Неспетый романс. Обеды по четвергам. Золотые орешк

НЕСПЕТЫЙ    РОМАНС.

Был последний день урока в манеже в этом году- всем, в том числе и в полку – предстояли длинные  святочные вакации. Погода в преддверии праздников  стояла как на заказ - расчудесная: легкий морозец, ясное  синее  солнечное небо.  Лучшего и желать нельзя! Вполне  уверенно сидящая в седле Анна Андреевна в сопровождении своего верного берейтера ехала  по московским улицам домой.  Прав был М******ль: путь от дислокации Перновского до особнячка советницы недлинный и несложный  - одно удовольствие для конной прогулки,  и Всеволод Васильевич пользовался приятным  ввремяпрепровождением сполна, сопровождая свою ученицу.   Парой ехать было иногда , все-таки, узковато, и он то выдавался вперед  и постоянно оглядывался, то   галантно пропускал спутницу  и, пользуясь удобной позицией,  с удовольствием рассматривал мадемуазель, не сомневаясь  в надежном и смирном её Дарлинге на 100%. Умный конь  отлично знал дорогу и  трусил  прибавленным шажком уверенно и легко, ничуть не утомляя свою хозяйку управлением собственной персоной. Тем не менее, Анна Андреевна крепко держала повод в своих маленьких, но сильных руках, а  Всеволод автоматически профессионально  отмечал её успехи   в  верховой езде.  Одним из них , безусловно, был   отличный  баланс. Чувством равновесия Анны Андреевны можно было только восхищаться. А то, как умела она распределять вес корпуса в седле, уклоняться на поворотах, владела  гибким станом – этому не всегда и научить можно  -  с этим надо родиться.  Похоже, именно так оно  в конкретном случае с мадемуазель и было.
«Эх, нам бы в  поля, а не по московским улицам снег в санных колеях месить! - любуясь ученицей со стороны, мечтательно думал Всеволод. «На просторе  Дарлинг пошел бы крупной рысью,  потом – наметом, а потом разогнался бы в галоп… Анна Андреевна , сидя по-мужски, вполне может справиться с полевым галопом. В манеже ведь у неё все  получается. Не хватает  нам простора… А как хороша, красива была бы она на галопе  в своей амазонке на фоне белых снегов!»  И он опять пустил Дарлинга вперед.
Любуясь  воображаемой и реальной картиной, Всеволод напевал про себя, на ходу   переделывая слова под ситуацию, любимый с некоторых пор романс:

Ах, какая сегодня погода
В синем небе декабрьского дня…
Зауздать бы теперь мне каурую лошадь,
Тебе вороного коня.

Сядь в седло, восхищая осанкой,
только стремя блеснет,как зведа
И в ладони, обтянутой  черною лайкой,
Дрожит золотая узда.

Я пришпорю каурую лошадь,
Ты хлестнешь вороного коня,
И помчимся мы белой порошей,
И в степи ты обгонишь меня.

( В этом месте он, прикрыв глаза, практически наяву видел то, о чем пела в данный момент его душа).
А дальше шел уж совсем цыганистый напев:


Пусть танцует рысак черногривый
По степи, что от снега бела
И  роскошным хвостом потрясая игриво,
Летит, закусив удила.

И Всеволод еле удерживался от желания пустить Подвоха во весь опор, приглашая Анну Ангдреевну последовать за ним в быстрой скачке.

Пусть пылает лицо на морозе,
Пусть от радости щеки в огне.
Как ты нравишься мне в этой царственной позе
Верхом на горячем коне!

Он оборачивался,  обращал восхищенный взгляд к мадемуазель и встречался с её блестящими большими глазами, в которых одновременно читал и восторг, и радость, и вопрос, и….. Бог знает, что хотелось ему прочеть в этих больших серых глазах!

Я пришпорю каурую лошадь,
Ты хлестнешь вороного коня,
И помчимся мы белой порошей,
И в степи ты обгонишь меня!

Всеволоду очень хотелось спеть  ей романс вслух,  и он почти был к этому готов, но без аккомпанемента, да еще на людной улице  предпочел пока не рисковать.

Внимание Анны Андреевны на всем пути следования до дома тоже было сосредоточено отнюдь не на управлении конем. Она прекрасно осознавала выигрышность своей позы, и   толика кокетства в ней определенно присутствовала.   (Да это и к лучшему, как считала бабушка. Внучка её, в противоположность своей матери, была очень серьезной и строгой мадемуазель. А это, как известно, не слишком способствует пути в  брачные узы.( «Она еще совсем ребенок», - и умилялась, и сокрушалась одновременно Екатерина Кирилловна, думая о своей ненаглядной «Цыпочке». И вздыхала… Видела бы она её теперь!.....)
     Хорошая  зимняя  погода,легкий морозец, приближение веселых праздников, уверенность в верховой езде , а более всего - восхищенные взгляды молодого красивого офицера, к которому она за  минувшие полтора месяца   уже успела привыкнуть, придавали Анночке  задора. И вот,  оказлось, что и Анна Андреевна может  ответить на эти взгляды. С недомолвкой, сдержанно, но вполне определенно. Заинтересованно. Наверное, скорее всего, и в её душе звучал какой-нибудь приличный случаю романс… да хоть вот этот:

Я хала домой, душа была полна
Неясным для самой, каким-то новым счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.


Я ехала домой, я думала о вас…

 И дальше в том же  духе…..
Но  в этом Анна Андреевна  не призавалась пока  даже сама себе.


         ОБЕДЫ    ПО ЧЕТВЕРГАМ

 Разумеется, Всеволод Васильнвич   сопровождал её от полковых ворот до въезда во двор их дома , а затем  неизменно бывал приглашен  на обед, который гранддама подавала расторопно, весело и радушно:
-Попробуйте  вот еще этих пирожков, доставьте хозяйке радость,- потчевала она Всеволода, который уже вполне был сыт и супом, и тушеным в сметане кроликом, и…… эт сэ тэра….. Право, пирожки вдогонку к такой компании были уже явно лишними.
-Екатерина Кирилловна, отказаться от ваших пирожков невозможно, но помилосердствуйте, если так пойдет и дальше, я стану  взбираться на Подвоха в три приема и вряд ли буду в состоянии лично  демонстрировать методу вольтижировки, - смеялся он, но пирожок, все-таки, доедал.
- Насколько я знаю, в три приема- не так уж и плохо, а что до вашей вольтижировки, то сие  слово мудреное мне и вовсе неведомо, а посему – позвольте угостить вас еще недурственным цейлонским …..,-приговаривала Екатерина Кирилловна, туго знающая свое дело, и разливала по чашкам чай из большого синего кобальта фарфорового чайника. 
…И начиналась чайная церемония, занимающая еще без малого час…. Альтернативой этому часу в обществе Екатерины Кирилловны , Анны Андреевны  и  чудесной коломенской пастилы,   была серая казарма с её спертым запахом, к  которому обонятельный Всеволод Васильевич никак не мог притерпеться, поэтому он не особенно сопротивлялся, ибо аромат  цейлонского чая привлекал его гораздо больше.  А полковник, похоже, был очень рад такой востребованности Клапана в доме советницы  и тоже ничего не имел против.
     По завершении трапезы довольная Екатерина Кирилловна, принимая от Всеволода традиционную благодарность на французском:
Благодарю Вас. Je vous remercie. [жё ву рёмэрсИ]
Это было очень вкусно. C’;tait tr;s bon. [сэтЭ трэ бо(н)]
, как всегда, ответствовала:

Не стоит благодарности. De rien. [дё рьЕ(н)]
Милый Всеволод Васильевич, не устану повторять, мы всегда рады Вам , и  ваше потраченное на нас обеденное время должно быть хоть как-то вознаграждено. Поэтому воспринимайте, пожалуйста, это как должное. А потому без  цремеоний  сделайте заказ на будущий четверг: что вы хотели бы к  столу- мясо или рыбу?
Всеволода поначалу очень смущали подобные вопросы.( Особенно, когда на первом обеде Екатерина Кирилловна изволила уточнить его личное  отношение к Филиппову посту.) Он вообще был  непривередлив в еде, и уже одно то, что единственно тошно-ненавистную   с детства манную кашу в доме гранддамы  точно не предложат, его вполне устраивало. Но постепенно к обязанности делать заказ он привык и отвечал на запрос Екатерины Кирилловны откровенно, но- по-франуцзски,
Я предпочитаю рыбу. Je pr;f;re le poisson. [жё прэфЭр лё пуасОн],-
потому что   некоторая неловкость его, все-таки, в такой ситуации   не покидала, и чтобы хоть как-то  реабилитироваться в вопросах религиозной морали. (Хотя гранддама и говаривала душеуспокаивающе, что военные приравниваются к путешествующим, а посему поститься им вовсе не обязательно).

ЗОЛОТЫЕ   ОРЕШКИ  ДЕДУШКИ.
Долгие декабрьские вечера в семье генерала проходили весело . Приходил из корпуса  «сам» , и начинались его традиционные предновогодние забавы. С собою генерал приносил довольно крупный холщовый мешочек, наполненный смесью разных орехов: лесных, грецких, миндальных, фисташковых, кедровых и еts. Некоторые были  золоченые –покрытые тоненьким слоем сусального золота.  Игра Василия Сергеевича с молодежью состояла в следующем. Каждому из своих внуков и детей он предлагал вслепую, наощупь, вытащить из мешка три горсти орехов – на счастье.  Счастье состояло, собственно, не в самих орехах, хотя, конечно, всем  хотелось достать побольше грецких или фисташковых….  Своеобразная игра на интерес была вот в чем: в трех горстях орехов обыкновенно попадалось несколько «золотых», которые можно было потом обменять у деда на рубль каждый.  Это уже было серьезно, особенно, если посчастливится  за три захода выудить с  десяток таких  ценных орешков.  Так что лотерея была самая что ни на есть настоящая.  Имелся у деда-затейника и утешительный приз, который доставался тому, у кого не обнаруживалось ни одного золотого орешка – петушок на палочке…
   В игре «на золотые орехи» обожала участвовать вся молодежь семьи П*******ких. Не из-за денег, а забавы ради. Михаил, ныряя пятерней в мешок, дурачился и делал вид, что ощупывает орехи, пытаясь угадать золотые. Окружающие протестовали, дергали его за китель,  пытаясь оттащить от мешка, все от души   смеялись,  и, в свою очередь, затем  каждый прибегал к каким-то своим испытанным годами  уловкам- к неописуемой радости генерала, придумавшего эту затею  еще тогда, когда его дети были  совсем маленькими. Он видел,  как , несмотря на то, что меркантильный интерес  в получении отцовских рублей начисто исчез, азартная составляющая осталась  и, отнюдь,  не стала с годами меньше.   Самым сообразительным и предприимчивым в компании  ловцов золотых орешков   был Аркадий. Он , когда перед ним открывали мешочек и предлагали испытать счастье, скромно говорил:
-Дедушка, я несчастливый. Ты, пожалуйста,  сам достань за меня! – его расчет был, конечно на то, что у деда горсть раза в три крупнее, и орехов будет , соответственно, больше, а значит – и  шансов найти среди них   «золотых».
Василий Сергеевич заливисто смеялся, раскусив внучкову хитрость, но просьбу выполнял. Когда орехи были разобраны, открывалась импровизированная касса, и генерал, вытащив из кармана кошелек, в котором гремели предварительно заготовленные новенькие блестящие   рублики, начинал обмен. Маргарите, которой финансовый интерес был чужд  абсолютно, всегда с сожалением расставалась с золотенькими орешками. Ей хотелось оставить себе эту красоту, но и дедушку, устроившего  такую забаву, обижать не хотелось. Видя  её смятение,  Вера  успокаивала дочку,  потихоньку  говоря:
-Завтра поеду на Кузнецкий, куплю в писчебумажном магазине золотых листочков – наделаешь себе орешков таких, сколько захочешь…




Как же хороша зимняя предпраздничная суета! Вера Васильевна , исполняя обещание , данное дочери,
    привозила с  Кузнецкого не только золотую тонюсенькую – дунь и улетит – фольгу, но и массу других необыкновенно интересных вещей: блестящий глянцевый  картон, золотую, серебряную, цветную бумагу- обыкновенную и гофрированную, моточки блестящих, с пропущенной золотой ниткой – шнурочков, булавочки с колечками ( их было удобно втыкать в самодельные елочные игрушки и затем  продевать в петельку ниточку), баночки с блестящей крошкой – посыпать ватные крыши собственноручно сделанных домиков, коробки, на которых было написано «Снег» ( Аркадий, лет четырех, однажды долго просидел над таким снегом, ожидая, когда же он, наконец, соизволит растаять… ), листики тоненькой жести и….. чего еще только не было в её пакетах!  Наступали декабрьские особые вечера. По всей огромной Российской Империи в это время года  в дворянских семьях – от самых скромных до аристократических – принято было делать украшения для рождественских  елок. Многое, конечно, покупалось уже в магазинах, где предпраздничная торговля начиналась в середине ноября . и можно было купить тонкие стеклянные разрисованные  шары из германского Лауша, русские ремесленные фигурки из проклеенной ваты и блестящий тисненый картонаж… Но кто же готов был добровольно отказаться от старой традиции, которой было не менее полувека, идущей от тех первых «Елок», когда покупного почти не было и все приходилось делать самим!
        И дети, и их родители дружно  проводили вечера за большими обеденными столами, на которых царило бумажно- красочно – фольговое царство: клеили, раскрашивали, нанизывали бусы, собирали цепи , вырезали фонарики и более замысловатые игрушки.  У каждого было свое фирменное изделие. Особенно искусной в семье генерала была Варвара Васильевна. Своими чуткими тонкими пальчиками она так вычурно вырезала из папиросной салфетки снежинки, что они вспархивали со стола от легкого дуновения и парили  по комнате, как лебяжий пух. У Ольги, как та ни старалась подсмотреть сестрин секрет вырезания снежинок, получались одни «салфеточки» - округлые, квадратные. Овальные….  Но не снежинки. 
      Еще Варвара делала плетеные корзиночки из цветного картона с высокими ручками. Их  на этих ручках удобно было вешать на еловые ветки. В корзиночки можно было положить и конфеты, и орехи, и  человечков, которых искусно  мастерила Ольга, смачивая вату клейстером, а потом раскрашивала акварелью-  у неё был талант скульптора.. Мужская половина семейства , заражаясь от сестер творческим энтузиазмом, тоже присаживалась ненадолго к  столу и  занималась сборкой цепей:  звенья из пяти- семи колечек чередовались с разного вида китайскими фонариками, внутрь которых  вставляли цилиндрик из фольги серебряного, золотого или красного цвета. В еловой хвое  такие фонарики выглядели очень живописно.   Генеральским внукам  доверялось резать бумагу на полоски, складывать коробочки , привязывать золотые ниточки к готовым игрушкам.   Василий Сергеевич тоже не отказывал себе в удовольствии поучаствовать в ежегодной семейной традиции. Его прерогативой было  обклеивать тончайшими листиками сусального золота еловые и сосновые  шишки и грецкие орехи. Мельчайшие остатки  этого дорогого мероприятия  обыкновенно подбирали Аркадий и Маргарнита для своих каких-то важных игрушечных  нужд. Рядом со столом стояла вместительная коробка, которую надо было обязательно наполнить игрушками  до краев -  елка у генерала  всегда бывала высокая -  до потолка.



          ПЕРЧАТКА
Прошли те времена, когда Аркадий Алексеевич с невинностью младенца афронтировал благородную публику отрывками из кадетской Звериады. Теперь, готовясь к поступлению в корпус, он выучил на «ять» и Полтаву, и Бородино, и «Как ныне сбирается вещий Олег». Но читать под рождественской елкой сии призведения было не слишком уместно, и маман намекнула ему, что к празднику  стоит расширить одобренный дедушкой  патетически-патриотический репертуар чем-нибудь лирическим. Подобрать программу поручено было завзятому  театралу   дядюшке Михаилу. Тот не особо озаботился   на этот счет и ткнул в первую попавшуюся страницу тома Гербеля: выпал В Жуковский, «Перчатка».
-О, посмотри, какие возможности!-обрадовался он. -  Можно не только прочесть, но и представить, разыграть! Перчатки есть какие  душе угодно. Рыцарские доспехи –посложнее, конечно,  но тоже можно сделать. Надо гувернантке сказать, чтобы придумала- из чего.  С такой сценкой, Аркадий, успех тебе гарантирован!
В отличии от дядюшки, Аркадий не был так уверен  в сем предприятии  , но «Перчатку» вызубрил  и даже со временем вошел во вкус.
Он усаживал дядюшку у себя в детской и с воодушевлением, выразительно , в лицах демонстрировал перед ним зачатки своего не по дням. А по  часам растущего  сценического таланта. Дядя был впечатлен…
-В лицо перчатку ей он бросил и сказал:  «Не требую награды!» - декламировал он , драматически  швыряя  под видом генеральной репетиции , а потому совершенно безнаказанно,  в сестренку стянутой в прихожей папенькиной форменной лайковой белой перчаткой, после чего раскланивался и гордо выходил из детской. Образ благородного гордого  рыцаря был ему явно по душе. Доспехи решили не клеить (так как справедливо сочли, что танцевать в них будет проблематично), а ограничились  салонным костюмом в духе позднего ренессанса. Аркадий Алексеевич, на удивление, был не против. Все свободное  от учебы время он теперь проводил во дворе их дома за строительством то горки, то снеговика, то снежной крепости, которую они с дядюшкой Михаилом  соорудили по всем правилам средневековой фортификации и каждый день  брали приступом, а потом вновь отстраивали . В сих делах и заботах Аркадий  даже порой забывал о своей любимой Плюшке, которую в отсутствие хозяина прогуливал по  центральной дорожке их усадьбы отцовский денщик. Домой Аркадий  приходил , по словам отца, «выдохшимся», а потому не способным на какие-то более или менее весомые подвиги. И все домашние тихо радовались, что сих у него остается -   ну   разве только сестренку подразнить. Маргарита, серьезная не по годам девочка, прилежно занималась в Фишеровской гимназии и теперь усердно изучала латынь и греческий, с которыми дома ей помочь было некому : отец, окончивший  в свое время корпус и Павловское , их не знал, а Вера Васильевна, получившая стандартное домашнее образование, в совершенстве  владела французским, сносно немецким  и никаким более… Рите приходилось много времени проводить за  учебниками, но ведь кроме них были и другие книги. Этой зимой её особенно занимали сочинения Майн-Рида. Аркадий как-то тоже сунул в них нос, но быстро остыл и более на сестренкино чтиво не посягал, зато проявил некий талант к рифмовкам.
«Из Стамбула в Константинополь
Шел осел, ушами хлопал», - начинал он известные всем с детства вирши, заканчивая их на оригинальный манер:
«А на нем сидела Рита
С толстой книгою  Майн Рида.»

Рита не обижалась на братца, и на провокации не поддавалась, поэтому  все текло довольно мирно и сносно.  По вечерам, когда отцу хотелось тишины и покоя, Аркадия усаживали за чистописание, но и здесь  он находил альтернативное занятие – рисование. Михаил как-то , забавы ради, научил его изображать схематических человечков , состоящих их палочек и точек , в разных позах. Это было просто и интересно. Аркадий увлекся и научился мастерски составлять   сценки с массовым участием этих «черточных человечков», как называл их Алексей Георгиевич, которому забава сына необычайно нравилась. Найдя в папеньке союзника по интересам, Аркадий увлеченно разрисовывал альбом за альбомом этими карикатурами, чем приводил в недоумение гувернантку. Но она ничего не могла поделать: отличная вокалистка, способностями в изобразительном искусстве фройлен  похвастаться не могла, и ей приходилось запастись завидным терпением, чтобы сносить порчу бумаги своим предприимчивым воспитанником. Раскрашивать акварелью  перерисованных ею с книжки бабочек Аркадий  наотрез отказывался.