Mon cher ami

Сергей Рыжков
Mon cher ami

рассказ

Вороны Южного кладбища, с любопытством, наблюдали за человеком неопределенного пола и возраста. Он сгребал с окрестных могил, и сносил к одной, полузаброшенной, пластиковые венки с линялыми, в кулак размером, напоминающие вставные челюсти великанов, розами. Гремящие, как негнущиеся шланги пожарных, покоробленные черные ленты с надписями - «любимому», «родной», «другу», волочились по земле, цепляясь за ограды. Будто не хотели уходить со своего места. Худой, высокий в длинном до пят пальто, с капюшоном, отороченным облезлым мехом. Длинные ресницы человека, осенявшие воспаленные глаза, были неаккуратно подкрашены. Длинные, ниспадающие на капюшон волосы были выкрашены в неопределенный серый цвет. В левом ухе болталась серьга.
Человек, закончив странное занятие, устало сел на покоящуюся на двух столбиках жидкую скамейку достал, из внутреннего кармана, фляжку поднял ее, обращаясь к могильной плите,
-За упокой души твоей, Шерочка!- Сделал большой глоток, крякнул. Смахнул слезу, не нарушив макияжа, аккуратно, мизинцем...
 

Семнадцатилетний инвалид - именно так Анна Адамовна, в быту - Шерочка, называла своего постояльца, студента журфака, в минуты гнева. А гневаться было за что. Он опять, без ее ведома, отнес в ломбард четыре серебряные ложки. Ведь чтобы выкупить их из нужды пришлось заложить «маркиз» с бирюзой. Подарок мужа. Ах, как он шел к ее глазам... Хотя, по здравому рассуждению, его все равно лучше продать. «Маркиз» - колечко, серьги и кулон в виде амфоры, с изумительной бирюзой, давно торговал у нее сосед-мясник, для подруги своей Нинки. Деньги сулил немалые, пятьсот рублей. Прожить можно несколько месяцев. К ее пенсионным шестидесяти восьми рублям подспорье великое. Плюс те тридцать рублей, что Николя платит за комнату, получалось - состоятельная женщина. Да и куда теперь «маркиз» наденешь? В очередь за селедкой? Шерочка зло топнула ногой.
-Семнадцатилетний инвалид - повторила она.
Повод назвать так квартиранта нашелся после того, как застала его в недвусмысленной позе с мужиком. Шерочка, повидавшая в своей бурной жизни всякого, приходилось ей встречать и подобных молодых людей. Но Николя, ее Николя, которого она так любила... Скромно проживший у нее почти год. Всегда аккуратно одет, причесан. Всегда за книжками. И на тебе «бугр». Хотя теперь, в восьмидесятом году, и это уже не удивляет.
Анна Адамовна четко по-петербургски выговаривала слова,
-Чтобы ложки завтра были на месте, я не потерплю воровства в своем доме.-
Не выдержала, подошла и зло толкнула квартиранта в затылок кулачком. Потом наклонилась, заглянула в лицо. Бог мой, слезы!
-Николя, мальчик мой! - Обиды забыты. Обхватила голову руками.
-Что случилось?
Смазливый молодой человек картинно приложил руку ко лбу, в глазах блестели слезы.
-Меня стипендии лишили, прости меня Шерочка. Я пойду вагоны разгружать, заработаю.-
-Да что ты, что ты - всполошилась старуха.
-С твоим здоровьем вагоны. Успокойся, что-нибудь придумаем. Пойдем ко мне в кухню, я тебя покормлю.-
Старуха зашмыгала войлочными тапками. Молодой человек, чьи слезы мгновенно высохли, следовал сзади.
Маленькая квартира на Петроградской досталась Шерочке от второго мужа. «Упокой Господь его душу, ангельского терпения был человек» - говаривала она, глядя на портрет в багетной раме висящий, как икона в изголовье постели, которая была устроена на огромном сундуке, занимающем почти треть кухни. В кухне она жила с тех пор, как единственную комнату начала сдавать студентам. Нужда заставила. В сундуке том хранилось все ее богатство в прямом и переносном смысле. Золотых десяток двенадцать штук, в холщевой тряпочке, «колбаской» завязаны. Это от первого мужа. Три «маркиза» - с аметистами, с изумрудами и с жемчугом. Четвертый, с бирюзой, скоро наденет Нинка, любовница соседа-мясника, хотя к ее жопе больше бы седло подошло. Все это память о молодых годах. Когда впервые замуж вышла. Подарки. Анна Адамовна, в молодые годы красавицей была. Женихов хватало, да и муж добрый попался - баловал. На дне сундука, в огромном сафьяновом альбоме, с бронзовыми застежками, заваленном пересыпанными нафталином тяжелыми платьями, отрезами, мехами можно было найти фотографии юной Анечки в кокетливо надвинутых на бровки, уже тогда выщипанные, легкомысленных шляпках с вуальками. Подбоченясь, опиралась она на руки молодых людей в усах с тросточками, в канотье, или держащих на отлете «котелки», а порою и «цилиндры». Была и фотография с крупным мужчиной, похожим на молодого Шаляпина.
От той Анечки остались лишь глаза, живые, но отягощенные морщинистыми веками, припухшими и дряблыми. Они блистали, когда она, пригубив с гостями жильца-студента винца, брала свою гитару, с пыльным бантом на грифе и неловко закинув одну исковерканную подагрой и варикозом ногу на другую, такую же. На оставшихся пяти струнах аккомпанируя себе, выводила дребезжащим голосом
-Тебе мерещится дощечка медная и штора синяя его окна...
И. войдя в раж, доставала из кошелечка два рубля и посылала жильца еще за бутылочкой.
Усадив Николя напротив себя, Шерочка, с лаской, посмотрела на смазливого юношу. (В жильцы она брала только молодых людей, женщин не терпела.)
-Котлетку скушаешь? - «Нарцисс», смахнув мизинцем несуществующую слезу, кивнул. Скушав не одну, а три котлетки он, шмыгая носом, пожаловался хозяйке на судьбу свою горькую. В университете де его не ценят. Преподаватели придираются. Того и гляди, выпрут с факультета.  А куда ему бедному деваться. Мать дома одна, без мужа, сестру младшую тянет, из последних сил. Той через два года школу заканчивать. Тоже в Великих Луках оставаться не хочет. В большой город собирается. Долго плакался Николя в «жилетку», Анна Адамовна сочувственно кивала. Жалела, пообещала, в этом месяце, денег с него не брать за квартиру. Молодой человек повеселел. Чмокнул Шерочку в щечку. Та засмущалась.
-Иди уже.-
Проводив жильца, Анна Адамовна прошла в комнату, подошла к горке красного дерева с треснувшим стеклом, открыла ящик со столовыми приборами, горестно покачала головой. От былого великолепия остались жалкие крохи.  Две десертные вилки, потемневшего серебра с вензелями. Три чайные ложечки, ажурные, с витыми ручками. Шесть ножей, уцелели все, поскольку серебряными были у них только ручки. Две столовые ложки, некрасивые, но большие, их охотнее всего брали в ломбарде - тяжелые. На суконной тряпочке разложены десертные ножи, числом четыре. Ситечко для чая с длинной погнутой ручкой и маленькая кофейная ложечка со следами позолоты, совсем старая. Шерочка взяла ее в руки. Мама говорила, что ее подарил крестный, «на зубок». Положила ложечку на место. Прикрыла ящик, задумалась.
Вышла в прихожую больше напоминающую комиссионный магазин, от обилия столиков, этажерок, зеркал и пустых рам, подвешенных на крюке, вбитом в стену, высоко под потолком. Уселась перед ломберным столиком, на котором стоял черный, тяжелый, громадный телефон. Долго листала замусоленную тетрадь, бормоча себе под нос имена. Наконец нашла то, что искала. Набрала номер.
-Господина Гринфельда, будьте любезны, - произнесла она в трубку, неожиданно низким контральто.
-Здравствуйте Ян Абрамович, - продолжила Шерочка разговор.
-Анна Адамовна беспокоит - и, радостно улыбаясь, несколько минут выслуживала комплименты своего собеседника. Затем, слегка смущаясь, предложила встретиться по поводу «маленькой Катерины». Ян Абрамович тут же согласился. Ибо, на языке давних знакомых, это значило, что Анна Адамовна продает одну из своих золотых монет. А зубной техник Гринфельд от такого товара отказаться не мог. Встретится, договорились через час у Князь - Владимирского собора.
Шерочка подняла крышку своего огромного сундука и вынула, со дна, из старого фетрового ботинка тряпицу с заветными кругляшами. Подержала монеты, отливающие красным, в ладони. Порадовалась их приятной тяжести. Взяла одну, завязала в уголок носового платочка. Остальные спрятала обратно.
Со всем тщанием оделась, припудрила нос и щеки. Тронула помадой бескровные губы. Хоть Ян уже давно не тот красавец, которым был в молодости, но показаться ему старухой не хотелось.
Встреча прошла, как всегда, гладко. Ян Абрамович долго расточал комплименты, целовал ручки ясновельможной пани, помнил старый ловелас о ее польских корнях, но цену не прибавил. Заплатил за блестящий кругляшек только триста рублей. Ну и ладно. Шерочка, впрочем, на большее и не рассчитывала. Прощаясь, старый друг просил не забывать и уверял, что в следующий раз сможет дать больше. Анна Адамовна, оглядев, напоследок, Яна Абрамовича подумала про себя, что с нами делает время. Направилась в храм. Приложилась к Чудотворной иконе, оставила поминания - за здравие и за упокой. Вздохнула, что первое становится все короче, а второе все длиннее. Поставила все полагающиеся свечи и вышла, поклонившись, на паперти, иконке над входом. Подали нищим, с испитыми лицами и «фальшивыми» костылями по двадцать копеек. Отправилась к себе, на Бармалеева.
Солнечная весенняя погода и выгодная сделка придали Шерочке сил, и она решила прогуляться по родной Петроградской. Доехав в душном троллейбусе до Большой Монетной, ныне улице какого-то Скороходова. Анна Адамовна прошла к Каменноостровскому проспекту, постояла возле углового дома, глядя на окна третьего этажа. Вот эти два - ее гостиной. Кабинет, кухня. Спальня и комната прислуги, окнами во двор. Приоткрыла двери, заглянув в подъезд. Чисто, но как-то казенно вокруг. Лепнина закрашена масляной краской, вместо люстр уродливые лампы дневного света. От ковров, которые когда-то украшали широкую лестницу, остались бронзовые, вмурованные в ступени, держатели для прутьев, позеленевшие от времени. Наверху гулко бухнула дверь. Шерочка медленно стала подниматься. Во втором этаже, на квартире фабриканта Свиридова, прочла на куске картона надпись - «Детский сад №15 «Солнышко». Ужаснулась уродливому солнышку, намалеванному в углу и похожему на желтого многоногого жука. Дошла до третьего этажа. Встала возле своих дверей. Впрочем, ее дверей уже не было. Вместо них возвышались выкрашенные шаровой краской стальные сейфовые ворота с надписью «Г.У.Ж.А. Петроградского р-на г. С.П.б». В этот миг двери отворились и из них вышли две девицы в очень коротких юбках, с распущенными волосами. Не удостоив Шерочку взглядом, они зацокали каблучками, вниз по ступеням, оживленно болтая.
Анна Адамовна потянула дверь на себя, с трудом открыла и обомлела, увидев перед собой турникет, как в метро, с пугающим, горящим красным цветом, перекрестьем. Из застекленной будки, стоящей рядом, высунулся мужичонка в фуражке, очках на резинке, ростом ниже Анны Адамовны, строго буркнул.
-Обед, до двух часов.- Вахтер, поняла Шерочка. Она, недоуменно, оглядела длинный коридор, тянущийся в обе стороны, «зашитые» пластиком стены, линолеум на полу. Вереницу дверей с табличками. О! Подумала она. Здесь не только моя квартира, но и две соседних.
-Уважаемый, - обратилась она к мужичонке.
-Скажите, пожалуйста, что это за учреждение?- Вахтер вышел из будки и, было заметно, что его так и распирает от чувства собственной значимости, а так же возмущения. Еще бы, не знать что такое Г.У.Ж..А. Встав позади турникета он, грозно, сказал.
-А ты куда пришла, бабка. Не видишь? Жилищное агентство! Но счас обед.-
-Я поняла, поняла. - Анна Адамовна попятилась и вышла, едва не зашибив себя тяжелой дверью. Спустилась по скользким, вытертым ступеням и, выйдя из подъезда, пошла во двор, через арку. Когда-то большой, зеленый в цветах двор был сплошь заставлен машинами. В углу притулилась скамейка с двумя оставшимися облупившимися рейками вместо сидения. Неловко, как птичка на жердочку, присела.
С Семеном, первым мужем, поселились они здесь, году в двенадцатом. Ей было семнадцать лет. Семен был старше почти на пятнадцать лет. Но разницы она не замечала. Он ее баловал, относился, как к ребенку. А она и рада. Подарки, всякий день. В театр, в гости. Служил муж в Департаменте Внутренних дел, но жандармской формы не носил. Всегда в статском. По большому счету она и не интересовалась, чем он занимается. Жалование получал приличное, да и состояние имел. Имение под Петербургом было. Денег не считала. Это через два года, овдовев, муж погиб во время покушения на Великого Князя, осталась ни с чем. Родня мужа все себе забрала. Ей остались только подарки, что от Семена получила, да мешочек золотых монет. С квартиры пришлось съехать...
Анна Адамовна подняла голову и посмотрела на окна третьего этажа. Вот здесь, когда-то развевались кремовые гардины ее спальни, когда она поутру распахивала окна, впуская солнце.  Теперь на окнах пластиковые рейки, именуемые жалюзи. Жизнь ее круто поменялась Круг, в который ввел  муж, ее отверг. Сказалось влияние родни, не простившей ей нежелание  или неумение, в свое время родить ребенка.
Помыкавшись, вспомнила о своем музыкальном таланте. Подалась, было на театр, но не тут-то было. Голосок хоть и был, но слабенький, не для сцены. Пришлось петь в «Шато де флер» - заведении известном, но с сомнительной репутацией. Это теперь, Анна Адамовна вспоминает те годы с пиететом. И, порой не к месту, расскажет молодым гостям жильца, с гордостью:
-Я пела в «Шато де флер», - как будто это минимум «Ла Скала».
-Я сидела на коленях у Феди Шаляпина - при этих воспоминаниях она заливалась румянцем, видным даже сквозь густой слой зубного порошка, к сожалению, часто в последние годы, заменяющем ей пудру, по недостатку средств.
 А тогда, молодой вдове, «Шато де флер» показался адом. Ежедневные выступления, с обязательной сменой репертуара. Двусмысленные комплименты подвыпивших гостей. Склоки и сплетни, среди «девушек», зубами державшихся за прибыльную работу. Страх и ужас подвели юную Анечку, кстати, именно там она получила прозвище Шерочка, от французского  «мон шер», к последней черте. Она стала подумывать о самоубийстве. Но жизнь пощадила ее. В лице немолодого чиновника она нашла друга, любовника, а в чем-то и отца. Став поначалу его содержанкой, а впоследствии и женой. Именно его портрет она до сих пор держала в изголовье кровати. Его могила, на Смоленском, была тем местом, куда в самые тяжелые годы, она ездила поплакать, пожаловаться. И всегда он ей помогал. Всегда вернувшись, она находила решение проблемы или получала нежданную помощь. Увидев его во сне, она радовалась тому, что он ее до сих пор охраняет и бережет.
-Легкого тебе лежания, - шептала она, перекрестившись и поклонившись кресту на его могиле, в дальнем углу кладбища.
Большую жизнь прожила Анна Адамовна. Шелка и бархат нашивала в молодости. Одно панбархатное платье, лазурного цвета, с розой из белого шелка на груди до сих пор хранится в сундуке вместе с длинными, до локтей, перчатками  и туфельками из мягчайшей кожи, которым, конечно уже никогда не суждено быть надетым  на больные ноги. Анна Адамовна посмотрела на свои запылившиеся туфли, широкие, удобные, с небольшим каблучком. На обтянутые «бумажными» чулками ноги. Потянула из кармашка ридикюля салфетку, смахнула пыль с обуви согнувшись с трудом. Голова закружилась. Села ровно, глубоко вздохнула. Вспомнила о квартиранте.
Когда молодой человек подошел к ней на Сенной площади, где была неофициальная толкучка по сдаче жилья внаем. Где желавшие снять или сдать комнату изображали из себя праздношатающихся, шепотом интересуясь, друг у друга:
-Сдаем? Снимаем? - Дабы не привлекать внимания милиции. Ибо в те времена бизнес этот был под запретом. Государство строго следило за своими рабами, да впрочем, и сейчас, отмененный на бумаге институт прописки, «давит» на обывателя, как и прежде.
Но подошедший молодой человек, скромно потупивший глаза, напомнил ей кого-то из прежней жизни, из очень далекого прошлого. Скорее даже не конкретного человека, а именно тех, давних, ушедших в вечность или превратившихся в древних стариков, людей из ее юности.
Шерочка, с удовольствием взглянула на юношу. Смущенное румянцем щек, сердце дрогнуло. Уговорились о цене. Назавтра Коля, как представился он, или Николя, как тут же окрестила его она, перебрался к ней, вместе со своим фибровым чемоданчиком и коробкой перевязанной пестрой лентой. Жилец оказался тихим, спокойным. Днем на занятиях, по вечерам подрабатывал в типографии. Потом за книжки. Все выходные дома. Иной раз в театр и снова дома. Потом появился приятель, против которого Шерочка не возражала. Степенный молодой человек, лет двадцати пяти. Удивляло только, что на время занятий, они запирали дверь в комнату. В остальное время открытую настежь. Наверное, чтобы не отвлекаться, думала старуха. Потом появились еще приятели. Собирались человек по пять. Шерочка, запретила, в свое время, жильцу водить женщин, против мужчин  ничего не имела, в мужской компании она чувствовала себя замечательно. Тем более, что все молодые люди были предупредительны с ней, а иной раз, приносили Шерочке букетик фиалок, что ее трогало до слез. Не очень нравилось ей только то, что один, а то и двое из гостей вдруг оставались ночевать, сославшись на разведенные мосты. И потом, сквозь сон, она слышала, как гости шлепают босыми ногами по полу в прихожей, направляясь в ванную. Это уж потом, застав Николя с одним из друзей во время акта мужеложеской любви, оба были сильно навеселе и не ожидали ее внезапного возвращения, она поняла, что за общества собиралось в ее доме. Шерочка, испытавшая вначале шок, по здравом размышление решила, что это его личное дело. Ночевки, однако, в своем доме решительно прекратила, гостей разрешила принимать только до десяти вечера. И хотя знала точно, что в ее отсутствие у него кто-то бывает, делала вид, что ничего не замечает. А семнадцатилетним инвалидом называла его только в моменты сильного гнева.
Оглядев с тоской еще раз свой старый двор. Подивившись древнему, в виде огромного шара в свинцовой оплетке, фонарю на ажурном креплении, высоко, на специально поставленном в центре двора гранитном столбе. Давно уже ничего не освещавшему, но чудом уцелевшему. Погладив  рукой, шершавые стволы старых тополей, на прощание, Шерочка взглянула еще раз на  «свои» окна, что-то пошептала и отправилась, не торопясь, пешком к дому. Чуть свернув в сторону, зашла, наудачу, в кондитерскую. И не зря. Попала к привозу из «Севера» пирожных и, решив себя побаловать, купила аж пять штук, своих любимых «буше», уложенных в гофрированные формочки из пергамента, и корзиночек. Коробочку со сладким несла осторожно, за шпагат, чтобы не помять. Дома выложила ароматные, истекающие сиропом пирожные в высокую вазу на ножке. Поставила чайник. Заварив свежий чай, уселась у окна, в проеме между сундуком, который служил ей кроватью, и заставленным цветами подоконником, в старое кресло с высокой спинкой, хоть и потертое, до неузнаваемости первоначального рисунка на обивке, но очень удобное. Чай налила в старую, с изысканно изогнутой ручкой, чашку в форме лилии. Аккуратно, щипцами, взяла пирожное из вазы положила в десертную тарелку и стала кушать серебряной ложечкой, отламывая маленькие кусочки.
Как всегда, к чаю поспел Николя. Налила чаю и ему, в чашку попроще. Угостила пирожными, тем более было за что. Студент вернул заложенные им в ломбард ложки. Просил прощения. Конечно, простила. И дала денег, вернуть долг, в который он «влез» чтобы выкупить из залога серебро.
-Бог с ним.- Сказала, про себя, старуха.
-Несчастный человек.-


Время шло, Шерочка старела. Болела чаще. Николя, как умел, ухаживал за ней. Бегал в аптеку, наливал воду в грелку, стараясь не ошибиться, отмерял капли в рюмку тяжелого хрусталя. Однажды ночью, услышал стук, именно так, стуча старой бронзовой кочергой в пол, Шерочка звала на помощь. Прибежал на зов, обомлел, перепугался. Анна Адамовна бледная до синевы, одутловатая с растрепанными седыми волосами с трудом проговорила, что ей худо. Вызвал неотложку. С инфарктом Шерочку увезли в больницу. Отдать должное, Николя не забывал квартирную хозяйку. Навещал. Носил передачи кое-какие. И старуха, на удивление быстро, стала поправляться. И как только начала ходить, выпросилась домой. Николя встретил ее на такси. Привез домой, где все сверкало чистотой. К слову сказать, жильцом он был аккуратным, следил не только за своей внешностью, но и за порядком в доме. На столе в вазе стояли нарциссы. А в холодильнике ваза на ножке, с пирожными. Тронутая до глубины души Шерочка прослезилась. А когда Николя предложил ей перебраться в комнату жить, пока она болеет, ей будет там комфортней, чем на сундуке в кухне. Он так и сказал, «комфортней». И вовсе разрыдалась. Но отказалась. Сказав, что сроднилась со своим сундуком. Он, мол, слаще, чем любая кровать, тем более, больничная.
Оставшись одна, Анна Адамовна не преминула проверить содержимое сундука и, убедилась в полной сохранности всех своих сокровищ. Мало того, по резкому запаху нафталина и легкой пыли на поверхности тряпицы, укрывавшей содержимое, было видно, что сундук давно не открывали. Откровенно сказать, лежа в больнице, Шерочка опасалась за содержимое сундука и сейчас, погладив его отполированную временем и собственными боками крышку, прилегла на него и незаметно уснула. Сказался больничный режим с его «тихим часом».
Снилась Анне Адамовне война, блокада. Но не в том жутком виде, который мы все знаем по многочисленным публикациям и рассказам родных, переживших это. А ее собственная, прошедшая в Смольном, в тепле и сытости. И почти не страшная. Второй муж Шерочки человеком был практичным и вовремя примкнул к большевикам. Оттого, во время войны, занимал скромную, но очень ценную должность заведующего столовой для персонала Смольного. Именно там, на ответственном посту кастелянши, ведавшей посудой и прочим скарбом, в числе которого было и остродефицитное мыло, она и пересидела блокаду. Не нажив ничего ценного, природная порядочность не позволяла ей богатеть на горе других, но и не растеряв своего. Она, с почетом, в пятидесятых годах, вышла на пенсию. В снах о войне виделись ей сводчатые коридоры Смольного залитые неровным, подрагивающим светом. Затянутые маскировочными сетями фасады, делающие знакомые очертания зданий фантастично серыми и пугающе нереальными. И только вой сирены, предупреждающий об очередном обстреле или налете, долго еще заставлял ее вздрагивать и будил, порой, среди ночи, привидевшись во сне. Сейчас сирена звучала, зачем-то, прерывисто и, постепенно отогнав сон, превратилась в трель дверного звонка. Окончательно пробудившись, Анна Адамовна сползла с выпуклой крышки, успев порадоваться тому, что она наконец-то дома, и пошлепала к двери. Осведомившись у дверного глазка, кто пришел и открыв квартиранту дверь, она всплеснула руками. Николя протягивал ей целую корзину фруктов. Чего там только не было. Яблоки краснобокие, тяжелые, налитые соком груши, виноград черный и белый, а также экзотические фруктики называемые фейхоа пахнущие земляникой.
-Тебе, Шерочка, нужны витамины - сказал молодой человек.
-Ты должна поправляться.-

Кто, и когда завел этот разговор, Шерочка уже не припомнит. Но, со временем, вопрос о том, кто будет жить в квартире, после нее становился все более актуальным. Не государству же она достанется. Анна Адамовна всех родственников своих, переживших блокаду, давно схоронила. И на данный момент, «родственников», исключая Николя, которого она давно представляла подругам, не иначе, как племянника, сына покойной кузины, не имела. Все попытки, официальным путем, прописать студента в квартиру провалились. Не помогали ни слезы, ни уговоры, ни попытки оформить опеку. «Опеку? Пожалуйста. Прописку? Нет». Дама, ведающая пропиской в Петроградском районе, прекрасно понимала, что квартира, в пяти минутах ходьбы от метро, в случае смерти съемщика, попадет в ее ведомство. И то кому она будет предоставлена, решит она. Естественно не безвозмездно. У нее уже были на примете перспективные люди, которые за ценой не постоят.
В ЗАГСЕ Петроградского района возникло некоторое замешательство. Легкий шорох прошел по столам делопроизводителей увидевших вдруг Шерочку в длинном панбархатном платье цвета «электрик» с розой, белого атласа, приколотой на груди, взбитыми в высокую прическу редкими, седыми, подсиненными волосами. В туфлях, начала века, из роскошной кожи, на высоких каблуках. Опирающуюся на руку изящного молодого человека, с набриолиненными волосами, в строгом черном костюме и галстуке «бабочка» на белоснежной рубашке с пластроном. Семидесятивосьмилетняя дама (язык не повернется назвать ее старухой) и двадцатитрехлетний молодой человек пришли подавать заявление о вступлении в брак. После множества ненужных вопросов и пристального заглядывания в глаза невесте, (все ли у нее в порядке с головой), заявление было принято. «Молодым» был дан месячный срок для обдумывания своих намерений. И хотя всем был понятен мотив, побудивший Анну Адамовну к этому действию, законных оснований для отказа в регистрации брака не было. Тем более что Шерочка, с подачи Николя, заблаговременно запаслась справкой из психдиспансера о своей полной дееспособности, которую не преминула предъявить находящейся в состоянии прострации чиновнице, ядовито, при этом улыбаясь. День свадьбы был назначен. «Молодым» были выданы талоны на право приобретения дефицитных товаров свадебного ассортимента в Салоне для новобрачных и продуктов в отделе заказов Смольного. Чем Шерочка не преминула воспользоваться, купив себе роскошный банный, белый махровый халат, произведенный в Китае. Большой «деликатес» по тем временам. Правда, халатик был мужским  пятьдесят шестого размера. И в него легко могли завернуться две Анны Адамовны, но радости покупки это нисколько не омрачило.

Отпраздновали бракосочетание скромно. «Подруга» Николя, по имени Владик, и старая приятельница Шерочки Софья Соломоновна, выступавшие свидетелями на бракосочетании, были приглашены на ужин. Стол по такому случаю был накрыт продукцией магазина кулинарии от ресторана «Приморский», бывший «Чванов», разбавленными деликатесами из свадебного заказа и конечно столь любимыми Шерочкой пирожными из «Севера». Бутылка шампанского и бутылка кагора дополнили атмосферу вечера легкостью. И «молодых», пару раз, даже заставляли целоваться, обвинив несчастный кагор в горечи.
Жилищную даму чуть не хватил удар, когда ей пришлось визировать разрешение на прописку законного супруга ответственного квартиросъемщика. Она, как смогла, потянула время, но, убедившись в своем бессилии повлиять на решение, вынуждена была прописать Николя на занимаемую его супругой жилплощадь.
Николя совершенно не изменил, к большой радости Шерочки, отношения к ней. Честно говоря, она побаивалась этого. Был по-прежнему вежлив и внимателен. И, несмотря на то, что являлся законным квартиросъемщиком, гостей водил только с разрешения Анны Адамовны, которая все чаще ему это позволяла. Она, в последнее время стала глуховата и рассеянна.  Все больше сидела в кресле у окна. Вспоминала, думала, дремала.  Однажды днем, Николя к тому времени уже оканчивал университет и стажировался помощником редактора в одной из городских многотиражек, она почувствовала себя плохо. Голова закружилась. Мысли путались, позвала тихо,
-Николя- ответа нет. Поняла, что одна дома. Поднялась, держась за стену, отправилась в прихожую к телефону. Уже дотянулась до трубки, но ноги, вдруг, перестали держать. Она упала лицом вниз на пол. Но боли от удара не почувствовала. Сердце остановилось, и душа оставила старое немощное тело.
Позвонив пару раз домой. Попеняв, про себя, Шерочке на вечно занятый телефон, был грех, она любила поговорить. Приехал, с очередным любовником, в надежде, что вечно теперь дремлющая старуха не обратит внимания на гостя. Открыл дверь, чуть не наступив на распростертое тело.
-Шерочка, ты что пьяная?- Нагнулся, все понял. Отправил гостя восвояси. Стал звонить в милицию. Место на кладбище, гроб, похороны, поминки. Обо всем этом Анна Адамовна позаботилась еще при жизни. Оставила денег на скорбные расходы. Об одном просила, отпеть в «Князь-Владимирском» соборе. Сделал, сдержал обещание. Проводил. Схоронил. И забыл. Но почему-то вдруг иногда, из темноты ночи, из дальнего темного угла квартиры ему вдруг слышалось
-Семнадцатилетний инвалид...-
Тогда он отправлялся на «Южное», пил и заваливал заросшую травой могилу Шерочки чужими венками.


                февраль 2002 г.
                Санкт-Петербург.