Каньон

Клетчатая рубашка, что никогда не застегивалась на последние пуговицы, давно пропахла красным Marlboro. Одев её и не обратив внимание на небольшое пятнышко бурбона, что Джон пил в прошлую пятницу, мужчина одернул воротник и засунул на одну ножку большие авиаторы в левый карман рубашки.
Небольшая борода украшала строгое мужское лицо лет сорока, которое Джон изо всех сил старался держать в тонусе, однако его диеты состояли из острых чипсов и бара.
Дартс где - то в углу таверны, запах жаренных крылышек Баффало с соусом Ранч, тихо играющий телевизор с американским футболом и орущий кот позади обветшалого домика - первое что приходило на ум Джона, когда тот вспоминал свой выходной.
Мужчина всегда проводил пятничные вечера в компании своего старого приятеля Билла, за последним столиком любимого заведения, где они, поглядывая одним глазом на телевизор, непонятно для кого вещающие спортивные шоу, другим глазом на кота Милтона, обсуждали под бокал темного Ирландца то, как они провели неделю. И только тогда, когда свет от вывески 24h начал освещать всё вокруг, чего не могло сделать чёрное ночное небо, цветом того самого Гинесса, что пили мужчины, они интеллигентно прощались и выходили на свежий, уже не воняющий сушёное рыбой воздух. Билл всегда уходил раньше, мог уйти, даже не заплатив за стакан, после чего на следующей неделе возвращая деньги Джону. Мужчина понимал, что Билл семейный человек, куда «семейнее» самого Джона, о чем свидетельствует его вечно орущая жена, которая всегда что - то требовала от мужа. И тогда, когда скрипучая деревянная дверь закрывалась за мужчиной, Джон оставался один на один с барменом. Болтая пиво на дне стакана, как эстет дорогое вино, Джон время от времени перебрасывался фразами с барменом - ещё одним приятелем.
Разговоры обычно проходили весьма в ироничной манере. Каждую неделю, приходя в бар, Джон видел бармена, чье имя он до сих пор не узнал за столь долгое время. Разговаривали они обычно о машинах, американском футболе и о чём - то ещё, разбавляя электронное жужжание освещения, которое не особо справлялось со своей задачей. Деревянный бар в маленьком городке Аризоны практически никогда не освещался должным образом.
Джон жил один, а поэтому мог вернуться домой во сколько захочет и когда захочет. Об этом он мечтал всё детство, но как правило, люди очень быстро привыкают к хорошему, поэтому ночные прогулки чаще всего срывались на ноте усталости  уже не молодого организма, легкие которого были почерневшие от сигарет, будто движок машины в копоти от двигателя. Так же помимо бара, Джон частенько выбирался в его, пожалуй, самое любимое место. Это событие он мог ждать целый месяц, но когда этот день наступал, он его проводил, как и все предыдущие дни.
Чего Джон ждал? Солнца над пропастью. Джон ждал солнце.
В каждом немногочисленном воспоминании детства, окрашенное в мажорную ноту, всегда фигурировало солнце. Яркий день или вечер, насыщенный оранжевостью заката. Так уж повелось, что света в жизни мужчины было не особо много, поэтому он ценил каждый лучик, что дарило ему солнце. Возможно, на это повлияло ещё и детство, которое часто вспоминал Джон, как что - то хорошее, стремясь воспроизвести моменты прошлого сейчас. Джон безумно любил солнце и некоторые юношеские воспоминания. Самое забавное, что это были до боли обычные воспоминания. Где - то он идёт возле своего ранчо, которое находилось возле редкой посадки зелёных деревьев. Где - то он провёл свой пятнадцатый день рождения на улице, куря дешевые сигареты возле каких - то заброшенных домов. Где - то Джон просто шёл. Шёл далеко, даже не зная куда, не сокращая пути до цели, которую он ещё себе не придумал. Даже в детстве Джон был смышлёным малым. Пятнадцатый день рождения запомнился ему очень явно. Сигареты и заброшенные дома. Велосипед и его друг. Солнце. К пятнадцатому дню рождения Джон осознал, что такого момента больше никогда не будет. Казалось, это он может повторить вновь и вновь. Брать велосипед и идти курить сигареты. Дождаться лета и идти вдоль зелёного леса без мыслей в голове, но в те моменты Джон был максимально спокойный. Он отдавался тому самому моменту, продолжая идти дальше, в шаг со временем, только чтобы потом вспомнить эти минутки спокойствия.
Кинув взгляд на своё отражение в зеркале, где, казалось, только вчера он видел мальца, показывающий средний палец всему и вся, Джон, взял сумку, в которой уже лежали все нужные ему вещи.
Мужчина вышел из своего уютного одинокого одноэтажного домика и нет… Его не ослепило. Он этого ждал. Этот свет не высушит пятно бурбона и не подарит боль глазам. Это был оранжевый закат. Свет, который так любил Джон. Он посмотрел на небо, в котором не было ничего особенного, кроме красоты, которой тот мог любоваться часами, однако сейчас он этого сделать не мог, поэтому, достав красную пачку сигарет, Джон закурил, довольствуясь только парой минут.
Он ждал этого долго. Солнце ассоциировалось у него с счастьем, которое помогла бы растянуть хоть не надолго сигарета. Лист табака, что был завернут в почти прозрачную бумагу медленно тлел, потрескивая где - то на конце сигареты. Крепкий насыщенный дым заполнял каждый уголок лёгких Джона, которые чернели сильнее и сильнее с каждой затяжкой. Чем - то в этом мире приходится жертвовать ради прекрасного. Кто - то жертвует временем, чтобы написать симфонию, кто - то моральным наполнением, создавая книги, кто - то рисует портреты людей, Джон же, в свою очередь, жертвует лёгкими ради такого прекрасного зрелища. Горизонт. Оранжевое, не бьющее по глазам солнце.
Аризона. Небольшой домик.
Когда губы сделали финальную затяжку, Джон, не жалея рук, потушил своими грубыми и тяжелыми пальцем сигарету, которая обожгла по сути то, что обжечь уже было нельзя - повидавшие много чего подушечки пальцев на руках, которые украшали многочисленные шрамы, порезы и выцветшие со временем татуировки: фразы- «я справлюсь», «скоро увидимся», «продолжение следует» и какие - то символы, которые мог понять только сам мужчина. На самом деле в жизни мужчины было очень много символизмов и вещей, что напоминали ему детство, которое он любил и одновременно ненавидел. По большей части он ненавидел прошлое, за то что оно от него ушло, даря ему настоящее. Джон ненавидел прошлое за то, что оно было не его, ненавидел его за то, что оно бесследно потерялось где - то в часах на его стене, которые, к его сожалению, всегда ходят только направо.
Зажав двумя пальцами сигарету, он одним движением запульнул её через свой небольшой заборчик, на котором была наклейка “No smoke”, изрядно пожелтевшая от дыма тлеющих окурков.
Забор отделял прекрасный хаос от скучного спокойствия. По мнению Джона, покосившийся был не забор, а мир. В свою очередь, забор с иронией поглядывал на мужчину, каждый день вежливо пропуская его на территорию прекрасного хаоса понимая, что беготня из крайности в крайность сводит его с ума.
 
Джон, всю жизнь мечтал обрести покой и спокойствие, не выходя из дома. Но именно так он и стал предателем себя самого. Иной раз читая какие - то ненужные для него книжки, Джон с детским азартом мог взять виски и напиться прямо у себя в комнате. Впадая в ярость - бил зеркала, оставляя после себя кривое отражение своего лица. Частенько, стоя под горячим душом, которое напоминало ему дождь, он брызгал на свою голову больше шампуня чем положено. Вытирал задницу и тело одним и тем же полотенцем. Мог не помыть руки перед едой. Для него стало нормой залить прокисшим йогуртом свои хлопья на завтрак, а затем подружиться с туалетом на пол дня. Джон написал книгу. Посадил на заднем дворе острый перчик и постоянно поддерживает пустующую собачью конуру. Оливер давно умер, но Джон дал себе клятву быть рядом со своим другом. Каждое воскресение Джон чистил от грязи небольшой зелёный домик своего друга, которого даже в глубокой старости называл малышом. Когда Оливеру было 15, у пса начали выпадать усы и зубы. Не желая смотреть в прошлое, Джон закрывал своё лицо воображаемыми руками каждый раз, когда видел не съеденный корм перед домиком малыша. Джон покупал его для пса. Голыми руками разминал корм, смешивая их с молоком. Оставлял в магазинах последние деньги на дорогое мясо, чтобы Оливер мог пообедать, но тому, кроме покоя ничего было уже не нужно. Каждое утро Джон относил на руках громоздкого пса на соседнюю лужайку, чтобы тот мог сходить в туалет. Сердце мужчины чувствовало, с какой тяжестью перекачивает кровь моторчик Оливера. От этого на глазах у мужчины выступали крупные слёзы, которые капали на свалявшуюся шерсть собаки. Да и пёс, казалось, понимала, насколько Джону больно, от чего сам Оливер глубоко вздыхал. После мучительного туалета у собаки, Джон кидал потрёпанный самим Оливером, мячик, что тот грыз в детстве. Джон катил мячик. Кидал его в сторону пса, но тот жалобно поскуливал, и из последних сил пытался завилять хвостом.
Это движение стало для пса последним. Последнее существо, которому был ещё нужен Джон, как человек умерло. Исчезло, за дверью с табличкой прошлое.
- Малыш, ну ты чего! - громко заорал Джон. Поднимайся, дома завтрак! Оливер! Оливер, пожалуйста! Оливер, мячик, Оливер!
У Джона уже не было сил плакать. Тот разучился это делать за детство и за время, когда понял, что собака стареет.
Все эти годы мужчина брал тряпку и чистил конуру, будто завтра в неё войдет щенок, которого тот позже назовёт Оливером. В дождь, снег или знойную жару проводил он одни и те же движения по деревянным дощечкам, краска которых почти спала, отдавая большое внимание табличке “Oliver’s house”. Мужчина мог тереть её десятки минут, стирая до дыр тряпку.
Не свободный человек мог лишиться всего - того, что делает ежедневно Джон.
Джон был по - настоящему свободен, кроме конечно, мыслей о прошлом, которое сковало его грубые руки наручниками. Но... такую ли свободу Джон хотел?
Через несколько лет домик Оливера оброс сорняками. Это стало последней каплей Джона.
Он закурил. Опять. Джон не был сумасшедшим, просто он сам запутался в своих желаниях, стоя на пороге двух крайностей. Для него не существовало чего - то среднего, было только спокойствие, домоседство, книги либо выпивка, бары со всякими Биллами. В этих двух крайностей Джон постоянно пытался найти себя, но в итоге приходил из раза в раз к своим порокам, что тот усердно ненавидел. Каждый день мужчина пытался создать новую жизнь, стоя на старом месте. Но сегодня это его не так волновало.
Последний раз кинув взгляд на одноэтажный старенький дом, Джон, глядя куда - то вдаль, в пропасть, сел в пикап.
Его нос сразу учуял родной запах дизеля и уже через минуту машина начала движение. Солнце хоть и было оранжевым, но глядя на него по долгу могло слепить, как дневное.
Джон надавливал на педаль. Деревьев за пыльным стеклом его пикапа практически не было. Было много темно оранжевого. Иногда встречались кусты и кактусы. Перекати-поле всё чаще и чаще пробегали, как кошки, рядом с машиной. Джону хотелось уже закрыть глаза и отдать себя целиком поездке, да и дорога была идеально гладкая и прямая. Казалось, это был гротеск чего - то хорошего. Собирательный образ идеального сна. Джон вновь вытащил сигарету и закурил. Теперь в салоне пахло не только тяжелым дизельным выхлопом, но и терпко - сладкой американской мешкой.
Где - то через час размеренной езды, Джону показалась бесконечность. Так он её называл.
Пустота, пропасть, бесконечность -  то, чем он любил любоваться. Как правило, он это делал редко, чтобы эти чувства он сумел позабыть и вдохнуть их по - новому.
Резина стального коня начала понемногу стираться под мощью тормоза на песочной поверхности его - Гранд каньона.
Сочетание оранжевого солнце, скалистой пустынной пропасти и спокойствия, создавали тот самый пазл счастья, который всеми усилиями пытался собрать Джон, сидя за барной стойкой, создавая ненужные рассказы у себя дома. Мужчина не чувствовал чего - то сверхъестественного. Ему не хотелось прыгать от радости или задаривать всех цветами, нет. Ему просто было спокойно.
Джон вышел из машины. До пропасти его разлучало, как ему казались, далёкие 15 метров. 15 метров, за которыми вниз уходит сотня оранжевого пустынного каньона...
Мужчина обошел машину и уместил свою задницу на капот автомобиля, от чего колёса пикапа немного вошли в землю. Грузными руками Джон достал предпоследнюю сигарету и закурил.
Дым папиросы медленно улетучивался куда - то в небо, не растворяясь, а наоборот, создавая своими смолами небольшое облако, которое лучи оранжевого солнца решетили, как пули деревянную стену.
То, к чему стремятся очень многие люди... то, что мечтают увидеть миллионы людей, Джон с обыкновением созерцает перед собой. Казалось, об этой картине драматурги слогали свои речи населению стран с пятиэтажками, про которых Джон и не знал, ибо сейчас, он сам, не догадываясь, захлёбывался в чужом счастье. Как и в своём.
Джон понимал, что сейчас атмосферой кактуса и оранжевого обрыва он не заставит себя плясать от радости, но эту картину... Этот день он будет вспоминать еще очень долго под бокал тёмного пива, под книгу в его пыльной библиотеке, под ночной бой часов в своём ветхом доме.
Джон немного одёрнул левый рукав. Над небольшой татуировкой «to be continued...», окруженной цветочкам красовались старые часы, которые, казалось, выдавливали из себя последние глухие тики.
18:54