Как это решается в Одессе

КАК ЭТО РЕШАЕТСЯ В ОДЕССЕ

Ироничная зарисовка с натуры

Одесса – это живой анекдот на берегу улыбающегося во все времена года моря,  действие бесконечно длящейся «здесь и сейчас» оперетты...

В этот раз, вдохновленный сезонной девальвацией цены за счастье проживать в Одессе до десяти долларов в сутки, я поселился на Фонтанке...
«Аркадия, центр», гордо красовавшееся в объявлении, оказалось седьмой станцией фонтанной дороги, то есть куличками черта, а «роскошная двухкомнатная квартира» – вонючим закутком для страждущих солнца купальщиков в частном секторе. Хозяин-алкоголик не замедлил явиться: в  21.00 – поискать в холодильнике (неработающем) «вчера заныканную ребятами бутылку», в 21.15 – поискать с сотоварищем куда-то запропастившиеся штаны, и сразу после этого и до 22.00 за дверью в спальне (как выяснилось, от остального помещения меня отделяет не стена даже, а хлипенькая дверь), раздались и продолжились сначала звуки накладывающего и растирающего замазку мастерка, потом – что-то упорно грызущей дрели. Зайдя ко мне в 23.00 сообщить, что холодильником он займётся завтра, он возмутился в ответ на мое шутливое «у нас что, ремонт?», и бросив  презрительно «вы шо, уже отдыхать?», горько зароптал вздохом на судьбу, которая посылает ему строптивых и вечно чем-то недовольных постояльцев.

Но главной достопримечательностью дома на седьмой фонтанной является не он.

Где-то под час ночи, уже начавший дремать, я вдруг подскочил от какого то нереального, кажущегося киношной озвучкой громыхания. Заподозрив спросонья убийство с отрезанием частей тела в пьяной драке, бомбардировку с моря, землетрясение (тем более, что окно, охватывающая его стенка и все за ним ходили ходуном) или что-то подобное, чуть придя в себя, я вдруг понял, что эти окатывающие холодом звуки – рык и прыжки какой-то огромной (учитывая колебания пространства) собаки, вольер которой находится прямо напротив моей двери, и которую по видимому выпускают на ночь, в час, когда силы зла, как писал Конан-Дойль, властвуют безраздельно. Дальше хуже. Бесновавшееся полночи за моей дверью чудовище, видимо затосковало на проступившую из-за ливневых туч луну, и где-то часа в три завыло... Завыло музыкально, со вкусом и слухом, с нарастающим крещендо, приятно разнообразя разлившийся между окружающими девятиэтажками, окатывающий леденящим ужасом звук, могущими и хрипящими обертонами. Под утро, то ли во власти наступившего безразличия, то ли от усталости я всё же заснул, и проснувшись в двенадцать, обнаружил куражащийся за окном осенний ливень.
 
Спросив подходящего по двору хозяина, малюсенького ростом, сверху донизу замызганного в праведных трудах и необычайно патлатого алкаша, «что это у тебя за собака Баскервилей?», я получил внятный визуальный ответ – дверь внутреннего двора была приоткрыта на несколько миллиметров, и из них моему взгляду предстало недобро глядящее, сопящее и смачно урчащее чудовище, рост которого доходил мне до пупа (знающий меня поймет, о чем речь), в котором по здравому размышлению возможно было различить особенно переросшего стандарты породы кавказского волкодава. Увидев искренний испуг на моем лице, хозяин расплылся в улыбке детского и искреннего удовольствия, что в целом обещало прекрасный отдых в течение ближайших десяти дней.

Самому хозяину, алкашу по имени Саша, работящему и как немедленно выяснилось из утренних скандалов - разнообразно, без жалости и подобно четвероногому стражу в дворовом вольере, вплоть до сострадания со стороны, дрессируемому хозяйкой (истеричной бабенкой в возрасте еще живых побуждений молодости, скорби об уходящей жизни и быть может когда-то бывшей привлекательности), это чудовище в виде то ли кавказского, то ли всё-таки среднеазиатского волкодава, в отличие от меня доходило не до пупка, а почти до шеи, и доставляло его бесчинствами и размерами очевидную и полную душевного наслаждения радость. И становилось понятным, что его способными до дрожи и холодка пробрать рыками, смачным людоедским урчанием, умением прыжками и всяким иным бесноватым исполнением службы, заставить труситься не только жестяные и шиферные стенки его вольера, но кажется и весь окружающий, довольно большой и сложной конструкции дом, восполняло хозяину Саше то, чего по причине забавного, отвратительного и клинического симптомами адюльтера, роста и непростой судьбы, ему так очевидно не хватало в жизни - чувства уверенности и уважения к себе, способности как следует дотянуться рукой до челюсти обидчика и прочего. И наверное в особенности - по отношению к жильцам, двойным ростом и тройным размерами и объемом, подобными мне. И запланированное в первой половине октября наслаждение Одессой, ловящей остатки бархатного тепла, начинало захватывать дух перспективами.

Но вот, тучи разошлись, Одесса перестала плеваться ливнем от возмущения перед неумолимо наступающими холодами, и – в город.

Подход к театру оперетты... На моей памяти кассы театра располагаются внутри, однако вот – перед глазами облепленная афишами, приличного  вида будка, позволившая предположить, что необходимости пересекать площадь по периметру здания не будет. Мирно дремлющий внутри мужичок просыпается от стука в стекло не сразу, приоткрыв неторопливо с начала один, потом другой глаз чуть потянувшись и ничуть не смутившись тем, что спал на смене, обращается ко мне, довольный жизнью и собой – «что вам, мужчина?»

Ободренный обилием репертуарных афиш внутри, спрашиваю – «что дают сегодня?» После небольшой, соответствующей процессам осмысления паузы, мужичок радостно удивляется и говорит мне – «н-е-е-е-е, это же стоянка, будка охранника, не касса!» Хмыкнув и извинившись, начинаю удаляться в сторону ступеней, и вдруг слышу очень в этой ситуации последовательное – «Мужчина, куда вы? Подождите, так я вам скажу!» Долго искав, и всё же найдя очки, ещё дольше вглядывавшись в списки октябрьских спектаклей, он победно провозглашает – ««Польская кровь», вот что сегодня будет!», и вера в неизбежность добра и вселенской гармонии звенит в его голосе с истинно одесским задором. Я, начавший искренне думать, что охранник на парковке в самом деле совмещает так же обязанности администратора, задаю уже логичный вопрос – «а что за спектакль?», на что мужчина в будке разводит руками, произносит «а вот этого не знаю, это вам в кассу наверх», и в интонациях его слышится подспудная мысль, что и желание сделать доброе и по самаритянски помочь ближнему, тоже имеет свои пределы. Опять хмыкаю в мыслях и кажется непроизвольно начинаю улыбаться, почувствовав где-то в глубине души желание всё это, такое смачное и очень одесское описать, собираюсь развернуться и идти всё-таки к кассам. Однако – лишь подняв голову и не успев сделать и шага, немедленно и очень доходчиво обнаруживаю, что оказывается, являюсь участником достаточно масштабного действа вокруг, и длится оное уже несколько минут.

- Мужчина, вы охранник??? Или это ваша машина?? - возмущенный возглас, который обрушивает на меня плотная женщина далеко за сорок, бьет по слуху и заставляет приглядеться к происходящему рядом.

Оказывается, в метрах двадцати поодаль, крутое спортивное авто запарковано так, что трамвай пятого маршрута не может протащиться по рельсам, и сзади скопилось уже несколько вагонов. Вожатая, трудовая кость, детище суровой советской эпохи, учившей человека в критических ситуациях полагаться только на самого себя, как выяснилось, вовсе не растерялась, а напротив – выскочив из вагона, и с лёгким кликушеством, с каким незабвенный Дима Семицветов кричал «Милиция, милиция!!», с одесским говором, который в этих случаях становится не чудным и напевно-размазанным, а откровенно визгливым, принялась взывать к окружающему пространству, к сидящим в ее и скопившихся трамваях, к проходящим мимо и т.д. – «Люди, мужчины, да что же это такое? Да выйдите и помогите же, да тут же не чего делать, просто взять эту херову халабуду и подвинуть, вы что же, так и собираетесь сидеть?» А ее обращенный ко мне и словно бьющий по голове и ушам вопрос, стал очевидным следствием людского равнодушия и попыткой решить проблему как-то иначе, уж коли до совести и сердец достучаться не выходит.

Я пошел в кассы.

Минуту идя неспешным шагом до них, минуты две пробыв внутри и опять-таки минуту идя назад, я обнаружил, что действо только подошло к кульминации, и как говорится, самое время снимать его на кино. Десяток лиц мужского пола, с задором и ощущением своего гражданского мужества на лицах, всё же вдохновлённые призывами вожатой и ее в духе «да бери ж ты вот здесь покрепче, что ты трусишь!» руководством, раскачивали роскошный спортивный кар, заставляли его подпрыгивать на рессорах, казалось – с внятным намерением его перевернуть. Рассмеявшись мысленно от попытки вообразить подобное в Иерусалиме или Риме, спрашиваю у вожатой – «А что, в вашем городе эвакуатора нет?» «Какой б..дь эвакуатор» – вожатая явно не различала сатирического момента в происходящем – «их уже сто лет как нет!» «А понтам позвонить не пробовали?» – продолжаю иронизировать или пытаться пошутить, с юмором отнестись к ситуации я, но увидев уголовно опасную свирепость на лице вожатой, поясняю – «ментам, в полицию позвонить, нельзя?» «Что??! Каким ментам??!!!» – окончательно взъерепенивается «вагоноуважатая», как говорил живший совсем рядом Корней Чуковский – «Да мы их б....дь на ДТП полдня дня ждём!!!» – орет она мне в ответ, и поняв, что пора предпринять что-то по настоящему действенное, устремляется к скопившиеся сзади трамваям с криками «мужчины, да что же вы, три часа собираетесь здесь сидеть, да выйдете и помогите, вы же видите, в моем трамвае одни трусы сидят, боятся к этой халабуде прикоснуться!»

Я звоню в милицию.

Она не отвечает. Два раза.

Тогда я начинаю снимать.

А снимать есть что.

То ли пристыженные, то ли почувствовавшие опасность и вправду простоять вместе с трамваем неизвестно сколько времени, около несчастного кара, стоящего наверняка пол трамвайного парка, собрались человек двадцать, и с задором, раздавая друг другу советы, начали оный толкать. И представьте себе – усилия дали плоды, и под напором двух десятков тел весящая полторы тонны машина, грюкнув и со скрипом, но всё же скакнула на несколько сантиметров.

«Вот!» – победно заголосила вожатая – «Теперь ещё с капота подвинуть, и порядок! Да мы по десять раз такое в день делаем!» – добавила она, желая ободрить и без того разошедшуюся толпу.

Я начал снимать, и гнев народный обратился против меня.

«Мужчина, шо это вы снимаете, лучше б пиджачок сняли да помогли, вам тут шо, шоу?» – ополчилась на меня вожатая, по справедливости тревожась тем очевидным фактом, что совершаемое не вполне правомочно и народный суд над неправильно запаркованной, но очень дорогой машиной, может выйти боком.

«Давай, давай меня снимай!» – поддакнул наиболее активный толкальщик, подступая с сотоварищами к капоту.

«Вы бы лучше не людей снимали, а машину и номера, чтобы в милицию передать!№ – с назидательным пафосом закричал на меня мужчина лет семидесяти, звеня теми же интонациями в голосе, с которыми наверное звучали речи о «борьбе за все святое» во времена его молодости, на партсобраниях.

«Да, если бы хозяин авто сейчас увидел, он бы голову закрыл руками!» – это я уже получаю неожиданную поддержку от старичка слева, у которого шикарный вид машины по видимому вызвал глубокое и непроизвольное уважение.

Я же продолжаю снимать, потому что редко встретишь такое бесплатное шоу, одновременно запечатлевающее нравы местного быта и уморительно напоминающее знаменитые кадры из фильма «Приключения раввина Якова».

«Вот, и всех делов-то!» – снова воскликнула вожатая, поскольку капот машины, поддавшись напору, подвинулся к бордюру, а ее возгласу завторил хруст вывернутого чьей-то неловкостью зеркала.

И тут, по прошествии минут трёх, ко мне перезвонили из полиции...

Ну, всё же перезвонили, и то хорошо... 

Одесса, 5 октября 2019 года