Дорога в небо

Посвящается моей дорогой Лене.

Об этом путешествии я мечтал всю жизнь. Ну почти. С того самого момента, как мы сели в машину и поехали из того маленького города на берегу реки. Навсегда. А может быть, я начал мечтать об этом даже раньше. Мне кажется, что еще когда мы там жили, в раннем детстве, я представлял себе, как возвращаюсь в город. Возвращаюсь взрослый, сильный, с большой сумкой. Как герой с войны. Кто знает, из чего сделаны детские фантазии. Коллективное бессознательное, инстинкты, небольшой, но уже прожитый опыт, книги, кино. Из всего.
Я мечтал об этом путешествии каждый день. Я покупал машину и думал, а смогу ли я на ней уехать в Нерчинск? Покупал одежду и думал, а будет ли в ней удобно ехать в Нерчинск. Не то чтоб это было навязчивой мыслью. Нет, эти мысли никогда ничему не мешали. Я работал, учился, заводил семью, растил детей. Хотя... Мир взрослого — другая бездна. По крайней мере, я никогда не торопился осуществить этот план. Ведь некоторые мечты прекрасны сами по себе. А когда они сбываются, что с ними происходит? Куда они исчезают? Что остается? Прекрасно, когда то, о чем ты мечтаешь, идет к тебе навстречу. А ты как мудрый индеец спокоен и уверен. Внешне может показаться, что все происходит внезапно и случайно. Но на самом деле ты к этому давно готов. И когда мимо проходит обоз с яблоками, ты стоишь в том месте, где нужно протянуть руку, чтоб взять одно. И ты никогда не тянул свою мечту насильно за веревку. А может, это и не мечта. Может, это предчувствие. И почему-то думается, что если предчувствие, то, значит, предчувствие смерти. Впрочем, о смерти думается всегда.
И, конечно, обо всём этом нужно написать книгу. Это как правила игры. Я пишу книгу — мечты сбываются. Мечты сбываются — садись и пиши. И первой строчкой, конечно,: посвящается моей дорогой Лене.

1

Книга про путешествие должна быть дневником. Это естественно.
Разбудил Егор. Позвонил и сказал, что купил билет. Точка невозврата пройдена. И если ещё вчера, после новостей о росте числа заболевших в Забайкалье, я вдруг засомневался, то сейчас все остатки сомнений улетучились. Завтра едем. Это точно.
Еще рано. Сегодня выходной. Но спать больше уже не буду. Пойду побегаю. Здесь есть хорошая дорожка вокруг пруда. Но это — бег по кругу. Ждать от меня, что через определенное время я буду в определенной точке бесполезно. И, увы, может быть опасно некоторыми разочарованиями. Свои траектории я и сам с трудом угадываю. Я побегу в лес.
Давно не бегал. Если про все это снимут кино, то здесь должны быть кадры, как я стремительно мчусь через лес, перепрыгиваю лужи и поваленные деревья. Сила и смелость. Живи по мечте. Стремись и достигай.
На самом деле я не бежал, а едва плелся. Бегать мне надо осторожно — спина больная. Поэтому я так, на цыпочках, очень аккуратно. Приложение в телефоне показало, что почти девять минут за километр. Это медленно. Но свои пять километров я все же пробежал. Сам не ожидал.
До встречи с Егором ровно сутки.
План такой. Егор прилетает из Забайкалья в Екатеринбург. Я его встречаю, и мы сразу едем на восток. Нам надо доехать до Кемерово. Он нашел объявление о продаже там понравившегося ему катера. Мы посмотрим этот катер, и, если он действительно так хорош, мы купим его и на прицепе отвезем в Нерчинск. От меня до Кемерово почти две тысячи километров. А оттуда до Нерчинска почти три.
Поставил новые колеса. Не машина — мечта. Монтажник в автосервисе такой интересный парень. Кинематографичный. Невысокий, упитанный. Как немного похудевший Карлсон. Похож на парня из «Люди в черном», который в конце фильма говорит, что это его любимый момент в земной истории, если это, конечно не тот мир, где все кончится плохо…, нет, это мир, где всё будет хорошо. Этот же актер играл отца героя в «Назови меня своим именем».
Собрал все вещи. Готов.
Да, папа с нами поедет. Я его сразу позвал, но думал, он не решится. Даже волнительно. Немного вина на свежем воздухе. Душ. И спать. Завтра рано вставать. Завтра будет важный день.

2

Этот день наступил. Не все идеально. Но идеально быть и не может. И нам точно не нужно. Слава богу, я уже давно это знаю. И не переживаю от несовершенства. Последние приготовления. Чай в термос. Обнять детей и Лену. Обнулить километраж на панели приборов. Обнулить... Эх, такое слово испортили. И вперед. На восток. Вчера вечером читал новость про то, что Илон Маск запустил в космос ракету с космонавтами. Мы тоже космонавты.
Отца нужно забрать из деревни. А до деревни довезти маму. Она, как всегда, с кучей сумок. И с ковром: «Мы же сможем завезти ковер в деревню. Он же влезет к тебе в машину». Да, конечно, влезет. И мы впихиваем ковер в машину мечты.
И еще какие-то сумки и пакеты с оторванными ручками. В общем, имейте в виду, когда вы соберетесь в путешествие, всегда найдется кто-то, кто захочет всучить вам старый ковер. Будьте осторожны.
По дороге до деревни нужно разговаривать. И я даже немного разозлился от этого. Ведь большинство разговоров сводятся к тому, чтобы называть фрагменты окружающей действительности давно придуманными названиями. А путешествие — это про то, чтоб увидеть, что там, за горизонтом, увидеть то, чему названий еще нет.
В деревне, не торопясь пьем кофе. Болтаем о птицах и погоде. И вперед.
— Батя, давай только сразу договоримся, до Нерчинска не бухаем. Ну, в смысле, ты не бухаешь. В Нерчинске — понятно, там без разговоров, но по дороге давай без бухания.
— Ну щ-щас, ага. Сегодня-то я пивка немного по-любому выпью. Всё, поехали, поехали. Как комэска говорил перед вылетом: «В добрый путь!»
В добрый путь! В Нерчинск!
Подъезжаем к аэропорту Екатеринбурга и видим, как приземляется самолет. В нем Егор. Ждем немного, и вот он уверенно выходит из здания аэропорта. Смеется. Он тоже мечтал об этом обо всем. 
На Восток.
А дорога на восток поначалу скучная и однообразная. Деревни как могут выпрашивают у дороги себе на проживание. Кафе, шашлычные, с недавнего времени шаурмячные, гостиницы, мотели. Все какие-то неряшливые. У всех неприятные вывески. Хорошего уюта от них не ждешь. Но можно купить горячих беляшей. Такое ощущение, что все владельцы придорожных кафе лет тридцать назад начали свой бизнес с шашлыков на улице. Год спустя подсчитали первые прибыли. Построили навесы над мангалом из фанеры и профлиста. На этом всё остановилось. Иногда что-то подкрашивают, иногда новую вывеску печатают на дешевом баннере, некоторые экран с бегущей строкой повесили. Ладно, справедливости ради надо сказать, что иногда (редко) встречаются хорошие заправки с асфальтом и туалетом в помещении. Чаще платным. Ну или бесплатным, если это Газпром. Но и там в туалете дверь обоссана.
Красивых видов пока нет. Стена леса, иногда поля. Мысли слипаются. Выбрать из них слова, разглядеть какие-то детали нет сил. Путаются названия. Одно выдается за другое. Свойства и качества предписываются чему-то, что совершенно этими качествами не обладает. Стараешься что-то запомнить и забываешь уже за следующим поворотом. Хочется спать.
Меня разбудил телефонный звонок. Это Учительница
— Максим, здравствуйте, это Надежда Ивановна.
— Здравствуйте, Надежда Ивановна, да, я узнал вас. Очень рад вас слышать.
— Максим, я по поводу вашей диссертации. Неужели вы правда решили отказаться от защиты? Максим, это же абсурд!
— Да, увы, это так. Но я правда не могу ее закончить. Ничего не могу поделать. Вы даже не представляете, как мне неловко. Это чертовски глупая какая-то ситуация. И я сам не понимаю, что происходит. Но я точно уже решил.
— Максим, кто ваш руководитель? Когда защита? Это же правда какой-то абсурд. Вы сейчас отказываетесь довести учебу до логического завершения. Вы побеждали в трудных интеллектуальных испытаниях. Максим, я любовалась вами, когда мои бывшие студентки с интересом следили за вашими выступлениями и безмолвно признавали вашу победу в нелегком состязании. А оно было, хотя вы, наверное, не замечали его. При ваших способностях, работоспособности, характере уклоняться от борьбы сейчас — это абсурд. Вы уезжаете, когда вам нужно сейчас быть здесь. Видимо, вам неинтересна тема или вы устали бороться с собой. Но вы в расцвете сил и возраста и должны справиться. Давайте я проверю вашу работу. Напишите ее хотя бы на тройку в вашем представлении. Никто, конечно, вам ее не поставит. Боритесь с собой. Или, это, конечно, хуже, поменяйте руководителя и даже тему. Выберите Ирину Михайловну. С ее устремленностью к победе вы точно все доведете до конца.
Я немного растерялся и не знал, что ответить. Про диссертацию не хотелось думать совсем. Но не думать об этом было невозможно. И мысли, которые выгрызали из меня живые куски, я просто прибивал, заявляя сам себе и тем, кто спрашивал, как о чем-то свершившемся, о принятом решении не писать и не защищать эту работу. Запасся оправданиями и почти совсем уже не переживал. Пока кто-нибудь опять не напоминал об этом. Сейчас вот Учительница.
Одно из главных оправданий звучало так: когда я пришел в первый день в университет, в кабинете, где у нас должна была быть лекция, заканчивала принимать экзамен Учительница. Я наблюдал через приоткрытую дверь. Она не выслушивала заученный ответ студента. Она вела с ним какой-то потрясающий диалог. Сразу про нескольких писателей. Улыбаясь и даже смеясь иногда. Я замер и слушал. И я сразу понял и даже, наверное, решил, что для меня, а для меня никогда не имели значения оценки, и я всегда с каким-то презрением относился к стремлениям получить во что бы то ни стало пятерки, так вот, я вдруг понял, что для меня главной оценкой моего обучения может быть оценка Учительницы. И однажды я эту оценку получил. Это моя защита. Это мое оправдание. По-своему красивое. Но оправдание. Сил на написание диссертации у меня не было. И сил что-то отвечать тоже. И, похоже, я тупо молчал в трубку.
— Максим, вы здесь, вы меня слышите?
— Да-да, Надежда Ивановна, я слышу вас отлично. Вы абсолютно правы – абсурд. Кругом абсурд. И я правда не знаю, что делать. Мне это очень-очень неприятно и очень не нравится. Но я не могу. Я правда не могу.
Я немного успокаиваюсь и перехожу в другой темп разговора и мысли.
— Это ведь не в первый раз. Знаете, сколько таких раз у меня было уже? Таких вот провалов. Я уже и считать устал. Нет, были, конечно, и достижения… Я вот, знаете, давно уже как-то, много лет назад, был на охоте. Мы ходили целый день по полям, охотились на перепелок. Они вспархивают перед тобой, ты стреляешь. И вот я подстрелил одну. Пошел к ней. Недалеко, шагов пятнадцать - двадцать. А я ее только ранил, и она пытается взлететь. Раненная птица подпрыгивает, делает какие-то невероятные кувырки в воздухе, высоко подлетает, метра на три, но лететь не может, падает тряпкой, снова подпрыгивает, снова пытается взлететь. И так, пока я не подошел и не поймал ее руками.
— Максим, не говорите чушь. Раненая птица, Господи. Вы мне еще расскажите, как вы чайку подстрелили. Вы уже в дороге?
— Да, мы сегодня рано утром выехали.
— Тогда я желаю вам доброго пути. Но вы должны обязательно связаться со мной, когда вернетесь. Мы не закончили разговор о вашей защите.
— Хорошо, спасибо вам, мне очень приятно было с вами поговорить в начале нашей поездки. До свидания, Надежда Ивановна.
— До свидания, Максим.
Я лежу на заднем сидении. Смотрю в окно. Егор рулит, и они о чем-то болтают с батей. Похоже, они даже не слышали, как я разговаривал по телефону. Время к обеду. Уже проехали километров пятьсот.
— Поспал?
— Да, немного. Где мы?
— Тюмень скоро.
— Что, может, перекусим, как ее проедем?
— Давайте.
— Только надо место найти хорошее, с видом.
— Да тут одни болота, похоже.
— Ну посмотрим.
— Так, но сперва надо в магазин, — это батя, и я знаю, зачем ему в магазин.
— Тебе зачем в магазин, у нас все есть с собой.
— Надо. И не спорьте.
— Не вопрос, Борисыч, надо так надо, — уверенно и четко отвечает Егор.
«Ну, надо так надо», — думаю и я про себя.
Тюмень проехали насквозь без остановок.
Хорошо, когда трасса обходит город в объезд или по специально сделанной дороге, когда можно проехать без остановок. Это же дорога, это вена и артерия. Здесь любые остановки опасны для организма. На хорошей дороге не должно быть ни светофоров, ни опасных перекрестков. Встречные полосы должны быть разделены. Вот в Тюмени сделано хорошо. Но из Тюмени мы выехали, и началась обычная дорога, как и везде в стране. Одна полоса в одну сторону, одна в другую. И белая полоса посредине. Которая не сильно поможет, если навстречу вылетит какой-нибудь грузовик. Даже если это будет сплошная белая полоса. Поможет только бдительность и снижение скорости. Так написано на многих плакатах вдоль дороги. Но, если честно, я в эти плакаты не верю. Только хороший и крепкий разделительный отбойник между встречными потоками. Хочется хороших дорог в этой огромной и прекрасной стране.
Я люблю дорогу. Движение. Постоянная смена картинки за окном. Мысли в голове текут совсем не так, как когда ты сидишь на одном месте. Небо хорошо видно. Много неба.
К вечеру батя крепко выпил. Но как-то контролируемо. В обед взял пива. И небольшую (или большую) бутылку водки. Потом, ближе к вечеру, купил еще одну. Для этого пришлось несколько раз останавливаться у придорожных кафе, пока нашли нужную. Странно, но это совсем не вызывало раздражения. Допил ее он уже за ужином. Когда мы встали на ночлег на стоянке для дальнобойщиков. Поужинали картофельным пюре из пластиковых стаканчиков с тушенкой. Душевно так, разогрели кипяток, заварили картоху, открыли тушенку. Хлеб разломили. Нет, батя водку допил, уже когда мы с Егором легли спать. Засыпая, я слышал, как он сидит за столом, кашляет и курит. Я проснулся, когда он пришел в машину и улегся. Потом сквозь сон я опять услышал, как он кашляет и курит. И что-то бормочет. Вышел к нему. Он сидел, низко опустив голову на складном стуле возле машины.
— Что, батя, не спится? Приснилось? А я говорил, не надо бухать.
Батя посмотрел на меня какими-то страшными глазами. Он был сильно пьян.
— Да пошел ты. Иди спи в свою кроватку.
Уткнулся головой в руки. Выронил сигарету. Достал другую, закурил. Закашлялся. Опять опустил голову на руки. Издал какой-то звук. То ли хрип, то ли вой какой-то тихий, то ли снова пытался закашляться.
— Они теплые еще были, когда мы их забирали. Нам же сказали, что все. Их отпускают, можно лететь за ними. Мы сразу. Прилетели. Все. А они. Каждого. Всех. Троих.
Он каким-то нервным, дрожащим движением провел рукой поперек шеи. Я смотрел на его лицо, а он смотрел прямо на меня, но так, как будто это был не я. А кто-то совсем другой. Кто-то, кто, не знаю, тот, кто сказал ему, что их отпускают. И вот он смотрит на меня, уже зная, чем все закончится, уже зная, что забрать их можно, да. Лицо его скривилось и сжалось. Словно ребенок, плакал без слез от кошмара. Старый, с огромной седой бородой ребенок.
— Они же летчики… Муку привезли. А они... Теплые еще.
Он закашлялся. Долго не мог остановиться. Опять закурил.
— Весь кишлак... Женщины, дети, старики… Камня на камне…
Опять закашлялся. Долго давясь, не мог откашляться. И каким-то совершенно трезвым, бодрым и даже веселым голосом попросил меня достать еще сигареты.
— Батя, тебе надо бросить курить.
— Я еще в гробу покурю…
— Да, и только потом крышку можно заколачивать, знаю.
В кино здесь нужно вставить сцену с пролетом вертолетов. В предрассветной темноте, когда темноты ещё больше, чем света, в тишине нарастающим шумом пролетают несколько вертолетов. Просто пролетают. Слышен звук. Видны контуры на фоне предрассветного неба. Бортовые огни не горят. Ничего не происходит. Снова становится тихо.
Я передал ему сигареты. Отец закурил. Я пошел спать.
В прошлом году мы с ним ездили на встречу выпускников его летного училища. Один рассказывал:
— Помните же эту историю, ребят вырезали под Кундузом? Я же тогда там был. Как-то умудрился спрятаться в канаве какой-то сточной. Лежал и дрожал, как сучка.
Все уже нормально выпили, и почти у каждого была какая-то своя такая история. Мужик рассказывал это и даже пытался усмехнуться, сравнивая себя с сучкой. Но я взглянул в его глаза в этот момент. Улыбка на его лице была не усмешкой. Это была гримаса ужаса. Было понятно, что он до сих пор лежит в этой канаве и вжимается от страха в нечистоты. И он на всю жизнь в этой канаве. И никогда уже из нее не выберется.
Этот день закончился.

3

Я проснулся оттого, что рядом заработал двигатель грузовика. Шум дизеля не сильно мешал, урчит, как кот, но почти сразу нас начал будить отец. Пять утра. Здесь уже другой часовой пояс. Мы движемся на восток. Дома четыре, совсем ночь. Завтракать не стали. Выпили кофе. На походной газовой горелке быстро разогрели воду, замешали растворимый кофе с сахаром и поехали. Сперва за руль сел я. Часа через два остановились около кафе. Отец сходил и принёс горячих беляшей. Из-за эпидемии все кафе вдоль дороги работают «на вынос». Еще одно выражение, уточнившее свое значение за последние дни. Мы идем хорошим темпом. Вчера проехали больше тысячи километров.
Похоже, что катер мы увидим и испытаем уже сегодня.
У нас, где я живу сейчас… Нет, никакое это не у нас. У них, там, где я живу сейчас, очень много по-настоящему нужных и полезных вещей перестали быть действительно нужными и важными и стали просто игрушками. Развлечениями, которые напрочь утратили свою действительную ценность. Осталась только цена. Оружие, лодки, вездеходы. Они даже продаются в магазинах с вывесками «развлечения» и «отдых». От того, есть у тебя ружье или нет, количество еды в твоем холодильнике зависит. Ну, то есть, понятно, что в охотничий сезон появится несколько килограмм косули и кабана. Но такая охота не делает охотника богаче. Убитое животное, не добыча, не доход дома, не пропитание. Это роскошь, дорогое развлечение, доступное немногим, деликатес. У нас, на востоке, это добыча. Это настоящая добавленная стоимость. Достаток. Плюс к хозяйству. Охотник привез с охоты мясо и несколько недель мясо можно не покупать. И ни один нормальный человек не станет тратить на охоту больше, чем эта самая охота ему сможет дать. Простая и понятная на уровне инстинктов экономика. А те, кто охотится ради развлечения, они как-то сразу заметны. К ним нет хорошего уважения. Это заметно в рассказах и охотничьих байках: «А этот приехал красивый такой, ружо у него, знаешь, сколько стоит? Сто тыщ!» Смешны и нелепы.
Вот и катер. Мы как раз на середине нашей дороги. Между западом и востоком этой страны. Здесь проходит невидимая, но хорошо заметная граница. Здесь во всем «нужности» становится больше, чем «красивости». И катер наш не дорогая игрушка. Это серьезный рабочий инструмент. На этой большой реке Томь, на многих ее притоках и на многих озерах, которые есть в этих краях, катер работал, а не развлекал. И теперь он поедет работать на восток. Я не уверен, что Егор с его помощью добудет мяса и рыбы столько, сколько стоит эта лодка. Хотя почему не уверен. Даже если очень приблизительно посчитать на калькуляторе в столбик, добудет. Но главное не в этом. Егор точно знает, какую пользу, какой серьезный плюс он получит от этого катера. Свободу, силу, уверенность. Безопасность. Во многих смыслах. Конечно, и детей покатает, но даже это здесь произойдет как-то по-другому. Ватага ребятишек соберется на берегу со всей улицы. И всех, чтоб никому обидно не было, — всех обязательно прокатит.
— Катер там — это расширение горизонтов, — в хорошем настроении рассуждает батя, — там реки — это дороги, по рекам можно пройти гораздо больше и дальше, чем по дорогам. По Шилке в Амур, а Амур впадает в Тихий океан, если что!
Он прав. Протяженность дорог на востоке небольшая. А вот реки. И до Тихого океана дойти можно. И до Байкала.
— Тыщи километров!
И вот уже сильно после обеда, после целого дня езды по скучной дороге западносибирской равнины, мы, наконец, доехали до города Юрга Кемеровской области. Заранее созвонившись с продавцом, мы встретились с ним на берегу реки Томь.
Хозяин рассказывает, как много он рыбачил на ней.
— А чего продать решил?
— Ну, я сейчас рыбачу на озерах, а там водорослей много, хочу другую купить, с другим винтом, на этой засасывает траву, не успеваешь чистить.
— Понятно.
Лодка стояла на трале-прицепе у самой воды. Мужик долго и много рассказывает про неё. Мы расспрашиваем, он отвечает. Что и как на ней сделано, поменяно, отремонтировано. Лодка должна быть красивая. Как самолет. Эта очень красивая. Хоть и может показаться, что некоторые детали сделаны грубо и неаккуратно, но нет. Здесь, опять же, красота не лоск, не ровный лак и не яркая краска. Здесь красота – практичность.
— Вот, смотри, крышу вот так сдвигаешь легко, она на подшипниках вдоль паза идет, а вот там она уже встает на упор. И дальше не съедет. Переворачиваешь крючок, и можно закрыть. Сиденье можно поднять, там много места для вещей. А если спинки сидушек положить вот так, получается спальное место. Три человека легко расположатся. А то и четыре. Смотря сколько выпить. Руль, если влево вывернуть до упора, вот так, он перекрывает поток на сопле и направляет его в обратную сторону. Получается задний ход, если немного вправо, влево вращать, можно подруливать.
Идем и смотрим, как рулевой киль перекрывает сопло водомета, чтоб развернуть поток через отводы в сторону носа.
Внешний осмотр завершен. Можно спускать на воду и испытывать.
— А вы что? Поехали, — Егор зовет нас с батей тоже прокатиться.
— Нет, Егор, мы с берега оценим, я видео поснимаю.
— А я толстый слишком, на глиссер со мной не выйдете.
Конечно, дальше он должен самостоятельно принять решение. Почувствовать биение катера о волны на воде. И если это ритм его сердца, значит, это его катер. А если это Егора катер, мы с батей на нем еще прокатимся.
Машина медленно сдает задним ходом и заводит прицеп с катером в воду. Постепенно прицеп уходит под воду, и лодка начинает покачиваться над ним на поверхности. Когда задние колеса автомобиля заходят в воду, Егор подает сигнал: «всё, хорош, сошёл». Отвязывает катер и держа в руке веревку машет, что можно выезжать. Притягивает лодку ближе к берегу. Дожидается хозяина и, зайдя в воду почти по колено, они перешагивают через борт и усаживаются на сиденья. Егор берет с борта весло и отталкивается им от дна как шестом. Лодка медленно отходит от берега. Запускается двигатель. Пара минут на прогрев на малых оборотах. Несколько разворотов. И можно добавлять газу. Катер быстро уходит к другому берегу. Потом в сторону железнодорожного моста. Несколько раз проходит на полной скорости по течению и обратно, делает несколько резких поворотов. Очень красиво. Причаливают. И мне становится понятно, что Егор решение принял. Причаливают. Немного формальностей. Среди которых телефонный звонок дяде Вите - Егорову отцу.
Егор долго с ним разговаривает. Рассказывает. Объясняет. А потом передает трубку мне.
— Макс, на, батя тебя что-то спросить хочет.
— Дядя Витя, здорово!
— Макса, привет. Слушай, ну что, как катер? Что-то, мне кажется, Егор не уверен. Сомневается еще, похоже. Ты там давай-ка повлияй на него, ага.
— Все нормально, дядь Вить. Катер шикарный. И мне кажется, что Егор уже не сомневается. Так, последние вопросы и моменты. Отличная лодка. Думаю, сам увидишь ее через пару-тройку дней.
— Ну это будет просто замечательно. Я ж, ты не представляешь, как переживаю. Это ж не катер. Это мечта. Вы вообще молодцы, Макс. Буду ждать вас. Только бы от счастия не лопнуть.
На берегу пожилая женщина ловит на удочку рыбу.

4

Вчера началась красивая дорога. Сразу, как только мы уже с прицепом и катером выехали из Юрги. Сперва вдоль реки Томь, через несколько деревень. Когда с дороги открывается вид на изгибы реки, на высокие, покрытые темным сосновым лесом берега над ней. Погода ясная и редкие облака красиво освещались вечерним солнцем. Завидуешь местным жителям. Потом проехали Кемерово. Дальше пошла Сибирь.
Батя вчера под вечер немного расстроился. То был День защиты детей. Праздник такой. А в Сибири в этот день в магазинах не продают алкоголь. Традиция такая. Кто-то за всех так решил. Даже пиво. Нигде. И мы заехали, чтоб убедиться в этом, в пять или десять магазинов. В каждой деревне по пути и в два в Кемерово.
— Тут, батя, надо знать, кто самогон продает, там и брать. Надо было у хозяина лодки спросить.
— И то верно. Эх, я не сообразил.
Уже за Кемерово, стемнело и мы, поужинав опять картошкой с тушенкой, легли спать. Опять на стоянке между фурами. Асфальта нет. Кафе работает. Туалет на улице.
Егор спал в лодке. Сперва уснул в машине. А потом среди ночи ушел спать в лодку. И это правильно.
Проснулись в пять. Кофе — и поехали. Егор сразу лег дальше спать, а я рулил. Сегодня должны проехать Красноярск. Пересечь Енисей. До Иркутска не доедем совсем немного.
Дорога проходит через несколько городов и поселков. Странно, но везде на въезде в город хороший асфальт заканчивается, и через город нужно ехать, объезжая огромные ямы или вовсе по грунтовке, как в Канске, например. Но между городами ехать одно удовольствие. Здесь уже правда гораздо красивее и интереснее. На горизонте заметны какие-то горки. Краски сочнее. Солнце светит теплее и ярче. Небо…, его, правда, как будто стало больше.
Красноярск обходим по объездной дороге. Остановились отдохнуть. Хороший дорожный комплекс, каких немного на трассе. Асфальтированная парковка, магазин, столовая, туалет. Даже автомойка есть и душ. Обедаем в столовой. Точнее, в столовой покупаем еду в одноразовой посуде, на вынос, и обедаем на носу лодки. Со вчерашнего дня это наш стол, наша барная стойка. В магазине купили вкусное сало. Батя купил небольшую бутылку водки. Я ворчал. Он старался меня не злить. Правда старался. И у него это получалось. Я совсем на него не злился.
Енисей, когда переезжаешь его по мосту в Красноярске, не кажется великой рекой. И если не знать, что это за река, можно и не понять. Так же можно и не заметить, что ты оказался на восточной стороне. И это уже точно совсем другая территория.
Дорога с каждым километром красивее. Длинные спуски, протяженные подъемы. Хорошая погода. И очень мало машин. В какие-то моменты мы были совершенно одни на дороге. Словно только мы остались в заболевшем мире. Меняется растительность. Среди знакомых сосен и берез появляется кедрач. На опушках жмутся к краю леса яркие оранжевые цветы - жарки. Дальше их будет очень много, целые поля.
По-моему, больше ничего интересного в этот день не было.
Ну разве что кроме одной заправки. Уже под вечер. Да и то так себе интересного. Мы заехали и вставили шланг в бензобак. Оператор сказала, что этой соляркой нашу машину лучше не заправлять.
— Эта дешевая солярка, лучше подъезжайте вон к той колонке.
— Да, конечно.
Заправиться нам помог невысокий, почти карлик, молодой человек.
— А там что у вас за солярка дешевая?
— Ну это для печей берут. Она правда не очень. Пахнет даже как-то странно.
Парень скромно, даже плохо одет. Лицо такое с выражением. Очень уверенным. И в движениях тоже уверенность. По выражению лица хорошо понятно, что местный. Такое выражение можно увидеть в самых разных местах: хоть на Сицилии, хоть на Урале, хоть здесь. Когда человек сам хорошо понимает, чувствует внутри, что он местный. И в этом его сила. Я попробовал незаметно его сфотографировать. Получилось плохо. Лучше бы сделал это открыто.
На краю заправки стоит туалет. Собранный из побеленных известкой досок. Рядом неаккуратной стопкой уложены бетонные плиты. Заметно, что эти плиты лежат здесь уже много лет. Вместе с туалетом похожи на какую-то специально составленную современным художником композицию.
Интересно, сколько зарабатывает этот карлик? Какое было у него детство? Какое у него будет будущее? Когда поеду в следующий раз, надо остановиться на этой заправке и спросить про него. Хотя, наверное, на любой заправке можно спросить у такого заправщика про детство и планы на будущее. Ответ будет примерно одинаковым. Разница только в росте.
Еще в этот день мы украли дорожный знак. Р-255. Федеральная трасса «Сибирь». Синий такой. Пришлось на нос лодки забраться, чтоб дотянуться. Я бы, конечно, с большим удовольствием купил бы такой сувенир, но, увы, сувениры тут не продаются.
На ночлег встали почти на самой обочине. Около какого-то закрытого кафе. Перед сном испытал сильнейшее ощущение державу. Даже стало немного тревожно. Но я стал с предвкушением думать о том, что будет завтра, и уснул. Завтра мы увидим Байкал.

5

Ночью сквозь сон слышал, как кто-то разговаривал по рации. Похоже, водитель-дальнобойщик остановился рядом с нами и по рации объяснял кому-то, как нужно проехать. С такими характерными помехами-шипением и повторами: «Как понял меня, повтори, прием». Во сне не покидало чувство тревоги. Но наступило утро, и все прошло. По привычной уже схеме мы выпили кофе и поехали дальше.
Дорога к Байкалу начинается после Иркутска. Иркутск, если смотреть на него с трассы, объезжая мимо, не очень приятный город. Отчетливо видна серая дымка над городом и несколько дымящих труб. До Иркутска так же дымило в Ачинске. Ачинск еще и проезжаешь насквозь по разбитой дороге. Но, слава богу, нам не надо ни в Иркутск, ни в Ачинск. Хотя в Иркутск я бы когда-нибудь заехал.
За Иркутском начинается следующий рубеж. Вообще, путешественникам на восток я бы рекомендовал начинать свою поездку даже не из Красноярска, а из Иркутска. Именно здесь начинается по-настоящему интересная и увлекательная дорога.
Перед Байкалом начинаем забираться в гору. Серпантины и резкие повороты. В некоторых местах открываются потрясающие виды. Но по большей части все еще едешь в коридоре из кустов и леса. Байкал появляется на спуске в Култук.
В Култуке мы остановились, чтоб перекусить. Симпатичный магазин, сделанный из деревянных брусьев. Довольно приятная архитектура с большой открытой верандой. Но парковка перед ним — просто кусок утрамбованной фурами земли. В дождь — грязь. Сейчас — пыль. Все встают, как бог на душу положит. Нам положил встать по центру. В магазине из сувениров одни магниты. Из еды — пересохшая рыба.
— Это омуль?
— Да, конечно, самый настоящий байкальский омуль.
— Его ж вроде запретили ловить.
— Кто вам такое сказал?
— Читал где-то.
— Ну, может, кому запретили, тот и написал.
— Плохо продается? Нет покупателей?
— Вообще капец. Загнемся к концу месяца. Раньше автобусы полные китайцев, не переставая, один за одним. А сейчас вообще никого.
— Ладно, давайте две возьму вот этих вяленых.
— Берите, я скидку сделаю.
— Карта Байкала есть? На стену хочу дома повесить.
— Нет, вот только магнит с фотографией.
— Нет, магнит не нужен.
Туалет где-то на задворках соседнего здания. Платный.
Батя тоже купил рыбу. Ей и поели с хлебом. Мы поели, батя закусил, выпив непонятно откуда взявшейся у него водки.
И дальше мы проехали вдоль Байкала около ста километров. И эта дорога, которая сама по себе могла бы быть отдельным и прекрасным путешествием, оказалась огромным разочарованием. Впрочем, я был готов к тому, что ждать от нее много не стоит. Дорога плохая. Видов мало. Организованных стоянок нет. Люди на обочине продают рыбу с грязных самодельных тележек. Выехать на берег с этой трассы — проблема. Организованных стоянок нет. Нужно искать какие-то подъезды. Накатанные грязные и неровные тропы, на которые нужно заезжать под знак «Въезд запрещен». Это ужасно раздражает, конечно. Мне кажется, любой нормальный человек, проезжая мимо Байкала, захочет остановиться и пройти по берегу. Нет, даже не так: любой нормальный человек захочет остановиться несколько раз. Но увы. Здесь все сделано для того, чтоб ты, уважаемый, ехал побыстрее отсюда подальше. Можешь остановиться около косого забора и купить рыбу у продавца с тележкой. Можешь попытаться проехать под мостом железной дороги. Если у тебя автомобиль хорошей проходимости. Иначе обломаешь о ямы свой бампер.
Нам с лодкой на прицепе в такие крысиные тропы соваться не стоит. Но, слава богу, я ворчу немного больше, чем есть на самом деле. Видим указатель «Визит-центр» и стрелку к озеру. Что ж, попробуем. Пропускаем вереницу встречных машин и по узкой дорожке проезжаем под мостом. Вот и озеро. Прижимаемся к обочине. Места для парковки тут нет.
Байкал. Огромный Байкал. Каменистый пляж. Несколько огромных валунов на берегу. Сгнившие остатки старого причала. Огромное небо в отражении спокойной воды. Горы на другом берегу сливаются с облаками. Это, конечно, великое озеро. И соответствовать его величию человеку рядом с ним трудно. Это было возможно лет двести назад. Когда здесь люди жили совсем иначе. И были другими. Когда сто километров вдоль озера не за два часа. А за несколько суток. Да и если кто такой маршрут проходил, о нем долго еще помнили. Сейчас — суета и неряшливость.
Мы побыли на берегу. Посмотрели вдаль. Посмотрели на воду и на камни. Выпили кофе. Развернулись и поехали дальше. Конечно, надо и стоит ехать этой дорогой. И вы, конечно, увидите и озеро, и горы. И многие реки, которые впадают в Байкал. Но, зная, что это за озеро, хочется гораздо большего.
А когда отворачиваешь от Байкала на восток, переходишь еще одну границу. Дорога идет вдоль реки Селенга. И появляются просторы. И взгляд, как выпущенная погулять собака, несется вдаль до горизонта. И никакие придорожные кусты уже не помеха. Замираешь и смотришь вдаль. И небо становится совсем другим. И начинает появляться то удивительное ощущение, которое я испытал, когда в первый раз за много лет приехал в Забайкалье. Это было пару лет назад. Я прилетел в Читу, а потом на машине мы ехали в Нерчинск, и я смотрел вокруг и испытывал совершенно новое для себя ощущение. Очень хорошее. Я до сих пор не могу его объяснить. Может быть, что-то похожее на «наконец, я дома». Или как тот парень, который смотрел на Венеру в Лувре и сравнивал себя со смятой перчаткой, которую надевают на руку и все складки на ней расправляются. Все встает на свои места. Мои знания и умения становятся нужными. То, что я люблю, никто не пытается отнять и оспорить. И совсем не страшно. Правда удивительное чувство. Очень хорошее.
На заправке обращаю внимание на одного мужика. Он подъехал на белой и чистой «Тойоте Прадо». Он был обут в простые высокие резиновые сапоги.
Мы едем вдоль Селенги, и нам хорошо видно горы на ее берегах. Со стороны дороги долина, а на другом берегу сразу от воды круто поднимаются не высокие сопки.  Кафе, конечно, здесь ничем не лучше, чем на западе. Но еда уже бурятская! Позы, или, как их еще называют, — буузы. Приятная женщина с круглым лицом и узкими глазами над маской продает их нам и говорит, что разницы никакой между позами и буузами нет. Просто одни говорят так, а другие иначе. Егор объясняет, как их правильно есть, руками придерживая ложкой, чтоб в ложку вытекал жирный бульон. Очень вкусно. Это уже и не обед у нас получается, но еще и не ужин.
В очень красивом месте мы остановились перекусить. Дорога делает поворот и выходит вдоль горки. За дорогой течет Селенга. Дальше долина, разливы реки, старые русла и опять горы на другом берегу.
Несколько мужчин рядом с нами крепят к забору большой плакат. На нем написано: «Мы открылись, работаем на вынос». Плакат закрывает точно такую же надпись на заборе, не очень ровно сделанную краской. Видно, что они одна семья. Двое постарше и один совсем еще молодой парень. Рядом с ними бегают дети.
На обочине вдалеке показывается фигура человека. Высокий и худой мужчина идет вдоль дороги, сворачивает к кафе, здоровается с мужчинами, которые вешают плакат, и подходит к нам. Одет плохо. Спрашивает закурить. Отец дает ему две сигареты. Он садится неподалеку на кирпичную кладку клумбы. Я пытаюсь сфотографировать его на фоне мужчин и детей. Он отворачивается и уходит.
Уже в темноте мы въехали в Забайкальский край. Здесь нас впервые остановили полицейские.
— Куда едете?
— Во Владивосток!
— На лодке кататься?
— Ну да.
— Пройдите, пожалуйста, температуру померьте.
— Да без проблем, маски надевать?
— Необязательно.
Из небольшого фургончика выходит женщина. Она направляет каждому в лоб термометр. Шутит, что у каждого температура ниже, чем у предыдущего. Едем дальше.
Мы заранее договорились, что, если спросят, куда едем, отвечаем, что во Владивосток. Опасались, что, если скажем, что в Забайкалье, нас заставят сидеть в карантине. Про Владивосток, кстати, договорились не сразу.
— А давайте скажем, что в Находку?
— Батя, ну какая разница? Во Владивосток.
И уже под ночь мы доехали до Ольги. Егориной старшей сестры. У нее и заночуем. В Новопавловке.
Когда мы тридцать лет назад уезжали из Нерчинска, Ольга только вышла замуж и переехала в Новопавловку. Мы тогда тоже заезжали к ней. С нами ехали Егор и дядя Витя. Они остались здесь, чтоб помогать Ольге с Игорем строить новый дом. А мы поехали дальше. Я хорошо помню, как в моих детских тогда размышлениях вот эта вот помощь в строительстве нового дома для дочери и сестры была чем-то очень важным и правильным. Особенно на фоне того, что там, куда мы едем, никакого дома никто строить не собирается. И я хорошо помню то утро, когда мы, оставив Егора с дядей Витей, уезжали. Утро в деревенском поселке. Утро над лесом. Свежее хорошее утро. В такое утро начинать работу одно удовольствие. А мы уехали.
Сейчас мы приехали в этот построенный тогда новый дом. И он уже давно не новый. Но он хороший. У Ольги взрослые дети. И даже внучка. Мы не виделись с тех самых пор. Посидели, выпили (мы с Егором совсем немного) и пошли спать. Дед Олег ушел с Игорем в гараж курить, разговаривать и пить самогон до трех часов ночи. Хорошо, что я успел уснуть до того, как он пришел и улегся спать рядом со мной на разобранном диване.
Встали рано. Я вышел во двор. Именно тогда я вспомнил то утро. Сейчас было так же. Свет, небо. Пение птиц. Заборы и крыши. Свежий сосновый воздух. Прозрачность какая-то замечательная.

6

Выпили чаю. И вперед. Сегодня мы будем в Нерчинске. Утро действительно очень яркое, светлое и прозрачное. Простор до горизонта. Долина реки Хилок. Красота. Егор за рулем, батя спит позади, я не выпускаю телефон из рук, снимаю все на видео. Этот день запомнится самым красивым в нашем путешествии.
Потом мы с Егором меняемся, я сажусь за руль, он спать. Ближе к Чите бужу его. И обедаем в кафе на объездной дороге. Опять позы. И бухлёр. Супчик такой. Много мяса большими кусками, обязательно кость, пара картофелин, лук и морковка. У степных народов есть много вариаций на эту тему. С луком, с морковкой. С ребрами. Или с потрохами. Главное, чтоб было хорошее мясо. В Забайкалье мясо очень вкусное. Странно, что забайкальское мясо до сих пор не стало отдельным брендом. Станет еще.
Для еды мы опять приспособили нос катера. На трале он получается на удобной высоте, чтоб есть стоя. Как барная стойка. Здесь кафе работает с официантами. Только еду они приносят к машине. Ну а нам — к катеру. Получается здорово.
— А пиво у вас есть? — спрашивает отец официанта после того, как он уже принял заказ.
— Не надо нам никакого пива, — довольно грубо отвечаю я.
Официант уходит, а я с некоторым уже раздражением говорю бате, чтоб он потерпел. До Нерчинска осталось совсем немного.
Подъехал Денис. Мой друг — одноклассник. Он живет в Чите. Всегда меня встречает, когда я приезжаю. Обнимаемся. Договариваемся, что он тоже сегодня приедет в Нерчинск. Но позже. Помню, в детстве мы с Денисом какое-то время мечтали поступить в мореходное училище и стать моряками. Но это было недолго. А вообще, Денис жил около аэродрома и всегда мечтал быть летчиком.
Едим и видим, как по дороге проезжает грузовик, который везет на прицепе танк. А через пару минут пролетает вертолет прям над нами. Низко.
— В Афгане вертолеты всегда парами летали. До сих пор, когда один вертолет в небе вижу, ёкает и кажется, что что-то не-так, — провожает вертолет взглядом и говорит отец.
— Здесь аэродром совсем рядом, — поясняет Денис, — а танк, наверное, на полигон повезли, тоже недалеко. Дядя Олег, а что, снятся полеты?
— Снятся, конечно, Денис.
От Читы до Нерчинска плавными изгибами вдоль сопок. Но это уже как путь по трапу самолета на выход. Названия рек, ручьев и деревень все больше кажутся знакомыми. Вывеска «Нерчинский район». Мост через Нерчу. Здесь уходим направо. Через 30 км город.
— Слушай, а может, здесь спустим катер на воду? — предлагает Егор. — И до дома домчим на нем, а вы, дядя Олег, на машине доедете. Как раз вместе прибудем. А то мы и раньше.
— Классная идея, — мне правда понравился такой план.
— Не-не, давайте поехали уже, да я еще заблужусь где-нибудь. Поехали.
 —Васька, братуха, встретит. Сейчас позвоню ему.
— Не, Егора, поехали. Поехали. Только время потеряем. Да и ты же сам еще на лодке ни разу не ходил.
Да уж. Батю порой сложно уговорить на приключения. Особенно когда ему откровенно лень и хочется побыстрее уже приехать.
— Борисыч, узнаешь места? — спрашивает Егор отца.
— А то.
И отец рассказывает несколько коротких историй. Здесь они ехали на охоту. Здесь выпивали. Там вертолет разбился. На Шаманах в Афган провожали.
Мы приехали. Первым нас встретил дядя Витя. Он стоял на насыпи около реки. Возле дома. Мы решили прежде к нему поехать. А там уже подумать, что делать дальше. Скоро вечер — и спускать лодку сейчас, или подождать до завтра, а сегодня праздновать здесь, или поехать к Егору, или все же спустить лодку и облить шампанским. В общем, после того как мы пять дней ехали, просто так остановиться сложно. Сумбур и суматоха. Но небольшая. Лодку загнали к родителям во двор.
И конечно, сразу за стол. Тетя Лида зажарила налима. Это пока не торжественный ужин. Ужинать будем у Егора. Пока попьем чай. С жареным налимом и его печенью.
— Лида, ну налей ребятам-то, — предлагает дядя Витя.
Мы с Егором все еще за рулем, а батя, конечно, не отказывается. Наконец-то мы доехали.
Немного перекусив, спешим к Егору. Батю оставим здесь пока. Попозже они приедут с кем-нибудь. А мы поедем, надо переодеться, разобрать вещи.
— Ну все, мамулька, вы тут давайте сидите — и через час у меня, хорошо?
— Ага, Егорчик, а кто нас увезет-то?
— Васюха или Слава. Ну если что, мы с Максом доедем.
Тут как раз подъехал Слава. Когда я приезжал в прошлый раз, он говорил мне, что с огромным удовольствием бы увидел Олега Борисовича. Он видел его в последний раз больше двадцати лет назад, и тогда он еще не был дедом Олегом.
— Ну что, Слава, хотел увидеть деда Олега, вот я и привез.
Еще одна порция радостных объятий, похлопываний, приветствий, возгласов и шуток. Прям на улице у Славы оказывается бутылка, и они с батей суетливо торопятся выпить. Мы поехали к Егору.
И только заехав к нему во двор, я почувствовал, что мы действительно доехали. Можно заглушить мотор и выйти из машины именно с этим ощущением. Мы приехали. Можно обрадоваться этому и отпраздновать. И почти сразу я решил, что обратно мы поедем в следующий вторник, на пятый день. Чтоб в воскресенье вернуться домой. Чтоб вся поездка заняла у нас две недели, а не три, как я хотел вначале. И тому было несколько причин.
Все собрались у Егора. Ели что-то очень вкусное. Пили самогон, какой-то дешевый виски и еще что-то. Я никак не мог напиться. Вот не брало, и всё. Иногда так бывает. За столом правил дядя Витя. Он сейчас не пьет из-за сердца. А рассказчик всегда очень увлекательный. И слушать его — редкое удовольствие. Рассказы его — часто простые анекдоты из жизни, кульминация которых почти всегда одинакова: «И тут он ка-а-ак даст ему по мордасам» или «А ружо-то ка-а-ак долбанет». Но в этих маленьких историях много важного. Всегда понятно, где добро, а где зло и как отличить одно от другого. Есть у него и немного другие истории. Посложнее.
В этот раз он рассказывал, как в юности учился играть в шахматы, как сейчас уже решил перечитать «Войну и мир», и какую-то совершенно магическую историю про то, как его в детстве лечили от заикания. И еще много чего. Но шум застолья нарастал. И я пытался что-то отвечать. Но разговаривать было уже сложно. Мы с дядей Витей, конечно, еще поболтаем в более удобной обстановке. Обязательно.
Гости разошлись. А мы с Егором пошли в баню. Хоть баня и новая (как раз год ей), пахнет в ней так же приятно, как в детстве и как пахла старая баня, на месте которой построена эта. Сырыми досками, березовым дымом, мылом и стиральным порошком. Долго еще парились, пили пиво, делились впечатлениями от поездки. Мы с ним вдвоем сделали это путешествие. Батя — попутчик.

7

У всех очередной рабочий день. Но и мы встали не поздно. Нерчинск, конечно, город, но уклад у большинства жителей деревенский. Дом, огород, подсобные постройки, хозяйство, техника, много работы. Завтрак в таком укладе особое удовольствие.
Я всегда был за то, чтоб жить в доме. И еще в детстве, помню, выдумывал аргументы в пользу этого утверждения. Одним из них было то, что из дома быстрее можно выйти на улицу, в смысле, не надо проходить ни по какому подъезду. Но, даже выйдя на улицу, ты все еще оставался дома. Пока не выйдешь за ограду. Да и за оградой еще отойти надо подальше.
Настало время спустить лодку на воду реки Нерча. Почти три тысячи километров проехала она на прицепе, пора ей намочить свое дно. И лучшей реки для этого не найти.
— Мамулька, привет! А где батя с Борисычем?
— Здрасьте, теть Лид, где они?
— Ой, привет, Егорчик. Макса, здравствуй. Так они это, на рыбалку уехали на папиной лодке — корчаги смотреть.
— И батя поехал?
— Ага, и Олег поехал, радостный такой, довольный, как я, говорит, не поплыву корчаги-то проверить по Нерче!
— Ну здорово, что.
— Мы это — катер заберем, попробуем на воду спустить.
— Ну вы хоть чаю-то выпейте.
— Че, попьем чаю? — спрашивает Егор меня.
— Конечно, попейте, я сейчас колбасу нарежу.
— Ну да, давай попьем.
Чай пить — это как метроном, который отсчитывает ровный и спокойный ритм. До и после всякого более-менее важного дела нужно попить чай. С молоком, с бутербродами, с вареньем, с жареной рыбой, с салом, со свежими огурцами и черемшой. Много времени это не занимает, по крайней мере, никогда такого не было, чтоб из-за того, что решил выпить чаю, куда-то опоздал или что-то не успел. Скорее — наоборот. Пьешь чай и вроде как немного планируешь, как лучше, аккуратнее и быстрее сделать нужное дело.
После чая мы зацепили катер и проехали немного подальше от дома вдоль берега, где должно было быть поглубже. Загнали трал в реку и попробовали спустить лодку на воду. Оказалось мелковато. Пришлось выезжать и заезжать еще раз. Немного под другим углом и уже загоняя автобус в воду. Егор управляет машиной, управлять машиной с прицепом он умеет гораздо лучше, моя задача — столкнуть лодку. Для этого мне пришлось раздеться по пояс и почти искупаться. Вода прохладная, но терпимо.
— Егор, давай еще немного поглубже. Не бойся, заезжай, я смотрю.
 Автобус заехал в реку по самое днище. Забулькала под водой выхлопная труба. И только тогда трал зашел достаточно глубоко, чтоб лодка приподнялась над ним, и я смог ее столкнуть. Выезжая, машина начала буксовать. Тут, конечно, я подумал о том, как хорошо, что я поставил новые колеса.
— Давай я лучше сяду.
— Да, давай, а то я сейчас засажу твой автобус, придется за Васюхой бежать.
Автобус немного побуксовал и выехал. Я поставил машину, взял в руки брюки и ботинки, зашел в воду и залез в лодку. Еще одно бесценное ощущение в жизни. Когда ты садишься в лодку. Вот ты стоишь и опираешься ногами в твердое дно, или в берег, или в пирс, делаешь шаг и… легкое волнение, небольшая качка, в зависимости от размеров лодки, тебе, возможно, даже придется ловить равновесие, но ты, конечно, ловишь, стоишь или сразу садишься, между тобой и землей слой воды, покачивание, и ты чувствуешь себя иначе.
Егор запускает мотор, шум и вибрации проходят по корпусу. Недолгий прогрев двигателя, ручку вперед, и мы устремляемся в одну из проток. Скорость. Шум от ветра и двигателя. Говорить трудно. Несемся по реке вдоль сопок. Недалеко. Река здесь неглубокая. Вижу впереди в воде табун лошадей. Мы приближаемся. Лошади пугаются и бегут впереди нас. В высоких брызгах воды. Это так красиво, что даже не верится. Я смотрю на Егора. Он спокоен. И я понимаю, он мечтал об этом моменте еще в детстве. Я помню это.
Прокатившись совсем недолго, мы возвращаемся к машине. Я отгоню ее к дому. А Егор дойдет на лодке. Все рядом. Загнав машину во двор, выхожу на берег. Наши рыбаки вернулись. Дядя Витя закатывает свою небольшую лодочку в эллинг. Он сделал специально для этих целей небольшой вездеход – тягач. Из культиватора. Как раз, когда я в прошлом году приезжал, он его делал. Говорю: «Надо назвать его «Браток»!» А эллинг на берегу я помогал строить мальчишкой. Хорошо помню, как мы таскали камни с реки и замешивали раствор в бочке. А потом тяжелые ведра с бетоном вываливали в опалубку. Это были мои первые серьезные познания в строительных технологиях.
Он подкатывает лодку к воротам, открывает их, отцепляет от «Братка», и я помогаю затолкать лодку внутрь.
Отец сидит у воды на берегу. Я подхожу и вижу, что он уже выпил. И неплохо выпил. Времени нет еще и одиннадцати. Давно я не испытывал к нему такого отвращения. Я видел его пьяным миллионы раз, но сейчас почему-то он особенно неприятен. Толстый, старый, с лохматой бородой. Кажется глупым и очень грубым.
Пытаюсь убедить себя, что ему хорошо, что напился он, может, впервые за много лет от какой-то хорошей такой радости. Но ничего не могу с собой поделать. Мне неприятно и стыдно перед Егором и дядей Витей. Приходится делать вид, что все нормально. Впрочем, не думаю, что пьяный дед Олег как-то сильно их расстраивает. Кто-то думал, что он не будет здесь пить? Кто-то никогда не видел пьяных?
— Так, Егора, ну что, испытаем твой катер? — весело говорит дядя Витя. — Сейчас только рыбы мамульке отнесем и ка-а-ак дадим ему газу! Давай до моего места сгоняем!? Ага?!
— Конечно, батя, сейчас пойдем, мамулька там опять, поди, чего-нибудь напекла.
И мы опять пить чай.
К чаю опять, естественно, бутерброды, пироги, варенье, конфеты.
— Лида, а налей-ка мне рюмочку, — неприятным голосом с наигранной улыбкой говорит отец. Я молчу, но пристально смотрю на него,
— Ну не смотри ты так на меня, — с поддельной веселостью говорит он мне.
Пью свой чай и стараюсь не смотреть на него. Ругаться с ним здесь, в доме, совсем не хочется.
А на берегу я немного сорвался и почти накричал на него. Может, даже нагрубил.
— Ты вот понимаешь, как ты себя ведешь? Ты же реально как не знаю кто. Тебя вот пригласили в хороший дом, а ты, как свинья, грязные ноги вывалил на стол. Слушай, пожалуйста, иди отдохни, поспи. Еще целый день впереди. Мы на аэродром собирались съездить, с ночевой на север, ну куда ты в таком виде? А.
— Не бухти, сынуля.
— Да пошел ты.
Мои уговоры остаться дома спать на него никак не действовали. Но вот он уселся в лодку, прислонился к борту и тут же уснул.
Зашумел мотор, и мы пошли вниз по течению. Буквально метров через пятьдесят мотор зачихал и заглох. Запустили снова. Опять заглох. Еще раз. На холостом ходу работает, но как-то словно троит, а чуть даешь газу — тут же глохнет.
— Может, насос, а, Егор, посмотри, может, насос, или воду, может, где захлебнул. Да нет, воды бы если хлебануло, сразу понятно было бы.
Подвинув деда Олега, который что-то пробурчал про топливный фильтр, Егор с дядей Витей пытаются найти причину в моторном отсеке. Но ничего очевидного нет. Принудительно подкачивает бензин. Мотор запускается. И глохнет снова. Бензобак расположен под сиденьем, на котором сидит батя. С трудом поднимаем его:
— Батя встань, а.
— Да я говорю вам, бестолочи, топливный фильтр проверьте, — бубнит он, не открывая глаза, и вырубается снова.
Кое-как перемещаем его на другое сиденье. Осматриваем топливный шланг и бензобак. Все целое. Все в порядке. Ставим сиденье обратно. И тут я замечаю, что на сиденье с обратной стороны приделан брусок — ребро жесткости. И этот брусок как раз опирается в место, где проходит шланг. И как раз в месте, где сидел батя.
— Так он, поди, просто шланг-то передавил. Ну-ка, попробуй сейчас.
Снова подкачиваем бензин. Мотор заводится и работает уже ровно. Егор газует. Все хорошо, лодка ускоряется. Поправляем шланг, ставим сидение на место. Пересаживаем батю и двигаем дальше. На скорости валко входя в повороты русла, огибая остров и добавляя еще больше газу против течения.
— Слушай, а помнишь, в прошлом году, мы тоже, когда поплыли, у нас лодка не заводилась, аккумулятор посадили, еще Вася нам новый привез тогда.
— Точно, так это аккурат в этом же месте и было.
До дяди Витиного места нам плыть минут пять. Совсем рядом. Он еще в прошлом году нашел на одном небольшом островке между протоками реки небольшую полянку, скрытую отовсюду кустами черемухи. С высоким берегом и ровной площадкой. Сделал там куполообразный шалаш, небольшой столик со скамейками, привез посуду и каждый раз, отправляясь расставлять или проверять свои корчаги, заезжал сюда выпить чаю. Иногда даже оставался здесь ночевать. Мне он показал это место еще прошлым летом. Мы тогда наловили мелких гольянов, сварили их и ели с картошкой, салом и зеленым луком.
В этот раз тоже из одной корчаги вытащили немного гольянов. Странно, раньше, в детстве, корчаги были полные чебака, сейчас чебака нет совсем. Если повезет, в корчагу залезет налим.
— А почему так, куда чебак делся?
— А бог его знает! Давно уже нету.
 Несмотря на то, что мы только что попили чаю, мы разводим костер и ставим котелок. Сейчас мы поедим дяди Витину самодельную тушенку. Отец выпрашивает сковороду и пытается зажарить еще живых гольянов «по особому рецепту». Особость рецепта заключается в том, что он выливает в эту же сковороду неизвестно откуда взявшееся пиво. Круто солит и перчит. Я достаю небольшую бутылочку виски.
— Это, дядя Витя, только продегустировать. Из Нью-Йорка!
— Ну я же не пью, Макса, ни-ни, ни в коем разе.
— Ну я знаю, и это правильно, но понюхать-то можно.
— Ну понюхать-то, конечно, ну и языком я тоже попробую, — смеется.
— А тебе нет, даже не смотри, на тебя переводить не буду, — отвечаю бате, который сидит тут же за столом и с наигранным и выразительным недоумением смотрит на меня, когда я не ставлю перед ним рюмку, — это только для дегустации.
Обиделся. И даже заметно, что обиделся по злому. Ну и пусть.
Виски и вправду только для дегустации. По две рюмки выпили с Егором.
— Это американский, они его из кукурузы гонят, поэтому это, конечно, не настоящий виски — бурбон.
— Ну да, настоящий виски из ячменя делают, — добавляет дядя Витя.
Мы с ним про виски любим поговорить. Про бочки, в которых выдерживают, про перегонные кубы.
— А кубы правильные делают из меди, там происходит такая реакция, ионизация, вот когда спирт уже дистиллируется, оседает на стенках куба и по медным стенкам стекает обратно, вот он от этой меди здорово очищается. А аромат как раз остается, — продолжает делиться познаниями дядя Витя.
— Лучше всяких виски и коньяков, Витя, наша простая русская водка или самогон твой, — умничает батя, — а эту американскую бурду сами пусть пьют.
— Вот и не проси, — парирую я, — а мы давай, Егор, за наше путешествие! Отличный вискарик.
— Вот и целуй в жопу своих америкашек, — батя уже совсем с какой-то злобой огрызается и, шатаясь, выходит из-за стола. Идет смотреть, что там с гольянами на сковороде. Они разварились в какую-то сплошную кашу. Ставит сковороду на стол. С хлебом есть можно.
Мы, наверное, и часу не пробыли на этом острове. Попили, поели и поехали домой. Еще утром в наших планах было поехать на север с Васюхой, отцом и дядей Витей. Мне очень хотелось именно такой компанией. Остановиться на берегу, заночевать. Порыбачить. Как в детстве. Но сейчас уже понятно, что поплывем мы другим составом.
После обеда погода начала портиться. Здесь, вообще-то, всегда ясное небо. Ну, почти всегда. Солнечных дней больше, чем на Урале. Я это часто люблю повторять. Но дожди, тучи и облака, конечно, тоже бывают. Но гораздо реже бывает так, чтоб небо затянуло сразу на несколько недель. Обычно тучи нагонит, дождь пройдет, и опять ясно. Вот и сейчас тучи начали сгущаться, и скоро точно пройдет дождь. А мы пока будем собираться.
Я достал из машины большой пластиковый ящик, палатку, газовую горелку, кружки. И еще много того скарба, который мы привезли с собой в машине. Дядя Витя выдал нам огромную бутылку самогона. Такую, как в карикатурах показывают. Еды набрали. Картошку, тушенку, колбасу, сало. В общем, упаковались знатно. А потом что-то пошло не так.
Я даже до сих пор не очень понимаю, как это все произошло. И главное — зачем? В общем, мы уже были на воде на лодке, с нами еще пара ребят, папулька с дядей Витей остались дома. И мы остановились на середине реки, еще из города не выехали, прям напротив площади. Остановились, чтоб выпить. Егор вылез на нос. Кто-то достал рюмки. Я открывал огромную бутылку. И тут непонятно откуда вдруг из-под воды всплывает огромное бревно, и его несет прямо к нашей лодке. Егор сел на нос и решил оттолкнуть бревно ногой, но как-то так неудачно, что ногу-то травмировал. Да сильно. Так, что наш поход пришлось срочно отменять, вызывать знакомых на машине к берегу и везти Егора в травмпункт. Егор уехал. Я сел за штурвал и погнал лодку к дому. Как раз пошел дождь. Встали у берега напротив дома. Задвинули крышу и уютно расселись внутри лодки. С моим ящиком посередине получалась небольшая, но уютная кают-компания. Ждем сигнала от Егора. Выпиваем и закусываем. Конечно, позвонили родителям и рассказали, что и как. Пришел дядя Витя, сел с нами. Начались пересказы. Которые потом еще дня три будут повторяться в разных выражениях. Заканчиваются все одинаково: слава богу, что не перелом. Егор приехал примерно часа через полтора. С костылями. Расстроенный, конечно. Но уже принявший произошедшее. Затащили лодку обратно во двор, расположились на носу под навесом. Хоть поход и отменился, но мы же уже начали гулять. И батя к нам присоединился. И он уже не кажется таким неприятным. Веселый такой, радостный человек. Ну хорошо ему вот так, ну и слава богу. Я ж для этого, может, и хотел его сюда привезти, чтоб хорошо ему тут было. И все вокруг такие хорошие.

8

— Вот, Макса, сразу видно, не держит ни на кого внутри. Вчера такой почти к каждому подошел, приобнял так, по-доброму, хе-хе.
Это дядя Витя. Рассказывает, посмеиваясь, как вчера закончился день, точнее, вечер или ночь.
А мы уже режем барана. Вот так, по-доброму, я вчера, оказывается, вызвался зарезать сегодня утром барана. Напомнили мне об этом, уже когда барана привезли в мешке и стали вытаскивать из багажника «Тойоты». У Егора во дворе.
Мы только позавтракали. Голова немного шумит. Егор стоит опирается на костыли, смеется.
— Ты, Макс, нож-то там, на квадроцикле, возьми. Ага, вон там, в рюкзаке. Два бери сразу.
Собственно, заколоть барашка не проблема. Это не та комичная ситуация, где я не могу этого сделать или пугаюсь крови. Но, в принципе, довольно неожиданная. В кино это, конечно, можно хорошо обыграть. Можно показать, что сперва я немного удивляюсь и смущаюсь, а потом с легкостью и умением выполняю принятую на себя работу. Конечно, это не жестокое обращение с животными. Это элемент быта. Ведение хозяйства. Уклад. Здесь любой ребенок с детства помогает и знает, как надо разделывать скотину, а если повезло и в семье есть охотники, то и добытую дичь.
Все происходит довольно ловко и быстро. Нож нужно втыкать выше гортани, под самую челюсть, обушком вплотную к хребту, два-три резких движения от хребта, и и острый нож резко рассекает кожу и комки шерсти. Кровь яркой струей льется в подставленный тазик. Из крови готовят шекшу. Жарят на сковороде на сливочном масле, с луком и перцем. 
Ребята помогают. Минут двадцать максимум. За это время они еще и бутылку водки успевают выпить. Мясо готово, вечером будет шашлык.
— Да, Слава, барана-то тебе самого костлявого подсунули, — дает свое заключение, оглядывая происходящее, дядя Витя.
— Да тебе, дед, вечно не угодишь, все тебе не так, — парирует Слава.
Барашек и правда костлявый, ну да и ладно. На шашлык пойдет. Но это будет вечером. На сегодня запланировано торжественное обливание лодки шампанским. Вчера все решили, что травма Егора связана как раз с тем, что отправились в поход, не облив лодку шампанским. Мне совсем не хотелось пить после вчерашнего. Да и знаю уже, что если подряд больше двух дней выпивать, то мрачно потом становится вокруг. Поэтому сегодня решил совсем не пить. Даже если захочется вечером, не буду.
После разделки барана мы, конечно, попили чаю и поехали к родителям. Сегодня суббота. Выходной. В планах прокатиться на лодке. За перекат Гремучий, где мы прошлым летом стояли табором. А потом уже обливания шампанским, шашлык и прочее.
Спустили катер на воду в том же месте, где и вчера.
— Батя, слушай, мы же камни из решетки не выковыряли.
— Ой-е, надо, надо выковырять. Обязательно надо. Как же сделать-то? Давай обратно затащим.
Я, немного не понимая, о чем речь, спрашиваю, что за камни.
— Так, а ты вчера у берега-то, когда рулил, помнишь, об дно-то шоркнулся, там в решетку водомета несколько камней забилось.
— Их вытащить нужно, если они дальше пролезут, у импеллера лопасти может поломать. Давай, Макса, ты самый сейчас здоровый, попробуй их подковырнуть под водой. 
Несколько небольших камешков размером примерно с фалангу пальца застряли между металлическими пластинами решетки, которая расположена в плоскости днища. Она закрывает приемник воды в водомет. Защищает от попадания камней и крупного мусора, чтоб не повредить винт водомета.
Воды немного выше колена, но, чтоб достать до решетки, приходится опускаться по грудь и тянуться рукой под днище на ощупь. Водолазная работа. Начало июня, но вода прохладная. А камни эти засели крепко. В общем, я немного замерз. Вся операция заняла у нас примерно минут сорок. Причем сложно было не только вытащить засевший камень, но и нащупать их все. И быть уверенным, что их не осталось. Пришлось даже немного разобрать водомет. Но на итог все же удалось вытащить эти злосчастные камни.
—Егор, а мы в прошлом году в этом же самом месте причаливали, когда не смогли завестись, Вася нам прямо сюда аккумулятор привез, — уже во второй раз за эти дни вспоминаю я прошлогоднюю историю, с которой рифмуются происходящие мелкие поломки.
— Да, точно. Прям тут все и было.
И так же, как в прошлом году, устранив неполадки, мы понеслись вверх по реке. Мимо обрывающегося берега острова, на котором, как на огромной сцене, пасутся лошади, мимо двухэтажных домов ДСУ-2, под мостом через реку, мимо пионерлагеря, вверх к порогу Шумный. Мы не плыли – летели. Из-за вчерашнего похмелья, купания в холодной воде и скорости, с которой мы проносились по неровностям воды, меня немного укачало. Я думал про отца, который опять с самого утра был пьян: «Ну мы с Васьком с утра немного поболтали. Он же такой был шибздик, когда мы уезжали, а сейчас…»
Небо было затянуто. И все вместе создавало ощущение какой-то скомканной и запутанной поверхности. Я закрыл глаза и стал думать про детей и Лену. Это успокоило, и я уснул. Уснул, конечно, не совсем подходящее слово. Потому что я прекрасно слышал рев мотора и чувствовал стремительное движение. Слышал, когда Егор о чем-то разговаривал с дядей Витей. Но не слышал о чем. Чувствовал, когда проходили пороги. И когда, наконец, причалили к берегу возле дома.
— Слушай, а что со стеклом? — спросил я Егора, заметив вертикальную трещину на лобовом стекле.
— Так это сейчас уже батя облокотился.
— Да капец, что за такое происходит?! Точно, надо срочно шампанским обливать ее.
— Ну да, — немного усмехаясь, ответил Егор. — Но это ерунда. Все равно рано или поздно треснуло бы. Вообще ерунда. Почапали, вон уже все идут.
Немного суеты, друзья и родственники собрались на берегу. Наконец шампанское открыто и вылито на катер. Теперь точно все будет отлично. И по крайней мере, в те дни, что мы там еще оставались, с лодкой никаких неприятностей больше не было. Обливание шампанским плавно перешло в катание всех по очереди. А потом мы уже потихоньку подтянулись во двор и начали готовить шашлык из барана.
Часть барана пошла на бухлер. Тот наваристый супчик с картофелем на бульоне из грудинки и ребер. Часть порубили на кусочки и начали жарить на сделанном из старой канистры мангале. Подтянулись еще друзья и знакомые. Много детей.
Стол накрыт на улице во дворе дома. Не с первого раза все расселись по местам. То и дело кому-то надо встать и куда-то сходить. Кто-то что-то забудет, кто-то сбегает покурить или посмотреть, как жарится шашлык. Так продолжается, пока чуть ли уже не приказным тоном тетя Лида не скомандовала всем усесться.
— Вася за шашлыком следит, чего к нему бегать. Ну-ка, садитесь все уже.
На мой отказ выпивать никто особо не отреагировал. Ну, в смысле, никто не стал назойливо уговаривать. Ну не хочет человек, так и не надо его заставлять. А вот батя отказываться не стал, хотя и не трезвел с самого утра.
— Слушай, батя, ты давай-ка прекращай, тебе точно уже хватит, — говорю я ему, а сам понимаю, что слова эти бесполезны. Он смотрит очень зло на меня через стол мутными заплывшими глазами. Все ведь слышат. Не любит он, когда его пьяницей считают. Кто-то рядом слегка одернул меня, мол, хочет пить — и пусть пьет. Думаю, на самом деле смысл был такой, что говорить ему совершенно бесполезно что-либо, а раз уж сидим за столом, где все выпивают, то и высказываться против совершенно ни к чему. Только конфликт создавать. Действительно, ни к чему.
Из большой кастрюли достали баранью голову. Когда Егор приезжал ко мне прошлой осенью, мы тоже варили голову. Косулю. Как раз накануне его приезда я был на охоте. Мы отметили и это неслучайное совпадение.
— Вообще, у бурят самому дорогому гостю голову подают. И он должен непременно съесть глаз.
В бараньей голове кроме глаз еще много вкусного. По мне, так лучшее — это язык и щечки. А вот мозги не на мой вкус. Слишком жирные.
— А все-таки баран-то костлявый, — опять повторяет дядя Витя.
— Да ладно, нормальный барашек, ну подумаешь, костей больше, мяса меньше, зато супчик нажористей, — уже смеется кто-то.
Разговоры за таким столом дорогого стоят. Когда сидишь около старого бревенчатого дома, рядом с которым играл в детстве, босиком бегая, под открытым небом, вечер растягивается и тянется долго-долго. Запоминать сказанное совершенно нет смысла. Даже какие-то остроумные и многозначительные вещи. Все сказанное, все охотницкие истории, шутки, споры пропускаешь сквозь себя и понимаешь, что никуда это не уходит и никуда не исчезает, все это остается навсегда, как осталось и есть уже очень многое, и из этого дома тоже. Из всего этого разного и делается самый уникальный сплав.

9

На следующее утро отец снова пьян.
— У меня там трехлитровочка стояла под окном, так он ее как-то нашел же, — полушутя, но уже с некоторым беспокойством рассказывает тетя Лида.
Чертовски неудобно. И неприятно.
Даже не знаю, получится у него съездить на аэродром и в дом, где мы жили. Уже не уверен. Сегодня воскресенье, завтра понедельник, а послезавтра поедем обратно. И так мне стало тоскливо от этой мысли. От этого необходимого возвращения. Нет, не возвращения. Возвращение мое — в эти края. Сюда. В Забайкалье. А туда… Даже не знаю, какие слова подобрать. И даже мысль о том, что уже через неделю я увижу Лену и детей, не стерла эту тоску. Вот они бы сюда приехали — другое дело. Я заставил себя подумать о дороге. Нам предстоит проехать обратно этой красивой дорогой. Потом просто заставил себя не думать об отъезде. В конце концов еще только воскресенье. Воскресенье — день прекрасный. Поедем в церковь.
Отцу пришлось нагрубить. Чтоб остался дома. Надеюсь, уснет.
Поехали я, Егор и дядя Витя. В Калинино. Бывшее Монастырское. Там стоит храм. Храм, который был построен еще при Петре Первом. И конечно, правильнее говорить, стоят развалины храма. Безумно жалко смотреть на него. Кресты черные еще возвышаются, хотя позапрошлой зимой один так наклонился, что, казалось, упадет вот-вот. Его поправили. Кровля во многих местах обрушилась. Стены тоже. Через главный вход из земли вверх к небу устремилась огромная трещина. Храм словно разваливается на несколько больших кусков. Говорят, что он символизирует освоение Сибири и Дальнего Востока.
Полтора года назад, зимой, мы с Егором были здесь, здесь и еще в Бянкино, там тоже церкви разрушенные. Я потом еще статью написал хорошую. Ее даже опубликовали на сайте «Радио Свобода». Сейчас я тоже статью пишу про этот храм. И мне нужны фотки. Надеюсь, ее тоже опубликуют.
Мы проехали через Калинино и выехали за село. Оно расположено в долине Шилки. Мы поднялись немного выше, чтоб было видно и село, и храм, и Шилку, и Нерчу, впадающую в нее, и вообще далеко-далеко. Я хотел сделать фотографии, где храм выглядел бы совсем небольшим на фоне этих далей.
Когда Федя, мой старший сын, был маленьким, помню, мы с ним ехали как-то на озеро, и он спрашивал: «Папа, а кто создал нас?» И сам отвечал себе: «Бог». — «А кто создал землю?» — «Бог». — «А кто создал Бога?» — «Природа!»
Сделав нужные мне фотографии, мы спустились к храму. Егор на костылях остался около машины. А мы с дядей Витей обошли его вокруг и зашли внутрь. Дядя Витя все пытался выяснить, как же он отапливался. И даже нашел какие-то остатки дымоходов в стенах. Я все фотографировал и фотографировал. Узорная кладка окон. Немного неровная, ведь обжигали и резали эти кирпичи больше трехсот лет назад. Руками. И эта неровность из местной же глины кирпичей красивее, и больше смысла в ней, и значимости, и ценности, и дороже все это в бесконечность раз, чем в точеном на станке дорогущем мраморе. Только, чтоб понять это, даже не знаю, что должно произойти. Бог должен быть не из денег сделан, а природой быть созданным.
Рядом часовенка. Сделана (даже слово «построена» к ней применять не хочется) в 21 веке. Обшитая пластиком коробка с трубой, а на трубе купол с крестом блестящим. Рядом с разрушенным, но не утратившим свое величие храмом, эта конструкция выглядит как плохая (из-за слишком уж заметной очевидности) карикатура.
Вышли наружу. Стоим и смотрим на храм с дядей Витей. Головы задрали. В этот момент прямо на нас галопом скачет лошадь. Дядя Витя тоже увидел. Стоим и смотрим. Я понял по дяде Вите — бояться нечего. Лихо так мимо нас проскакала. Светлая, почти белая. В ту сторону, где мы стояли на возвышенности, умчалась. Я посмотрел вслед и сообразил, что упустил шикарный момент для видео. Как и тогда, когда лошади мчались перед лодкой. Ну да и ладно, никуда это не уходит и никуда не исчезает.
— Ну что, куда дальше?
— Поехали на скалы, где мы следы-отпечатки оставляли. Видно их еще? А потом я еще на Шишку хотел залезть.
— Поехали, конечно, все же по пути.
Скалы, где мы оставили отпечатки, — это срез сопки, где она к реке прижалась над дорогой. Там небольшие такие скалы получились. В детстве, тем летом, когда мы уехали, мы с Егором и Васей забрались туда с краской и оставили отпечатки рук. Желтые ладошки и правда видны даже с дороги. Ладошки, наши инициалы и 92 год. 500 лет открытия Америки.
Шишка – это такой скальный останец на склоне сопки. Тоже над дорогой. С него хорошо видно реку, плоский большой остров и город на другом берегу. На самый верх скалы можно было вскарабкаться по узкой расщелине. Либо же обойти и подняться по тропинке по склону. В детстве Егор забирался по расщелине, а мы с Васей побаивались. Сейчас я должен забраться, как Егор. Но не стал. Опять затрусил. Да и фотоаппарат мешает. Ну и, опять же, надо оставить что-нибудь на следующий год. Поднимусь по склону. Со скалы хорошо видно город. Реку, большой остров.
— А помнишь, Егора, как Бим тут в петлю попал?
— Конечно.
Мы катались в распадке на санках. Я хорошо помню, катаемся, а со стороны, из распадка, доносится собачий лай. Негромко. Где-то вдалеке, даже и не сразу обратили на него внимания. Постоянно у кого-то во дворе собаки лают. Только то во дворе, а здесь в распадке, откуда двор, там нет никаких ни домов, ни хозяйств. Отара совсем далеко. Она вообще через другую падь. А собака лает, как на привязи. Мы пошли посмотреть. А это Бим. В петлю залез. На зайцев кто-то поставил. А мы его как раз пару дней до этого не видели. Ну мало ли где бегает. А он, оказывается, вот где. Повезло ему, что мы в это место пришли. Так-то далеко от дома. Петли делают из тросика. Она вся запуталась в шерсти, и снять ее никак не получалось. Опять же, какой-то удачей у Егора надфиль в кармане оказался. Перепилили этот трос. Потом разожгли костер. Пожарили хлеб и сало. Всегда с собой был хлеб и сало в прогулках.
В этот раз у нас тоже с собой сало и хлеб. Мы поехали к реке.
— Здесь недалеко, через ту полянку в кусты, там к берегу выедем, бравое место. Ты знаешь, Егор.
— Да, батя, конечно. Макса, ты только аккуратнее, тут небольшая протока с болотинкой, и вон туда, на те кусты, держи. Вот аккурат по накатанному.
И протоку, и болотинку мы проехали легко. Дорога вела в заросли черемухи, и сквозь небольшой коридор в кустах мы выехали на уютную небольшую полянку на берегу одного из узких рукавов, которые огибают остров.
Егор по-хозяйски быстро развел костер, поставил котелок и разогрел консервы. Гречка с тушенкой из банки. Я достал столик и стулья. На горелке согрел воду для чая. Едим гречку. Хлеб и сало. Пьем чай. Не сосчитать который раз за день. И за всю поездку.
Дядя Витя рассказывает истории. Про охоту. Про людей.
Собственно, так попить чай много времени не занимает. Ну час от силы.
— Ну что, поехали? Мы раньше часто на это место приезжали. Гуляли тут о-го-го. Я же, Макс, ты знаешь, в советское время был начальник колбасного цеха. Ни одно мероприятие без меня не проходило. Сколько тут всего понаотмечали. Назначили кого-то в горисполком — Виктор Васильевич, поехали отметим. Дом построили и приняли в эксплуатацию — Виктор Васильевич, поедемте. Начальники, партия, прокурор, комиссия. И я. А при чем тут колбасный цех и ввод в эксплуатацию? Ни одна гулянка без меня не прошла. А все почему? Колбаса! А так кому ты на хер был нужен? Только колбаса.
— Сейчас примерно так же, — пытаюсь сумничать я.
— Ну так-то, может, и так. Да вот я думаю, что не так. Вы совсем в другое время живете. Мне бы такие возможности в молодости. Ничего же вообще нельзя было. Ни приобрести, ни сделать. Я рассказывал, как мы катер строили? Что смогли найти или украсть, из того и строили. А сейчас открыл компьютер и все что хочешь можешь купить. Заказывай, проектируй, делай, строй. Хочешь катер, хочешь яхту, а хочешь каравеллу «Пинту» построй. Никаких проблем.
Конечно, он прекрасно понимает, что проблемы быть могут и «Пинта» по Нерче в Тихий океан не выйдет, но в целом я с ним согласен.
Хотя справедливости ради стоит отметить, что катер-то он тогда сумел построить. А я уже третий год не могу мачту на свой надувной катамаран приделать. Как-то не так получается уж все просто, как порой хочется, чтоб казалось. И там, где так легко провести причинно-следственную связь между очевидными вещами, наверное, как раз не стоит этого делать. У каждого последствия множество причин, никогда не одна.
(Отмечу, что в то время, когда я писал, уже вернувшись домой, этот фрагмент, ко мне подошел мой младший сын Егор, со сделанным из конструктора катером и попросил ему помочь приделать какую-то часть. Я немного отвлекся и помог ему. Получился замечательный маленький катер, который уверенно держался на воде в ванной.)
В маленьком городе наступил вечер. Мы поужинали как минимум два раза. Тетя Лида приготовила лагман. Мы посидели с Егоровым соседом, выпили пива, напоили мужика самогоном. Потом поехали к Егору. У него теща, тетя Таня, тоже приготовила лагман.
— Вы сговорились, что ли, с мамулькой, она тоже лагман приготовила, — и смеется.
— Правда, что ли? Нет, совсем не сговаривались. Надо же.
У тети Тани лагман тоже очень вкусный.
Потом долго стояли во дворе, наслаждаясь вечерним теплым воздухом, грызли копченых гольянов и пили пиво. Завтра понедельник. Во вторник запланирован отъезд. Отец спал весь день в доме у дяди Вити.
— Слушай, Егор, а я тебе в прошлый раз варган дарил, ты его не потерял?
— Нет, конечно, вот он, всегда со мной. — Егор вынул стальной варган из кожаного чехла на поясе, в котором носил складной нож.
Я взял варган, прижал к губам, легким ударом извлек долгий, звенящий и протяжный звук. Потом еще.
— Как мы тогда его потеряли, а?
— Да, блин, надо же. Есть что вспомнить.
— Мы тогда, Николаич, прикинь, поехали на табор, за Кумаки, за порог Гремучий, с ночевой. С батей. Ну так, посидеть, солонцы посолить. Это же время было, однако, один в один, год назад. Ну, короче, поночевали, посидели и на этом варгане поиграли. Утром давай собираться — не можем его найти. Все пересмотрели, нету. Ну поехали домой, вечером взяли металлоискатель и на машине туда обратно приехали. Весь лес с миноискателем обошли, нету. Так жалко, вещь-то бравая. Ну а что делать, поехали домой. Сидим здесь, в беседке, поздно уже, кальян курим, а Лена несет его. Спальник с веревки после сушки убирала, перетряхнула, он выпал. А как получилось-то. Макс с батей в лодку пошли спать. А я на улице решил остаться. Спальник расстелил и лежу бренчу на нем, да так, видать, и уснул. Посидели-то мы тоже тогда неплохо. Ну и все, утром спальник скатал и давай варган искать.
Я еще несколько раз извлек протяжный звук.
— Ну ты береги его, Егора.
— Ну конечно, ты чего, видишь, всегда со мной.
Уже перед отъездом Егор вернул мне варган. С условием, что через год я опять ему его передам.
— Будет традиция такая.
А потом позвонила мама. Как дела, когда обратно, как отец? Я позволил себе пожаловаться на отца.
— Мама, я не знаю, как ты с ним возишься. Но это реально противно. Покупай ему билет на поезд, я обратно с ним не поеду.
В трубке молчание. Я должен ждать. Слышу, как мама достала свою тонкую красивую сигарету и закурила.
— Послушай, сын —небольшая пауза, —Это твой отец.
— Я в курсе.
— Не перебивай.
— Да, прости.
— Отец не подарок. Хотя как сказать… Ты знал, кого и куда берешь. Ты что, рассчитывал, что он не будет там пить?
— Да нет, конечно, но все равно неприятно.
— Как я с ним живу, ты знаешь. Хорошо живу. И ты знаешь тех женщин, которые не живут со своими мужьями. Которые мужей своих встречали, хоронили, а потом еще месяцами письма от них получали. Я молилась: пусть любой, калеченный, больной, кривой, косой, злой, пьяный. Только живой. Так что не надо, Максим. Не надо.
Тишина.
— И еще. Я видела однажды. Там, кстати, где вы сейчас, в тех краях где-то. Мы шли по улице, и мужик один жену свою бил. Отец заступился. Я видела это. Дорогого стоит. И видела тех, кто не заступался. Кто проходил мимо. Это, поверь, противнее. В общем… Все будет хорошо. Люблю вас, мои мальчики.
— Да мы уже послезавтра планируем выезжать. Если все норм, в воскресенье или в понедельник будем дома.
— Вот и отлично, на аэродроме-то были?
— Нет еще, завтра, надеюсь, получится съездить.

10

— Ну как там батя? Одыбал? — спрашиваю дядю Витю. Он уже с утра пораньше у Егора в мастерской что-то чинит.
— Кажись, одыбал, ага.
— Ну что, скатаем его на аэродром?
— Давай, конечно, поехали.
— А Егор где?
— Егор в больницу уехал на перевязку.
— Вот же блин. Всё эта травма подпортила. Ну ничего, главное, чтоб зажила. Лена увезла его? А как он обратно? Сейчас наберу его.
Доехали до дяди Вити, отец сидит на кухне. Трезвый или нет, не поймешь. Устал он за эти дни сильно.
— Ну что, ты как?
— Нормально.
— Может, тебе лучше на поезд обратно билет купить, погрузим тебя в плацкарт на Приисковой, — не сдерживаюсь я.
—  Себе билет на поезд купи, в один конец, — пытается беззлобно сострить. Видно, что тяжко ему. Понимаю это состояние. Даже сочувствую.
Пьем чай с молоком, бутерброды, пирожки, мед.
— Ну что, поехали сгоняем на аэродром.
— И в ДОСы заедем, хорошо?
— Конечно, все же по пути.
— А часть, Витя, часть стоит?
— Не-е, какой там, часть давно уже разрушили. Разрушили просто так и ничего взамен не построили. Там, где ракетчиков часть была, там оптовка теперь. А где вертолетчики – ничего.
— Ну поехали все равно. Хоть пройдемся.
— Поехали.
Все рядом. Город маленький.
Мимо расположения военной части в детстве меня водили в детский сад. Помню высокий кирпичный забор, потом ворота. Позже, когда уже ходил в школу, мы с мальчишками часто туда заходили. Почему-то нас пускали. Сейчас нет ничего, даже забора. Пустырь, заросли кустов и высокой травы. Кучи мусора.
— Вот там вроде был спортзал. Шатер такой большой. — показываю я рукой в сторону довольно высоких кустов.
— Да, как раз там. — подтверждает отец, — А здесь плац был. Тут штаб стоял. А вот здесь, справа от этой бетонной дорожки (она еще заметна), памятник стоял. Погибшим Афганцам… Вот у кого рука только поднялась...
А я до сих пор помню запах крема для сапог, вымытых с хлоркой деревянных полов и отцов кабинет. Вот построй штаб обратно, найду без проблем. Заходишь — справа сразу туалеты, прямо по коридору по крашеным доскам вдоль зеленых стен, в конце коридора предпоследняя дверь направо. Сразу, как заходишь, напротив входа — стол. За спиной окно как раз на шатер спортзала выходит, а над дверью — картина. Гора Муромиха над рекой Нерчей, на на горе телевышка, а над ней вертолет летит — МИ-6. На втором этаже комната хранения оружия и казармы.
— Полк тоже расформировали? — спрашиваю. — Или просто перевели в другое место?
— Да, расформировали, — отвечает батя, — и знамя сдали.
Батя молча ходит среди уже осевших куч давно развалившегося здания. Через эти кучи уже проросли деревья, видны обломки кирпичей и разный мусор. Курит. Смотрю на него. Почему-то мне кажется, что он чем-то похож на эти кучи. Как будто тоже был разрушен вместе с этим штабом. Из дома напротив выходит мужик и немного с упреждающим наездом спрашивает, что мы здесь делаем. Узнав, что батя служил здесь и мы просто приехали посмотреть, резко становится дружелюбнее и мягче. Говорит, что постоянно кто-нибудь пытается сюда привезти и свалить мусор. Я долго смотрю на отца. Как он прохаживается и о чем-то говорит с дядей Витей.
Потом мы проехали к нашему дому.
Я так и знал, что батя вспомнит и расскажет эту историю. Не хотел ее слушать. Но и сам про это вспоминал, когда был здесь.
— Там, Витя, плиты лежали строительные бетонные, сейчас уж не помню. Мальчишке одному голову раздавило ими. Дети играли на них, а они как-то неправильно уложены были. Ну и одна как-то, в общем, ему на голову упала.
Я эту историю помню только по рассказам. Такие истории есть в каждом небольшом городке. В больших городах они тоже есть, но там они не такие пронзительные. Мне даже кажется, что я помню крик матери того мальчика. Может, и правда помню, это же прямо под нашим балконом было, а может, и придумал себе. Но точно помню, как мы потом с другими мальчишками ходили на это место и рассматривали остатки детских мозгов на бетонной плите. Плиты тогда никто даже не удосужился убрать. Может, они и до сих пор там лежат.
Наша пятиэтажка стоит на возвышенности, так, что, когда выходишь из подъезда, открывается вид далеко вдаль. На крыши домов с трубами. Дальше на Большой остров, на реку и гору Муромиху, видно даже скалы, на которых мы оставили свои отпечатки. Шишку. И еще много. Когда мы переехали, я выходил из подъезда нового дома и упирался глазами в другой такой же точно дом из бетонных плит напротив. А это ведь так важно, чтоб, когда ребенок выходит из дома, его взгляд устремлялся далеко вдаль.
Я зашел в наш старый подъезд, подниматься до квартиры я не хотел, поднялся лишь на несколько ступеней. Мне хотелось выйти из подъезда и увидеть крыши с трубами, остров и большую сопку с отпечатками наших рук. Спускаюсь по ступенькам, толкаю выкрашенную много раз деревянную дверь, дверь скрипит. Я выхожу на улицу. Солнце светит ярко-ярко. Смотрю вдаль. Улыбаюсь.
До аэродрома совсем не далеко. Если не знать, что здесь был аэродром, то так просто и не угадаешь. Поле и поле. Проедешь мимо и не заметишь ничего. Да даже если и знаешь, то тоже проедешь мимо. Это нам надо тут остановиться. Съезд с дороги еще есть. Здесь были ворота и КПП. На аэродром мальчишкой проникнуть просто так уже было нельзя. Только с отцом.
Поле. Огромное поле. Только остатки бетонных плит на месте стоянки вертолетов и там, где была взлетная полоса. Здесь тоже валяется мусор. Пустые бутылки, какие-то коробки, обрывки одежды, мотки проволоки. Я опять смотрю на отца.
Он правда очень гармонично смотрится на этом брошенном военном аэродроме. Неряшливо одет, с похмелья. Я даже чувствую какой-то восторг оттого, что мне повезло увидеть такое. Рядом с остатками разрушенных зданий, рядом со сваленным мусором, обломками кирпичей, пустыми бутылками, проросшими травой и треснувшими плитами взлетной полосы. Он часть всего этого. Как был частью, так и остался. На эту взлетную полосу он когда-то посадил свой вертолет и больше никогда не взлетал. Он даже на самолете потом никогда не летал. Да, черт побери, надел бы он сейчас парадный китель с орденами или даже просто чистый костюм, пиджак с джинсами, было бы совсем не то. Может, это и не было бы заметно никому, кроме него, но, наверное, мне почему-то так кажется, он чувствовал бы себя неловко, предателем. Бухать честнее.
Капитан, который не покинул рубку и ушел на дно вместе со своим кораблем.
Сам так захотел? Сам так захотел всем назло? Или не смог иначе?
— А это, Витя, знаешь, что такое? — спрашивает отец и показывает на мотки тонкой проволоки, разбросанные в разных местах.
— Так это от покрышек, мальчишки жгут, балуются, — говорит дядя Витя.
— Нет, Витя, это МЗП. Малозаметное препятствие. Такую проволоку раскладывают на земле. И если не знаешь, запутаешься так, что не выберешься. Каждый шаг надо внимательно смотреть и думать, куда ногу поставить.
«Какая шикарная метафора, — думаю я. —  Вся жизнь — сплошное МЗП».
Отец продолжает:
— Люди так, животные гибнут, запутавшись.
Замолчал. Посмотрел куда-то. И продолжил:
— Если никто не поможет.
Я пошел к взлетной полосе. Сделал несколько снимков.
— Смотри, это же обломок лопасти, — показываю отцу серо-зеленую полоску из стеклоткани.
— Да, с МИ-8 или 24ки, у них с такими сотами лопасти делали. — На обломке видны расплющенные сотовые ячейки из тонкого металла.
— С собой заберем, на память.
Вернулись к Егору как раз к обеду. Пока ждали, когда все разогреют, пошли в мастерскую дяди Вити. Двор у Егора большой. Там, где дом, напротив крыльца, хозяйство ведут Лена с тетей Таней. Аккуратные грядки, дорожки, растения разные ухоженные, все чистенько и красиво, даже прудик небольшой Егор сделал. Дальше, где мастерские, порядок совсем другой. Можно даже сказать, что полный беспорядок, но это не так. Конечно, много чего на первый взгляд ненужного, старого и поломанного просто сложено в кучи на земле, прислонено к забору или к стенкам построек. Кабины от автомобилей, какие-то детали машин, строительные материалы, рядом с кустом черемухи целая куча маленьких стеклянных баночек, раньше в таких мед продавали, еще чуть подальше — корпуса от каких-то ракет, реально, от каких-то реактивных снарядов старые корпуса. Колесо от вертолета. Коньки висят на стене. Помятый и пыльный плакат с Путиным, еще какая-то отломанная деталь от ракеты или самолета с красной звездой. Бочки двухсотлитровые. И еще очень много всего. Но всё это не свалка, не. Все это — склад. Все это «нужно». И нет-нет, да и найдется на этом складе какая-нибудь незаменимая именно в этот момент вещь. «Слушай, где-то была у нас одна штуковина, можно ее приспособить». И долго ищут нужный кусок железа, или подшипник, или винтик какой. Обязательно находят. «Вот тебя-то, родная, мне и надо».
— Знаешь, Макса, иной раз какой-нибудь винтик тебе смысл целого дня делает, — рассказывает дядя Витя, — делаешь что-нибудь, вот лодку я ремонтирую, а там же о-го-го сколько разных соединений, и под каждое свой винтик нужен. Придумаешь какой-то элемент, а винтика нету. И не получается никак. И вроде мелочь, а продвинуться дальше никак. И полдня ищешь нужный. Аж разозлишься, бывает, ну как так, ну нету его нигде, подходящего. А потом найдешь.  Радости полные штаны. Из-за какого-то маленького винтика. А вот с ним уже можно дальше работу продолжать. Так-то вот.
По соседству с Егором стоит большой ангар. Его стена частично является забором. Внизу просыпано зерно. Когда я приезжал в прошлом году, в этот ангар засыпали пшеницу. Через небольшую щель пшеница начала засыпаться к Егору. Мы с Егором посмеялись, что можно теперь здесь курятник организовать, и набрали с полведра. А там так, что насыпается кучка и перестает сыпать. А если убрать, сыпется дальше.  Я взял еще одно ведро, чтоб продолжить сбор неожиданного урожая. А Егор остановил меня. Просто, так немногословно: «Не надо». Я вспомнил рассказ Хемингуэя «Индейский поселок». Даже немного стыдно стало.
После обеда пьем чай. Тетя Таня протягивает дяде Вите большую кружку с надписью «Виктор». Он внимательно осматривает ее. Словно видит впервые.
— Виктор! — восторженно и четко произносит он с ударением на втором слоге. — Победа!
После обеда мы оставили отца у тети Лиды отсыпаться, а сами решили прокатиться на квадроцикле на сопку над Шилкой. Это недалеко. Оттуда открывается очень хороший вид на правый берег Шилки, аккурат напротив Калинино, где старый храм стоит. Дядя Витя поехал с нами на своем мотоцикле. Раненая нога не мешает Егору управлять квадроциклом, только никуда далеко от него не отойти. Выехали за город, проехали мимо свалки мусора в одном из оврагов, через березовую рощу поднялись над Шилкой. Тоже традиция уже. В прошлом году сюда же заезжали перед моим отъездом. Вид тут правда замечательный. Борщевочный хребет. Распадки его – пади. Каждая имеет свое название, дядя Витя в прошлый раз перечислял их. Внизу, под нами, Транссиб. Прямую линию дороги видно через распадок. Поезда проходят часто. Шум поездов — неотъемлемая часть здешнего пейзажа. Мы пробыли наверху примерно с полчаса. Дядя Витя опять нарвал цветов. А здесь, на этих склонах, их очень много.  Самые разные: дикие пионы, желтые маки, какие-то маленькие, которые называют спичками, жарки оранжевые и еще много. Правда много цветов. Очень красиво.
Обратно мы разделились. Дядя Витя поехал домой, а мы с Егором решили доехать до одного березового лесочка, чтоб посмотреть, есть ли там следы коз. Егор, понятное дело, остался на квадроцикле, а я пошел смотреть. Нужно было найти место, куда они постоянно приходят. Но никаких свежих следов там не было. Поехали обратно. Скоро уже вечер.
Еще когда ехали сюда, заметили несколько человек на склоне. Сейчас решили подъехать к ним. Они копали корень солодки. Мы подъехали к двоим, которые выглядели постарше. В руках у них были специальные копалки. На обычный черенок закреплен отрезок металлического уголка, конец которого запилен под острым углом. Сбоку приварен еще отрезок, чтоб упираться ногой и втыкать в землю.
— Здорово, парни, солодку копаете? — бодро спросил Егор.
— Ну да. А что еще делать?
— А я тебя вроде знаю, нет? Ты нерчинский?
— Да, наверное, знаешь, тоже лицо вроде знакомое, нерчинский. Я так-то крыши делаю.
— А, ну точно, ты у Никитича в прошлом году работал, ага?
— Да, было дело.
— Ну и что, много солодки?
— Нормально, есть.
— Почем она сейчас?
— Рублей по шестьсот за килограмм сырой, сушеная выйдет подороже, тысячу, тысячу двести можно сдать. Но сушить смысла нет, она же массу теряет, то на то и выйдет, только время тратить.
— А куда сдаете?
— Ну, сдаем скупщикам. — Парень не собирался точно говорить, кому и куда он сдает солодку, да и прекрасно понимал, что Егор не спрашивает подробностей. Солодка эта – краснокнижное растение, и копать ее так, конечно, нельзя. Ни копать, ни продавать, ни скупать. Но на определенном этапе, когда, пройдя через несколько звеньев перекупщиков, она высушивается и превращается в порошок, оказывается, что в таком виде ее уже легально можно продавать в Китай.
— А что, работы нет?
— Да нет, есть, но сегодня у нас выходной, решили, чего дома-то сидеть, за день мы каждый килограмма по три-четыре, молодежь вон, дай бог, чтоб два накопали. Все — деньги. Эти, — он махнул рукой в сторону молодых, — все равно бы целый день, в телефоны уткнувшись, сидели. А так работаем.
Мы еще долго разговаривали с ребятами. Особенно про золото. Они тоже знали людей, которые моют золото. Да и сами пробовали. Но это, конечно, гораздо сложнее и опаснее, чем копать солодку. Золота здесь много. Добывать его тоже нельзя. Но, конечно, добывают. Есть несколько легальных добытчиков. И огромное количество тех, кто ищет и моет золото нелегально. Ответственность за это может быть серьезная.
— Они, менты-то, как делают. Узнают, что ты золото моешь, ждут, потом тебя берут с нормальной партией, а там же как: 70 грамм нашли при тебе — это административка, а больше — все, уголовка, тюрьма, садись. Так тебя берут, когда у тебя грамм триста, а то и полкило, и просто один вопрос: «Административка или уголовка?» Конечно, ты на административку соглашаешься. Все, протокол оформляют, что нашли при тебе 70 грамм. Штраф выписывают, гуляй, Вася. Остальное себе забирают. Сами тем же скупщикам сдают. Все скупщики под ними. «Твари конченые», —последнюю фразу он произнес с очень желчной злобой и одновременно с детской обидой. Было видно, что когда-то пришлось ему столкнуться с подобным правосудием.
— Да, блин, такое дело: все золото потом в Китай уходит.
— А куда еще-то!? Конечно, в Китай. Мне мужик рассказывал один, он далеко, где-то в районе Благовещенска, моет. В Китай золото везешь, никаких проблем не бывает. Границу проходишь, никто тебя не проверяет, никаких вопросов. Ну, естественно, все в курсе и все в теме. А там уже в Китае, приезжаешь на военную базу. Реально, настоящая военная часть. КПП, автоматчики. В части сидит толстый такой китаец, у него кабинет свой, охрана даже не нужна, а на фига, кругом солдаты. Все просто и быстро: золото на весы, сейф открыл, расчет в долларах. Готово, езжай обратно.
— Да, трындец. Наши вот почему не сделают легальную приемку? Все ломанутся золото искать? Ну так и так его все здесь моют. Только все золото на итог кому достается? Все уходит туда. За копейки. Китайцы вон дома какие понастроили, в Благом смотришь на тот берег — небоскребы, огни разноцветные, а у нас одни заборы косые.
Обратно Егор провез меня через Еврейское кладбище. Я раньше не знал о его существовании. Это еще дореволюционные захоронения. Сейчас, конечно, кладбища как такового уже нет давно. Поляна и несколько обломков каменных плит, торчащих из песка. Кое-где можно даже разобрать буквы.
Вечером помыли машину, сами сходили в баню и легли спать.

11

Наступило утро вторника. День отъезда. Позавтракали. Егор поехал на перевязку. Договорились встретиться у родителей. Старт оттуда. Егор выехал за ворота, я подошел к машине и обнаружил, что она закрыта, а ключ остался внутри. Вот так поворот. Все вещи, главное, уложил, все собрал, захлопнул багажник, и почему-то закрылся замок. У меня такое было однажды дома. Пришлось вызывать специалиста. Здесь таких услуг не предоставляют. Жду Егора с перевязки. С ним что-нибудь придумаем. Собственно, на время отъезда эта непредвиденная задержка не сильно повлияла. Я не планировал выезжать рано и хотел выдвинуться, неспешно попрощавшись со всеми, после завтрака, ближе к обеду. Похоже, примерно так все и получится. Но как же открыть автомобиль? Пока ждал Егора, вспомнил, что в прошлый раз специалист открыл машину при помощи надувной подушки от тонометра. Он просунул ее в щель двери и начал качать грушей, дверь отошла как раз настолько, чтоб длинной проволокой можно было дотянуться до ключа, он тогда лежал прямо на сидении, и нажать на кнопку открывания. Сейчас ключа даже не видно, но в этой машине кнопка открывания двери, расположена близко. Звоню Егору. Ну конечно, тонометр есть у него. Говорю же, в таком хозяйстве много всего, что может быть так необходимо в нужный момент. И несмотря на кажущийся беспорядок, Егор точно знает, где лежит этот старый медицинский инструмент. На полке старого шкафа, как заходишь в столярку, сразу слева. Отлично, и еще бы какой-нибудь длинный пруток, чтоб дотянуться до кнопки. В другой мастерской, на стене, над верстаком, должна быть металлическая линейка. Ну, не над верстаком, а около сверлильного станка, точно есть. Дальше справимся. Когда подъехал Егор, все получилось довольно легко. Не с первого раза. Но смогли открыть. Линейку пришлось немного усовершенствовать, привязать к концу крепкую нитку, за которую я тянул и управлял концом линейки, чтоб попасть точно в кнопку. Немного поцарапали краску на двери, но не сильно, никто не заметит, если специально не будет присматриваться.
— Похоже, Максим, не хочется тебе уезжать, — сказала тетя Лида, когда мы рассказали ей о наших приключениях за чаем.
— Ох как не хочется, — улыбнулся я.
Да, совсем не хочется. А хочется прожить здесь хотя бы один целый год. Чтоб смотреть, как меняются времена года. Сейчас начало лета. Еще снег лежит кое-где в распадках. Цветов много. Вода еще толком не поднялась.  Сколько рыбалки впереди. Поездок на Север. Потом пойдут грибы, ягоды. 
Смотреть, как осенью замерзает река. Как крепчает лед. Трещит. Зимой всегда ходят по реке. Полынья замерзнет, начнут ездить на машинах. Кто-нибудь провалится. Но тут неглубоко. Зимой спускаешься к реке, а снег только выпал, и где-то далеко видно дом. Идешь по замерзшей реке, снег хрустит под ногами, и ты думаешь, что идешь ровно и прямо к дому. Оборачиваешься, а след весь кривой и извилистый.
Весной потом долго ждать, когда лед сойдет и можно в первый раз спустить на воду лодку.
Когда-нибудь я обязательно проживу здесь этот год. Когда-нибудь я проживу здесь всю оставшуюся жизнь.
Отец трезв, но похоже, что вчера он все же немного выпил после аэродрома или до сих пор еще не отошел до конца, что тоже возможно. В общем, за руль он сядет только завтра. Но, в принципе, это не проблема.
Чай, бутерброды, целая корзинка пирожков и прочей еды в дорогу. Пройтись еще раз по двору, внимательно посмотреть на все, чтоб сохранить в памяти на подольше: дяди Витин самодельный катер, Егорову новую лодку, аккуратную поленницу дров, огород, да весь этот двор, все это вокруг, и воздух, и ясное небо. Теплый хороший день начала лета. Еще раза два, а то и три вынули и вновь уложили все вещи. Их, похоже, еще больше стало. Папа выпросил у дяди Вити самовар в подарок, я выкопал у Егора метровый саженец черемухи, десять или пятнадцать литров крепкого самогона в пятилитровых бутылках, украденный дорожный знак, здоровый пакет с корнем, который мы выкопали с дядей Витей на склоне железной дороги, тоже какой-то краснокнижный, не солодка, другой, здоровый, килограмма на три-четыре, от всех болезней. Но машина у нас большая.
Очень хорошо помню, как уезжали отсюда в детстве. Тоже от этого дома. В ту же сторону. Тогда дядя Витя и Егор с нами поехали до Новопавловки, до Ольги. Васька остался.
— Ну все, погнали. Давайте, пока, увидимся еще. Не раз. Приеду обязательно.
Обнялись. Сфотографировались. В добрый путь!

12

Мы молча проехали через город. Мимо школы, мимо нашего дома, мимо аэродрома, мимо перечеркнутой надписи «Нерчинск».
Я заготовил речь заранее, наверное, еще в пятницу, когда утром увидел пьяного отца в лодке дяди Вити. Проговаривал про себя несколько раз, пытался что-то придумать убедительное. Ничего не нравилось. Но говорить надо.
— Ты извини меня. Я был груб. Ты, конечно…
— Да, в общем-то, заслуженно…
— Нет, постой послушай. Заслуженно или нет, конечно, так нехорошо разговаривать. Ты мне отец все-таки. Извини. Но, блин, реально, ты такой становишься неприятный и, прямо скажу, гадкий человек, когда пьешь, что очень трудно это все выносить.
— Да я понимаю… — Отец прекрасно понимает и знает, что разговор подобный неизбежен. И так же, может быть, готовился к нему, как и я, и тоже, наверное, с прошлой пятницы. И тоже не был совершенно готов, поэтому очень хочет, чтоб я побыстрее сказал все, что он и так очень хорошо знает и слышал уже много раз. И я прекрасно знаю, что ничего нового ему не скажу. Я не могу придумать чего-то такого, подобрать слова, которые бы повлияли на него. Добавили бы ему чего-то. Изменили в нем что-то. Все слова, какими бы убедительными они ни казались, когда выдумываешь эту речь, становятся бессмысленными, пустыми, и, самое главное, понятно, что ожидаемыми и совершенно не новыми, заезженными и озвученными миллион раз, когда начинаешь их произносить.
— Ты понимаешь, ведь ты же нормальный человек, хороший, интересный, есть в тебе какое-то обаяние, реально есть. Неглупый. Но вот как только начинаешь бухать, а ты ведь уже не можешь просто немного выпить, я же знаю, я же даже понимаю сам уже, как это происходит, ты же не можешь остановиться и превращаешься в очень-очень-очень неприятного человека. 
Все, и, хотя моя речь предполагалась гораздо длиннее и объемнее, я дальше не могу продолжать. Заготовленные слова и мысли настолько очевидно бессмысленны, что даже как-то неприятно их произносить, словно пытаешься обмануть ребенка. Ложь и бесполезность этих слов не в том, что он их не понимает. Как раз наоборот. Он прекрасно понимает и слова, и то, что я пытаюсь донести. И сам себе все это может еще лучше и убедительнее рассказать. И рассказывает наверняка.
— Да что толку-то говорить тебе все это… — И мы снова молчим километров 30.
Несколько раз уже проезжал я по этой дороге за последние два года. Всегда с каким-то литературным удовольствием читаю названия рек и ручьев, которые пересекаем. Когда дядя Витя приезжал к нам в прошлом году, и я возил его по окрестностям, он записывал в свою тетрадь названия всех озер, мимо которых мы проезжали. «Я, — говорит, — потом их читать буду и вспоминать нашу поездку». Такой вот рассказ-перечисление. Что вижу, то пою. Названия красивые. Звучные. Что на Урале, что здесь. Музыка со смыслом.
Ручей Чичон, Нерча, ручей Глубокая, Дуралей, Хила, Загдачей, Суходол, река Саланготуй, ручей Дипкоша, Кия.
Здесь я как-то особенно сильно пожалел, что не поехал один. Не потому, что мне компания моего папы оказалась неприятна, а потому, что я вдруг подумал, как же здорово было бы ехать сейчас одному. Наслаждаться собственным одиночеством. Останавливаться, где захочешь и когда захочешь. Музыку включить так громко, как хочется. Останавливаться, чтоб прогуляться, чтоб посмотреть на красивый вид, забраться на горку, сфотографировать что-нибудь. Без вот этих вот: «Слушай, давай здесь остановимся, а?» Ведь не скажешь же: «Давай остановимся и просто потупим минут двадцать, потому что облака красиво плывут над горизонтом». Да, одному ехать — особое удовольствие. Да и набухался бы я сам один где-нибудь в хорошем месте с огромным удовольствием. Как-нибудь попробую обязательно. А сейчас… Сейчас можно сказать, что один я бы ехал до Челябинска дней семь. А так мы доехали аккурат к запланированному обеду в субботу.
Но пока мы около ста километров проехали до Читы. Я все-таки решил продолжить свой разговор:
 — Вот послушай, я ведь понимаю, что тебе прикольно бухать. Ну да, ты сам говорил, нет в жизни радости. Нету. А когда бухаешь, появляется. Ведь так? Да-да. Но это ведь неправда на самом деле. Радость эта не только обманчивая. Ее же нет совсем на самом-то деле. Это вот появляется надежда на радость. Мечта о ней, что вот сейчас замахнешь — и наступит счастье всем. Замахиваешь, ан нет, не сейчас, еще одну надо, и так до отключки. А радость всегда за следующим поворотом.
— Да, сынуля, точно, радости нет в этой говенной жизни. Это точно. Откуда ей взяться-то?
— Ну ладно ты. Вот на самом деле ну хочешь бухать ну бухай. Твоя жизнь. Но ты же другим плохо делаешь. Вот ведь что на самом деле-то важно. Ты же другим жизнь портишь. Сколько вот я с тобой мог времени провести, Оля, мама, просто вот гулять, ходить куда-то, готовить вместе вместо вот этого всего.
Молчим дальше. Река Крестовая, Большая Немна, ручей Княжна, ручей Ушахан, река Талача, ручей Шпотыкен, Шеветный.
— Вот, знаешь, в детстве худшее что было: это когда ты пьяный приходил. Вот реально — худшие воспоминания. Страшно. Противно. Вот до сих пор ощущаю. Я тебя, когда в этот раз на берегу увидел, аж прям ужаснулся, ты реально, как тот пьяный отец из детства, был. В Челябинске-то я как-то уже не так обращал на это внимание, а здесь прям сильно.  И это я, мальчик. А Оля… Она же совсем маленькая девочка. Я даже представить не могу, какие ей ощущения. Как она… Я, знаешь, помнишь, школу прогулял, неделю или больше в школу не ходил. Меня тогда пацаны местные побили и, в общем, на следующий день еще больше избить угрожали, или денег надо было им принести, я уж не помню. Я младше Федора был тогда. А я домой пошел, думаю, отцу сейчас расскажу, завтра капец им всем. А ты пьяный тогда пришел, говорить вообще бесполезно. Я решил тупо не ходить в школу. А тебе потом учительница нажаловалась. Ты ничего умнее не смог придумать, как не разговаривать потом со мной. Класс. Тупо молчал неделю, или месяц, или сколько.
Зато я в те дни научился гулять один. Я совсем не планировал этого рассказывать. Само как-то получилось. Даже как-то неловко стало. Отец молчит. Не говорит ничего. Курит только одну за одной. Еще километров пятьдесят проехали молча.
Иланда, падь Драничная, Цыгел, Мыкен, Нарын, Жипкоша.
— Ты же для меня, знаешь, какой герой был. Отец на войне был! Тогда же у мальчишек, кроме как в войну, вообще игр не было. Все только про войну. А тут — у Максима папа на настоящей войне. Да ты и сам помнишь, сколько раз ты в класс в форме приходил. Мой отец — герой. Настоящий.
— Зна… Послу… Война не игрушка… — запинаясь об неправильные слова, произнес он, отвернулся, опять закурил.
Хангуй, Залтуя, Урульга, Араца, падь Кинуорактуй, ручей Безымянный.
— Дети тебя любят. Федя вообще сильно. Да все сильно. Смотри, сколько внуков сейчас уже. А правнуки еще будут. Что, это не радость? Дом у тебя в деревне есть. Озеро. Вид хороший. Деревья растут. Это тебе не радость? Ездим вон с тобой через всю страну, красота.
— Да все это в радость, а вот что-то где-то не так в этой жизни…
— Да, много говна в жизни. Реально много. Но и хорошего есть, что я тебе банальные вещи-то рассказываю. А плохого ¬— ну у кого в жизни плохого нет? У всех есть. И сами все плохие вещи иногда делают, и случается со всеми разное. У всех что-то — да не так. У кого-то отец алкаш, да я не про тебя это не подумай, кто-то экзамен важный завалил, кому-то пальцы оторвало, кто-то на поезд опоздал, у кого-то мамка умерла. Ну нету ни у кого идеальных жизней. Все отуродованные. Вранье все это — идеальная жизнь. Не нужное. Как с бухлом: всегда за следующим поворотом. Я и правда не знаю, есть ли смысл мчаться по этому коридору. Свет в конце в любом случае гарантирован всем. Не знаю, хорошо это или плохо. Но вот так оно есть. Все вот так. Все живые. Все настоящие. Но есть и хорошего много. Разное происходит. Получается такой вроде бы пазл. Только вот, знаешь, пазл этот никак не складывается в какой-то книжный сюжет красивый. Ни в рассказ красивый, ни в голливудский хеппи-энд. Никто не приходит на помощь в последний момент. Да и последние моменты, надо отметить, не часто случаются. Но все равно посмотри вот. Как цветы тут растут. Реки какие красивые. Ты вот живи, наслаждайся своей жизнью, ну ладно, бухай, если приспичило, просто другим не делай, чтоб плохо было. Все же просто.
Отец молчит. Курит. Он очень много курит. 
Ручей Хинкарактуй, ручей Дабатай, Верия, Кручина, падь Байцы, Никишиха, Читинка.
Доехали до Читы. Пообедали в том же кафе, где обедали, получается, меньше недели назад, в прошлый четверг, когда ехали еще с Егором туда. Так же заказываем бухлер и позы. Уже на двоих. Собаки бегают. Мимо проезжают автомобили. Перекусили — и дальше. Красивая дорога продолжается. Особенно хорош Хилок. Остановились пару раз, чтоб немного отдохнуть и поглазеть на него. Красивая долина, невысокие горы на горизонте.
Засветло добрались до Новопавловки. Опять остановились у Егоровой сестры. Прокатились с Ольгой посмотреть карьер, залитый водой. Огромный такой. Новопавловка большой поселок. В основном лесом все там занимались всегда. Какое-то даже благоустройство делается. Детская площадка новая. Асфальт даже есть местами. Окна пластиковые и фасады некоторые.
Перед ужином Ольга аккуратно спрашивает меня:
— Отцу-то водку не предлагать? Сам-то будешь?
— Слушай, я точно не буду, да и он, наверное, не будет. — И уже громче: — Мы же не будем сейчас выпивать, ты как?
— Нет, не будем, завтра я уже за баранку, — отвечает отец.
— Ну вот и отлично.

13

Утром встали рано. Меня еще в Нерчинске посетила одна идея. И я решил ее реализовать. Я решил свернуть с федеральной трассы и сделать крюк, проехав южнее по степям и сопкам до села, которое называется Бичура. А потом от него вернуться на трассу «Байкал». Получится примерно двести или двести пятьдесят лишних километров. Но мы же путешествуем! 
Собственно, идея эта, она возникла не просто так. По-своему еще одна удивительная и красивая рифма. Стечение обстоятельств. Игра в бисер. Впрочем, не суть. С утра пораньше едем в Бичуру.
Июнь, а на улице с утра минусовая температура. Солнце поднимается выше, и теплеет. Вдоль дороги в низинах плотный туман.
То ли навигатор мне неправильно построил маршрут, то ли я где-то не там свернул, но до Бичуры мы ехали долго и по каким-то очень уж грунтовым дорогам. В одном месте пришлось переезжать Хилок по откровенно аварийному мосту. Я даже остановился перед ним, осмотрел. Металлические балки были уложены на железобетонные опоры, а поперек лежали бревна. Только никаких ограждений по бокам нет. И ширина небольшая. Аккурат для одной машины. Проехать можно. Уверенности мне добавил трактор, который переехал реку по этому мосту навстречу.
Места красивые. Степи и сопки. И почти всегда вдоль долины Хилка. Несколько раз его переезжали. Примерно так я всегда представлял себе Монголию. Здесь до нее совсем недалеко. Рядом с каждой небольшой деревней, где-нибудь недалеко на видном месте стоят фигуры — ступы, огороженные небольшой оградой. Все аккуратно выкрашено белой краской. Буддизм. Кое-где на склонах из камней выложены слова-мантры. Ехать здесь очень здорово. Я смотрю вокруг. Реки, горы, леса, поля. Красота. Пустота и свобода...
Только дорога ужасная, разбитый грейдер. Машина гремит, как ящик с железками. Само село Бичура, в общем-то, не показалось каким-то примечательным селом, по крайней мере, для нас, проезжающих через него без остановки. Но я знаю, что оно село с богатой историей, одно из крупнейших поселений староверов не только в Забайкалье, но и во всей стране. Так часто бывает, по картинке из окна машины сложно все разглядеть. Выехали на федеральную трассу уже к обеду. На заправке поменялись, и за руль сел отец. Скоро доберемся до Байкала. Я хотел еще заехать в Иволгинский дацан около Улан-Удэ, но отец был категорически против. Ему хватило катания в Бичуру. Ладно, поехали дальше.
Остановимся на Байкале. Может, там и заночуем. По крайней мере, когда ехали мимо Байкала неделю назад, планировали встать на озере, пожечь костерчик, поужинать.
Я решил перебраться назад и поспать немного. Но толком уснуть не смог. Всякий раз, как только начинал проваливаться в сон, мерещилось, что мы попадаем в аварию. И в голове начинали вырисовываться неприятные подробности. Провалялся так около часа. Перелез обратно на переднее сиденье. Налил из термоса кофе. Взял телефон. Сообщение от Лены: «Капитан умер». Еще не совсем отойдя от полусонного состояния, я вспоминаю о своем предчувствии перед путешествием. О том, что это история о смерти. Мне становится страшно. Ненадолго.
Капитан — это наш кот. Ему было уже лет десять, а может, и больше. Я просыпался утром раньше всех, шел в душ, а он бежал за мной, топая по деревянной лестнице, запрыгивал в ванную и пил воду из ванной. Считалось, что Капитан — это кот Федора.
Я позвонил Лене. Оказалось, что Ричвуд, наш пес, поймал и загрыз его. Дома были только дети, и произошло все у них на глазах.
— Я приехала сразу, Федя держит его на руках, и видно, что кот уже мертвый, а у мальчиков глаза просто стеклянные. Но мы все равно повезли его в ветеринарку, но там просто диагностировали смерть.
— Я поговорю с Федором.
— Да, конечно, но позвони ему попозже. Не сейчас.
— Похоронили?
— Да, там же, где Белку.
— Хорошо. Я так скучаю. Буду торопиться.
— Не торопись, езжайте аккуратно.
— Хорошо.
Когда мы только переехали из квартиры в дом, в первую зиму кота не выпускали. Боялись, что он убежит. И как-то вечером он выбежал в открытую дверь. Уже весна была, но ранняя, еще снег лежал вовсю. И я, как был в домашней одежде, побежал его ловить. Минут двадцать бегал за ним по поселку в халате. Кое-как поймал на соседней стройке. Принес домой, давай его согревать. Потом коты всегда выходили гулять, когда им вздумается, и через двери, и через окна. И всегда возвращались.
На берег озера мы проехали по наезженной грунтовке через огромную лужу под железнодорожным мостом. Мост проходил над одной из многочисленных речушек, впадающих в Байкал. Место очень красивое, крупные камни, небо отражается в воде. И только грохот поездов, которые постоянно проходили по мосту, нарушал спокойствие. Я достал стол и стулья, поставил греться чай. Отец разделся и зашел в воду. Байкал очень холодное озеро, даже в августе купаться не очень приятно. Сейчас, в июне, вода просто ледяная. Но отец спокойно прошел, пока ему не стало выше пояса, и поплыл. Грузный на берегу, он мгновенно оказался спокойным, легким и грациозным. Как кит. Я стоял и смотрел. Он плавно погружался под воду, проплывал около метра под водой, медленно выныривал, фырча выдыхал воздух, делал вдох и снова погружался. Делал это очень размеренно. Казалось, что он взял темп, чтоб уплыть до другого берега. Который еле-еле видно. Туда, где небо сливается с водой.
Наконец он развернулся и поплыл обратно. Мы попили чай, поели пирожков с черемшой. Ольга дала нам каждому по банке перемолотой соленой черемши. Немного терпкий чесночный вкус хорошо сочетался с пирожками и бутербродами. Останавливаться сейчас на ночлег уже не было никакого желания. Да и рано еще, до темноты спокойно можно проехать еще часов пять. Набрали камней на память и поехали дальше.
— Федор, — набрал я старшего, — блин, Федя, мне так жалко Капитана. Прости, что я не могу быть рядом с вами сейчас. Это плохо. Ты должен понимать, что смерть так неприятна и страшна, чтобы в нас было больше желания жить. Так устроено, что страх смерти заставляет нас искать все возможные способы избегать ее. Ценить и любить жизнь. Бороться за жизнь. И это очень важно. Такой инстинкт, благодаря которому мы все живем. Нежелание умирать заложено в каждом животном. В том числе в человеке. Все боятся смерти. И только человек точно знает, что однажды умрет. Но это как неотъемлемая часть и продолжение жизни.
Федор не очень хочет говорить. Похоже, что и я не очень могу подобрать нужные слова. Но говорить хоть что-то мне кажется очень важным. И мне правда немного плохо оттого, что я не рядом с ними. Отец как-то неодобрительно смотрит на меня, похоже, он так не считает. Может, мне просто так кажется.
На заправке я решил все-таки выпить пива.
 — Ты как, порулишь до конца сегодня? Я пивка возьму?
— Да без проблем.
Когда стемнело, мы начали искать место для ночлега. Уже в темноте причалили к одному кафе с гостиницей. Отец набрал горячих беляшей, мы достали столик и уселись рядом с машиной. Было довольно прохладно.
— Слушай, чего так жажда-то мучает? — спрашивает меня.
— Так черемши наелись, она же соленая.
— Точно.
Перекусили мы быстро. Отец пошел спать, а я позвонил Саше.
— Привет Саша, как дела?
— Нормально.
— Расскажешь, как все произошло?
— Нет.
— Хорошо. Ладно, потом поболтаем. Мы спать уже собираемся. Скучаю.
— Хорошо. Спокойной ночи.
Я посидел еще немного на улице. Потом убрал столик и стулья. Уселся на водительское место. Я допил пиво, сходил в туалет, почистил зубы и перелез на разобранный диван. Отец уже спал.

14

Утром я проснулся оттого, что он с кем-то разговаривает. Ну как разговаривает, кто-то спрашивает, куда мы едем, чтоб, если по пути, подбросить его, потом просит денег, отец отвечает почти грубо, что нет, но сигаретой одной угощает. Я встаю. Отец на водительском месте. Сквозь окно вижу фигуру. Человек, укрытый каким-то грязным пледом, как плащом, идет от нас в сторону фуры неподалеку.
— Ты есть хочешь?
— Нет.
— Тогда поехали сразу.
— Сейчас, в туалет дай сходить. Ты порулишь?
— Да, давай я, а потом поменяемся.
Проезжаем мимо фигуры в плаще.
— Тормозни-ка. Слышь, мужик, пряников хочешь?
Мужчина из-под пледа смотрит на меня удивленно, но очень быстро отвечает:
— Хочу.
Я выхожу из машины, открываю багажник и отдаю ему почти целый пакет пряников.
— Вот спасибо.
— Сейчас, погоди, сигарет еще дадим. Батя, дай сигарет. У тебя много.
Мужик очень рад.
Собственно, дальше мы ехали всю дорогу примерно в таком темпе. Останавливались, когда темнело. Ужинали и ложились спать. Первым просыпался отец, он вставал очень рано. Как раз светало. Успевал проехать сто, сто пятьдесят километров. Потом просыпался я. Менялись. Потом еще несколько раз в течение дня. Надолго нигде не останавливались. Только перекусить. И сходить в туалет. Никуда уже больше не сворачивали. Говорили мало. На третий день, кажется, даже из-за чего-то поругались. Скорее всего, из-за политики. Или из-за американцев. Или из-за того и другого вместе. Слушали подкасты Арзамаса. Про БАМ было очень интересно, на этом подкасте даже помирились.
— Я, если быв армию не ушел, на БАМ уехал. Тогда все хотели. Я и по возрасту, и по специальности подходил. Но в армию призвали. А потом там и остался.
После БАМа слушали про американских писателей. Это тоже было здорово. Смысла нет. Все иллюзия. И все бухают.
А еще помогли одной женщине. Это было в тот же день, когда я отдал бродяге пряники. Мы заехали на заправку около Красноярска. Пока я стоял в очереди, услышал, как она разговаривает с кассиром на соседней кассе. У нее ключи упали в ливневую канализацию, когда она выходила из машины. И теперь машина стоит около колонки, и она не знает, что делать. Кассир тоже ничем не могла ей помочь.
— Ну вы позвоните кому-нибудь, ну у нас тут правда никого нет, даже охранника сейчас нет. Может, в МЧС позвоните?
— Да некому мне звонить.
— Ну попросите кого-нибудь, вот же мужчин много.
И тогда она обратилась ко всем, кто был внутри. А все, естественно, начали делать вид, будто ничего не слышат. Потом начали советовать. Но ничего дельного. Поднять решетку было нереально. Да и никому не хотелось лезть в этот колодец, наполненный грязной водой. Я слышал про такие случаи — так же, как и про случаи, когда закрывают дверь машины с ключами внутри. Но такого со мной небывало, и я правда не знал, чем можно помочь. Батя сидел в это время в машине. Моя очередь рулить. Но, прежде чем тронуться, рассказал ему про женщину и ее неприятность.
— Ну вообще-то, я бы смог ей помочь, но что-то неохота. Поехали.
— Ну ты чего, так же нельзя. Давай поможем, что там у тебя за способ?
— Да поехали.
— Не-не-не. Мы так не делаем. Пошли.
У бати, как и у дяди Вити, как и у Егора, да и как у меня, в принципе, припасено по разным углам да карманам много всякого «может быть, пригодится». Оказался у него с собой и довольно сильный магнит. Вообще, скажу, полезная вещь в автомобильном путешествии. В общем, завернули мы магнит в салфетку, привязали его, веревка-то уж точно всегда есть, и вытащили ключи из колодца. Не сразу, пару раз ключи срывались, уже показавшись, когда надо было их протащить сквозь решетку. Но потом еще один водитель-дальнобойщик помог и подцепил их проволокой.
В последний день, это была суббота, нам оставалось проехать километров шестьсот. Батя проснулся и стартовал еще затемно. Тоже домой хочет. Но видно, совсем не выспался. Я слышал сквозь сон, как он, проехав часа полтора, встал и завалился снова спать. Наконец окончательно рассвело, и мы поехали дальше. Я чувствовал, что не закончил свой монолог. Хотелось как-то завершить на хорошей какой-то ноте. И я решил попробовать еще раз. Причем я по-прежнему чувствовал себя рассерженным на него, даже немного раздраженным, еще и усталость от дальней дороги сказывалась. Но чем ближе мы были к дому, тем настроение у обоих заметно улучшалось.
— Слушай, вот я недавно читал у одной знаменитой актрисы, ну то есть не читал, а там видео такое было, как она мусор выбрасывает в уличный бак, и подпись: «Что я делаю с токсичными людьми». Вот ты же, можно сказать, что токсичный человек. Ворчишь, злишься постоянно. Не в настроении всегда. Говорить не хочешь. Ты же реально отравляешь. Особенно когда бухаешь. Но вот так, как с мусором, нельзя, по-моему, с людьми поступать. Мне даже как-то актриса эта несимпатична стала. Хотя ладно, бог с ней. Тебя-то, видишь, многие любят. Я же правда люблю тебя. Мама тебя любит, Оля. Дети тебя любят. Это правда. Ну плохо если тебе, ты говори, мы постараемся помочь, ну не можешь ты бороться, говори, я давай помогу. Ну правда жалко. Помнишь, друг твой на встрече в прошлом году. «Я, — говорит, — Борисыча за что люблю». Или ты не слышал? Да, это он мне говорил, так вот, я, говорит, его же всегда любил, потому что он добрый. И все.  Я знаю, ты добрый. Правда. Ну что молчишь, давай скажи, что думаешь. Расскажи. Давай расскажи просто что-нибудь.
Однокурсник отца тогда на встрече выпускников ещё сказал, что, если бы их снова отправили в Афган, он бы с отцом только согласился лететь. Но об этом я бате говорить не стал.
— Я тебе что, замполит — «рот закрыл, рабочее место убрал». Ты же знаешь, я говорить не умею, да и не люблю.
Да, говорить отец не мастер. А молчать с ним иногда очень даже хорошо. Но иногда вроде надо поговорить, а он — ну ни в какую. Сейчас он тоже вполне конкретно съехал. Проехали границу области. Там стоял передвижной медицинский пункт.
— О, а нам даже температуру не померили. В детстве, помню, у бати в деревне жил, тоже какой-то карантин ввели, ну по скотине что-то, сельскохозяйственный. Машины обрабатывали. Люди с опрыскивателями ходили. А я шел куда-то и все думал, ну как же так, иду — и никакой санитарной обработки со мной никто не проводит. Зашел за какой-то сарай, пописал на землю, потоптался по своей моче сандалиями, все, думаю, прошел обработку, можно идти дальше.
Вот и все. Мы доехали до батиной деревни, откуда я забрал его две недели назад. Там меня ждали мои дети. Были там мама и Оля. Мы пообедали, приделали к подаренному самовару трубу и заварили чай. Посадили в палисаднике черемуху, которую я выкопал у Егора. И где-то на грядках дикие пионы, которые нам подарила Ольга. Сделали видео и тут же отправили всем в Нерчинск.
Я собрал детей, и мы поехали в город. Там ждала нас Лена. Дети уткнулись в телефоны. Я включил музыку. Кажется, Макса Рихтера. Уже в городе маленький Егор сказал:
— Это такая грустная музыка, папа, что аж плакать хочется.


Конец.