Хватит заниматься всякими пустяками».
Но… Одно дело придумать название, а совсем другое – наполнить его содержанием, развернуть в полноценное и занимательное повествование.
С чего же начать? С чего началась та линия моей жизни, которая чуть не привела меня в «писатели»?
На этой фразе я остановился…
                (3.01.19) 
 
P. S. Этого рассказа я так и не написал. Не могу писать последовательно и длинно. Не хватает терпения. Или дыхания. Становится скучно. Пропадает интерес. И я бросаю.
                (11.02.19)

         * * *
 «Думаю, если бы герой был бы назван другим именем, то было бы легче», – написала мне Алина И. (январь 2019).

Я тоже об этом думал. На роль главного героя можно было бы выбрать какого-нибудь «Сергея» или «Владимира». Тогда никто бы меня не упрекнул в том, что я «сокращаю дистанцию между преподавателем и студентами». И мне было бы спокойнее. 
Правильно написала Динара В.: «В современном мире быть открытым человеком опасно. Откровенность высмеивают. Люди морально очерствели, воспринимают все поверхностно. “Человек-фрагмент” решился и открылся на то, чего мне не хватает» (май 2018).
                (5.01.19)   

      * * *
Умерла Иванова Наталья Дмитриевна.                                Единственный специалист по фольклору на нашей кафедре.  Сегодня ее будут хоронить. И сегодня у меня день рождения. Так совпало.
Мы с ней были почти ровесниками. Она была ненамного  старше меня. И хотя фигура ее в последние годы сильно изменилась (располнела, согнулась), она не выглядела умирающей. Голос и лицо ее оставались уверенными и исполненными достоинства и значительности. Она умела себя подать, умела заставить себя слушать. Готовилась защищать докторскую диссертацию. Опубликовала несколько статей в научных журналах.
Когда Гордеева позвонила мне по телефону и сообщила эту грустную новость, я чуть было не вскрикнул от неожиданности. Я всегда так реагирую, когда узнаю о смерти знакомого человека. У меня поднялось артериальное давление. Хоронить ее я не пошел.
               
P. S. Вспомнились стихи Г. Иванова: «Все чаще эти объявленья: / Однополчане  и друзья / Вновь выражают сожаленья… / “Сегодня ты, а завтра я!” // Мы вымираем по порядку – / Кто поутру, кто вечерком – / И на кладбищенскую грядку / Ложимся ровненько, рядком. // Невероятно до смешного: / Был целый мир – и нет его… // Вдруг – ни похода ледяного, / Ни капитана Иванова, / Ну абсолютно ничего!»
Вот это чувство непостижимости происходящего… действительно может довести до нервного смеха, до истерики.
                (29.01.19)

Примечание к написанному. Почему-то мелькнула мысль о том, кто же теперь будет читать фольклор? Но разве об этом сейчас надо думать? Умер человек. А я все о работе. Так, наверное, нас воспитывали. «Прежде думай о Родине, а потом о себе». 

* * *
Главное чувство, которое я испытываю в эти дни, это чувство удивления. Все эти дни я не перестаю удивляться. А удивляюсь я тому, что мне неожиданно исполнилось семьдесят лет. А я этому не верю. Никак не могу привести к согласию мой паспортный возраст и мое реальное физическое и душевное состояние.
Когда я смотрю на свое тело в бассейне или во время утренней зарядки… Или когда поднимаюсь по лестнице на пятый этаж и не очень при этом запыхиваюсь, я никак не могу согласиться с теми «возрастными» цифрами, которые записаны в моем паспорте.   
И только когда у меня кружится голова и поднимается давление… Или когда я иду по улице и в метре от себя не различаю лиц людей, или спотыкаюсь о неровности на асфальте, я начинаю понимать…
Да, говорю я себе тогда, ты уже не тот, что раньше. «Был когда-то я поэт, а теперь поэта нет». Слово «поэт» можно заменить на слово «атлет» или «литературовед». Что тоже, в общем, неверно. Никогда я не был ни поэтом, ни атлетом. Да и литературоведом тоже… Но дело не в этом. Пора, видимо, мне успокоиться и смириться. Как говорит знакомый врач-невролог: «Что вы хотите. Все к этому идет».
                (5.02.19)

Примечание к написанному. «Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым».
                Оскар Уайльд

(Как он додумался до этого? Ведь когда он умер, ему было всего 45 или 46 лет. Или тогда все люди этого возраста считали себя стариками? А может, он прочитал об этом у кого-то из древних?)
               
* * *
Днем еще ничего… Дела, заботы. Они отвлекают, не дают задуматься. Но как только я ложусь в постель поздно вечером, меня начинают одолевать навязчивые видения  и образы.
Почти всегда в этих видениях мне является мать. Сегодня я вдруг вспомнил, как она, уже не вставая с постели (сломала шейку бедра), ворочалась, стонала и плакала, словно предчувствуя, что уже никогда не поднимется на ноги. Просила врача. Ждала помощи. А ни один врач не соглашался прийти. Даже за деньги.
Когда я в очередной раз представил все это, мне захотелось заплакать. Но слезы не шли из глаз. Как и в день ее похорон. Все застыло внутри. И от этого было еще тяжелее.      
                (7.02.19)

                * * *
Лучше бы я ничего этого не знал. Было бы легче жить. Прошлое не отпускает меня. Сидит во мне, затаившись на время. А потом вдруг выползает из своего темного угла и начинает отравлять мне жизнь.
                (нежелательные воспоминания, 26.02.19)

* * *
«…Глупая была», – холодно сказала Анастасия,
«В каком смысле?», – не понял я.
«В прямом».
Я по-прежнему не понимал.
«Хорошо, – сказал я, – а что было бы, если бы ты была умная?»
«Может быть, не вышла за тебя замуж», – ответила она.
Наступила молчание.
Я иногда удивляюсь своей жене. Как можно такое говорить!?
Она или не понимает, что так нельзя, что это обидно. Или, наоборот, все понимает и сознательно хочет нанести мне  «глубокую душевную рану».
В любом случае, она это сказала. И ее слова стали еще одной трещиной в наших отношениях. По крайней мере, на ближайшие 24 часа.
Я не удивлюсь, если однажды она скажет, что никогда не любила меня. А  замуж вышла потому, что надо было за кого-то выходить.
Что я смогу ответить на это? 
                (утром, во время завтрака, 1.03.19)

Примечание к написанному. Вся эта история случилась после того, как я сказал что-то неодобрительное в адрес нашего сына. У Анастасии сразу изменилось настроение. Она заявила, что я «сложный человек» и что со мной «трудно».
Ради сына она готова испортить отношения с кем угодно. Даже  со мной.

* * *
Вот и еще одно десятилетие моей жизни прошло. Не прошло, а пролетело, промчалось, промелькнуло. 
Кажется, недавно отмечали мое 60-летие. Помню, собрались у нас дома. Еще был жив Селин. Работали на кафедре Брагина, Малинина, Елизарова. Теперь их нет. Кто ушел сам, кому помогли уйти.
Анастасия тогда накрыла на стол, испекла пирог. Зака сидела посреди комнаты и внимательным, немигающим взглядом смотрела на собравшихся. Всем было весело. Говорили хорошие слова. Пели песни, танцевали. 
А сегодня… Соловьева начала кафедру с того, что прочитала стихи, сочиненные «поэтами кафедры» в мою честь. Все добросовестно похлопали. Подарили мне цветок под названием «капуста», банку печенья и еще какой-то цветок в горшочке. Вручили почетную грамоту, подписанную ректором.
На этом «торжественная часть» закончилась. Другой «части» не было.  Вот и весь юбилей. Я думал, и этого не будет. Надеялся, что обо мне забыли. Но нет… Вспомнили.
                (на кафедре, 4.03.19)

* * *
Запомнились слова Световой, сказанные во время обсуждения других вопросов повестки дня (по поводу предстоящей аттестацией университета):
«Нет, – со вздохом сказала она. – Надо уходить. Надо уходить».
И добавила, повернувшись ко мне: «Наше время ушло, Виктор Александрович».
Я молча посмотрел на нее. В моих глазах, наверное, можно было прочитать: «Кто бы сомневался, Ирина Михайловна. Я об этом давно думаю».
                (на кафедре, 4.03.19)

Примечание к написанному. Полгода спустя, на очередном заседании кафедры, где опять зашла речь о «программах», «грантах», «публикациях», Светова еще раз заявила, что не будет больше работать, уволится, уйдет в следующем году. Чтобы не видеть и не слышать всего того, что творится сейчас в университете.
Все сделали вид, что не слышали ее слов. Только Гордеева, на правах «подружки», заметила с улыбкой: «Ты уже не раз это говорила, что уйдешь...».
«Нет, нет, – заверила Светова, – На этот раз точно уйду. Не буду работать».
Слушая ее, я понял, что пора и мне уходить. Мне – в первую очередь. Как самому старому. Не считая Григорьева, который, кажется, решил работать до последнего конца. Дальше тянуть некуда. Надо увольняться.
                (19.10.19)

* * *
«Павел Петрович опять не пришел, – сказала Соловьева, обращаясь, то ли ко мне одному, то ли ко всем присутствующим. – У него болят ноги…»
«Красильников читает лекции по скайпу, – продолжала она, – вместо Ивановой. А я в это время сижу в аудитории и слежу, чтобы слушали и не разбежались…».
«Три мужика на кафедре, – заметил я, – а толка от них никакого».
А ведь это правда.
Григорьев числится в должности профессора-консультанта и при этом не читает ни одной дисциплины. не проводит ни одного часа занятий. Кого он консультирует, мне неизвестно.
Красильников вообще не появляется на кафедре. В этом семестре он, с разрешения ректора, отказался от «голосовой нагрузки». Видимо, из-за плохого зрения. Работает на 0.1 ставки.
Что касается меня… Я работаю на 0.25 ставки. Во втором семестре у меня  нет ни одного часа аудиторной нагрузки.
Всю основную преподавательскую работу выполняют женщины.

P. S.  А было время, когда кафедрой руководили мужчины. Больше того, основу кафедры составляли мужчины – сильные, умные, красивые.
                (перед началом кафедры, 5.03.19)

* * *
Люди – бедные и одинокие, старые и больные – часто бывают подозрительными и обидчивыми, даже агрессивными, если их сильно унизят или оскорбят. И бывают они такими именно потому, что они бедные и одинокие, старые и больные.
Но как они меняются, какими становятся добрыми и отзывчивыми, когда с ними заговорят как с равными, обратятся к ним с ласковым словом.
Я знаю это. Таким человеком была моя мать. Таким был покойный Анатолий. Таким сейчас становлюсь я сам.
                (в ванной комнате, во время бритья, 23.03.19)

* * *
«Господи, какая я страшная», – вздохнула Анастасия, глядя на себя в зеркало.
Я ее успокоил:
«Ничего. зато не так обидно будет умирать».
Она слабо улыбнулась.
А я добавил:
«Обидно умирать здоровым  и красивым».
Зачем я это сказал? Какой-то черный юмор. Если это вообще можно назвать юмором.
                (вечером, после ужина, 20.02.19)
               
* * *
«С души как бремя скатится…».
 Эта строчка М. Лермонтова вспомнилась мне вчера после посещения поликлиники.
Два месяца я ждал очереди на эндоскопию. Кто знает, что это такое, тот меня поймет. Не было дня, чтобы я не думал об этом. Что бы я ни делал, утром или вечером, мысль о предстоящей неприятной процедуре не покидала меня.
Так, наверное, чувствует себя человек в ожидании сложной  и болезненной операции. Чувство постоянной тревоги, опасности, дискомфорта делало мою жизнь неполноценной, лишало ее радости.   
А теперь я свободен. Язвы нет. Есть какое-то «воспаление», «эрозия». И вообще, как сказал врач – «ничего особенного».
                (10.04.19)

* * *
Если посчитать, у меня было не так уж много женщин.
О первой я уже писал. Она была старше меня на восемь лет, и ее роль в моей жизни, как мне сейчас представляется, заключалась в том, чтобы сделать из меня мужчину.
Второй – была моя будущая жена. Там уже была любовь. В результате этой любви родился наш сын Алеша.
Третья, четвертая, пятая… Были ли они? И если были, то стоит ли о них вспоминать?
               (11.04.19)

Примечание к написанному. Вспоминать надо. Хотя бы для того, чтобы… Не знаю, как закончить фразу. Но чувствую, что вспоминать надо. Оно само вспоминается.

                * * *
Я лежу на кровати и смотрю в окно. Солнце уже почти скрылось за многоэтажными домами. День подходит к концу.
А я думаю…  Что я сделал в этой жизни? И неужели я больше ничего не смогу? Ведь я хочу что-то сделать. У меня есть такое желание.  Например, написать что-то новое. Такое, чего не было еще ни у меня, ни у других. Но разве это возможно? В мои годы и с моими способностями?
«А что я уже сделал? – спросил я себя, продолжая смотреть в окно.  – Ведь что-то я сделал в этой жизни».
Да, сделал. Например, создал семью. Плохую или хорошую, но создал. Воспитал сына. Хорошего сына. От него пошли мои внуки. Тоже, надеюсь, вырастут нормальными людьми.
Далее. Вместе с коллегами по кафедре я подготовил несколько поколений учителей для наших школ. Может быть, не всех хорошо подготовил, но кое-что мне удалось.
Еще… Я написал и издал несколько книг. В том числе свою главную книгу – «Человек-фрагмент». Кому-то она понравилась. Кто-то нашел в ней что-то важное для себя.
Наконец, я посадил перед домом несколько десятков деревьев и кустарников. Правда, поговаривают, что мимо нашего дома проведут широкую, четырехполосную дорогу, и половина моих деревьев «пойдет под снос». Пугающая символика.
«А что я мог, но не сумел сделать? – спросил я себя в третий раз. И первое, о чем я подумал, это то, что мне так и не удалось наладить отношения между матерью и женой. Не удалось их помирить. Или хотя бы сделать так, чтобы не было скандалов. Не смог быть объективным и справедливым. Это моя незаживающая рана.
Что я еще мог сделать и не сделал? Например, я не защитил докторскую диссертацию. Вот это, действительно, мелочь, по сравнению с матерью и женой. Нисколько не жалею.
И таких «мелочей» в моей жизни было немало. 
Каков же итог? «Что я могу еще сделать?» Ответ пока неутешительный. На сегодняшний день  – ничего.
Но я не сдаюсь. То, о чем я думал и о чем написал в этой заметке, может прийти ко мне в любую минуту. 
                (21.04.19)

* * *
А еще я не научился зарабатывать деньги. Не научился заводить нужные знакомства и использовать их в своих целях. Почти все мои коллеги успешно занимаются репетиторством. Или устраиваются в другие учебные заведения, не оставляя работы в родном университете. А я не могу.
Хотя… Если вспомнить 1990-е годы. Тогда я работал на четырех работах. Занимался репетиторством... Давал уроки в двух школах. Закончилось все это инсультом. 

* * *
Читаю дневники К.И. Чуковского. Он часто бывает недоволен собой. Корит себя за криводушие. Жалуется на одиночество. Злится, что плохо пишется, ничего не получается.
Мне это не очень нравится. Не нравится его  самобичевание. Раздражают его слабость, уязвимость. Хочется опереться на что-то твердое, устойчивое, позитивное. Неуверенности и сомнений мне хватает в своем «дневнике».
С другой стороны, такие записи делают его ближе, человечнее. Таким, как все. Как будто перед нами не известный писатель, а простой советский человек, не написавший за свою жизнь ни одной поэтической строчки.
                (30.04.19)   

                * * *
Никто мне не звонит… Такое ощущение, что я уже окончательно вышел на пенсию и все мои связи с университетом разорваны. Может, это потому, что сейчас идут майские праздники, и все преподаватели и студенты заняты своими личными делами.
Последняя кафедра у нас была в начале марта. В апреле – не собирались. Почему – не знаю. Не могли же они не позвонить мне и не сказать об этом.
Может быть, Соловьевой некогда. Работает за себя и за умершую Иванову.
А я сижу без дела. Потому что так составлена нагрузка. Из расчета 0.25 ставки. Как будто меня сознательно изолируют, не нагружают, выводят из учебного процесса.
Хожу из одной комнаты в другую  и не знаю, чем себя занять.
                (6.05.19) 
               
* * *
В 5-м классе одной из российских школ шел урок литературы, посвященный Великой Отечественной войне.
Одна девочка недовольно спросила: «А мы что, к войне готовимся?»
Учительница потом призналась: «Я не нашла, что ей ответить».
Проблемная ситуация. Учительница не смогла ответить на вопрос ученика. А вопрос серьезный и неожиданный. В какой-то степени, даже протестный.
Что могла (или должна была) ответить учительница? Может быть, она должна была сказать, что пока жива память о минувшей войне, не наступит новая.
Или, возможно, ей стоило спросить других учеников. Что они об этом думают. Завязалась бы дискуссия. Но она этого не сделала. Была не готова.
Чего ей не хватило? Знаний? Опыта? А может, еще чего-то?
                (слушая радио, 7.05.19)

                * * *
Бывают такие занятия, когда ничего особенного не делаешь, не готовишься даже, а все получается. Вот такое занятие  было у меня сегодня с заочниками.
Обсуждали «Уединенное» В. Розанова и моего «Человека-фрагмента». Давно я не испытывал такого воодушевления, подъема.
Говорили все, или почти все. Всем хотелось высказаться. Как будто то, о чем я написал, касалось каждого. Одна студентка даже немного обиделась: «Что же Вы меня не слушаете?».
Больше всего их интересовал вопрос: правда ли все то, о чем я написал?
Не первый раз меня спрашивают об этом. И каждый раз мой ответ не удовлетворяет ни моих читателей, ни меня самого.
Уже придя домой, я додумался вот до какой мысли. Каждый, отдельно взятый мой «отрывок» – это правда. Я ничего не выдумываю. Но в целом, если рассматривать книжку как собрание таких «отрывков», правды в ней не так уж и много. Точнее, она какая-то специфическая.
Например, если посчитать, сколько в ней скандалов, ссор и размолвок, то мы с Анастасией давно должны были уже разойтись или покалечить друг друга.  Но мы живем вот уже сорок с лишним лет, и живем неплохо. Какая же тут правда.
Все дело в отборе материала. Для книги отбираются эпизоды драматические, острые, в которых есть психологическое напряжение, конфликт. Иначе будет неинтересно читать.               
Об этом я и пытался говорить с моими слушателями. Но, кажется, они мне не поверили. 
Спрашивали: «Когда будет продолжение?»
«Тебе же сказали: ‘Продолжение следует“», – ответил чей-то насмешливый голос.
Кто-то поинтересовался: «Вы нам пришлете?»
А откуда-то из глубины аудитории прозвучало: «Мы вам льстим».
Конечно, это была игра. Игра читателей с живым автором. Но игра веселая, непринужденная, творческая. Может быть, так и должны проходить занятия по литературе?
Когда я спросил, есть ли изменения во второй части книги  (начиная с 2014-го года), одна студентка заметила: «Может быть, стало меньше негативного материала. Меньше скандалов, критического отношения к жене».
                (вечером, после занятий в университете, 7.06.19)

Примечание к написанному. Мне захотелось поделиться своими впечатлениями от занятия с Анастасией.
«Какой хороший разговор состоялся у меня со студентами, – сказал я. –  Живой. Заинтересованный. Чувствовалось, что книга их задела, заставила волноваться, думать».
Сначала она слушала меня молча, с каким-то даже сочувствием. А потом недовольно сказала: «Когда ты перестанешь обсуждать свою личную жизнь с посторонними людьми.  Приплетаешь сюда жену, сына. Ну, написал ты книгу для себя, для своих близких. Пусть они и читают. Зачем показывать ее другим?»
«Лучше не говори мне ничего», – резко оборвала она разговор, почувствовав мое молчание.

* * *
Через несколько дней после этого занятия одна из студенток поделилась своими впечатлениями от него. 
«Было интересно наблюдать за вами после прочтения книги (на тот момент я была на середине). Складывая листок с заметками в файл, вы делали это так неуверенно и потерянно, что я подумала: “Вот человек-фрагмент стоит передо мной”.
Когда я сказала, что у вас очень хорошо получается рекламировать Розанова, ваше лицо оживилось, и вы сказали: “Видели бы вы меня, когда я был помоложе”.
И я опять как будто оказалась на страницах книги, где вы рассуждаете о том, что вы уже не тот, что, может, пора уходить.
Встреча с литературным героем – это удивительный опыт. Я еще не нашла слов, как его описать. И можно ли это описать?
P. S.  Первое, что пришло на ум – ЧУДО.
19.06.19».

                * * *
А еще раньше, в день зачета, она прислала мне по электронной почте письмо, в котором писала, что «полюбила» моего героя, что он «замечательный». И вообще, книга «потрясла» ее и побудила о многом задуматься. Заканчивалось письмо двумя постскриптумами:
«P.S. Вам сегодня скажут, что я заболела (но я, как никогда, хорошо себя чувствую).
P.S. Наши девчонки, жуть как вас боятся, но “Человек-фрагмент” им пришелся по душе. А я не боюсь, поэтому сдам зачет, как буду по-настоящему готова.
Берегите себя».

Мне нельзя получать такие письма. Я сразу начинаю что-то придумывать, фантазировать. Воображение мое распаляется… А когда дело доходит до конкретных слов и движений, все мои фантазии куда-то улетучиваются.  Я становлюсь скованным, косноязычным, просто скучным.
Так случилось и на этот раз. Я шел на встречу с ней (повторный зачет) немного взволнованный. Больше часа мы говорили о моей книге. Она в основном слушала. Иногда поправляла волосы, дотрагивалась до плечиков тонкой блузки.
 Запомнились ее слова: «Вы сами придумали этот курс?». «Да», – ответил я. «Это – бомба! – воскликнула она. – Я совсем по-другому посмотрела на все это».
Время от времени наш разговор прерывался, и тогда мы молча смотрели  друг на друга,
За окном было лето, стояла июльская жара. Я только что пришел из глазной клиники. Под глазами у меня чернели синяки от уколов. К тому же я вспотел. В общем, дольше сидеть и говорить было уже утомительно, 
Она поднялась не сразу. На ее лице застыло какое-то непонятное выражение. Как будто она была в недоумении. Возможно, она ждала, что я поставлю ей зачет. Основания для этого были. Но я словно забыл про это. Мне хотелось, чтобы она написала еще что-нибудь, пришла еще раз.
А она… Она так и ушла с выражением непонимания и неудовлетворенности. Может быть, ругала меня…
Больше я ее не видел. Она даже не поинтересовалась, поставил я ей зачет или нет. 

P. S/  Придя домой, я написал небольшой текст по мотивам прошедшей встречи. Назвал его «Несостоявшийся разговор». Сочинил целую историю о том, как мы молчали и что в это время  каждый из нас думал.
                (21.06.19)

* * *
«Виктор Александрович, скажите тост», – обратились ко мне женщины кафедры.
А я не знал, что сказать. Никогда не умел и не любил говорить тосты.
«Только не говорите про женщин», – попросила Соловьева.
Я и не думал говорить про женщин. Тем более после такой реплики. О наших женщинах все уже сказано. И было это в другой жизни. Лет десять назад. Когда еще был жив Селин. 
«Хорошо, – мог бы сказать я, – не хотите про женщин, давайте про мужчин. Про тех мужчин, которые один за другим исчезают с кафедры. Остались старые и больные. А где молодые и здоровые? Вот за это я и предлагаю выпить. Чтобы на кафедру пришли работать молодые и здоровые мужчины».

P. S. Почему она не захотела слушать «про женщин»? Надоели шаблонные фразы? Или перестала ощущать себя женщиной? От неуверенности? В любом случае, мне кажется, это не очень хорошо. Мужчина должен говорить комплименты женщине. И женщине это должно нравиться.
                (конец учебного года, 5.07.19)

     * * *
Я никогда не был уверен в своем таланте. Всегда сомневался. И эти сомнения угнетали и ослабляли меня.
Наверное, Бог дает уверенность лишь тем, у кого талант действительно есть. И они, эти избранные, идут вперед, несмотря ни на что. И добиваются…
                (12.07.19)

* * *
«Как же ты будешь жить не в своем доме, – со вздохом сказала Анастасия. – С твоим педантизмом. Одни нервы...».
Чьи «нервы» она имела в виду? Наверное, свои…
                (разговоры о переезде в Америку, 21.07.19)               
               
                * * *
«…Зато из меня получилась хорошая жена», – негромко сказала Анастасия.
          (после разговора о том, кт; и чего добился в этой жизни)
                (30.07.19) 

* * *
«Дедушка, – услышал я за спиной детский голос. – А куда ключик положить?»
Я оглянулся. Напротив меня в душевой кабине стоял мальчик лет семи-восьми и протягивал мне ключ с номером от шкафчика для одежды.
Несколько секунд я молчал, не зная, что ответить. Потом сообразил. «Вот сюда положи», – показал я ему на металлическую мыльницу, прикрепленную к стене.
«Почти, как у Зощенко», – мелькнуло в голове. Вспомнился рассказ «Баня».
Пока я так думал, откуда-то от двери прозвучал женский голос:
«Сережа, ты моешься?»
«Да», – ответил мальчик.
«Ну, выходи скорей, хватит мыться».
«Сейчас, я только согреюсь».
Я вспомнил женщину, просидевшую все сорок пять минут занятия у стены  бассейна и наблюдавшую за тем, как ее «Сережа» учится плавать.
Мне почему-то стало неловко. Откуда он узнал, что я «дедушка». А еще эта женщина…
                ( в душе, после бассейна,  12.08.19)
* * *
На днях я написал знакомой женщине письмо в связи с Хлебниковскими чтениями. И подписался: «Ваш В. Е.».
Анастасия мельком взглянула на написанное и недовольно сказала:
«Ваш!? Ты мой, а не Ваш».
«Это такая форма, – возразил я. – Так подписываются…».
Но она уже ушла в другую комнату.
«Может, действительно, не стоило так подписываться», – подумал я. И после минутного колебания убрал «Ваш». Чтобы так подписываться нужны, наверное, особые отношения.

P. S. Но как все-таки легко посеять в моей душе сомнение.
                (23.08.19)   

* * *
«Словно лишний на миру, / Скромно Хлебников шаманит…», – написал Н. Рубцов..
Я тоже чувствую себя «лишним». Особенно во время таких мероприятий, как Хлебниковские чтения или заседание кафедры.
Как будто все, о чем там говорится, проходит мимо меня. Не замечая и не касаясь меня. И мне ничего не остается делать, как укрыться в свою норку и выглядывать оттуда одним глазом, дожидаясь, когда все закончится.
Я словно выпал из времени. Из того времени, которое все чаще  называют бездушным словом «цифролизация».
                (10.09.19)   

* * *
«…Тогда тебе нечего делать в Америке», – недовольно сказала Анастасия.
Сказала она это после того, как мы поговорили с Алешей по скайпу.
Сначала все было нормально, Говорили о детях, о семье, об американских анекдотах. Алеша объяснил, почему американцы не любят говорить о том, сколько они зарабатывают.
А потом он стал рассказывать, как они недавно посмотрели фильм «Беслан» одного оппозиционного российского журналиста. И какие интересные факты открылись им в результате этого просмотра. 
Я тоже кое-что слышал об этом фильме. Хотя и не видел. Знал, что его авторы всю вину за трагедию в осетинском Беслане возложили на российские власти, на спецназовцев, не захотевших договариваться с террористами.
Как выразился Алеша, фильм показал, что жизнь простых людей для власти ничего не значит. Она преследуют какие-то свои цели. 
На это я ему ответил, что власти США и Израиля тоже никогда не договариваются с террористами.
Сказал, может быть, излишне резко. Потом встал и ушел. Уже уходя, услышал спокойный, рассудительный голос Алеши: «Когда ты его посмотришь, мы сможем поговорить…»
Вот после этого разговора Анастасия и произнесла свою  фразу: «…Тогда тебе нечего делать в Америке».
Вопрос серьезный. Может быть, действительно, мне нечего делать в Америке. И я правильно делаю, что не еду туда. 
Мне вспоминается, как я чувствовал себя,  когда приезжал к Алеше в Москву. И жил несколько дней в их квартире. Было неуютно, некомфортно. Чувствовал себя нахлебником, иждивенцем.
У моей матери, когда она жила  с нами, была хотя бы своя комната. Соседи по подъезду, Пенсия, хотя  и маленькая. У меня и этого не будет. Не будет своего компьютера, радио России, российского телевидения. Не будет ничего.

P. S.  Я уже не первый раз замечаю, что Алеше нравятся фильмы, в которых Россия показана в негативном свете. Причем, говорит он об этом спокойным, нейтральным тоном. А я всегда срываюсь, начинаю нервничать
                (4.10.19)

   * * *
Я написал лучшую, как мне кажется, статью. А ее никто не заметил.
И виноват в этом я сам. Когда пришла моя очередь читать доклад, я сделал это так неумело, сумбурно, с трудом разбирая написанные мной же слова      
А случилось это потому, что я читал не текст статьи, а ее тезисы, написанные буквально за несколько минут до выступления. По сути, это был новый, хотя  и сокращенный вариант статьи, к которому я еще не привык и не считал «своим».
Кроме того, это был рукописный текст, написанный второпях, небрежно. Я его плохо разбирал во время чтения. В аудитории был микрофон. И я то «попадал» в него, то нет. В итоге, как заметила Григорьева, получилось «бу-бу-бу какое-то».
К моему удивлению слушатели вежливо похлопали. Статья называлась «Звуки и смыслы стихотворении Л. Мартынова “Хлебников и черти”»                      
                (после Хлебниковских чтений, 8.10.19)

Примечание к написанному. А может, статья не такая уж и хорошая, если ее никто не заметил? Известно же, что некоторые авторы переоценивают свои произведения.
                (5.01.20)
Примечание к написанному. Перечитываю эту свою статью и вижу, что она совсем «не лучшая». Может быть, это зависит от  настроения,  с каким читаешь.
Что-то похожее бывает в общении с женщинами. Когда  влюблен, то кажется, что лучше нее нет никого на свете. А потом, по прошествии времени, оказывается, что есть и другие, тоже хорошие. По внешним признакам, по крайней мере.
                (13.04.20)

* * *
«…Ты уже давно ничего не писал», – заметила Анастасия.
«Откуда ты знаешь?», – удивился я.
«Ты занят только своими студентами».
Это правда. Уже третий месяц я ничего не пишу в свой «дневник». Все время уходит на подготовку к занятиям. Чем старше становлюсь, тем сложнее.
То ли медленней стал работать, то ли больше информации появилось, то ли с каждым годом все больше ощущаю недостаток своих знаний. Хочется сделать лучше, качественней.
Но откуда она все-таки узнала, что я «давно ничего не писал». Неужели просматривает мои записи? Или по мне и так видно, что я занят только учебной работой и больше ничем?
                (13.11.19) 

* * *
«Нет, нет, не должен я, не смею, не могу / Волнениям любви безумно предаваться…».
Так писал тридцатидвухлетний Пушкин, когда случайно встретил на своем пути молоденькую девушку – «младое, чистое, небесное созданье». 
А что же тогда говорить обо мне? О человеке, который уже сейчас прожил вдвое больше Пушкина? 
Пушкин и умер, может быть, оттого, что на него перестали  обращать внимание молодые женщины,
                (24.11.19)    

                * * *
Я черствею, грубею и ожесточаюсь. Становлюсь, как камень. Такой же твердый и бесчувственный.
                (поздно вечером, один, перед телевизором, 4.12.19)

* * *
«Старику снились львы», – написал о своем герое Эрнест Хемингуэй. 
А мне снятся женщины. И еще – собаки. Не всегда, конечно. Но довольно часто. Как минимум, раз в неделю. И после каждого такого сна  мне становился немного грустно и одиноко. Как будто меня чем-то обделили, чего-то не додали. 
О чем это говорит? Может быть, о том, что я о них думаю – о женщинах и собаках. И мне их не хватает. Они до сих пор меня волнуют. Но хорошо ли это? И должен ли я видеть такие сны?

Примечание к написанному. Сегодня была годовщина смерти моей матери. А я забыл. Думал о женщинах и собаках, которые мне снятся. А о матери забыл. Когда вспомнил, было уже поздно. Не смог поехать на кладбище.
            (6.12.19)   

                * * *
«Как стыдно стариться…», – написала незадолго до смерти Елена Шварц
А я бы добавил: «Как стыдно стариться, как стыдно умирать». Умирать даже более стыдно. 
Ну, представьте себе, Вокруг вас живут люди. Обычные, нормальные люди. Живут обычной, повседневной жизнью. Работают, отдыхают, смотрят телевизор, строят планы. А вы вдруг надумали умирать. Ну разве это не стыдно. Один ваш вид чего стоит. И хорошо еще, если умрете быстро. А если будете лежать, мучиться. И за вами кому-то придется ухаживать. И этот кто-то  будет думать про себя: «Когда же все это кончится?». Ну разве это не нарушение нормального течения жизни? 

Примечание к написанному. Мэр одного французского города запретил горожанам умирать в выходные и праздничные дни.
На первый взгляд выглядит смешно, даже абсурдно. Но если подумать, то что-то в этом есть, что-то разумное и правильное. Не надо портить людям настроение. Пусть они радуются и отдыхают. 
Проблема в том, как исполнить это распоряжение. Смерть ведь не разбирает, какой сегодня день, праздничный или выходной. Она просто приходит и забирает человека с собой. 
                (слушая радио, 8.12.19)

Примечание к написанному. Только что прочитал в дневнике К. Чуковского: «Умирать стыдно. Другие живут, а ты умираешь. Если быть стариком совестно (это я знаю по себе), то насколько же стыднее умирать».
Эти слова К. Чуковский написал в 1953 году, когда ему исполнилось семьдесят лет. Столько же, сколько мне сейчас. 
                (31.12.19)

* * *
На кафедре нет ни одного близкого, или хотя бы сочувствующего мне человека. Все чужие.
                (после телефонного разговора с Козловской, 10.12.19)

* * *
А все-таки я – лучший. Хватит посыпать себе голову пеплом. Я слишком долго недооценивал себя, ставил ниже других.
Никто так не умеет анализировать лирическое стихотворение, как я. Никто так не работает со словом и не чувствует слово.  И главное – никто так не пишет, как я. Помнится, еще Игорь Карпов, когда учились в аспирантуре, признавал это. А он знал в этом толк. Сам писал и хотел печататься.
Коллеги мои отмалчиваются. Раньше они говорили, что я гений. Может быть, шутили. Теперь не говорят. Но я вижу глаза моих студентов во время занятий. Не скучающие и равнодушные, а взволнованные, зараженные моей энергией. И – благодарные.
Мне не удалось воспитать ученика, у которого я мог бы чему-нибудь научиться. Да я и не ставил перед собой такой цели. Поэтому формула: «Учитель воспитай ученика, / Чтоб было у кого потом учиться», – не для меня.
Мне нечему учиться у своих учеников. Хотя они лучше меня знают компьютер, умеют оформлять гранты и хорошо владеют современной литературоведческой терминологией…
                (17.12.19)

* * *
Анастасия позвонила из Лондона. Сидит в аэропорту. Говорит, что «задержка рейса».
Мне ее жалко. И себя тоже. Я надеялся, что сегодня мы уже будем  вместе.
       (18.12.19)   
               
                * * *
 «Нет, я не буду там жить. Не буду жить с ними вместе, – сказала Анастасия, вернувшись из Америки. – Если и поеду туда, то дней на десять, не больше. Чтобы грин-карту не потерять».
Что-то у них там произошло с невесткой Людмилой. Что-то не заладилось. После чего она резко изменила свое отношение к тамошней совместной жизни.
Теперь ей уже там и «скучно», и «одиноко», и нечем заняться, и некуда пойти. Как она ни старалась быть хорошей свекровью, как ни подлаживалась…
«Наконец-то ты прозрела,– без всякого злорадства заметил я. – Теперь-то ты понимаешь, почему я не хочу туда ехать».
Анастасия молча выслушала меня.  Впервые за все эти годы она не спорила со мной.
                (21.12.19)   

* * *
Когда видишь счастливое лицо близкого тебе человека, то и сам становишься счастливым.
(наблюдая за тем, как Анастасия с аппетитом ест приготовленный мной обед, 24.12.19)

* * *