de omnibus dubitandum 109. 25

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТАЯ (1896-1898)

Глава 109.25. НЕПОПРАВИМОЕ НЕ УШЛО, А ТОЛЬКО СПРЯТАЛОСЬ…

    Шурочка, раздевшись, пошла в детскую, куда она в последние дни перенесла свою постель. Ее мальчику нездоровилось.

    Но сегодня он заснул крепко и спокойно. Шурочка села около кровати; в комнате было полутемно, только зеленая лампадка горела перед образом.

    Няня еще прибиралась в кухне. Из темной столовой чуть слышалось тиканье часов. Шурочка думала и не понимала, что с нею; ведь это же ссора, простая ссора, какие случаются каждый день; отчего же так страшно, так холодно на душе и кажется, что все кончено? Точно важное случилось, большое, непоправимое горе?.. Отчего это?

    «А ведь я несчастна, – подумала Шурочка (на фото Александра Коллонтай в домашней обстановке). Она еще в первый раз подумала это словами. – А он, разве счастлив? И он, и я, и мама, может быть… всем горе, все несчастны, и все ради меня… Только нет моей вины… Пусть я дурна, все-таки крепко люблю и его, и маму, а если и случилось, то не оттого, что я не любила».

    «Нельзя ли помочь? – думала она дальше. – Нет, нельзя, никак нельзя помочь».
Послышались осторожные шаги, и в комнату вошел Коллонтай.

    – Шурочка, ты здесь? – сказал он шепотом. – Прости меня, это я виноват… – И он сел на пол, у нее в ногах и, положил голову к ней на колени.

    – Прости мне, не говори, что я не люблю тебя… Я тебя так люблю… Ну скажи, что люблю?

    И он, как обиженный ребенок, жаловался ей и просил о чем-то… Когда она там, в столовой, сказала ему, что он ее разлюбил, он сам не знал, отчего испугался, и ушел к себе; одному ему стало еще страшнее, ему захотелось скорее к ней, поближе, сказать ей, что она неправа и не может быть права, сказать, сказать, как он ее любит и что уж больше не думать об этом… Шурочка, молча гладила его по голове. Они долго просидели так. И Коллонтай успокоился. Он давно не чувствовал этой нежности, которой теперь было полно его сердце.

    Шурочка тоже успокоилась; но все-таки, засыпая, она чувствовала, что что-то непоправимое не ушло, а только спряталось глубоко в душу, что она не хочет думать о нем, но что оно – есть…

* * *

    Художникъ сдержалъ свое слово и привезъ свои этюды Шурочке. Она долго разсматривала ихъ, угадывая въ этихъ наброскахъ силу настоящаго таланта, и какое-то непріязненное чувство поднималось въ ея душе. Она знала, - что какъ ни милы ея пейзажи, - ей никогда не удастся создать что-либо, приближающееся по свежести и выразительности къ этимъ эскизамъ, которымъ самъ художникъ не придавалъ, по-видимому, никакой цены.
   
    На другой день, когда она разбирала свои рисунки, ей вдругъ захотелось опять видеть ихъ - эти этюды - и все, что ни писалъ онъ за последніе два года. И она поехала въ его мастерскую.
   
    Онъ встретилъ ее радостнымъ восклицаніемъ:
   
    - Вы не могли выбрать лучшаго момента, - сказалъ онъ, снимая ея кофточку. У меня именно такое настроеніе... Потомъ, вдругъ, словно испугавшись чего-то, спросилъ: вы... ведь будете позировать?
   
    Она взглянула на него и улыбнулась.
   
    - Да, да, не бойтесь! Но сначала покажите мне все.
   
    Онъ, радостно взволнованный, поднималъ холсты, придвигалъ мольберты, объяснялъ ей содержаніе картинъ, едва намеченныхъ углемъ. Она съ жаднымъ вниманіемъ вглядывалась во все - и яснее и яснее видела бездну, отделяющую ея слабый подражательный талантъ отъ этого сильнаго и самобытнаго дарованія.
   
    - Ну, я къ вашимъ услугамъ. Что я должна делать?
   
    Онъ быстро установилъ мольбертъ и принесъ какое то кружевное покрывало.
   
    - Вы позволите задрапировать васъ въ эту хламиду. Она будетъ исправлять должность облаковъ.
   
    Она, смеясь, кивнула головой. Онъ набросилъ кружева на ея узкія плечи, искусно задрапировалъ ея начинающую полнеть фигуру и просилъ подняться на возвышеніе.
   
    - Вотъ такъ... хорошо. Теперь вы должны вспомнить, что вы саламандра*, легкое и лукавое дитя огня...

*) Саламандра – частый элемент эмблем, встречается в геральдике. Она означала покровительство добру и борьбу с несправедливостью и злом. «Горю, но не сгораю». На эмблемах используется как символ огня.

    Прекрасно! - воскликнулъ онъ, следя за выраженіемъ ея лица, - прекрасно! Немного ниже головку... Вы смотрите внизъ съ горнаго уступа, вотъ такъ. Да, только волосы нужно распустить. Помочь вамъ?
   
    - Расплести косу? Пожалуйста!
 
    - Вотъ теперь отлично, - сказалъ онъ, когда вьющіяся пряди пепельныхъ волосъ упали на ея плечи. Вы можете дышать, моргать, все что угодно.
   
    - Удивительныя льготы! Ну, начинайте...
   
    Онъ сталъ быстро зарисовывать ея головку, какъ бы боясь, что она уйдетъ. Черезъ полчаса, которые незаметно прошли для него, она сказала капризно:
   
    - Я устала.
   
    Онъ съ сожаленіемъ посмотрелъ на свой холстъ, но сейчасъ же всталъ.
   
    - Извините... Отдохните... Чашечку кофе, можетъ быть?
   
    - Нетъ, ничего, мерси.
   
    Она сбросила кружева на полъ и села на диванъ.
   
    - Вы довольны мною?
   
    Онъ неожиданно сталъ передъ нею на колени и поцеловалъ ея руку.
   
    - Саламандра! - воскликнулъ онъ съ шутливымъ пафосомъ. - И вы спрашиваете?
   
    - А сколько разъ нужно еще позировать?
   
    - Трудно сказать определенно, - заметилъ онъ, севъ около нея въ кресло какого-то фантастическаго стиля. Несколько сеансовъ... Ну даже два-три, чтобы васъ не очень утомлять. Что-же делать. "Воображеніе дорисуетъ остальное".
   
    - А вамъ неудобно, что я позирую одетою?..
   
    - Д-да, если хотите... Ну да ничего. Все въ глазахъ и въ общемъ выраженіи лица. Это не будетъ безпечное земное существо; что-то предательское будетъ въ ея улыбке и безпощадное въ широко раскрытыхъ глазахъ.
   
    - Тогда это будетъ не саламандра, а ведьма...
   
    - И пусть. Я не знаю еще, что будетъ. Но я безконечно благодаренъ вамъ.
   
    Онъ опять поцеловалъ ея руку.
   
    - Если вы увлечетесь мною, ничего не выйдетъ.
   
    - Ахъ, я и самъ боюсь этого, - съ неожиданною для него искренностью воскликнулъ онъ.
   
    - Ну, Богъ дастъ "образуется", - засмеялась она и встала.
   
    - Уже? - спросилъ онъ, огорченный.
   
    - Да, пора къ обеду. Прощайте! Въ эти часы вы всегда в мастерской?
   
    - Всегда.
   
    - Ну, на-дняхъ я пріеду.

* * *

    – Шурочка, хочешь ехать сегодня на литературный вечер? Поедем, пожалуйста. Будет так интересно.

    – Хорошо, я поеду. Мне и самой хочется. Ребенок здоров. А кто будет читать?

    – Многие, многие, вот увидишь. Дай мне его, ну чего ты боишься? Я не уроню.
Коллонтай неловко, обеими руками, взял ребенка и понес по комнате. Шурочка пошла за ним.

    Последние дни Коллонтай был очень весел, не раздражался и постоянно ласкал «сыночка», как они оба звали своего сына. Миша был некрасивый, но очень симпатичный ребенок. Лицо у него было добродушное и ласковое. Совсем не капризный и не требовательный, он мог по целым часам тихонько заниматься сам с собой, сидя где-нибудь на ковре или в постели.

    Коллонтая он удивительно любил, как ни редко он с ним занимался, когда он приходил – он даже маму забывал, так радовался. Зато и он, если начинал с ним возиться, так возился целый день, никак не решался огорчить его и уйти, да и сам веселился, как ребенок. Но сегодня он скоро отдал его матери.

    – Так не забудь, Шурочка, ты обещала. Будь готова к восьми, а я пока пройдусь немного.

    Он ушел. Шурочка уложила ребенка спать, вынула свое нарядное платье и стала его ушивать; оно ей было широко. Потом отыскала голубенькую ленту в шкатулке – на шею надеть; и обрадовалась, что отыскала; на туалете зажгла две свечи и стала одеваться.

    Ей было очень весело, как редко случалось, она радовалась тому, что одевается, что едет на вечер, где будет много людей, и еще чему-то радовалась… Коллонтай застал ее почти готовой.

    – А знаешь, кого я сейчас видел? Марию Ипатьевну. С братом шла. Ты скоро?
– Сейчас. Кто это Мария Ипатьевна?*

*) Мария Ипатьевна (Скосаревская) – сестра Георгия Скосаревского.

СКОСАРЕВСКИЙ Георгий Ипатьевич (?)(29.06.1880 -?) - из дворян, сын полковника Ипатия  (Евпатия) Степановича, р. ? г.
Кадетский корпус в Санкт-Петербурге 1898, Михайловское артиллерийское училище 1901 (1-й разряд, поручиком со ст. 9.08.1899 в 38-ю артиллерийскую бригаду), Офицерская кавалерийская школа 1911. Офицер Кавказской гренадерской артиллерийской бригады и 19-го драгунского полка. Полковник, командир стрелкового полка Сводной кавалерийской дивизии, затем командующий той же дивизией. Мобилизован большевиками, 1918–1930 в РККА. Арестован 4 янв. 1931 по делу "Весна", до 4 авг. 1934 в лагерях.
Чины:
вступил в службу (31.08.1898)
подпоручик со ст. 9.08.1899
поручик (ст. 9.08.1903)
штабс-ротмистр (ст. 7.04.1909)
ротмистр (ст. 7.04.1913)
на 1 января 1909г. - 19-й драгунский Архангелогородский полк, поручик
Награды:
А4 (Выс. пр. 1905)
С3мб (Выс. пр. 1905)
А3мб (Выс. пр. 1905)
Источники:
Волков С.В. база данных «Участники Белого движения в России»
Список ротмистрам армейской кавалерии по старшинству, 1.09.1913

    – Господи, да внучка барона Керен. Помнишь, о котором я тебе все рассказывал, хорошенькая.

    – А-а, помню. Я тебя еще ревновать собиралась. Умная такая, дерзкая и твоего авторитета не признает?

    – Да нет, в том-то и дело, что она, должно быть, не умна, но она такая злая, что этого нельзя не заметить… Понимаешь, когда я вчера ей говорю…

    И Коллонтай, сам увлекаясь своей речью, начал длиннейший рассказ о молодой баронессе.

    – Ради Бога, Володя, ведь мы опоздаем… Хотела бы я посмотреть эту Керен.

    – Вот сегодня увидишь, она, верно, будет на вечере.

    Они отправились и через десять минут уже засели на своих местах, в десятом ряду. Длинная зала была освещена неприятно резким электрическим светом. Народу собралось порядочно.

    Вечер начался. Читали свои статьи, заметки, две актрисы прочли монолог из «Марии Стюарт». Но Шурочке особенно понравился один старый поэт, с умным, значительным лицом и строгими глазами. Читал он превосходно, но, странно, в голосе у него была какая-то насмешливость, точно он немного презирал тех, кому читал свои стихи. «Ну, слушайте, коли хотите, говорили его глаза, только ведь вы все равно ничего не поймете…».

    И точно: ему хлопали, потому что у него была слава, но к стихам отнеслись с недоумением и даже с недовольством.

    В антракте Шурочка сидела грустная и расстроенная; ее веселое настроение опять пропало; она хотела сказать Коллонтаю, как сильно ей понравились стихи, и спросить, знаком ли он с поэтом, но Коллонтая не оказалось с ней рядом. Она стала искать его глазами и скоро нашла. Он осторожно пробирался к левому проходу между стульями, где стояла группа людей. Это было всего через два ряда от неё, и она могла слышать разговор, если бы кругом не шумели.

    Посередине группы стояла высокая молодая девушка в pince-nez. Почему-то Шурочка сейчас же подумала, что это должна быть Керен – и не ошиблась. Девушка была худенькая, очень белокурая и стройная, в простом черном платье с красивыми складками; черты лица ее были неправильны; нос немного длинен и выражение губ слишком надменно, но замечательно ровный, чистый, розовый цвет лица и пушистые ресницы делали ее очень хорошенькой.

    Шурочка, взглянув на нее, почувствовала невольный укол зависти, сама не зная отчего. Был ли это простой взгляд женщины на другую, более привлекательную, или что-нибудь иное – но только Шурочке было неприятно, что Керен ей понравилась.

    Коллонтай подошел к баронессе: она весело поздоровалась с ним; он сказал что-то – она ответила, видимо, возразила; он ответил тоже и вдруг обернулся: Шурочка увидала его лицо.

    До сих пор он стоял спиной. Шурочка смотрела, смотрела – и вдруг ей показалось, что он – не тот ее всегдашний Володя, которого она любит, а другой, прежний, чуждый ей и странно милый человек: те же глаза, полные любви, доверчивый и робкий взгляд, может быть, тот же голос… Только он смотрел не на нее, а на ту чужую девушку с белокурыми волосами.

    Странно было Шурочке, она еще не сказала себе ясно, но уже поняла, что кончено, что он любит ту; она ни о чем не думала, только ждала, что же будет теперь дальше. Она видела, как молодая девушка подала ему руку, как они ушли пройтись в фойе; потом он вернулся к ней, очень веселый и радостный. Не замечая ничего, он с увлечением стал рассказывать Шурочке, что баронесса не понимает стихов.

    – Нет, представь себе, говорит, что ей не понравилось. И доказала мне, почему нехорошо. Логически выходит верно, но какое отсутствие чувства. Право, она самый холодный человек в мире. Да что ты такая бледная, Шурочка? Устала?

    – Да… Если б домой.

    – Погоди, сейчас… вот после этого номера…

    Но они просидели все второе отделение.

    Дома Шурочка наскоро разделась и ушла к себе. Коллонтай все время был очень весел, шутил, смеялся… Он очень устал и радовался сну. Назавтра он собирался начать большую работу, ему надо было выспаться.