Их путеводная звезда. Часть 2. Офицер. Глава 4

Санкт-Петербург.
14 ноября 1904 года. Утро.

Сильный пронизывающий ветер рывками гнал короткие серо-стальные волны. Ветер дул с залива, и Нева тяжело ворочалась в окаймленном гранитом ложе, в одночасье ставшем мелким и тесным. Вода подступила к самому краю парапетов и даже могучий Александровский мост, теперь едва выступавший над волнами, казался хрупким и ненадежным.
В этом году осень в Санкт-Петербурге затягивалась. Уж месяц, как Покров прошел, а снега нет как нет. Но чувствовалось, что еще несколько дней - и белоснежный ковер покроет булыжные мостовые столицы.
Алексей стоял у невысокого гранитного парапета и, улыбаясь помимо своей воли, смотрел на Неву, так не похожую на Дунай с его спокойной голубоватой водой. Он был дома. Дома. Впервые за два года он, наконец, мог произнести это слово. Позади гибель его друзей, позади скитания по Европе, о которых теперь не хочется и вспоминать. Осталось взять пролетку, и через четверть часа он будет около своего дома. Мать, сестра. Как там они? Что сообщили им о его судьбе? Он не видел их почти два года. А ведь сестре уже семнадцать - невеста. А может, уже вышла замуж? А Ксения... Да, Ксения. Он и сейчас помнил, как она плакала в их последний день. Просила не уезжать, как клялась дожидаться его, что бы ни случилось.
Он не был коренным петербуржцем. Отец Алексея, потомственный кадровый военный, всю свою жизнь прослужил на Урале, в Екатеринбургском гарнизоне, который покидал только во время военных компаний - Туркестанской и Турецкой. Дослужившись до подполковника, вышел в отставку. Был он домоседом и всему на свете предпочитал собственное имение, компанию друзей и охоту. Даже столицу не жаловал, что уж говорить о Париже или Ницце. Жена его, дочь отставного офицера, наоборот мечтала о столичных балах и европейских курортах, но с суровым нравом мужа поделать ничего не могла.
В имении под Нижне-Исетском прошло все детство Алексея. Скакать на лошади и стрелять из монтекристо он научился ненамного позже, чем ходить. Выучив французский, он стал запоем читать книги знаменитого Жюля Верна и мечтал, как и тот, стать путешественником. Но отец был непреклонен – только военная карьера. Алеша не спорил, военные ему тоже нравились. Потом в его жизни были гимназия в Екатеринбурге (до серебряной медали так и не дотянул) и Александровское пехотное училище в Москве. Знатное было училище, каждый москвич знал его огромное здание с белыми греческими колоннами на углу Арбатской и Знаменки. А восхищенные взгляды барышень, когда роты юнкеров в парадных мундирах с бело-золотыми погонами маршировали по улицам? А выигранные на пари бутылки шампанского при стрельбах на Ходынском поле? После англо-бурской войны в русской армии началось движение снайперов. Стрелять навскидку с двух рук из револьверов, карабинов, винтовок - у офицеров, особенно гвардейских, - считалось особым шиком. Коснулось это увлечение и их училища. Многие будущие офицеры часами не выходили со стрельбища. Командование всячески поощряло их, отдав приказ выдавать патроны без ограничения. Алексей был одним из лучших. Что и говорить, хорошее было время! Но все имеет свой конец, который неизбежно переходит в начало чего-то другого. Учеба заканчивалась, нужно было думать, что делать дальше. Служба в гарнизоне не прельщала. Это для стариков. Жаль, но ни одной военной компании не предвиделось. Европа и Азия погрузились в мирный сон, который длился уже более двух десятилетий. Газеты писали о разгоравшемся конфликте между Англией и Трансваалем, но эта война была чужая.
Он уже не ожидал новых военных компаний, когда появилось сообщение о восстании ихэтуаней в Китае, переросшее в настоящую войну. Зверства восставших привели к тому, что восемь ведущих мировых держав направили в Китай шестидесятитысячный экспедиционный корпус. Алексей сразу подал рапорт о переводе его в 12-й Сибирский полк, но опоздал, полк находился уже в Китае. Помог один из сослуживцев отца, и в начале июля 1900 года подпоручик Алексей Литвинов оказался в Сретенске, в отряде полковника Реннекампфа. Восстанием был охвачен уже весь Китай. Ихэтуани, которых чаще называли «боксерами» за приверженность к рукопашному бою, были неплохо вооружены, имели превосходство в людях, к тому же верили в свою неуязвимость от пуль и снарядов. Приходилось нелегко, о классическом ведении боя пришлось забыть. Пришлось осваивать тактику быстрых бросков, появляясь там, где их не ждали. Мергень, Малый Хинган, Цицикар – эти названия он запомнит на всю жизнь. Под Сян Синем они атаковали крепость, идя по грудь в ледяной воде. И, наконец, знаменитый марш-бросок к Гирину, когда их отряд, уже получивший название «Цицикарский», прошел за сутки 120 верст и разметал остатки мятежников.
Алексей был доволен. Это было как раз то, о чем он мечтал. Мечтал, слушая рассказы отца, мечтал, изучая в гимназии историю империи, мечтал, зубря воинские уставы в училище. Служить России, защищать родину - он был уверен, что это и есть его призвание. Он научился стрелять, почти не промахиваясь. Как-то ему в голову пришла возвышенная мысль, что за неверный выстрел на войне ставкой является сама жизнь. Он тут же мысленно посмеялся над собой. У китайцев метких стрелков не было, да и оружие было несравненно хуже. Командиры ценили снайперов, максимально стараясь использовать их искусство. Уходила в прошлое война, когда сомкнутые каре двигались друг на друга, неприцельно стреляя густыми залпами. Приходили времена скорострельной артиллерии, снайперов и кинжального пулеметного огня.
К огорчению Алексея, компания продолжалась недолго. Рейд «Цицикарского» отряда положил конец мятежу. Отдельные очаги сопротивления уничтожали прибывшие германские войска, действовавшие при этом с неслыханной жестокостью. Покрывший себя славой Реннекампф был переведен в Санкт-Петербург, в столичный гарнизон. Уезжая, он предложил нескольким офицерам ехать в столицу вместе с ним. В их числе был и Алексей. Так началась его служба в Санкт-Петербурге.
К тому времени отец его уже умер от апоплексического удара. Мать не захотела жить в том месте, где все напоминало ей о муже, и вместе с младшей дочерью Елизаветой переехала жить в Санкт-Петербург, купив небольшой дом на Васильевском острове.
Лейб-гвардии 3-й Стрелковый Его Величества полк, в котором теперь служил Алексей, был расквартирован в Гатчине. Как и в отряде Реннекампфа, Алексей получил в командование взвод. Жил в казарме, а по выходным и праздникам приезжал на Васильевский к матери. Через год был уже поручиком. Тут, конечно, были учтены его заслуги в китайской компании.
А потом он встретил Ксению. Бестужевки устраивали благотворительный бал в Дворянском собрании. Все проходило по обычному ритуалу: концерт с участием знаменитостей (которых он не знал), танцы, буфет, благотворительные лотереи, цветочные киоски… Она была с подругами, и ее светлое платье удивительно подходило к ее белокурым волосам. Они танцевали, танцевали, танцевали. Потом он провожал ее. Они стали встречаться. Ее отец был статским советником и служил по департаменту иностранных дел. Несколько раз он обедал у них дома, и мать Ксении, такая же высокая и статная, как и дочь, с понимающей улыбкой смотрела на них.
Когда Ксения узнала, что он уезжает куда-то на юг (он, конечно, не мог ей сказать о настоящей цели их миссии, об этом его специально предупредили) и надолго, может быть даже на полгода, у нее случилась истерика. Потом она пришла в себя, но только смотрела на него молящими глазами и плакала. Алексей этого совершенно не ожидал, и в какой-то момент даже заколебался. Но рапорт был уже подан, и обратного пути у него не было.
С остальными членами их группы он встретился в здании Главного штаба, где чиновники из управления внешней разведки и министерства иностранных дел проводили инструктаж. Они сдали все свои документы, и взамен их получили сербские бумаги. Теперь он был уже не Алексей Литвинов, а Милош Павлович, тоже поручик.
В Сербию они добирались через Польское генерал-губернаторство и Румынию, и прибыли в Белград в июле 1902 года. Формально они просто входили в состав гарнизона королевского конака, фактически же они стали телохранителями королевской четы Обреговичей. Этого пожелал сам король Александр, вероятно, больше доверявший русским офицерам, чем своим соотечественникам. И как позже оказалось – не зря.
Алексею было не совсем понятно, зачем такая секретность. Он заговорил об этом, когда еще они ехали в пульмане из Санкт-Петербурга. В ответ князь Рюмин лишь холодно усмехнулся, а подполковник Костомаров, старший их группы, ответил:
- Так ясен перец, сложно сейчас на Балканах. Там под каждым кустом по англичанину. Это, видишь ли, сфера их интересов. Вот и приходится нам работать там осторожно. Не дай бог, англичане узнают, что у Обреговичей служат русские советники – большой скандал будет. И в стороне стоять нам никак нельзя. По всему получается: там все к войне идет. Так-то вот.
* * * * *
Алексей подставил лицо холодному балтийскому ветру. Костомаров, Рюмин. Боже, как же давно все это было …
Он очнулся утром после той страшной майской ночи во рву, куда мятежники кидали мертвые тела. Рядом, придавливая его рукой лежал мертвый Костомаров, вторая рука его была отрублена, а тело буквально изрешечено пулями. Алексея же сильно контуженного взрывом сочли умершим. Он с трудом выбрался из страшного рва и пошел, тяжело переставляя ноги, отчаянно пытаясь остановить качающееся перед глазами небо.
Ему повезло. Он смог незамеченным добраться до улицы, где они жили. Мятежникам было не до убитых той ночью. Королевская чета была мертва, династия погибла. И сразу встал вопрос: кто встанет у власти?
Последние месяцы вся их группа не выходила из дворца. Там они жили в небольших, специально отведенных для них, комнатах. В городе у них была квартира, которую они сняли сразу после приезда в Белград и о которой никому не сообщали. Как добрался до этой квартиры, он помнил плохо. Едва отперев своим ключом дверь, он шагнул за порог и сразу потерял сознание.
Самым трудным был следующий день. При каждой попытке подняться перед глазами плыли красные и зеленые круги, пол поднимался вверх, не давая двигаться. Все же до кухни он добрался. Есть не хотелось, но он знал, что надо. Иначе совсем ослабнет. Последние недели все они жили в конаке и никаких припасов в своем жилье не держали. Повезло - в шкафчике нашлась забытая коробка флотских галет. Алексей съел пару штук и его тут же вырвало. Навалилась тошнота, в голове стучал тяжелый молот. Вот бы потерять сознание - так ведь нет; он лежал и ждал, пока мучительный приступ пройдет. Так продолжалось до следующего утра. Еще два дня он постепенно приходил в себя, питаясь галетами и крепким чаем.
На четвертый день он почувствовал себя лучше настолько, что мог двигаться, не привлекая особого внимания. Это было хорошо, потому, что из города нужно было уходить немедленно.
Алексей переоделся в гражданскую одежду, взял свои сербские бумаги на имя Милоша Павловича. С этим все было нормально. А вот денег было мало, почти все они остались в его комнате в конаке. Он повертел в руках один из своих наганов и со вздохом сожаления отложил. Прорываться с боем ему не придется, а для полиции это лишняя улика.
Есть еще одно обстоятельство. Несколько дней назад подполковник Костомаров принес откуда-то небольшую, но массивную деревянную шкатулку. По его словам, там были важные документы. Чьи они, кто ему ее дал, подполковник не сказал. Вдвоем с Алексеем они закопали ее в подвале одного из домов, предварительно тщательно завернув в плотную кожу. Теперь об этих документах знал только Алексей, но забрать их с собой было, конечно, невозможно.
Выйдя из дома, он услышал близкий орудийный гром. Все улицы были заполнены радостно-возбужденными людьми. «Живио! Живио! Живио король Петр! Живио Карагеоргиевич!». Здравицы и заглушавший их гром орудийного салюта. Белград приветствовал нового короля.
Он покачал головой. Значит, верх одержал князь Петр Карагеоргиевич. Алексею несколько раз приходилось встречать во дворце этого невысокого человека, выделявшегося среди других придворных длинными ухоженными усами, кончики которых загибались почти к ушам. Говорили, что князь умен, хитер и злопамятен. Алексей тут же подумал, что, возможно, именно князь и был вдохновителем заговора. Тем более нужно поскорее покинуть Белград. Не дай бог советнику Обреговичей попасться в руки новых властей.
Патруль он увидел вовремя. Десяток солдат во главе с унтером проверяли документы у всех подряд. Алексей повернулся и пошел в противоположную сторону, медленно, не привлекая внимания. Значит, из города просто так выйти не удастся. Он перебрал в голове с десяток вариантов действий и все отверг. Ни прокрасться, ни прорваться у него не получиться. И он вспомнил про «Bodrum». Если нельзя выбраться легально, ничего не остается, как воспользоваться путями потайными. Единственным же человеком, который мог ему в этом помочь, был хозяин траттории Сезер Ахмет. Старый турок если и удивился, то вида не показал, когда Алексей, приняв привычную чашечку кофе, попросил помочь незаметно выбраться из города. Он просто кивнул и знаком попросил Литвинова подождать. Траттория была почти пуста: в обычно полном зале сейчас сидело всего-то трое посетителей. Откуда появился человек, вдруг оказавшийся около его столика, Алексей не заметил. Он не удивился, узнав в пришедшем одного из троих в черных плащах. А уже через час он был на борту небольшой фелуки, готовящейся к отплытию. План его был простым – выбраться из Белграда по Дунаю, сойти на берег и добраться до Варшавы. А там до Петербурга рукой подать. Хочешь рассмешить бога – расскажи ему свои планы. Справедливость этого изречения Алексей оценил очень скоро.
Фелука прыгала на коротких тяжелых волнах. В крошечной каюте, которую ему выделили в обмен на пачку динаров, удушающе пахло рыбой и мочой. От качки, спертого воздуха и непрошедшей еще контузии Алексей потерял сознание. Очнулся он, от того, что в каюту врывался холодный соленый ветер. Оказавшись на палубе, он не увидел ничего, кроме бесконечной череды мрачных волн с белыми барашками. Далеко, на самом горизонте виднелись смутные очертания какого-то города. На его вопрос, что это? он получил короткий ответ – «Марсель».
А дальше начались его скитания по Европе. Он стремился в Россию, в Санкт-Петербург, но, не имея ни российского паспорта, ни денег, осуществить это оказалось очень непросто. Ему приходилось работать и грузчиком в румынском порту, и матросом на греческом судне в Марселе, и много еще кем. Как-то ему подумалось, что обладай он литературным даром господ Буссенара или Конан Дойла, мог бы написать о своих странствиях настоящий авантюрный роман. Как бы то ни было, через полтора года он все же очутился в России, в Одессе. Но это уже не имело значения, ему казалось, что оттуда до Петербурга было уже рукой подать. Так оно и получилось. Он взял билет и через несколько дней выходил из поезда на Николаевском вокзале.
И вот теперь Алексей стоял на набережной Невы, улыбаясь холодному порывистому ветру, бросавшему в лицо водяные брызги, а он даже не смахивал их. После стольких месяцев снова оказаться в России, в столице! Завтра можно будет пойти на Дворцовую площадь, чтобы доложить о своем приезде, написать рапорт, получить свои настоящие документы (сколько можно жить с этим сербскими бумагами!). А сегодня – домой, домой. К матери, к сестре.
Пролетка остановилась возле знакомого двухэтажного дома, стоявшего чуть в глубине небольшого скверика. Алексей протянул извозчику пятак и спрыгнул на мостовую. У подъезда на высоком мраморном крыльце стоял швейцар. Высокий, здоровенный, с очень низким лбом и туповатым выражением лица. Одет он был не в ливрею, а в английский сюртук, сидевший на нем, как седло на той самой корове.
«Интересно! – весело подумал Алексей. – Откуда матушка взяла этакого образину?». Он хотел было пройти в дом, но швейцар неожиданно проворно заступил дорогу.
- Не велено, - прогудел он.
- Что тебе не велено-то? – засмеялся Алексей.
- Пущать не велено. Не вставали еще.
«Странно, - удивился Алексей. - Матушка привыкла вставать рано».
- Ну, братец, ко мне это не относится. Так что отойди в сторонку.
- Не велено, - швейцар не двинулся с места.
- Доложи барыне, что сын ее приехал, - решительно сказал он.
Но на швейцара это не произвело ни малейшего впечатления. Он продолжал тупо смотреть на Алексея.
- Барин не велел. Ругаться будет. Шли бы вы господин хороший.
«Барин? Может, Лиза вышла замуж? Или они вообще переехали куда-нибудь из этого дома?» – вихрем пронеслось в голове Алексея.
– Тогда барина зови.
Швейцар нерешительно посмотрел на него, потом потянулся рукой к кнопке звонка. Некоторое время ничего не происходило.
- Спят еще. Я же говорил вам, – объяснил швейцар. – Даже звонка не слышат. Так что лучше бы …
Тяжелая парадная дверь распахнулась, и на пороге появился молодой человек в дорогом халате.
- Степан! – крикнул он высоким голосом, тут же сорвавшимся в хрип. Помотав головой и откашлявшись, он гневно посмотрел на испуганного швейцара. – Сколько раз я говорил тебе, что будить меня раньше двенадцати нельзя? Говорил? Говорил?! Что ж ты молчишь, образина?
Швейцар молча втянул голову в плечи, не зная, что сказать.
«Да это же Пьер! – удивился Алексей. - Откуда он здесь?».
Пьер был его троюродным братом и жил в Москве, редко навещая свою тетку. В последний раз они виделись года четыре тому назад. Или пять?
- Барин, барин, не виноват я, - прогудел швейцар. Губы у него тряслись. – Это все они, – он махнул рукой в сторону Литвинова.
Молодой человек в халате перевел мутноватый взгляд на Алексея и несколько секунд всматривался. Потом лицо его внезапно побелело.
Видимо, он был в состоянии утреннего похмелья, и не мог контролировать эмоции, которые явственно отражались на его лице. Недоумение, растерянность, страх,растерянность, злоба, упрямство, и наконец, решимость.
- Извините. Что вам угодно? – проговорил он уже совсем другим тоном. Так говорят с совершенно незнакомым человеком.
- Петр, да ты что?! – изумился Алексей. - Это же я! А где мама, Лиза?
- Не имею чести быть знакомым, – теперь у Пьера было непроницаемое лицо. - Извините, но сейчас принять вас не могу. Если у вас какое-то дело, приходите завтра.
Не веря своим глазам, Алексей смотрел, как его троюродный брат захлопывает дверь. Некоторое время он видел через мутное дверное стекло поднимающуюся по лестнице фигуру, потом пропала и она. Он снова остался наедине со швейцаром.
- Ну, вот говорил я вам, - швейцар облегченно вздохнул, чувствуя, что на сей раз наказание минует его. - Идите, идите. А то ведь я городового свистну. Худо будет.
Не слушая его больше, Алексей медленно пошел прочь. Где мать, где сестра? И эта невообразимая реакция Пьера. Ведь он узнал его. Узнал! И эта его растерянность, и явный испуг. Нелепо, непонятно, необъяснимо. Он брел по улице, не зная, что делать дальше.

* * * * *
Вбежав в гостиную на втором этаже, Пьер кинулся к телефону. На пути попался новомодный венский стул, и он с яростью отшвырнул его. Схватив трубку, он стал лихорадочно накручивать ручку.
- Барышня! Барышня! Три-четырнадцать, пожалуйста! Да, пожалуйста, – у него тряслись руки, что он изо всех сил вцепился в телефонную трубку.
- Михаил Семенович?! Михаил Семенович! Это Пьер. Пьер! Да! Что случилось?! Он вернулся! Вернулся! Литвинов! Алексей! Да что я путаю, я видел его пять минут назад у своего подъезда! Вы говорили мне что … Нет, он был один. Я не знаю, куда он пошел… Хорошо… Обязательно. Сообщу тут же, всенепременно, обязательно.
Повесив трубку, он подошел к высокому трехстворчатому шкафчику. Достав оттуда бутылку и граненый стакан, быстро наполнил его и поднес ко рту. Зубы противно стучали о тонкое стекло.