Белый рояль

   (21 стр. А5)

Мой старый приятель Герасим человек увлекающийся. Чего только в детстве и юношестве он ни перепробовал! Если загорался чем-то новым и начинал погружаться «в тему», то и кого-нибудь из друзей тащил за собой.
 
Куда только не заносил Геру неукротимый познавательный интерес. Известные всем детские забавы, вроде строительства замков и рытья подземных ходов в песочнице, или устройство домиков из бросовых материалов на деревьях, или устройство пещер в сугробах, - не в счет. Более поздние развлечения - прыжки с крыш сараев и гаражей в сугробы или катание с гор на «котлетах» (алюминиевых поддонах для котлет, валявшихся у служебного входа в гастроном) - тоже не были из ряда вон выходящими.
 
Первое отличное от популярных увлечений, которое с энтузиазмом начал осваивать Герасим, было выпиливание. Взяв книгу «Умелые руки», мать Геры подкладывала под страницу с рисунком копирку, положенную на фанерку от посылочного ящика, и обводила карандашом деталь какой-нибудь полочки. Полученную на фанере копию Герасим начинал усердно выпиливать лобзиком.
 
Надо понимать, что в ту пору, когда издавались такие книги, об электрических лобзиках в нашей стране знали немногие. Лобзик, подаренный Гере родителями, представлял собой железную подковообразную рамку, на короткой стороне которой натягивалась, как струна, пилка шириной в два миллиметра.
 
Чтобы установить эту пилку под зажимы с гайками-барашками, и сохранить при этом ее натяжение, надо было обрести особую ловкость, которая достигалась тренировкой и упорством, граничащим с тупостью. Сколько пилок было сломано Герой в процессе их установки в лобзик, а также во время выпиливания, трудно сосчитать.
 
Я тоже пытался испытывать свое терпение в знак солидарности с другом, но оно иссякло так же быстро, как и запас пилок, который с трудом пополнялся за счет бюджета моей семьи, стоявшей на краю нищеты.
 
Логично, что следующим его увлечением было выжигание. С основами процесса мы, мальчишки, познакомились увековечивая свои имена на лавочках или на дворовом столе доминошников с помощью линз в весенние солнечные деньки.
 
Как забыть тот запах жженой древесины, что вился вслед за сизым дымком из-под ослепительно белой раскаленной точки, - сжатого лупой пучка солнечных лучей! Однако для более сложных изображений уже существовала спецтехника – выжигатель.
 
Покупной выжигатель, может, и был мечтой Герасима, но он вполне обходился тем, что смастерил ему отец из небольшого трансформатора и эбонитовой трубки-держателя, к которому крепился выгнутая в виде стилуса нихромовая проволочка.

Если я заходил к нему во время его работы, мне приходилось ждать, когда он сжалится и уступит выжигатель, чтобы я проверил гожусь ли для этого «ювелирного» занятия. Увы, и здесь моего терпения надолго не хватало.
 
- Ну, что? Смотри: погнул перо, – раздавался за моей спиной сердитый голос приятеля. – Говорил же не дави, жди, когда оно прожжет точку, - отчитывал он меня и выключал аппарат, чтобы остудить «перо» для его выпрямления или замены.
 
Дожидаться, как Герасим, пока проволока прожжет точку на деревяшке, я не был способен. А перспектива нажечь тысячи таких точек, ради сомнительной ценности узора, меня просто убивала. Вот тогда я и понял, что повторять подвиги нашего Геракла, мне не дано, и стал лишь со стороны наблюдать за всеми его увлечениями.
 
Следующим после изготовления полочек из фанеры с узорами в стиле Сёра стало авиамоделирование. Это началось с того, что родители подарили Гере на день поступления в первый класс сборную модель планёра. В небольшой продолговатой коробке, которую он вскрывал при мне, видимо, чтобы сразу обрести товарища по несчастью, находилось несколько реек, продолговатых железных скобок, кусок фанеры, папиросная бумага и пакет с каким-то порошком.
 
Изучив инструкцию, я понял, что участвовать в сборке модели точно не буду. Выпиливать из фанеры контур «кабины», собирать из скобок (по-научному – нервюр) и планок крылья, намазывать их казеиновым клеем, полученным из разведенного в воде порошка, походившего на манную кашу, и оклеивать их папиросной бумагой, – было бы для меня выше всяких сил. Первая и вторая - были описаны выше. Поэтому я мог только наблюдать за манипуляциями друга-аккуратиста.
 
Работа Герасима длилась несколько дней, поскольку прерывалась текущими делами: приготовлением уроков, помощью родителям по дому и выстаиванием в очередях за продуктами. Наконец, день испытаний модели настал. Я как главный болельщик и сочувствующий сопровождал друга, готовый разделить его успех, но главное - поддержать в случае неудачи.
 
Дело происходило после уроков, поэтому, пока мы с моделью шли по двору нашего Серого дома, населенного в основном работниками Пароходства и Северного порта, нас стало сначала трое, пятеро, а то и шестеро. Тут были первоклашки: Кока из шестого подъезда, Горик из четвертого, Ионов и его двоюродный брат третьеклассник Сашка Шелагин из второго. Все были в приподнятом настроении, ведь запуски моделей, пусть и какого-то планёра, происходили не часто.
 
Среди болельщиков объявились как оптимисты, так и скептики.
 
- А на сколько метров полетит планёр? – интересовался Горик.

- Написано – на десять метров, если правильно пускать, - обещал я, считая себя лицом близким автору произведения.

- Не полетит эта фигня, - авторитетно утверждал Сашка. – Вот, если бы у него был мотор…

- С мотором-то каждый аппарат может летать, - рассуждал Гера. – В том-то и дело, что планёр может парить долго, если попадет в восходящие потоки.
 
- А если попадет в нисходящие? - тревожился маленький, но задиристый Кока.
 
- Тогда хана аппарату, - радостно принял сторону брата Ионов.
 
Выйдя со двора через гулкую арку, мы всей гурьбой перешли Ленинградское шоссе в том месте, где весной из большой трубы, торчащей из-под шоссе, всегда хлестал поток мутной воды и заливал подступы к гастроному. Пройдя мимо Правления Пароходства, свернули налево к спортплощадке. Здесь росла низкая трава, прилично вытоптанная футболистами, волейболистами и праздной публикой.

Настал момент истины. Собственно запуск состоял всего лишь из двух действий: замаха и броска планера вперед, как это делают при пускании бумажных голубей. Сначала Гера решил определить, как полагалось по инструкции, направление ветра. Слюнявить для этого палец он не стал, а оторвал от припасенного куска папиросной бумаги маленький клочок и, подняв руку, пустил его свободно падать.
 
Никакого движения воздуха не наблюдалось, поэтому пускать своего «голубя» Гера решил, отвернувшись от незваных зрителей, вероятно, чтобы не видеть выражения их лиц. Он медленно покрутил модель в руках, будто проверяя все ли цело, взялся за рейку-фюзеляж позади «кабины» и стал прицеливаться в даль светлую. Тут-то и раздался голос Сашки:

- Ну, давай, не тяни, Му-му!
 
Такого поворота Герасим не ожидал. Его самолюбие и так было на грани срыва, и вдруг такой пинок! Он еще не знал, откуда взялось это прозвище, поскольку рассказ Тургенева «Му-му» проходят только во втором классе для воспитания в детях сочувствия обездоленным. Тем не менее, слышать это прозвище ему было обидно. Так Геру называли лишь за глаза, когда сомневались в его определенных способностях: «Разве этот Му-му сможет дать в морду Каче?! Куда ему. Слабак…».

Видно было, как он с трудом справился с подкатившим к горлу комом, размахнулся и толкнул модель вперед и немного вверх. Летательный аппарат, напоминавший первые в истории воздухоплавания этажерки с перепонками и переплетением тросов, так же, как и в кинохрониках тех лет, подлетел на три метра, завалился на крыло, резко вошел в пике и уткнулся в землю.
 
- Так я и знал, - обрадовался Сашка. – Пустил бы его хотя бы с горы…

- Ничего. Сейчас починим, - предположил я, чтобы смягчить другу горечь неудачи.
Мы подошли к поверженной модели. Одно ее крыло перестало быть симметричным другому. Едва ли можно было что-то поправить на месте. Но старший из нас, он же главный скептик Сашка, вдруг поднял «инвалида» и без тени сомнений заявил:

- А сейчас - попытка номер два, - и с этими словами метнул модель изо всех сил.
 
Бедное хрупкое изделие рванулось, было, вверх, но тут же вошло в штопор и рухнуло на землю с катастрофическим треском. Невооруженным глазом было видно: вместо модели на траве валялась горстка реек и обрывков бумаги.

Наверное, Герасим заплакал, но этого никто не увидел. Он отвернулся от места катастрофы и, переходя на бег, удалялся в сторону дома. Понимая его состояние, я не стал звать его назад, и как верный оруженосец, не дав никому дотронуться до обломков, собрал их и пошел вслед за Герой.
 
Однако на этом увлечение  моего приятеля авиамоделизмом не закончилось, но стало белее серьезным. К тому времени мы, будущие второклассники, давно освоили главный вид транспорта - троллейбус №6, связывавший наш Серый дом и Второй Портовый поселок с «центром», - станцией метро Сокол. Тем более, что наша 692-я школа, в которой мы все учились, находилась напротив водного стадиона «Динамо». Поначалу родители сопровождали нас до школы, а позже просто сажали в троллейбус утром и встречали лишь вечером уже дома.
 
Поэтому найти на Войковской, в сквере перед школой Космодемьянских, Дом пионеров, а в нем - кружок авиамоделизма, - Гере не составило труда. То ли по привычке приобщать к своим делам, то ли для преодоления робости при записи в кружок Гера позвал с собой меня.
 
Войдя в комнату, мы увидели нескольких мальчишек у рабочих столов и пожилого дядьку, объясняющего одному из них, что-то про чертеж, лежавший перед ними. В воздухе витал незнакомый, но заманчивый и волнующий запах. Все были настолько увлечены делом, что на нас никто не обратил внимания.
 
Наконец, дядька, видимо, он и был руководитель, освободился и подошел к нам.
 
- Зачем пожаловали, друзья, - спросил он строго. – Хотите строить авиамодели?

- Вот, он хочет, - кивнул я на Герку, на долю секунды опередив его с ответом. – А я думал просто посмотреть.
 
- Да, хочу записаться к вам, - подтвердил Гера. – С какого возраста можно?

- Ну, если в школу ходишь, значит, и заниматься у нас можно. Зовут меня Андрей Семенович. Пойдем к моему столу, я тебя запишу, - сказал он смягчившись.
 
Пока друга записывали, я огляделся. Очевидно, дразнящий запах издавал лак, которым один парень покрывал, обтянутое какой-то тканью или бумагой, крыло небольшой модели. Казалось, ради одного этого запаха стоило здесь торчать вечерами.
 
В тот день Гера на занятия не остался. Во-первых, надо было получить разрешение родителей на занятия, во-вторых, принести фартук и нарукавники, чтобы не испортить одежду клеем или инструментами. Дальнейшее развитие событий мне знакомо только из рассказов самого Геры.
 
Его родители не возражали против занятий в кружке под руководством солидного наставника, - все лучше, чем болтаться во дворе и учиться всяким непотребностям. Так мой приятель начал ездить два, а то и три раза в неделю в Дом пионеров. Его рассказы о кордовых и таймерных моделях, которые собирали старшие ребята, бередили воображение.
 
Он рассказывал чудеса о материалах, вроде древесины бальзы, используемой в моделях. Мне даже захотелось найти книгу Тура Хэйердала про путешествие на плоту, построенном из этого дерева. О пахучем лаке, называемом «эмалит», которым покрывают ткань, обтягивающую крылья и фюзеляжи моделей, чтобы создать не только их прочность, но и красоту. Наконец, о соревнованиях авиамоделистов, проходивших на окраине Тушинского аэродрома, которые можно было посмотреть.
 
Так в один из осенних выходных дней приятель настойчиво позвал меня на городские соревнования кордовых моделей. Когда он пояснил, что такого рода модели летают вокруг «пилота», «привязанные» к нему стальными нитями, я был разочарован. Какой смысл смотреть, как самолетик, завывая игрушечным мотором, мотается по кругу. «Пилот» только и может, что, потянув один из двух кордов, привязанных к ручке управления, на себя, поднять её орбиту выше или, потянув на себя нижний корд, опустить модель ниже или посадить на землю.
 
Однако Герасим был настойчив и пообещал, что кроме взлета и посадки моделей, возможно, мы увидим воздушный бой. Правда, вместо уничтожения противника «огневыми средствами» каждому «пилоту» достаточно будет отсечь винтом бумажную ленту, прикрепленную к хвосту модели неприятеля. Это было уже интересно, и я согласился.
 
Площадка для соревнований располагалась на краю Тушинского аэродрома, недалеко от Волоколамского шоссе. Она была огорожена по кругу высокой сеткой, в которой был оставлен проход для участников соревнований, их помощников и судей.
 
Соревнования долго не начинались. Все ходили туда-сюда, обсуждали что-то и никак не могли о чем-то договориться. Хорошо, что погода была тихая и ясная, поэтому можно было и подождать. Наконец, действие началось.
 
В центре круга остались парень с каким-то дядькой, который жестикулировал и что-то ему говорил. Парень держал ручку управления, от которой к модели самолета, похожего на Пе-2 тянулись едва заметные стальные корды. Саму модель с небольшим пропеллером держал его помощник и указательным пальцем, обмотанным лейкопластырем, бил по лопасти пропеллера, пытаясь запустить едва тарахтящий в ответ маленький моторчик. В воздухе разливался дурманящий запах чего-то знакомого и дразнящего.
 
- Чем это пахнет? – поинтересовался я у Геры. – Лекарством что ли…

- Ну, это топливо так пахнет. Смесь касторки и эфира, - пояснил друг. – На холоде надо добавлять в смесь больше эфира, но, если переборщить, мотор будет стрелять, но не заведется.
 
Наконец усилия пускателя увенчались результатом, моторчик издал заливистый стрекот, пилот подтянул корды, поуправлял вверх-вниз стабилизатором, помощник поставил модель на площадку и тут же отпустил. Самолетик прокатился совсем немного по асфальту и резко пошел вверх.
 
Наблюдать за тем, как модель с воем наматывает круги, то снижаясь, то поднимаясь по воле «пилота», быстро надоело. Представление немного оживляли асы, заставляя свои модели делать мертвые петли, а то и восьмерки. Не все модели успешно заканчивали полет. Один «пилот» не рассчитал скорость своего «самолета» при завершении петли, и он врезался в землю.

Еще одна модель разбилась при посадке. Когда топливо заканчивается, мотор глохнет, и модель должна плавно идти на посадку. Однако у этой горемыки скорости для планирования не хватило, и она ткнулась пропеллером в асфальт. Все же мы дождались, когда объявили о воздушном бое.

Это зрелище выглядело интереснее. Теперь в центре арены стояли два «пилота» с ручками управления, а в разных её концах - их помощники, запускавшие моторы самолетов. Как только винты обеих моделей начинали вращаться, помощники их отпускали, и бой начинался.
 
На огромной скорости шустрые «ястребки» гонялись друг за другом и норовили своими винтами отрубить бумажный «хвост» противника. Следить за их кульбитами и вензелями над головами было сложно.

Иногда, поднявшись на максимальную высоту, модели описывали совсем маленькие круги, рискуя столкнуться. При этом «пилоты» крутились друг вокруг друга, заломив шапки, как танцоры в каком-нибудь краковяке, глядя при этом не на партнера, а в небо. Один «пилот» запутался в своих ногах и повалился на бок, но и лежа продолжал смотреть вверх и управлять моделью. Кто выиграл бой, я не понял. Обе ленты были отрублены, да и сами модели повредились. Однако судьям все было ясно, и они назвали имя победителя, которое мне не запомнилось.
 
Больше на соревнования авиамоделистов я не ездил, хотя Герка меня и приглашал. Тем не менее, подобные соревнования вклинились в мою жизнь самым необычным образом.
 
Прошел год, как я познакомился с новыми для меня словечками из рассказов Геры: нервюра, стабилизатор, элерон, компрессия, таймер. Вот с последним из этого списка понятием мне и довелось однажды столкнуться.
 
Одним летним воскресным днем наша компания шла по берегу канала, так все называли Химкинское водохранилище. Под ногами похрустывала кирпичная крошка, устилавшая тротуар от грузового к центральному причалу Речного вокзала. Слева тянулась традиционная клумба с цветами львиного зева посередине и ржавыми ноготками по краям, ограниченная побеленным бордюром. Цветы душистого табака, заполнявшие бетонные вазоны на клумбе, источали резкий сладковатый запах.
 
Справа на наклонные бетонные плиты набегали редкие волны не совсем чистой воды. Особенно грязной, в разводах мазута, она бывала в углу, где заканчивается пологий спуск и начинается стена причала. Здесь теснились обломки досок, пустая стеклянная и пластиковая тара.

Другое дело – весной. Уровень воды в водохранилище за зиму опускался на несколько метров, и лед «отползал» от берега так, что по плитам можно было спуститься на песчано-галечное дно. Среди камней мы находили  фигуристые гильзы от винтовки и короткие от ППШ. По слухам, кто-то из счастливчиков нашел даже ржавый наган без барабана.
 
Когда лед начинал таять, по фарватеру туда-сюда проходил ледокол, и постепенно вся серо-белая «пустыня» превращалась в отдельные зеленовато-голубые льдины. Небольшие трещины между ними у берега постепенно превращались в протоки, а льдины – в «плоты» разных форм и размеров. Мало сказать, что они привлекали нас. Они манили, требовали, чтобы на них срочно ступила нога отважного путешественника или спасателя, торопящегося на помощь гибнущим во льдах героям.
 
Разве мы - дети речников могли устоять перед зовом «бушующей» стихии, тем более, если кто-нибудь первый совершал решительный прыжок с плит на искрящийся под солнцем «айсберг»? Этим прыжком смельчак не то, чтобы звал: «За мной!», но безмолвно подначивал: «А вам слабо?».
 
Тут уж хочешь-не-хочешь, остальные «мамины сынки» прыгали на соседние льдины. Если, кому попадалась льдина, уходящая из-под ног, требовалось срочно ее поменять, перепрыгнув на другую.
 
Не обходилось и без промоченных в ледяной воде ног, и купаний по пояс. Такие приключения, порой, заканчивались у плотогонов легкими респираторными заболеваниями, а то и воспалением легких. Родители могли лишь догадываться об их причинах по мокрой одежде или обуви смельчаков.

Однако тем летним днем привычный пейзаж с цветами на клумбе и мутной водой канала нарушила огромная стрекоза, парившая над серединой канала под редкими облаками. Я первым заметил ее и закричал шедшим поодаль друзьям:

- Смотрите, какой птеродактиль! Парит и не шевелится…

- Где, где? – заголосили ребята.

- Да вон же, повыше чаек, над водой, - показал я направление указательным пальцем.
 
- Да это же… - разглядел стрекозу Гера, - модель. Модель планёра. Откуда она взялась? В восходящих потоках…

Мы смотрели на нее, как завороженные, и каждый гадал, как она сядет на воду и что с ней будет дальше. Между тем, планёр не собирался падать. Он слегка рыскал то влево, то вправо, сохраняя ориентацию, как настоящая стрекоза.

Прошло десять, двадцать минут, но модель все парила, и лишь неуловимое движение воздуха медленно относило ее к нашему берегу. Волнение болельщиков нарастало. Можно было бы делать ставки, но мы тогда умели только спорить.
 
- На что спорим, - потонет, - сказал Валерка, сын капитана буксира.
 
- Ни фига, - отрезал Гера. – Дотянет до берега. Спорим на твой старинный компас. Проиграю, - отдам китайский фонарь.

- Давай! А на сколько он бьет?

- От первого до шестого подъезда запросто. У него точка, знаешь какая!
 
- Согласен, - сказал Валерка, и я разбил их рукопожатие.
 
Сколько веревочке, планёру, ни виться, пришел конец и его полету. Модель чудом дотянула-таки до берега и плавно приземлилась на бетонные плиты у самой воды. Без всяких сомнений, раз я ее первый увидел, я ее и поднял, присвоив, как случайную находку.
 
Это было невесомое чудо с тонким объемным фюзеляжем, изящным оперением и крыльями размахом с мои разведенные руки. На носу, однако, у нее стоял моторчик с пропеллером. Все ее составные части были обтянуты тонкой тканью, покрытой блестящим лаком. На крыльях мы увидели красные буквы МАК и какие-то цифры.
 
- Вот и весь фокус, - сказал Гера. – Это таймерная модель. Ее мотор работает какое-то заданное время, а потом она парит, как планёр. Чья модель продержится в воздухе дольше, тот и выиграл соревнование.
 
- Откуда ты знаешь, что она была на соревновании? - спросил я с сомнением.
 
- МАК – это Московский авиамодельный клуб, что на Песчаной площади, - выдал Гера с какой-то укоризной в голосе. - А цифры – номер в списке участников. Видно, сегодня в Тушино были соревнования.
 
- Хочешь сказать, она прилетела из Тушино? – уточнил Игорь, мой сосед по подъезду, молчавший до тех пор.

- А чего тут такого? – ответил Гера и забрал у меня модель. – Смотри, как сделана! Это же просто супер! Какие тонкие рейки в фюзеляже! Центроплан и все узлы из бальзы. Вес, наверное, грамм двести.
 
Я поспешил вернуть модель себе, и Гера отдал ее, но с какой-то подозрительной задержкой.
 
- Ну, Валер, - сказал он, - компас – мой? Спор дороже денег.
 
- Да, Валерка, - подтвердил я, - придется его отдать.

Валера, не без оговорок согласился, а я решил вернуться домой, чтобы спрятать дорогую находку от посторонних глаз. Увы, глаза-то уже были, причем, отнюдь не посторонние.

Пока шли по парку домой, Гера все намекал: раз модель номерная, значит, принадлежит клубу. Если принадлежит клубу, значит, - и так далее. Я отмалчивался, но про себя думал: не отдам никому, ни за какие деньги.
Дома спрятать модель было некуда. Положил ее на шифоньер, но, то крыло, то хвостовое оперение торчало напоказ. Родители, правда, не очень интересовались, что за чудо лежит на шкафу.
 
- Новая игрушка? - спросил отец за ужином, указывая на часть крыла с загнутым вверх концом.
 
- Да, модель самолета, дали знакомые ребята, - врал я, дабы успокоить его интерес к происхождению «игрушки». На этом вопросы домашних о ее происхождении закончились. Но это только дома. Дальнейшие события разворачивались далеко за его пределами. Гера настаивал, чтобы мы отвезли модель в МАК, а я посылал его вместе с МАКом.
 
В один хороший вечер в нашу коммуналку позвонили. Не помню, кто открыл входную дверь, но в нашу комнату постучали и вошли двое: солидный дядька и парень лет шестнадцати. Старшой сказал, что по его сведениям, у нас хранится модель самолета номер такой-то, принадлежащая клубу, и ее следует вернуть владельцам во избежание…

Слава богу, дома были только мы с матерью. Был бы отец, - задал бы мне порку. Я с каким-то радостным облегчением, не говоря ни слова, встал на стул, достал модель и протянул дядьке. Он тоже ничего более не говорил, не поблагодарил, не извинился за беспокойство, а молча взял модель, поднял её над головой, развернулся и, пропустив парня вперед, вышел за дверь. Мать ничего не поняла, а я объяснил, будто давно ждал, когда заберут «игрушку» эти люди. С Герой я решил больше не дружить.
 
Былой дружбы меж нами действительно уже не было. Хотя по моему примеру, после авиамодельного кружка Герасим подался в секцию парусного спорта. Секция эта ютилась в каком-то сарае или бараке на берегу небольшого залива за «диким» пляжем, на базе клуба «Юные моряки». Чуть дальше, к Водному стадиону, в заливе отстаивались малые суда и даже «правительственный» теплоход «Максим Горький».
 
Пришли мы туда в начале весны и, пока было холодно, изучали в классе теорию вождения парусных судов. Самое интересное было узнать, как судно под парусом может двигаться навстречу ветру.

Сначала, казалось, это невозможно, но постепенно до нас доходило, что такое судно движется не по прямой, а галсами, этакими зигзагами, подставляя ветру парус то с одной, то с другой стороны.
 
Когда же потеплело, нам предложили вплотную познакомиться с имеющейся материальной базой клуба. А именно, заняться подготовкой этой базы – трех древних шлюпов – к спуску на воду. Для этого всей двадцатке будущих моряков было предложено обзавестись осколками стекла, хоть бутылочного, хоть оконного, чтобы скоблить ими облупившуюся краску с бортов этих посудин. Счастливчиками казались владельцы наждачной бумаги, которой для всех не хватало. Увы, для грубой работы она не годилась, поэтому радость обладателей наждачки была преждевременной.
 
- Ну, как, Гера, - подзадоривал я приятеля во время очистки наших плавсредств от заскорузлой чешуи, - скоро выходим в море?
 
- На палубу вышел, сознанья уж нет, - ворчал он, цитируя часто звучавшую по радио песню. – Еще немного, и последние мозоли полопаются. И так уже стер правую ладонь до крови.

- А левая у тебя на что? - подсказывал я без тени улыбки, и Гера, помедлив, действительно перекладывал «инструмент» в левую.
 
Не все будущие моряки такое знакомство с морским делом выдержали. Их физико-эмоциональное состояние после второй попытки очистить хотя бы сколь-нибудь заметную площадь на заскорузлых днищах шлюпов оказалось плачевным. Мало, кто был готов продолжать испытывать себя на верность морскому делу. И здесь наши с Герой пути разошлись: я пошел по пути к своей заветной цели, а приятель отправился на поиски нового поприща.
 
Тем временем в большой беседке посреди нашего двора появился какой-то длинный стол из грубо сколоченных досок покрытых фанерой. Столешницу делила на две равные части низкая сетка, похожая на рыболовную и волейбольную одновременно. Старшие ребята гоняли через нее небольшой целлулоидный шарик, ударяя его небольшими овальными дощечками, покрытыми пупырчатыми резинками. Мы издали наблюдали за этой непонятной забавой, пока до нас не донеслось ее название: пинг-понг или настольный теннис.
 
Постепенно кто-то из малышни как-то узнал о правилах игры и ее атрибутах. О том, чтобы достать фабричные ракетки, мы сначала даже не помышляли. Узнав из журнала «Юный техник» размеры и форму ракеток, мы стали мастерить их сами.
 
Например, Гера нашел где-то кусок пятислойной фанеры и выпилил лобзиком контур ракетки. Накладки на ручку он выстрогал из дощечек от ящиков, что валялись во дворе у гастронома. Для каждого из нас было проблемой сделать накладки на ударные поверхности. Я по его примеру тоже выпилил ракетку, а с накладками мне повезло: отец принес с завода листы черной пористой резины толщиной 5 миллиметров, и я вырезал накладки из нее.
 
Кто-то делал накладки из наждачной бумаги, а Гера не нашел ничего лучше, чем фланель синего цвета. Ему казалось, что ткань будет смягчать удары шарика о фанеру, и он не скоро треснет. Впрочем, на то, какая у кого ракетка, внимания никто не обращал.

Нас захватывал сам медитативный процесс отбивания мяча на половину противника. Казалось, бей по маленькому снаряду ракеткой, и он легко попадет туда, куда его направишь. Однако сделать это не так-то просто. Раз за разом неудачный удар хотелось исправить, улучшить в следующей попытке.
И вот, войдя в раж, ты все бьешь и бьешь по мячу, надеясь, что следующий удар уж точно принесет выигрыш. Так незаметно для себя, мы становились пленниками этого действа, переходящего, как у всякого игрока, в страсть.

К сожалению, зимой приходилось прерывать наши «тренировки». В ту зиму мы с Герой даже не встречались. Каждый занимался чем-то своим, и лишь с приходом теплых весенних дней мальчишки стали собираться в беседке.
 
- Привет любителям настольного тенниса! – сказал я, увидев в беседке знакомые лица. – Начинаем сезон игрищ?

- Ага, - сощурился Валерка. – А сетки-то нет.
 
- Старшие еще не вынесли ее, - добавил Кока. – Жди теперь у моря погоды.
 
- Зачем? – подходя, подал голос Гера. – Сейчас найдем вместо сетки подходящую доску и будем играть через нее. Пойдем к сараям, может, там есть какие-нибудь обрезки.
 
Ребята отнеслись к затее скептически, но я поддержал приятеля, и мы пошли с ним к сараям.
 
- Ну, и чем ты теперь занимаешься? – спросил я по дороге. – Что-то давно тебя не было во дворе.
 
- Да так, осваивал радиодело, - поведал, как о чем-то само собой разумеющемся, Гера. – Собирал транзисторный приемник.
 
- Ну, ты даешь! – удивился я. – И где ты научился этому?
 
- Где же еще? В журнале «Радио» все есть, - проворчал Гера. – Там и описание, и схемы… Паяльник и олово с канифолью у нас дома всегда были. Только детали приходится доставать.
 
- Как доставать?

- Ну, покупать в разных магазинах… Ради ферритовой антенны приходилось несколько раз ездить на Пятницкую. Там у магазина можно что-то у таких же любителей выменять.
 
- И охота тебе таскаться на другой конец города? Деньги у родителей выпрашивать.
 
- Конечно! – заявил Гера. – Вот, когда приемник начинает ловить станции, знаешь как здорово! Родители тоже довольны, что у меня получается. Скоро настрою шестнадцатиметровый диапазон и буду ловить заграницу.
 
- Да ладно… У нас дома радиола еле-еле чего-то ловит на двадцати пяти метрах, а у тебя самоделка.
 
- Вот и посмотрим, что выйдет, - сказал приятель и стал пробираться через буераки вдоль сараев.
 
Мы с трудом нашли подходящие по ширине две серые доски и понесли их в беседку. Некоторые любители нас не дождались, но это было нам на руку: меньше народа, - больше времени будем играть.
 
Мысль друга была такой: вместо сетки положить доски на ребро, оперев их одну на другую, наподобие двускатной крыши. Получилось громоздко, но играть уже было можно.
 
Теперь все свободное время летом мы проводили за этим магическим столом. Его столешница была не совсем ровной. Иногда мячик отскакивал от нее не туда, куда был должен, но другого стола у нас не было. С непонятным энтузиазмом мы стучали и стучали по мячу, становясь после проигрыша в очередь, не думая, что за сила заставляет нас это делать. Иногда удача улыбалась то одному, то другому, и он играл подряд несколько партий, пока кто-нибудь не выставлял его в конец очереди.
 
Мы играли до бесчувствия, забыв о времени, о еде и о домашних делах. С наступлением сумерек игра не прекращалась. Герасим оказался самым заводным. Я уходил домой, а он с таким же неистовым соперником продолжал играть, хотя почти ничего уже не было видно. Вероятно, игроки ориентировались по стуку шарика о стол.
 
Что ждало дома безумцев, заканчивающих игру близко к полуночи, можно было только догадываться. Я, например, имел выговор в три креста и бога мать. Но, что значила подобная выволочка в сравнении с восторгом самоутверждения во время победы над сильным противником!

Во время каникул игроки уезжали, кто в лагерь, кто на дачу или в деревню к родным. Найти партнера для игры в это нелегкое время было большой проблемой. Приходилось звать за стол и малышей, и девчонок, словом, любого, кто мог держать ракетку, и учить их премудростям игры. Это было не бог весть какое удовольствие, но давало ощущение некоего превосходства над непосвященными и помогало хоть как-то утолить игровой голод.
 
С наступлением осени и учебы наши встречи за теннисным столом становились все реже и реже. Вскоре моя семья переехала в другой район, поэтому наши с Герой пути разошлись надолго. Я остался в клубе юных моряков, и лишь случайно, встретив через два года Геру, узнал, что он увлекся подводным плаванием.
 
- Представляешь, - сказал он при встрече, - во время Всемирного Фестиваля молодежи родители отправили меня подальше от Москвы. Поддались слухам, будто иностранцы могут заразить нас неприличной болезнью или непривычным поведением. Отправили к тетке во Фрунзенское, на море.

- Жаль, что уехал, - посочувствовал я. - Это было такое, такое чудо! Встречи с разными иностранцами: неграми, кубинцами, китайцами. Вечерами - концерты, факельные шествия в парке, обмен значками, фейерверк на Речном вокзале. Сплошной праздник. Заложили на пустыре парк Дружбы, где пруды да болота были.
 
- Немного обидно, что меня отправили в Крым, - безразлично произнес Гера. - Зато там я научился плавать в маске с трубкой и нырять. Вода в море знаешь, какая прозрачная! На глубине 10 –12 метров дно видно.
 
- Я на пляже один раз видел, как какой-то иностранец выпендривался. Нацепил такую зеленую маску с овальным стеклом, взял в рот трубку и поплыл. Чего он там в нашей мутной воде видел?
 
- В маске плавают не только, чтобы чего-то видеть. С ней просто легче держаться на воде.
 
- Как это, легче? А если в трубку попадет вода? Захлебнешься, и - капец!
 
- Вода сперва попадает в рот, и ты всегда успеваешь ее вытолкнуть с выдохом. Дело привычки: всегда слышишь, когда вода попадает в трубку, и успеваешь ее выдуть. Главное, с маской не надо поднимать голову над водой и тратить на это силы. В маске легче просто научиться плавать, за один раз. И руками махать, как ты «саженками», совсем не надо.
 
- Что-то не верится. Надел маску и сразу поплыл?
 
- Маска даже не главное. Трубка для дыхания важнее. Она дает свободу для движения рук и ног.

- Масок в спорттоварах я не видел, а ты где взял?
 
- Так, мы с папой сами сделали. В журнале «Юный техник» был рассказ Джеймса Олдриджа про подводное плавание, а потом - описание маски, выкройка для ее изготовления и другие детали. Резину взяли от колесной камеры, а вот со стеклом была проблема. Вырезать овал из оконного стекла, как там было написано, не получилось. Стали искать плексиглас. Но и его не нашли, пришлось использовать пластиковый школьный треугольник со шкалой и дыркой посередине.
 
- Представляю, как ты плавал с дыркой в стекле! – ухмыльнулся я.

- Ну, дырку-то мы задраили, - успокоил меня Гера. - Вставили винт с гайкой на резиновую шайбу. Главное, вода не протекала. Смешная была маска. Ее края врезались в лицо, оставляли на коже красный рубец. Все местные мальчишки показывали на меня пальцами, а сами ныряли за рапанами с открытыми глазами. Они варили их на костре, выковыривали моллюсков из раковин и продавали, как сувениры, у автостанции.
 
- Ты тоже?
 
- Рапаны доставал, но отдавал тетке, и она их варила на плите. Привез домой несколько крупных раковин. Ты лучше скажи, что там с нашим чудным столом в беседке? - с ностальгическими трепетом спросил Гера, видно, готовый к самому печальному сообщению.
 
- Ничего особенного, - сказал я. - Стоит старый. Правда, его освоили алкаши. Я играю теперь в школьном спортзале. По старой памяти нас туда пускает физрук. А ты играешь в пинг?
 
- Еще бы! Теперь у меня нормальная ракетка. Куда бы ни ехал, всюду беру ее с собой. Всегда ищу стол, где играют, и пробую свои силы. Столько людей и манер игры узнал, не перечесть!

Да, мы росли, мужали, но наши ладони всегда помнили ощущение слияния с поверхностью деревянной ручки, направлявшей овал ракетки навстречу целлулоидному мячу. Этот маленький снаряд, пущенный в сторону соперника, в своём полете воплощал наши лучшие качества, устремления и способности. Он был посредником в выяснении наших отношений. Его полет быстрый или медленный с верхним, нижним или боковым вращением заставлял нас полностью раскрываться. Эта бесконтактная борьба выявляла и физические и психические качества игроков, не хуже, чем у боксеров.
 
Впрочем, схожие ощущения, очевидно, испытывают игроки использующие посредник-мяч в большом теннисе, в бадминтоне и волейболе. Людей, выбравших эти виды самоутверждения в игре, объединяет одно: подсознательное нежелание физического контакта с противником. В этих видах мяч стал инструментом и проводником неосознанного снобизма, воплощающим их «стерильные» амбиции, чего лишены футболисты и баскетболисты.

Прошло несколько десятков лет, прежде чем случайно в метро я встретил старого приятеля. Повспоминали на ходу о наших детских увлечениях и теннисных битвах за самодельным столом.
 
- А чем сейчас занимаешься? - спросил я в небольшой паузе.
 
- Сейчас ищу работу, - погрустнел и посмотрел куда-то в сторону  Герасим.
 
- Да? Что-то случилось на прежнем месте? Ты, я слышал, работал в охране нашего самого большого театра. Думаю, там интересно было.
 
- Иногда… - призадумался Гера. – Особенно, когда тебя сажали в будку у служебных ворот. Сиди в жару или холод и жди, когда приедет какая-нибудь машина, чтобы открыть ворота. Для этого нужно иметь отличный ватный зад и железные нервы.
 
- Тебе не хватало ваты или железа?
 
- Пожалуй, и того, и другого. Работал там, как говорят, из любви к искусству. Иногда можно было что-то увидеть на сцене из-за кулис.
 
- И что ж случилось? Отколол какой-нибудь номер?
 
- Вот именно, номер, но не на сцене, - Гера вздохнул и в паузе между проходящими поездами стал быстро рассказывать.
 
- В один прекрасный дождливый день сидел я в этой будке. Читал тайком книгу, слушал кассету с уроками английского Илоны Давыдовой, словом, изнывал от тоски. Помимо ворот, рядом с будкой был вход в небольшое административное здание, где были какие-то службы театра, столовая и небольшой спортзал с теннисным столом.
 
Как-то туда проходил один из солистов оперы, который был подвержен пагубной страсти игрока. Шел бы себе по делам, так нет! Увидел меня в будке, заглянул и как-то, между прочим, бросил: «Чего киснешь? Давай сгоняем партейку, пока суд да дело».
 
Зерно упало на унавоженную тоской почву. До вечернего спектакля оставалось четыре часа. В моем мозгу зеленым светом вспыхнуло «да», вместо того, чтобы красным - высветилось «нет!».
 
Зашли в зал и «скрестили» ракетки. Какая там «партейка», когда проигрываешь на «больше-меньше»? Ты же знаешь, надо срочно отквитаться. Я выигрываю, но теперь противник требует реванша. Тогда играли до двадцати одного, по семь-десять минут. И вот в разгар четвертой битвы, когда игра у меня «пошла», распахивается дверь в зал, и на пороге появляется начальник нашей смены Дмитрий Иванович.
 
Крупный мужик лет шестидесяти апоплексического сложения стоял несколько секунд с открытым ртом, будто ему туда засунули лампочку на сто ватт, и наливался кумачом. Еще мгновение, и его мог хватить удар. Но обошлось.
 
Когда он, наконец, выдохнул, в мой адрес полетел такой многоэтажный мат, что я чуть не упал под стол. Где-то в середине этого мутного потока я расслышал только одно ясное сочетание: «ты уволен…».
 
Когда буря утихла, меня напоследок все же заставили выполнить служебные обязанности. Я открыл-таки злосчастные ворота, будто никто другой из смены этого сделать не мог.
 
За воротами стоял фургон, а его водитель, конечно, был на взводе. Догадавшись, что в будке никого нет, он ходил по инстанциям. Инстанции постепенно вычислили, где меня искать.
 
- Из-за чего шум-гам, друг? Чего привез? – спросил я, когда водила поостыл.

- А тебе-то что? Ну, белый рояль, - буркнул он.
 
- Не понял, - удивился я. – У нас же черных несколько штук. Для какой-то звезды? Может, чего-то пропустил? Для Паваротти?

- Ага, - ухмыльнулся он. – Для Гобзона, не хочешь?
 
- Тут уже я открыл рот. Столько шума из ничего! – Гера махнул в тоске рукой и добавил: - Уеду я к чертовой бабушке.

- Ну, а певцу-то этому ты, наконец, вдул? – с плохо скрываемым ехидством спросил я.
 
Гера отвернулся, будто вспоминая что-то.

- Ага. Счет той партии из головы сразу вышибло. Зато белый рояль в ней навсегда остался, - сказал он, простился и вошел в вагон подошедшего поезда.
 
«До чего же увлекающийся человек мой старый приятель», - лишний раз убедился я, направляясь к эскалатору.