2. Иван царевич и старичок Боровичок

… Примчался Иван-царевич в светёлку, схватил лягушачью шкурку и бросил её в огонь. Сполохами озарилось всё вокруг, и тут же послышался печальный голос Василисы Прекрасной:
— Что же ты, муженёк мой ненаглядный, наделал? Всего ничего оставалось мне зелёную одёжку носить. Надоел самой такой фасон до чёртиков. Три года без малого терпела я заклятье Кощея Бессмертного. Чуток оставалось… а тебе, вишь, терпежа не хватило…
— Так который месяц хожу, Василисушка, бобылём при живой жене! — взвыл царевич. — Под венцом стоял? Стоял. А на деле? Холостякую. Пока ты пироги пекла, да ковры ткала — я терпел. А как на пиру увидал тебя такую ладненькую, терпёж мой разом кончился. Эва, как на тебя князья да бояре пялились, когда ты хороводы пред ними водила. Думал, свихнусь от ревности. И решил, сожгу эту пакость склизкую и…
— А вот про «и», Иванушка, забудь, — вздохнула Василиса. — Сейчас обернусь белым лебедем, ищи-свищи меня в тридевятом царстве, тридесятом государстве у Кощея проклятущего. Такое на меня проклятье навесил скелет ненавистный: коль сниму я шкурку раньше времени, вновь окажусь в его власти. И начнёт он моей любви домогаться день-деньской, пока ты не упокоишь мечом-кладенцом сластолюбца трухлявого. Прощай, Иванушка, счастливой тебе дороги. Поторопись. Он, ирод настырный, всегда своего добивается. А я женщина слабая…
Обернулась Василиса Прекрасная лебёдушкой, взмахнула крылами и была такова.
Рухнул Иван-царевич на ложе своё сиротское, залился слезами горючими. Но ими, как известно, горю не поможешь. Пора, как говорится, в путь дорогу собираться, Василису из лап Кощея вырывать. Только где его искать? Где ж это тридевятое царство, тридесятое государство, будь оно неладно, находится?..

***

Счёт дням потерял Иван, разыскивая жёнушку разлюбезную. Сапог без счёту износил, а всё без толку. Никто дорогу к Кощею указать не может.
Забрёл он как-то в чащу дремучую, привалился спиной к валуну, мхом поросшему, задремал сном беспокойным да почуял: рядом примостился кто-то. Глаза приоткрыл, а перед ним Старичок-боровичок.
— Дедушка, — взмолился царевич, — может, ты моему горю поспособствуешь?
— Горе твоё известное, Ваня, — сочувственно вздохнул, невесть откуда возникший собеседник, и погрозил пальцем. — Сам виноват. Не тобой шкурка была надета, не тебе её было сжигать без толку.
— Да я, дедушка, хотел, как лучше …
— А получилось, Ваня, как всегда. У сказки свои законы. Доставай-ка ты лучше хлеба кусок из котомки.
— Не голоден я, — недовольно произнёс Иван. — И кусок у меня последний. Я его лучше на потом сберегу. Когда силы понадобятся.
— Экой ты бестолковый, — стукнул посохом о землю Старичок. — Доставай, тебе говорят. А то исчезну, как Василиса твоя горемычная. И будешь опять бродить по свету. Таких Иванов, жён своих потерявших, на свете — пруд пруди.
Царевич, уже ни слова не говоря, хлебушек достал и протянул старичку.
Тот поглядел на него с укоризной.
— Ты что же, юноша непутёвый, сказок никогда не читал?
— Какие сказки в царской библиотеке? — пожал плечами Иван. — «Слово о полку Игореве» есть. А насчёт сказок, извини. Хотя… — он задумался, — помнится, в людскую тайком от батюшки пробирался. Вот там больно интересные байки сказывали. Про Бабу Ягу, про Кикимору с Водяным. Ты это сказками называешь?
— Нянька-то у тебя была?
— Арина Родионовна, что ли?
— Да хоть и она.
— Вот старушка мне точно сказок не сказывала. Она всё больше про письмо какой-то Таньки талдычила, — с досадой молвил царевич. — Дескать, я вам пишу, чего же боле…
— Необразованность средневековая, — вздохнул Старичок.
— Дед, — изумился Иван, — чудно, а я и впрямь проголодался, пока мы с тобой лясы точили.
И поднёс Иван хлебушек ко рту. Но тут Старичок на него такими голодными глазами глянул, что у царевича кусок в рот не полез. Он его боровичку протянул.
— Это ж совсем другое дело, — обрадовался дед. — Как в сказке сказано, так и поступать нужно. Уважил старость. Последнее отдал, а за это…
Тут Старичок-боровичок хлопнул в ладоши и…