Шутка

                «Привычка к отчаянию куда хуже, чем само отчаяние.»
                Альбер Камю

По странной привычной редкости, спросонья утром можно обнаружить различные странности: блаженное отупение, чувство, будто давно знакомые люди впервые говорят с тобой, или беспричинную головную боль. Человек Г. проснувшийся в день З. вдруг, буквально говоря визуально, увидел конструкцию ощущения мира. Протянутые во все стороны тонкие линии были похожи на паутинку разбитого стекла. Видя себя где-то на девятнадцати ноль ноль, он любопытно начал рассматривать что там поблизости; вот где-то в пятнадцати минутах человек, пишущий везде букву «ё», не щадя своих сил на то, чтобы ставить эти две точки каждый раз. То есть не сам человек, он, пожалуй, все-таки в далёких часах от Г., но вот конкретно это «ё», было совсем близко к его позиции. День З., конечно, опечалил его, потому как увлёкшись рассматриванием своей умозрительной находки, всех этих тонких приподнятых уголков губ, всех этих абсолютно разных манер смеяться и удивляться, добавляя с каждым мгновением и того от себя, чего в человеке вовсе и не было, Г. Вдруг заметил, что места в этих отведённых людям кластерах совсем немного; он сам едва помещался в своём. Спустя пару минут Г. Снова обрадовался от мысли, что всё это доступно только ему, ещё погодя эта же мысль оказалась смутительной. На своей «карте» он не нашёл других таких схем и концепций, хотя судорожно и возбуждённо прошёлся глазами по всему представленному несколько десятков раз.

С тех пор Г. Сильно заболел, врачи поставили диагноз «синдром всепоглощающего малодушия» и давали совсем неутешительные прогнозы. В наше время это настоящая эпидемия, вирус можно подхватить, вот так просто: достаточно встать не с той ноги (в подробностях разбираться не принято), а лечения нет и вовсе, только наблюдать и можно что с человеком происходит. Заражение, однако, говорят держать в полном секрете и докторам, и пациентам, лишнее это – панику разводить.

Уже порядком исхудавший Г. Часто смотрел в окно на синее небо из серого дома, видя только свой небольшой участок, единственно оставшееся из всего его видения дня З., думалось ему, что он одинок, что хотел бы умереть. Жалел себя, высшие силы появиться требовал. Глупая штука, вроде бы и лечение, а вроде бы и приступы провоцирует. С одной стороны полежит так, полежит, да встанет и пойдёт что-нибудь сделает, а с другой… Так одинок, что всегда в кабаке нальют. Мыслями о смерти тешиться, а как царапина – так сразу обработать, обеззаразить. О небесах вопит, а Бог ему как масло на чёрствый хлеб, чтобы жизнь как есть не представлять, появись он – всё равно не поверил бы, кроме пустоты ничего и не ждёт. Вот тебе и едино всё тут: смерть есть бог, бог есть смерть. Такие только, маленькие функции, чтобы на дни краску потустороннего вылить. Недуг со временем распространялся всё стремительнее и стремительнее.

Но больше всего, Г. изводило то, что понимал он, что рану эту на душе, только кровопусканием излечить возможно. Чтобы муки эти все прямо из ничтожных мыслей в реальность превратить, то есть всё на свете потерять, свобода от этого только там, где даже бродячие собаки твоего имени не знают, там, где тебе и слова вымолвить негде, там, где нищ ты и пуст. А мыслишки эти только уколы слабые, и кроме зуда ничего не вызывают.

Каждый раз Г. клялся себе принять схиму и бежать куда глаза глядят, но спустя сорок лет сражения с болезнью, его бездыханного нашли дома в своём кресле. В свидетельстве напишут «Сердечный приступ», но это только потому, что об истинной причине, по сложившимся обычаям, надлежит молчать.